Элиминация

        Телефон брякнул. «Заказ № 3508 отправлен, время в пути 3–5 минут». Надо же, как быстро! Только я обрадовалась — телефон брякнул снова. «Заказ № 3508: неудачная попытка вручения, отсутствие свободных мест на станции». Что?! Я бросилась в соседнюю комнату. С порога послышалось булькающее гуканье… Да это же… За окном, прямо на моей новенькой площадке для дронов, совокуплялись голуби. Я подбежала к стеклу — птицы взмыли вверх, оставив после себя грязные пятна. С досадой схватив телефон, я набрала службу доставки «Еда.fly»:

— Пожалуйста, верните дрон с моим обедом! Номер тридцать пять ноль восемь!

— К сожалению, данный заказ отменён. Вы можете оформить новый на нашем сайте…

Черт! Времени уже не оставалось, пора было выходить — я начала одеваться… Внутрь шапки брызнула фиксирующим спреем: мне нравилось, как та тётенька из рекламы снимала после бассейна резиновую облипочку и трясла идеальными кудрями. Моим волосам на эту прыскалку было почему-то пофиг, но ведь надежда умирает последней, да и потраченных денег жалко…

На улице подмораживало, шёл снег, я хотела включить куртку и ботинки на обогрев, но вспомнила, что снова забыла зарядить аккумуляторы. Пришлось трусцой бежать до метро, озираясь по сторонам в поисках еды. В ближайшем торговом автомате продавались протеиновые батончики. Я купила один, и чёрт меня дёрнул почитать состав на упаковке: «…биоальтернативный протеин»… Ой, фу-у-у!.. Я вспомнила шквал роликов в интернете про пищевую ценность червей и кузнечиков… эти лозунги «накормим планету!», «рачительное потребление!» В последние недели реклама «альтернативных вкусняшек» заполонила всё вокруг… Я развернула батончик, внутри оказалось суфле химозно-оранжевого цвета с приторно-персиковым вкусом — если не знаешь, из чего оно сделано, никогда не догадаешься. В общем, никакого «экспириенса» не случилось — нужно было брать со вкусом «ориджинал»… Дожёвывая на ходу, я открыла в телефоне приложение «Метро.пробки» и прикинула удобный маршрут. Тут девять баллов, там восемь… Мда, такими темпами шутки про светофоры в переходах между станциями скоро перестанут быть смешными. Я толкнула стеклянную дверь и нырнула в подземный мир. Мне не терпелось попасть на приём…

— Зачем вам это?

Мой оптимистичный настрой улетучился. Заляпанные очки, потная блестящая лысина — напротив меня сидел грузный смурной мужик в белом халате, сгорбившийся над хлипким столом так, будто откуда-то сверху ему должен был прилететь подзатыльник.

Я замялась:

— Ну… я не могу забыть прошлое… как будто это было вчера…

— Полное обследование делали?

— Да…

— Давайте сюда.

Я закопошилась в рюкзаке, доставая файлы с заключениями и анализами. Он бесцеремонно вырвал у меня их из рук, бросил на стол и принялся рассматривать.

— Вам двадцать девять. Зачем вам это?!

— Почти тридцать.

— Тем более!

— Но…

— Элиминация детских воспоминаний производится до восемнадцати лет, максимум до двадцати.

— Я читала, что можно позже…

— Не то читали! У взрослых радикальное вторжение в память допускается, только если психологическая травма получена в результате катастрофы, теракта, войны. — Последние слова он произносил с нажимом, будто вдавливая мне в голову. — И то у нас всего один месяц — позже ни одна комиссия не даст разрешения.

— Почему?

— У вас платная консультация? Вы деньги заплатили?!

— Да.

Он с раздражением вздохнул, но сбавил обороты, приготовившись объяснять на пальцах. По-видимому, ответ «нет» вообще не подразумевал дальнейшего разговора.

— Элиминация воспоминаний — серьёзная процедура. Мы не просто должны выявить и прицельно разрушить проблемные нейронные связи — мы должны отследить и подчистить весь так называемый «путь». Ювелирная работа! Если после травмы прошло несколько лет — значит, там уже образовался целый конгломерат. Представьте себе снежный ком: пока вы его катаете, он не просто становится больше — внутрь него попадает куча всего постороннего…

Я кивнула:

— Ветки, какашки там всякие…

Он посмотрел на меня как на дуру:

— Оно постороннее, но оно нужное, важное — не для нас, для вас! Спаянное с травмой, но скорее всего, представляющее огромную субъективную ценность. Так происходит достаточно часто: включаются механизмы компенсации, и трагические события подстёгивают развитие не самых плохих качеств или становятся точкой отсчёта, вокруг которой строится дальнейшая жизнь. Волонтёрство, карьера…

Я не могла сдержать ухмылку. Ну да, ну да, конечно, бог терпел и нам велел... Он заметил мой скептицизм:

— Ещё раз подчёркиваю: побочная ценность всего, что сопряжено с травмой, определяется субъективно. Но эта ценность не просто усложняет нам работу — с этической точки зрения она связывает нам руки… В вашем случае мы просто технически не сможем аккуратно провести элиминацию, не задев ничего лишнего.

— Но у меня не только в детстве были травмы… Какие-нибудь последние, из взрослого возраста, убрать можно?

— Вы меня вообще слушаете?! Нельзя туда лезть! Один мужчина после развода хотел забыть бывшую жену и настоял на элиминации ассоциированных с ней воспоминаний. В результате перестал узнавать собственных детей. Кошечку помнил, а детей — нет! Тех хирургов чуть не посадили. Процедура три года была под запретом, её разрешили только после создания государственных комиссий.

Я понуро теребила лямки рюкзака.

— Это раньше, на заре нейрохирургии, можно было взять нож для колки льда и безнаказанно поковыряться у кого-нибудь в голове, наплевав на последствия… — Он не унимался.

