Сбруя

    Свернув с пыльного тракта к Деревне, сразу хотелось набрать полную грудь воздуха и с придыханием завыть - "О, Русь сермяжная, кондовая, домотканая,посконная (и какая там еще)...", ибо открывшийся весенний пейзаж не менялся, думаю, последних лет пятьсот. Так же серели заброшенные нивы, неподалеку одиноко топталась худая лошаденка и несколько десятков чумазых овец.
   Мы тормознули. Из придорожной канавы раскачиваясь и неуверенно цепляясь
за воздух, показалась человеческая фигура в засаленном черном плаще. Плащ распахнулся — под ним были трусы, в них костлявое тело в синих наколках, заправленное в сапоги. По торчащему из трусов кнуту мы поняли, что это пастух.
   Шатаясь из стороны в сторону, подойдя к машине, пастух, с трудом открывая щербатый рот, важно представился — «Александр». Именно так, не Саша, не Сашка, не Санька или какой-нибудь там еще Шурик, а именно Александр.
   Так мы узнали последние деревенские новости — что коров Дубенец (местный фермер) уже больше не держит, завел овец, за которыми не требуется нанимать гулящих доярок - цыганок, а достаточно одного нетрезвого Александра, да тощего
коняшки по имени Мальчик.
   Тут же неподалеку, этот самый Мальчик, понурившись, жевал загаженную овцами траву, с трудом пропихивая ее через толстый грязный канат, пропущенный поперек в щербатый конский рот в качестве сбруи.

   Дежурно побратавшись с неведомым нам Александром, Женька (вечный мой приятель) немедленно обратился к Мальчику, неожиданно умело ухватив его за куцую гриву и похлопывая по засиженной мухами морде. В руках у Женьки тут же оказался изрядный кусок прихваченного с города батона, огрызки яблок, потраченные нами за дорогу и (на сладкое) крупный ярко-желтый банан, который Мальчик уж точно видал первый раз в жизни и, глупо вытаращив на него глаза, затем с осторожностью и благодарностью медленно сжевал.
   В тот майский приезд мы были в Деревне недолго. Означенный Александр, болтаясь на худой спине Мальчика, в первый же вечер навестил нас, традиционно дыша в сторону и безмерно жалуясь на судьбу в целом и жадность Дубенца в частности. Впрочем, быстро уяснив, что ничего запахивать в рост мы не намерены (т.е. запродать нам Мальчиковые лошаденковые силы никак невозможно) он загрустил и направился было назад, но тут вперед выступил Женька и, ухватив лошаденку за грязный канат, что-то жарко заговорил Александру.
   Через минуту обмен свершился — Женька верхово на Мальчике припустил по дороге в Дятлы, а Александр, припадая на ходу к горлышку бутылки и шатаясь из стороны в сторону, побрел пешим туда же....
   
   Так в тот приезд и повелось. Уже на следующий вечер Александр вновь был у нас, вновь Женька ускакивал на Мальчике куда-то в поля, а Александр, заполучив свою бутылку, уходил бормоча прочь.
   На третий день в воскресенье был наш общий традиционный выезд в райцентр на базар — типа сметанка-медок-сырок, но в тот раз Женька, вдруг потерявшись в базарной толпе, вернулся к нам, прижимая к груди какой-то бесформенный пластиковый пакет, который и таил от нас до возвращения в деревню.
   Когда же ввечеру у крыльца вновь раздался Александров посвист, Женька вышел из дома уже держа в вытянутых руках нарядно украшенную НАСТОЯЩУЮ кожаную СБРУЮ (вещь, явно, не дешевую). Мне трудно сказать, кто из нас остолбенел тогда больше - я, моя жена либо Александр, но не Мальчик это точно, т.к. он тут же с готовностью потянулся к Женьке и через минуту грязный канат был сброшен, а на морде Мальчика закрасовалась реальная конская Сбруя, отчего Мальчик вдруг сразу перестал быть худой лошаденкой, а стал КОНЕМ, а Александр, глупо вытаращив глаза, даже забыл получить от нас свою традиционную бутылку и ушел прочь, причмокивая что-то и покачивая головой. Женька же с Мальчиком были великолепны - развевая гривы и сверкая серебром и звеня металлическими частями Сбруи истово носились по окрестным полям.

