Путь. Гл. 6

Елена, совсем разбитая очередными родами, с трудом открыла глаза. Луарсаб носил свёрток с ребенком на руках и что-то ласково, по своему обыкновению, приговаривал. Маквала, ее свекровь, обычно суровая, довольно улыбалась, что-то говоря ему на мегрельском. Язык Елена так и не выучила. И плохо понимала, почему в такой маленькой стране в Тбилиси говорят на грузинском, в этой деревне - на сильно отличающимся от него наречии мегрелов, а когда Луарсаб брал ее в Батуми, она узнала, что, оказывается, есть ещё и аджарский. Возмутилась, на что муж, смеясь, объяснил, что абхазы, сваны тоже говорят на своих языках, и различия их с грузинским и друг с другом достаточно существенны. Ее попытки выучить язык семьи Луарсаба закончились на первом же уроке. Муж, обрадованный ее желанием, решил преподавать ей сразу и грузинский и мегрельский, пытался объяснить, что по-грузински "ме вар", это "я есть", а по-мегрельски "вар" - это "нет". "Что за чушь , то есть, то нет, тут сам черт ногу сломит!" - возмутилась Елена и больше в эти лингвистические дебри не лезла
Благо, хоть редкие газеты, которые появлялись в их доме, были на русском - Луарсаб покупал их в городе специально для жены.
Она знала, что война, которая начиналась на всеобщем патриотическом подъёме, почти проиграна, а в Петербурге, который за это время успели уже переименовать в Петроград, происходят странные события. Несколько раз она пыталась писать тете Нине и родителям, но ответа не было. Может быть они так и не простили ее за безумную связь с Сашей и поспешное бегство? Елена не знала, что тетя Нина умерла в том же году, в котором она покинула Россию, отец вскоре последовал за нею, старший брат Володя, красавец-офицер, погиб ещё в первые месяцы войны, а мать после череды печальных событий впала в детство и находилась сейчас на попечении их дальней родственницы, которой письма от Елены передавали, но Амалия Ивановна предпочитала их не замечать, надеясь, что если беглянка не появится, все имущество некогда состоятельной семьи перейдет к ее собственным многочисленным детям. Впрочем, после смерти  отца Елены имение неуклонно скудело, дела шли хуже и хуже, и от былого благополучия мало что осталось...
Елена несколько раз порывалась поехать в Россию к родителям, ее жизнь в простом доме в грузинской деревне казалась ей временной, ненастоящей, словно она играла какую-то роль, окружив себя декорациями.
Память вернулась вскоре после рождения первого сына. До этого она словно в тумане пробиралась, блуждая между звуков и образов, но увидев рядом с собой на измятой кровати красное изготовившееся к крику существо, вдруг ясно поняла, что в ее жизни произошло что-то непоправимое, что она не должна здесь находиться, что те воспоминания, которые постоянно плыли в ее нездоровом сознании как преломляющиеся в лужах картины, не фантазии, а ее прошлая, совсем ещё недавняя жизнь. И девочка-гимназистка с тугими косичками, и девушка, млеющая в объятьях страстного грузина, и малышка, игравшая на залитой солнцем веранде отцовского имения в нарядном платье - это она сама, сегодня одетая в простое крестьянское платье и кожаные тапочки поверх пестрых шерстяных носков, связанных свекровью. Так что же она делает в этом доме, рядом с женщинами, которые явно недовольны ее присутствием, и мужчиной, который пытается ей во всем угождать, прижимается ночами, заглядывает в глаза с надеждой на ответный взгляд, но при этом не вызывает никаких чувств. А этот ребенок? Это ведь ее ребенок? Ребенок от какого-то полуграмотного грузина, которого она почти не понимает? Немыслимо!
Елена с силой оттолкнула плачущее дитя так, что младенец чуть не слетел с кровати, благо Маквала была здесь же и успела его подхватить. Мальчик замолк на секунду, словно пытаясь осознать, что же с ним произошло, ведь все его существо требовало материнского тепла и защиты. А потом разразился новым плачем, но уже не голодно-требовательным, а горьким, обиженным.
Маквала, сердито что-то выговаривая на своем языке и сокрушенно качая головой, унесла внука в другую комнату.