— Ну и пусть я что-то важное забуду, я не против…

— У вас травма на травме. — Он потряс охапкой заключений. — После элиминации воспоминаний от вашей личности останется решето…

— Ну и пусть…

— Полная дезадаптация — слышали о таком? Вас что, за ручку потом водить? В ясельках с детками сидеть будете?!

Зачем он так? Мог бы как-то… понежнее, что ли… Я окончательно сникла:

— И что мне делать?

— Подождите лет пятнадцать. Технологии не стоят на месте…

— А сейчас? Как мне жить сейчас?

— Так же, как жили до сегодняшнего дня.

— Это не жизнь…

— У вас есть дети?

— Нет.

— Муж?

Я помотала головой.

— Работа?

Ему хочется меня добить? В заключении всё чёрным по белому…

— Но вы сюда как-то дошли, к тому же оплатили консультацию — значит, дела у вас не так плохи. Вам тридцать — вы не спились, не снаркоманились, относительно социализированы. Продолжайте психотерапию, пробуйте медикаментозное лечение…

Я горько улыбнулась:

— Не помогает…

— Учитесь жить с тем, что есть.

— А если бы мне сейчас было восемнадцать?

— Был бы другой разговор.

— Как делают элиминацию?

Он отмахнулся:

— Не забивайте голову! В ближайшие десять лет ни один психохирург за вас не возьмётся, а если кто согласится — бегите, это шарлатан.

— Но…

— Я всё сказал! — Он резким движением сдвинул мои бумажки с заключениями на край стола. Мне ничего не оставалось, как поспешно убрать их в рюкзак.

Я сухо попрощалась и вышла из кабинета.

Да что он понимает? Что он вообще понимает?!.. Я возбуждённо кружила по этажу и никак не могла выйти к лифту, позабыв, с какой стороны пришла. Наконец я набрела на лестничную площадку, украшенную позолоченными витражами, спустилась вниз в холл и подошла к регистратуре.

Нет, я так просто не сдамся!

— Извините, где здесь администрация?

Девушка за мраморной стойкой нехотя оторвалась от монитора и молча посмотрела на меня своими безразлично-стеклянными глазами.

— Я хотела пожаловаться.

Она безмятежно улыбнулась:

— Первая дверь прямо по коридору.

Вот и замечательно, сейчас всё им выскажу! Пусть только попробуют деньги не вернуть…

Я решительно вошла в комнату, но, к моему разочарованию, там стоял большущий терминал-медиатор с матовым экраном.

О нет, так нечестно…

На нём появилась надпись «Выберите: Кошка, Шиншилла, Панда, Орхидея, Ваше собственное отражение».

Я вздохнула, прекрасно понимая, чем всё это закончится:

— Ну, пусть будет кошка…

Через мгновение из глубины экрана на меня смотрело чудесное пушистое создание с антропоморфными чертами. Полукошка-полудевушка сидела за столом, аккуратно сложив свои белые лапочки. Синее шёлковое платье под цвет глаз, заколка-бантик на голове, цепочка с золотым сердечком на шее…

Она улыбнулась, обнажив крошечные клычки, и нежно промурлыкала:

— Чем могу вам помочь?

Как можно сердиться на кошку? Её же хочется погладить…

Я стряхнула виртуальное наваждение и взяла себя в руки. В будке по ту сторону экрана сидит самая обыкновенная бабища — эта программа любую страшилу в кошачью принцессу превратит...

— Я была на приёме у Грязнова — психохирурга. Он совершенно не разобрался в моей ситуации — считаю его некомпетентным и… и я хочу, чтобы… э-э…

Кисонька наклонила голову, сощурилась и тихонько замурлыкала. Я сбилась с мыслей:

— Э-э… хочу…

Она распахнула бездонные сапфировые глаза и посмотрела на меня так, будто сейчас расплачется.

— …проконсультироваться ещё у кого-нибудь! — Я офигела от собственных слов…

— Конечно, конечно, это возможно. — Она заулыбалась. — Я запишу вас к заведующей отделением. Завтра в двенадцать тридцать — вам удобно?

— Да!

Господи, само вырвалось! Я не хотела! Молчи, ни слова больше!

Я в ужасе выбежала из комнаты. Что это было? Какого чёрта?! Даже когда в химчистке ругалась с якобы собственным отражением — и то лучше себя контролировала…

Растерянно сев в холле на лавку, я начала стягивать с ног бахилы. Брякнул телефон – пришло уведомление о записи к заведующей. При виде суммы за её приём у меня отвалилась челюсть. Грабёж! В два раза больше, чем у Грязнова. Нафига она мне вообще сдалась? Но я решила больше никуда не жаловаться и ничего не отменять — испугалась, что со своей кошачьей принцессой они меня разденут до трусов, как в казино…


Я понуро плелась по улице домой, толкая перед собой доверху нагруженную тележку из супермаркета. Может, консультация с их заведующей — не такая уж плохая идея. Хотя они там все заодно, конечно. Будет его выгораживать… А что, если нет?.. Снег валил крупными хлопьями, тротуары замело, кое-где намечались сугробы. В сотне метров от подъезда тележка встала намертво. Я безуспешно елозила ею в разные стороны и притаптывала снег вокруг колёс, думая, что они увязли. Наконец заметила горящий значок блокировки и глянула приложение в телефоне — оно радостно показывало, что тележка находится прямо внутри моего дома. Зачем сдавать тележки в аренду, не наладив толком трекеры? Лишь бы денег содрать. Дебилы! Я вытащила тяжеленные пакеты с продуктами и понесла их к подъезду, практически волоча по снегу… Войдя в квартиру, рассовала заморозку по полкам холодильника, бросила остальную еду в коридоре и устало повалилась на диван. Брякнул телефон — пришли штрафы месячной давности: два раза перешла дорогу в неположенном месте и один на красный свет. Час от часу не легче... Там даже машин не было!.. Плакала моя категория «Ответственный пешеход»… Как все достали!