   А на завтра уже нам было пора. Наспех собравшись как обычно утром, по пути на большой тракт необычно лишь свернули на ферму к Дубенцу, где в покосившейся сторожке у въезда приживал Александр и где был привязан в ту пору Мальчик....
   Мальчик тут же всхрапнул и потянулся к Женьке, вновь требуя Сбрую, полей и свободы. Заспанный Александр бос вышел нас провожать, долго обнимал Женьку и похлопывал по плечам. Сбрую же Александр крепко держал в руках и пока мы не скрылись из виду осенял себя крестами и земно кланялся вслед чудным городским дачникам....

   Лето прошло по-городскому суетно, нелепо и быстро. К осени, опять же, как обычно, мы трое в клубах пыли свернули к Деревне. Осенний пейзаж вновь спер воздух в груди, все также уныло бродили по полям чумазые овцы..... а вот, лошаденки что-то нигде было не видно.
   Женька с пуком заранее приготовленной морковки на ходу открыл дверь и кинулся к сторожке Александра. Видок у сторожки, увы, был нежилой - незапертая дверь уныло болталась на ветру, ступеньки проломлены, окна побиты. Женька махом влетел вверх, и через минуту растеряно вышел. Сказать друг другу нам было нечего.
   От фермы ходко переваливаясь щел Дубенец и мы обреченно ждали его у сторожки. Дубенец, узнав нас, чинно поздоровался, раскурился' и присев на сломанную ступеньку поведал нам то, что и составляет совершенно дикую и чуждую нам деревенскую жизнь, такую, напротив, простую, очевидную и понятную для местных.
   Оказалось, пастух этот, Александр, действительно нанялся тот год пастухом у Дубенца, работал за дырявый кров в этой самой сторожке, да за стакан с хлебом. А тут, откуда ни возьмись, обзавелся по весне богатой конской сбруей для Мальчика.
   Дубенец тут вздохнул и молвил что-то типа, «...ведь говорил я ему, верни сбрую, не в коня корм....» Женька тут же нетерпеливо вставил — «да не крал Сашка сбрую, то мой подарок был, уяснил... где сбруя-то, Мальчик где?». Дубенец, не удивляясь ни чему, закурил снова и договорил, что и недели не проходил Мальчик в новой сбруе.
   Как-то в субботу задержался Дубенец на далекой валке леса, из чего не получил Александр свой традиционный стакан и в отчаяньи подался к цыганам, где по слухам (ибо какие от цыган могли быть свидетельства) пытался Сбрую продать, вроде как и продал, получил водкой и (опять же, по словам цыган) убыл от табора на Мальчике, да по пути не сдержался на коне без сбруи-то, да и нетрезв был изрядно, упал на дорогу, где и найден был на след день неживым с пробитой головой. Мальчика же и след простыл.
    Короткое следствие быстро установило ясную и понятную деревенскую картину жизни и смерти пастуха — выпил-упал-разбился.
    Искать пропавшего Мальчика в цыганских табунах дело бессмысленное даже для Дубенца — по-деревенски сам и виноват.
    Пресловутую Сбрую также не нашли. Да и искал ли кто?
    Один только Женька в этом месте дубенцового рассказа как-то тихо усмехнулся и задумчиво оглянул бескрайние окрестные нивы: Думаю, он чувствовал, знал и понимал то, что никому было неведомо. Никому, кроме него и Мальчика.

    И уже не первый год после того мы с Женькой все также дважды в год ездим в Деревню и стал я замечать, что Женька припадая к окну и завидев где-то в далеких полях лошаденку начинает громко выкликать ее — Мальчик, Мальчик.

    А мне действительно чудится, что далекий силуэт вдруг гордо поднимает голову и стремительно летит прочь звеня и сверкая на солнце блестящей Сбруей...

    О Русь, ты — Конь летящий.


    Август 2018