Через несколько минут вошёл расстроенный Луарсаб. Он пытался поговорить с Еленой, но та только отвернулась к стене и разрыдалась. Вечером он пришел опять, кормил ее с ложечки мясной похлебкой, которую для неё свекровь делала менее острой и более жидкой, сами они еле это загущенное варево, макая в него куски гоми - кукурузной каши, сваренной из смеси крупы и муки и поэтому крепкой почти как лепешка. Елена ела, но когда Луарсаб предложил покормить ребенка, отказалась наотрез. Если она сейчас возьмёт его, то словно захлопнет могильную плиту на своей прошлой жизни. Нет-нет. Надо собираться, ехать назад, искать родителей. Вот только немного окрепнет после родов. Как же у нее все болит. И эту боль и унижение, когда орала на этой кровати, сочась кровью, словно зарезанная свинья, она вытерпела не ради их с Сашей ребенка, как мечтала когда-то... Как же это? Кто так посмеялся над ней? Бог, в которого призывал не верить Саша? 
На следующий день Луарсаб сообщил ей, что сына хочет забрать его старший брат Давид. Обычай велел делиться детьми с бездетным родственником, но отдавать второго или третьего ребенка. Но раз Елена не хочет кормить малыша, Этери готова о нем заботиться. Елена махнула рукой - делай как знаешь, испытав облегчение.
Мальчика назвали Тома, это смешило и раздражало Елену, какое-то девчачье имя, у нее и подружка в гимназии была, Томочка Плужникова. Вот странные люди. Ей приходилось часто его видеть, когда Давид с семьёй навещал мать и брата, но материнские чувства к первенцу так и не проснулись.
В Россию Елена не уехала. Объясняла себе откладываемую поездку безденежьем. Но понимала, что может украсть у Луарсаба или даже попросить, когда он продаст очередной урожай или скот. Но ее останавливала реакция родителей. Она помнила, как отец влепили ей пощечину, узнав о Саше, какими словами стыдила ее мать. Простят ли? Ведь они не пытались ее искать, пока она скиталась по съёмным комнатушкам с Сашей, а если и пытались, то не нашли. А если выгонят её? Куда идти, одинокой, опозоренной? Может быть податься учительствовать в деревню, как народовольцы? Когда-то они говорили об этом с Сашей, но планы остались лишь планами, они много мечтали, а в деревню так и не собрались. Она и сейчас в деревне - ещё один финт насмешницы-судьбы. Только грузинское селение, где жил Луарсаб, было зажиточным, с огромными земляными наделами, на которых выращивали кукурузу и разводили скот. Ей нравилась местная пища, многого зелени, овощей, вкусный сыр, ароматное мясо, приготовленное с приправами и с орехами, лёгкое вино. И она совсем не была уверена, что русская деревня встретит ее похожим изобилием. Саша все время рассказывал ей о замученных тяжёлым трудом рабочих, о бедняках-крестьянах, и теперь это внушало не только сочувствие, но и тревогу. Конечно она видела крестьян, и в городе, и в деревне, и были они разными: и босыми оборванцами, и  добротно одетыми крепкими тружениками, худыми и тощими, забитыми и заискивающими и преисполненным чувства собственного достоинства правдолюбцами, либо пронырливым хитрецами, поистине разные типы можно было найти в этом пёстром сословии, но сейчас память подсовывали ей только картинки из Сашиных книжек: болезненные худые дети в рубище, изможденные непосильной работой грязные и оборванные женщины и мужчины.
Но не смириться же с той долей, которую подбросила ей насмешницы судьба? Как же можно остаться здесь на всю жизнь? Это ведь совершенно нелепо, нереально? Собою можно пожертвовать ради великой цели, ради нее терпеть лишения. А какая у нее здесь цель? Рожать детей этому некрасивому мужлану? Нет-нет!
И она собиралась в поездку, паковала вещи, строила план побега, но так никуда и не отправлялась.
Наконец Елена нашла себе оправдание - она останется возле могилы Саши, своей единственной светлой любви. Луарсаб никогда не препятствовал ее желанию посетить кладбище. Каждый раз, собираясь на рынок, если жена того хотела, завозил ее к тете Манане и дяде Гедеону, зная, что она почти сразу отправляется на погост к своему погибшему спутнику, и забирал заплаканную, испачканную могильной пылью на обратном пути. Он никогда не задавал лишних вопросов, и Елена была ему за это благодарна, как верному сообщнику, и немного призерала, как мужчину без чувства собственного достоинства, безропотно терпящего почти открытую измену.