Разодрав пакет с печеньем, я обиженно уплетала одно за другим вместо ужина — сегодня можно! Открыла в интернете форум «Жертвы деструктивного опыта» и начала перечитывать темы людей, которые решили сделать себе элиминацию воспоминаний: «Ищу врача!», «Завалил комиссию, что делать?», «Подготовка к эльке»... Как правило, после радостных постов «Сижу в палате. Держите за меня кулачки!» счастливцы пропадали. Но некоторые спустя месяцы возвращались на форум и рассказывали о невероятных переменах в своей жизни, хвастались успехами в карьере и отношениях, давали новичкам советы, подбадривали…

А вот и раздел с контактами клиник и врачей. Многие едут в Европу, особенно нахваливают один нейроцентр в Германии. Но и у нас элиминацию делают. Даже там, где я сегодня была, помогли трём людям с форума. Причём им всем было в районе тридцати! Значит, этот Грязнов мне наврал? Кому верить-то?!

Задумавшись, я на автомате открыла страничку сообщества «Дебилы от психологии» и глянула верхний пост. На картинке были изображены ряды кушеток вокруг цирковой арены, посреди которой сидел сфинкс с лицом Фрейда и огромной разинутой пастью — рядом стоящий человек засовывал в неё голову, пряча за своей спиной миску с пачкой денег. Внизу была напечатана загадка. Вопрос: «Что общего у психологов и цирковых львов?» Ответ: «Кормишь их ПОСЛЕ, а не до, чтоб мозги не сожрали». Не сразу поняла, о чём речь, но смешно. Автора почему-то заминусовали. Пока читала комментарии, время перевалило за полночь — нужно было ложиться…

Я никак не могла заснуть… воспоминания… опять… мне хотелось раздавить голову. Я беззвучно рыдала, сжав кулаки… тотальная беззащитность… Больше не могу, больше не могу… Я встала с постели и, спотыкаясь в темноте о вещи, пошла в ванную. По глазам ударил яркий жёлтый свет. Я села в холодный чугун и открыла кран до упора. Горячая вода стекала по плечу, пенясь у ног. Я обняла коленку, прижавшись к ней щекой, и начала медленно раскачиваться из стороны в сторону. Вскоре захотелось спать…


Я опоздала минут на двадцать — до последнего не могла решить, хочу я говорить с этой заведующей или нет. Перед кабинетом никого не было, я постучалась и вошла:

— Извините, в метро были пробки…

Меня ждала ухоженная женщина лет пятидесяти с идеальной осанкой, голубоватым оттенком седых волос и странным именем на бейджике: Ираида Альбертовна. Предельно собранная, властная, харизматичная... Она улыбнулась, уточнила, как меня зовут, и открыла у себя на компьютере мою медицинскую карточку:

— Я вас внимательно слушаю.

— У меня такая проблема… я вчера была у Грязнова, он мне нахамил…

Она парировала, не моргнув глазом:

— Владимир Петрович очень прямолинеен. Он действует в интересах пациентов — всегда.

— Но он не разобрался…

— Владимир Петрович — высококвалифицированный специалист с большим опытом работы, я не сомневаюсь в его профессионализме. — Она сдержанно улыбнулась.

— Но…

— Так, давайте посмотрим. Вы консультировались по поводу элиминации воспоминаний. Владимир Петрович составил заключение на пять листов. — В подтверждение своих слов она развернула монитор в мою сторону.

Странно, при мне он даже компьютер не включал… Он что, потом по памяти записал всю инфу из моих бумажек? Ах да, они же есть в электронном виде…

Повернув монитор к себе, заведующая сосредоточенно изучала заключение Грязнова:

— Вы занимаетесь творчеством — это правда?

— Да, я пишу… Но мы с ним об этом не говорили…

— Владимир Петрович очень тактичен и бережёт чувства пациентов…

А говорила, «прямолинеен»… Я не понимала, к чему она клонит.

Ираида Альбертовна посмотрела на меня с показным сочувствием и продолжила:

— К сожалению, элиминация воспоминаний противопоказана людям искусства, особенно если творчество помогает в социализации и тесно связано с самоидентификацией.

— Что? Почему?!

— Владимир Петрович обращает внимание на вашу склонность к суицидальному поведению… Высокий риск синдрома Хемингуэя.

— Хемингуэя?

— Да, самодеструктивное поведение, названое по имени писателя. Для лечения депрессии ему провели электросудорожную терапию — он не смог больше заниматься творчеством и покончил с собой…

— Я знаю: он надел шапочку для бассейна, чтобы мозги не разбрызгались во все стороны.

— Вот видите, вы сами всё прекрасно понимаете.

— Но элиминация — это же не электросудорожная терапия.

— Нет, конечно. Но писать, как сейчас, вы больше не сможете. Владимир Петрович не хотел вас расстраивать. Творческие люди воспринимают нашу профессиональную формулировку весьма болезненно. Он постарался объяснить отказ несколько иначе.

— Он говорил про субъективную ценность травм…

Заведующая кивнула:

— В вашем случае это оно и есть: не будет болезненного прошлого — не будет творчества, помогающего с ним примириться, вы лишитесь того, что принято называть вдохновением.

— Я согласна.

Она холодно улыбнулась:

— Это вы сейчас так говорите. Члены комиссии недаром отказывают в элиминации всем писателям без исключений — таково негласное правило.

— А если бы я бисером цветы вышивала?! Тоже творчество!

— Это совсем другое…

— И что мне делать? Как мне жить?!

— Элиминация воспоминаний появилась совсем недавно. Люди веками обходились без неё. Это просто блажь нашего времени.

— Но я не могу!

— Не преувеличивайте. Чем вас не устраивает работа с психологами?

— Они не помогают решить проблемы на текущем этапе — они как будто перетягивают на следующий! — Меня прорвало…

— Не поняла, поясните.

— Ну вот, например, лет в восемнадцать очень важна внешность, свой внешний вид…

— Так.

— А если в этом возрасте какие-то очень серьёзные проблемы с внешностью, реальное уродство или прям очень сильная некрасивость… и человек придёт к психологу, то психолог будет уверять его, что внешность не так уж и важна, — главное, что; ты умеешь делать, какие у тебя есть таланты, способности, достижения. И вот какая штука: ты бы сам до этого всего дошёл, но позже, свои ходом — через несколько лет… А так получается, что психолог искусственно тащит двадцатилетнего на уровень тридцатилетнего. Но если к этому самому психологу придёт какой-нибудь тридцатилетний или сорокалетний, у которого достижений нет и не будет, потому что реальные возможности для учёбы, развития и карьеры были слиты в унитаз, то этот самый психолог будет его уверять, что достижения не так уж и важны, главное, что у него «душа красивая» и сам он «человек хороший», — то есть, опять же, будет тащить на более высокий уровень, которого человек шаг за шагом достигает к пожилому возрасту, когда с материального переключается на духовное и философское, больше размышляет о нравственных качествах, душе, боге... Вот и получается, что если у тебя объективно серьёзные проблемы, на решение которых у тебя попросту нет физических ресурсов, то, чтобы ты с горя не убился, психолог будет тебя за уши тащить на следующий уровень, в надежде, что там ты будешь чувствовать себя комфортнее. При этом свой текущий этап развития ты не проживаешь во всех красках, как твои сверстники, — ты его искусственно перескакиваешь. Остаётся пробел…

— Хм, у вас необычный взгляд на вещи. — Заведующая снисходительно улыбнулась.

Мне стало стыдно за то, что я так распиналась перед ней:

— Вы не понимаете? Мне это всё не помогает!

Она вздохнула:

— Сейчас очень много инфантильных молодых людей, которые не готовы терпеть даже минимальный психологический дискомфорт. Невозможно избавить человека абсолютно от всех внутренних проблем, это утопия…

У меня не было никакого желания слушать морализаторства и нотации. Чувствуя досаду, я уже собиралась взять в охапку рюкзак и распрощаться. Вдруг в кабинет заглянула какая-то девушка:

— Ой, Ираида Альбертовна, можно вас на минуточку?

Заведующая извинилась и вышла в коридор, плохо прикрыв за собой дверь. До меня донёсся её раздражённый голос: «То есть я должна всё бросить и заниматься делами Бобрикова?.. Я в курсе, что конец месяца!.. Обещали, и что теперь?!.. Вот сама и предложи!.. Хорошо, я кого-нибудь найду!»

Она вернулась в кабинет, глянула на меня и на секунду расплылась в злорадной улыбке:

— Вы хотели бы поучаствовать в исследовании?

Мне нечего было терять, и я кивнула.

Она быстро затараторила. Я так и не поняла, чем занимается этот Бобриков. Вроде как я не совсем подходила для его научных изысканий, но мне дали бумажку с адресом какого-то НИИ и обещали переслать туда заключение Грязнова.


К моему удивлению, эти исследователи позвонили мне сами, я даже не успела доехать до дома — ассистент Бобрикова промямлил, что меня ждут в субботу, и бросил трубку. Увы, радовалась я недолго: вечером запершило горло и поднялась температура. К счастью, на глаза попался календарь, и я вспомнила, какое сегодня число, — завтра мой день рождения! Я всегда заболевала накануне — наверное, чтобы не наказали… как в детстве, несколько лет подряд, портя весь праздник… Какой у меня умный мозг! Я забыла, что; завтра за день, а он помнит! Надо купить себе подарок. Просморкавшись и закапав нос, я полезла в интернет. В итоге мне приглянулся «Морской будильник» — небольшой аквариум с тремя крошечными дельфинами, которые будут по утрам резвиться и брызгать мне водой в лицо, пока я не проснусь. Замечательная вещь! Доставят в пятницу!


Под утро… сквозь сон… я вдруг вспомнила… Как будто это было вчера. Стыд захлестнул с головой, я беспомощно зарылась лицом в подушку. Так нечестно, даже глаза не успела открыть! Забытая сцена из прошлого бесцеремонно вторглась в сознание и развернулась во всей красе. Спросонья у меня не было сил защищаться. Воспоминание каруселью проплывало в голове снова и снова, снова и снова… Мучительное перепроживание… мне хотелось сдохнуть от вины и стыда. Это было какое-то избиение младенца: я не могла ни погрузиться в сон, ни окончательно проснуться. Пытка продолжалась часа полтора… Телефон брякнул, я с трудом разлепила глаза… Будильник-аквариум был наполовину пуст, а тумбочка, на которой он стоял, залита водой. Электронные дельфины валялись в луже на полу и дубасили хвостами… Я прочитала эсэмэску от мамы: «Ты делала прививку от тараканьего гриппа?» Не поняла, к чему это, набрала ее номер в ответ и сонно спросила:

— Нет. А что?

— Ой, а что это у тебя с голосом?

— Я сплю! — Недовольно рявкнув, я сбросила звонок и кинула телефон на подушку.

Новостная лента пестрела сообщениями о возможной связи вакцины от тараканьего гриппа с бесплодием… Помню-помню эту истерию два года назад… Детей в роддомах не отдавали, пока вся семья не привьётся… без справки из метро выгоняли и в магазинах не обслуживали… Я тогда в очередной раз сидела дома без работы, поэтому вся шумиха прошла мимо меня. И вот опять — мегабайты вопящих блогеров, политиков, врачей…

Планировала после завтрака заняться полезными делами, но совершенно не было настроения: я злилась на себя — из-за прошлого, да и настоящего тоже. «Почему? Ты же могла! Почему? Какого чёрта! Почему? Они! А ты?!..» Я собачилась сама с собой почти до обеда и пришла к привычному умозаключению: «я неудачница, а моя жизнь — полный отстой». Времени не оставалось — нужно было собираться и выходить…


НИИ оказался у чёрта на рогах, в часе ходьбы от конечной станции метро. Срезать не получалось — я шла каким-то дурацким полукругом вдоль заброшенной промзоны, огороженной бесконечными заборами. Наконец показались приличные ворота, а за ними — невысокие строения с пёстрой облицовкой. Напротив сторожки сидела собака и невозмутимо грызла мячик. Меня чуть не вырвало: вместо куска черепа у неё в голову была вставлена прозрачная пластина, сквозь которую хорошо просматривалось содержимое. Надеюсь, со мной такого не сделают… Я сверилась с бумажкой и поискала глазами нужный корпус…

Что за бардак?! Какой древний комп… Мебель и занавесочки прямиком из совка… И с чего я решила, что тут будет хай-тек?