Конечно все знали, куда и зачем она ездит, в отличие от племянника, Манана не умела и не считала нужным держать язык за зубами, и, встречаясь с сестрой, могла часами обсуждать странности ее невестки. Но обе женщины давно поняли, что Луарсаба поколебать невозможно, свою русскую он не бросит. Да и не особо и хотели этого. Елена навлекла на их семью позор, но она рожала здоровых детей. Давид, благодаря ей, наконец обрёл долгожданного сына, в котором они с Этери души не чаяли. А чуть больше, чем через год после первенца, на свет появился Александрэ, которого мать звала Сашей, а все остальные Сандро. Ребенок рос очень смышленным, рано заговорил сразу на двух языках, запоминал все на лету, часто удивляя взрослых недетскими вопросами. Когда ему минуло три, родилась сестра, похожая на Луарсаба и Нинико рыжеватая девочка, ставшая тетушкиной любимицей. От невестки не дождешься помощи по хозяйству, саму приходится как барыню обслуживать, так хоть племяшку можно всему обучить.  Нинико замуж так и не вышла, оставшись нянькой при детях брата.
По настоянию Елены девочку назвали Александра. Все немного поудивлялись, поворчали, но Луарсаб как обычно пошел на поводу у жены, а остальные смирились, куда ж деваться? В семье малышку звали Цура или Шура.
А русская опять забеременела и родила мальчика. Это его сейчас баюкал гордый отец любуясь крошечными личиком, на котором, словно пером каллиграфа, были четко прочерчены миниатюрные черты и сияли двумя густыми кляксами глаза. "Какой взгляд! Долго смотреть невозможно, - удивился отец. - Никогда не видел такого ребёнка".
- Еленочка, смотри какой красавец, - обратился он к жене, заметив, что та открыла глаза. - Пусть все его болезни и беды станут моими. Что за мальчишка. Папино сердце.
Елена устало кивнула.
- Мой витязь. Мой Автандил, - продолжал ворковать над новорожденным отец.
- Какой ещё Автандил, - недовольно поморщилась Елена.
- Тебе не нравится? Не расстраивайся, я просто так сказал. Какое бы ты имя хотела, моя жизнь?
- Не знаю, может быть Михаил?
- Очень хорошо. Моя мама может звать его Мишико. Ей тоже понравится, - обрадовался наметившемуся компромиссу Луарсаб.
Он что-то сказал сыну по-мегрельски, называя его новым именем.
- Смотри, ему кажется нравится. Ну что за красавчик. Ты только посмотри. Мой умник.
Елена проследила за его восторженным взглядом, изменилась в лице, протянула руки. Луарсаб с готовностью отдал ей ребенка, радуясь, что жена проявляет интерес к младенцу. Мальчик, почувствовав запах матери, начал искать грудь, смешно морща носик и открывая рот. Но Елена не спешила кормить сына, внимательно изучая его черты и не веря своим глазам. Как такое может быть? Ребенок - вылитый Саша! У рыжего, правда кареглазого Луарсаба и у нее, русой и светлоглазой, родился брюнет, это уже видно, хотя пока у мальчика темно-стальная радужка и всего несколько тонких, но черных волосин на головке. Правда Давид тоже темноволосый, видимо, в свекра, которого она никогда не видела, но сейчас она не думала о девере. Эти четкие прямые брови, эти нервные ноздри крошечного носика, эти пухлые яркие губки и ямочка на подбородке, все буквально кричало ей о Саше.
- Я назвала его Александр, - твердо произнесла Елена.
Луарсаб растерянно развел руками:
- Но Еленочка, у нас уже есть Александр и Александра! Нельзя же всех детей называть одним именем.
- Если хочешь, можешь переназвать тех. Но этого зовут Александр, - упрямо повторила жена.
Луарсаб вздохнул. Он не собирался с ней спорить. Но ему предстояло объявить странное решение жены родственникам и выслушать от них много неприятных ехидных слов. Что ж, ему не впервой. Поцеловав жену и новорожденного, он вышел из комнаты.