— Сударыня, вы нам не подходите от слова «совсем»! Должно быть, Ираида Альбертовна вас с кем-то перепутала. — Бобриков весело посмотрел на меня и отхлебнул кофе из обшарпанной чашки. У него был такой помятый и всклокоченный вид — я могла поспорить, что он недавно проснулся, причём спал прямо тут.

Ну вот, не успела переступить порог —– сразу завернули…

— А зачем же меня тогда пригласили?!

— Потому что вы бы всё равно ко мне пришли.

— В смысле?!

— Да вы садитесь-садитесь. — Он указал на банкетку. Подойдя ближе, я заметила на ней чёрную кошку, свернувшуюся клубком.

Я осталась стоять, а Бобриков продолжил:

— Вы хотите сделать элиминацию воспоминаний, потому что думаете, вам это поможет, верно? Так вот: вы бы годами ходили от одного психохирурга к другому, собирая отказы, пока кто-нибудь из них по чистой случайности не направил бы вас ко мне. Я специализируюсь на таких случаях, как ваш, это моя основная работа, а здешние исследования — так, подработка.

Ясно, очередной гуру…

— Вы думаете, ваша проблема в том, что вы не можете забыть? Нет, ваша проблема в том, что вы не можете запомнить!

— Я не очень понимаю, о чём вы…

— Да вы не стойте, садитесь-садитесь.

— Там кошка…

— Где? — Он удивлённо оглядел комнату.

— Там!

— Вы шутите?!

— Да нет же, вот — на диване.

— Это подушка! — Он рассмеялся. — Она тут уже лет пять лежит!

Я обескураженно села на банкетку и потрогала «недокошку» — ни лап, ни морды, но шерсть прямо как у живой, приятно скользит между пальцами…

Видя моё смущение, он решил меня приободрить:

— Но в чём-то вы правы. Она меховая, и, возможно, при жизни действительно была кошкой… Кстати, это замечательная иллюстрация-аналогия: в вашей голове прошлое замещает настоящее, а настоящее не наступит ни-ко-гда.

— Почему?

— Давайте по порядку. Несколько лет назад был открыт ген, кодирующий белок, связанный с формированием воспоминаний, и было установлено, что в некоторых случаях экспрессия этого гена прекращается…

— Экспрессия?

— Ген выключается — как следствие, белок перестаёт синтезироваться в организме, что вызывает нарушения…

— Знаете, у меня с биологией в школе было не очень.

— Не суть важно, сейчас поймёте. Видели когда-нибудь, как раньше делали фильмы? Вот у вас две катушки с плёнкой: на одну вы записываете картинку-изображение, на другую — звуки-разговоры. Вы снимаете фильм, точнее ваш мозг «снимает фильм», и тут вдруг плёнка во второй катушке заканчивается: картинка идёт дальше, а звуковое сопровождение больше не записывается. К примеру, в кадре оперная певица, но записать само пение вы не можете, а оставить в этом месте тишину нельзя. И что же делает ваш мозг? Он разматывает плёнку со второй катушки и ищет, записывал ли он на ней когда-нибудь оперную арию, необязательно именно эту — любую. Если да, то нет проблем, он просто повторно использует схожий фрагмент. А если нет? В этом случае мозг берёт, к примеру, вой соседской собаки и частушки любимой бабушки, вырезает куски, которые, по его мнению, подошли бы лучше всего, и пытается сделать монтаж — получается, мягко говоря, не очень.

Я внимательно следила за движением его губ, пытаясь заметить расхождение — как в случае с фонограммой…

— Но я слышу всё, что вы говорите.

— Нет-нет, слух тут ни при чём. Не нужно понимать буквально. Я использовал «картинку» и «звук» в примере чисто для наглядности — можете заменить их на «фактор X» и «фактор Y». Суть в том, что у вас нарушен сам механизм формирования воспоминаний…

— Но у меня нет провалов в памяти…

— И слава богу! Речь совсем не об этом. Если я попрошу вас выучить стихотворение, покажу неизвестный танец или дам попробовать экзотический фрукт — вы запомните. Формально запомните. Будете цитировать слова поэтов, будете воспроизводить движения в правильной последовательности и даже будете отличать гуаву от маракуйи. Проблема не в этом.

— А в чём тогда?

— У вас нет ощущения, что вы как будто топчетесь на месте? И в вашей жизни по сути ничего не меняется, какие бы усилия вы ни прикладывали? Одни и те же проблемы, одни и те же мысли и ощущения… Вы как будто изо дня в день едите одну и ту же еду: варёная курица, жареная курица, курица под соусом — но это всё курица.

Я задумалась.

— Вы ведь много ходили к психологам, верно?

— Да.

— Как думаете, почему они вам не помогли?

— Ну, типа я сама виновата, не хочу себе помочь, выгоды вторичные…

Он покачал головой:

— Вы не можете ассимилировать и присвоить новый опыт. Нет «плёнки в катушке», поэтому некуда его записать. Психолог может биться с вами до посинения — результата не будет, вы просто не в состоянии сформировать новые паттерны: всё осознаёте, проговариваете, запоминаете, но уходя из его кабинета, ничего не можете унести с собой. Зато у вас прекрасно получается брать куски прошлого неудачного опыта и слепливать их то так, то этак, искренне полагая, что это нечто новое. Отсюда ваша неуспешность, я бы даже сказал неприкаянность…

Я молчала. Мне хотелось заткнуть уши и убежать…

— Вы как мушка в янтаре. Ваша жизнь будто остановилась в тот момент, когда… — Он многозначительно посмотрел на меня, ожидая, что я сама продолжу.

— Когда…? — Я не понимала, к чему он клонит.

— У вас ведь были попытки суицида?

— Нет. — Я посмотрела на него с удивлением, переходящим в возмущение.

— Точно? Я видел ваши обследования. По моим подсчётам вам было лет пятнадцать.

— Нет, я никогда... Хотя…

— Не обязательно попытка — могло быть твердое намерение.

— Ну, мне тогда хотелось, да. Но я остановилась в последний момент… Я не хочу об этом говорить.

— И не нужно! Значит, мы выяснили, что синтез апартина, того самого белка, у вас прекратился ещё в подростковом возрасте.

— Почему?

— Загадка! — Он развёл руками. — Такое происходит у некоторых индивидов после суицидальных попыток, реже — после ситуаций, в которых они видели смерть значимых людей или могли погибнуть сами. Скорее всего, это какой-то рудиментарный механизм.

— Зачем?!

— Подарок от диких предков нам уже не нужен. У большинства несостоявшихся самоубийц апартин продолжает синтезироваться, несмотря ни на что, — вам просто не повезло… А вот у животных этот механизм задействован в так называемых массовых самоубийствах, когда один кит за другим выбрасывается на берег или овцы по очереди спрыгивают с обрыва.

— Почему?

— Почему спрыгивают? Причину не всегда удаётся установить. Мотивы поведения разные и редко совпадают с нашей, человеческой, логикой. В любом случае, это не является желанием смерти в общепринятом смысле слова… Как и у людей, кстати… О чем вы думали, в тот момент — о смерти? пустоте? рае?
 
— Нет… Мне просто… было очень больно внутри… Хотелось, чтобы это прекратилось…

Он грустно улыбнулся:

— По сути, ваше желание исполнилось. «Катушка с плёнкой» оборвалась — вашей психике больше не доступны новые, неизведанные прежде страдания. Плохо, что старых очень много и вы вынуждены их бесконечно дублировать и воспроизводить за неимением альтернативы.

— А животные?

— Их мы расспросить не можем — что они там чувствуют? По данным исследований, начинают хуже осознавать опасность и слабее реагировать на новые угрозы, у них притупляется инстинкт самосохранения. Но вряд ли киты с овцами заморачиваются по этому поводу. — Он улыбнулся. — Кстати, не все люди с таким нарушением, как у вас, страдают.

— Да?!

— Мы выделяем три категории. Первая — в целом достаточно благополучные люди, которые в какой-то момент не справились со стрессом и попытались что-то сделать с собой в состоянии аффекта. До этого они успели набрать достаточное количество разнообразного положительного опыта и эффективных моделей поведения — теперь им этого запаса хватает за глаза, они его воспроизводят и счастливо живут себе дальше, даже не догадываясь, что с ними что-то не так. Вторая категория — изначально менее благополучные в психологическом плане люди, склонные к суицидальному поведению. Оставшись без апартина, их мозг спонтанно перестраивает свою работу таким образом, что превращается в гениального монтажёра — знаете, как говорят «минус на минус даёт плюс», — так вот, их мозг берёт кусочки неудачного опыта из прошлого и сочетает их настолько умело, что они становятся эмоциональным ресурсом и успешной моделью поведения в настоящем! Теперь эти люди чувствуют себя намного счастливее. Наблюдая за ними, мы смогли разработать специальную терапию для вас — третьей, самой многочисленной категории людей, которые никогда не смогут адаптироваться самостоятельно…

— У вас есть лекарство?!

— И да, и нет. Синтетический аналог апартина пока не разработан. Но мы можем использовать один препарат, запускающий кое-какие смежные механизмы, — правда, очень коротким курсом из-за побочных эффектов…

— Почему же меня сразу к вам не отправили?

— Бюрократия. Что врачам писать в отчётах? Официально нет ни диагноза, ни его критериев, а лечение требуется специфическое. Изменения в МКБ ещё не внесены — ждём с прошлого года. Сейчас психохирурги даже не имеют права направить вас ко мне на консультацию. Поэтому им легче сделать вид, что вас не существует. Дайте угадаю: вам отказали в элиминации из-за возраста?

— Да, а ещё потому, что я занимаюсь творчеством, — сказали, у комиссий негласное правило отказывать писателям…

— Чушь! Я сам член комиссии Западного округа, каждый случай рассматривается индивидуально. Вам нельзя делать глубокую элиминацию, потому что у вас «нет плёнки в катушке»: старое мы сотрём, новое вы записать не сможете — и что получится? А поверхностную элиминацию — нет смысла, эффективность в вашем случае не превысит двадцати — тридцати процентов.

— Тридцать процентов? Я согласна!

— Процедура дорогая, а Фонд не резиновый. Вам откажут из чисто экономических соображений и сделают тому, у кого прогноз восемьдесят процентов.

— А вы… вы будете меня лечить?

— Я предлагаю вам терапию дезинтеграцией. Сначала мы подробим на мельчайшие фрагменты все имеющиеся у вас воспоминания, включая накопленный травматический опыт. А затем, используя тот препарат, о котором я говорил, обучим ваш мозг «искусству монтажа»…

— Но вы ведь сказали, что он и так «монтирует»: оперная певица и собака… Это же плохо!

— Нет, плохо не это. Плохо то, что он берёт слишком большие куски и лепит как попало. Мы научим его брать крошечные кусочки и складывать их в максимально правильные мозаики.

— Правильные?

— Уместные, адекватные — называйте, как хотите. Именно действие препарата позволит нам чуть-чуть удлинить «старую плёнку» и вписать туда алгоритм подбора деталей для этих мозаик. Свободной «плёнки в катушке» у вас не появится, но вы сможете полноценно компенсировать её отсутствие, эффективно используя фрагменты старой, чтобы в режиме текущего времени получать совершенно новые комбинации, которые раньше вам были недоступны. Они не будут сохраняться в качестве паттернов — каждый раз вы будете «изобретать» их заново.

— И что это даст?

— Оперная певица перестанет лаять и запоёт — фигурально выражаясь, конечно. Вы начнёте вести себя по-новому и наконец-то выберетесь из своих жизненных тупиков.

— И меня перестанут мучить воспоминания?

— После дезинтеграции у вас изменится восприятие прошлого, оно перестанет вам мешать… как такового его у вас больше не будет… Правда, есть одно «но»: перед началом терапии нам нужно будет провести тест: дезинтеграция может вылиться в хроническое психотическое состояние. Мы обязаны убедиться, что ваш мозг выдержит…


За окном смеркалось. Мне не хотелось впотьмах шарахаться по промзоне, и я засобиралась домой. Бобриков записал меня к себе на понедельник. Я попрощалась, вышла из кабинета и спустилась на первый этаж. Вахтёр выпустил меня на улицу, я пересекла двор и направилась в сторону метро.

Стоя на платформе в ожидании поезда, я нащупала в кармане джинсов номерок от гардероба и отчётливо поняла: тут что-то не так… Я в одной футболке, а мне даже не холодно… Тоннель осветился изнутри, гул нарастал. Быстрее, ну быстрее! Сериал начнётся в шесть! Я нетерпеливо подошла к самому краю и сделала шаг в пустоту… Блок питания противно запищал. Я вздрогнула, больно ударившись локтем о стол. Чёрт! Забыла включить переходник от компа… Который час? Без пятнадцати?! Скоро все придут! Я вскочила из-за стойки ресепшена и побежала по длинному коридору на офисную кухню… «Вода, фильтр, насыпать до отметки»… Включила кофеварку — как обычно, шипение и бульканье… но вместо свежезаваренного кофе запахло духами. Принюхиваясь, я обернулась и даже выглянула в коридор — нет, в офисе по-прежнему никого не было. По кухне разливался герленовский цветочный аромат. Какого чёрта?! Нужно проверить кофейные пакеты… Я повернулась к шкафу и упёрлась лицом в кирпичную стену. Старое здание — таких много в центре Москвы… Моросил дождь, под резиновыми сапогами скользила чёрная брусчатка. Фонари еле-еле освещали сами себя. Как темно! Где я? Перед глазами замелькали строчки: «Где вы находитесь? Сообщите, где вы сейчас находитесь?» Я хотела написать «не знаю», но никакой клавиатуры рядом не было. Я тщетно ощупывала руки и лицо. «Сообщите ваше местоположение, — строчки перед глазами не унимались. — Где вы?» — «Не знаю!!!» — Я испугалась собственного крика. В голове послышался приятный женский голос: «Вы не помните, как пользоваться ривером?» — «Нет! Что это?» — «Успокойтесь. Я администратор психохирургии. Несколько часов назад вам провели элиминацию воспоминаний, вы самовольно покинули клинику раньше времени. Где вы сейчас находитесь?» — «Не знаю!» — «Можете включить маячок? Мне нужны ваши координаты». — «Как?!» — «Хорошо, тогда осмотритесь вокруг. Вы в помещении, на улице?» — «На улице». — «Видите какие-нибудь названия, указатели?» — «Нет, тут очень темно! Таблички на домах не разглядеть». Послышался мужской голос: «Зачем вы сюда пришли?» — «Что?!» — «Вы меня не узнаёте?» — «Нет. Кто вы?» — «Михаил…» — «Архангел?! Я умерла?!» — «Хм, а как бы вы сами ответили на этот вопрос?» Я заорала…

Напротив кушетки сидела девушка в белом халате и сосредоточенно печатала что-то на компьютере, практически упираясь лбом в монитор. Я огляделась — круглая комната с полупрозрачными стенами была напичкана какими-то аппаратами, но я так и не поняла, подключали меня к чему-нибудь или нет.

— Я спала?

Девушка не отвечала.

— Всё? Я могу идти?

Она повернулась и мельком глянула на меня:

— Конечно.

Так это был её голос!

Я спрыгнула на пол и лихо рассекла комнату, чуть не налетев на какой-то металлический короб.

— Стойте! Голова не кружится?

— Да нет... А когда будут известны результаты теста?

— Так, сегодня у нас что — понедельник?.. Завтра после обеда.

— Мне приехать?

Она вяло кивнула. Я поняла, что всё плохо…


Мои опасения подтвердились. На следующий день в кабинете вместо Бобрикова меня встретил его ассистент по имени Егор — долговязый сутулый парень с рыбьими глазами, неправильной дикцией и дёргаными движениями. Потея и краснея, он вынес вердикт:

— К… к сожалению, Михаил Андреевич занят. Он просил передать, что результат теста неудовлетворительный, дезинтеграция нежелательна. — Егор многозначительно замолчал.

Наверное, он предполагал, что я тут же должна раствориться в воздухе — исчезнуть и больше никогда не появляться в стенах этого кабинета. Повисла неловкая пауза.

Егор кашлянул, прервав тишину:

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — И снова это красноречивое молчание.

Уже откровенно выпроваживает, ясненько.

— Я хочу с ним поговорить.

— Михаил Андреевич на совещании.

— Ничего, я подожду. — Демонстративно откинувшись на спинку банкетки, я положила ногу на ногу и водрузила сверху рюкзак.

— Хорошо, я уточню, когда он освободится.

Ассистент нехотя встал со стула и вышел из кабинета.

Вдруг тест можно переделать? Скажу, не выспалась накануне… Ой, что это? Кажется, Бобриков оставил свой портфель под столом… До чего же любопытно!

Я подошла к нему вплотную и присела на корточки: кожаная крышка была откинута, из-под неё выглядывала целая пачка пустых бланков… с подписями и печатями.

Сердце заколотилось… Да это же сертификаты, которые выдаёт комиссия, направляя на элиминацию воспоминаний! Сколько их я пересмотрела в интернете, мечтая, чтобы в одном было вписано моё имя! Бирюзовые — последняя серия, выпускаются с этого года…

Дальше было как во сне: оглядев потолок и не найдя камер, я схватила один из бланков, скрутила его трубочкой и сунула в рюкзак. Вернулась на банкетку и постаралась успокоиться. Время текло невыносимо медленно, от напряжения внутри всё ходило ходуном, руки била мелкая дрожь. Наконец появился Егор — красный как рак, он начал блеять какие-то нелепые отговорки:

— Извините, Михаил Андреевич не сможет уделить вам время. Сразу же после совещания он уезжает в командировку.

— Ладно. До свидания.

Я встала и, прижимая к груди рюкзак, пошла к выходу. Ассистент с облегчением вздохнул — бедняга был в таком стрессе от назревавшего конфликта, что вряд ли заметил мой мандраж.

Я не спеша покинула корпус, пересекла двор, вышла за ворота, завернула за угол и только тогда понеслась со всех ног. В голове пульсировало: «Украла!!!Украла!!!Украла!!!..» Сами виноваты! Что за дебилы подписывают пустые бланки?! По лицу текли слёзы. Не хотелось думать о плохом. Он же знал, что я приду, знал! Он специально оставил их для меня! Это подарок!..


Дома я достала бланк и внимательно изучила. Все лазерные насечки и голограммы на месте — без сомнения, это был оригинал. Я послюнявила палец и потёрла подписи и печати — не скан, чернила. Осталось заполнить пустые графы с помощью принтера… Но этого было мало. Я достала из визитницы пластиковую карточку-полис и расцарапала магнитную полоску маникюрными ножницами. Затем взяла охапку своих заключений и результатов анализов, отсортировала и выкинула все бумажки с противопоказаниями к элиминации... Клинику нужно было выбрать ту, в которой я ни разу не появлялась. Вот эта! Непрофильная, две звезды по отзывам из-за административного бардака.


— У вас полис не читается! — Полная девушка из регистратуры елозила карточкой по сканеру.

— Наверное, положила в один карман с ключами…

— И как врач будет смотреть вашу историю болезни? Идите в страховую и восстанавливайте.

— Я наблюдалась в разных клиниках…

— Пусть делают запрос в каждую и восстанавливают! У вас пустой профиль в системе! –— Она нахмурилась, выпучив глаза и поджав губы.

— Они не успеют. Мне ведь нужно до конца месяца, а сегодня двадцать шестое.

— Раньше вы, конечно же, прийти не могли?! — В своём гневе она почему-то напоминала злобный пончик — не пугала, а смешила.

— У меня все исследования распечатаны. — Я показала ей папку. — Ну пожалуйста…

— Ой, как же вы мне все надоели! — прошипела она еле слышно. Затем убрала прядь
волос с потного лба, набрала пухлой рукой чей-то номер и заголосила в трубку:

— Пришла девушка с январским сертификатом на поверхностную элиминацию, а у неё полис не читается… Вот как нарочно! Тянут до последнего, а мы виноваты!.. Говорит, все исследования с собой в бумажном виде… А? Что?!.. Хорошо.

Она протянула мне полис и сертификат:

— Идите к заведующей — пусть решает, что с вами делать.

       Дальше всё пошло как по маслу, элиминацию назначили на 28-е число. От соблюдения «чистой» недели я отказалась. Меня предупредили, что из-за технического несовершенства процедуры события последних десяти дней могут полностью стереться из памяти, но я заверила, что мне нечего терять. Не глядя сунула в рюкзак увесистый протокол подготовки к элиминации — его я знала наизусть — и подписала кучу информационно-ознакомительных листов и форм согласия…


       Я спешила домой — забиться в свою норку, чтобы всё переварить. Мне было одновременно и радостно, и жутко. Вдруг это просто сон и я сейчас проснусь? …Вдруг в последний момент что-то пойдёт не так? А если поверхностная элиминация полная фигня и не поможет?..

       Выйдя из метро, я налетела на мужчину, который неожиданно вырос прямо передо мной.

 — Добрый день! Меня зовут Александр, я волонтёр НИИ социобихевиористики. Мы проводим скрининг в рамках программы по повышению благополучия населения. Хотите поучаствовать? Награда — шоколадка! — Он широко улыбнулся, глядя мне прямо в глаза.

Шоколадка?.. Я кивнула на автомате, не очень въезжая в суть.

— Отлично! Пройдёмте, вам нужно будет заполнить опросник, это недолго.

Он приобнял меня за плечо и повёл к белому вагончику с зелёной дверью. Я много раз видела такие у метро и магазинов, их даже показывали по телевизору в новостях — призывали не бояться волонтёров.

Внутри меня усадили на табуретку и дали в руки стандартную плашку для опросов: под каждым пунктом несколько ячеек с ответами, при нажатии на которые палец слегка пощипывает, потому что снимаются физиологические показатели, как на детекторе лжи. Там был десяток вопросов проще некуда: «Каким видом транспорта вы пользуетесь чаще всего?», «Какие сетевые магазины вам нравятся?», «Каких уличных животных вы кормите?»

Никакого пощипывания я не почувствовала. Под конец у меня начали слипаться глаза от скуки и духоты, я зевнула:

— Всё?

— Да, вы замечательно справились и очень нам помогли! Спасибо!

У меня затекла нога. Я с радостью встала и поковыляла к выходу.

Волонтёр достал из коробки, набитой сладостями, шоколадку «Ореховый рай» и протянул было мне. Но передумал и, покопавшись среди пакетиков мармелада, извлёк упаковку розовой пастилы:

— Прямо специально для вас! Приятного вечера!

Я поблагодарила и сонно поплелась домой. Хорошо хоть, ветер со снегом быстро помогли взбодриться. Поднимаясь на лифте в квартиру, я достала из кармана пастилу и прочла название: «Анютины грёзы».

Откуда он узнал, как меня зовут? Разве я говорила? Мы знакомы?.. А, глупости, просто совпало… Осталось потерпеть три дня, каких-то три дня, и всё будет по-другому…