Золотой дурман кн. 2я, гл. 4 - Возвращение к жизни

                Возвращение к жизни

Непреодолимая тяжесть сна клонила голову. Стоило только прислониться к ещё неостывшей печи, как веки враз тяжелели, унося сознание куда-то далеко от гнетущей действительности… Марьяна резко встряхнула головой, чтобы сбросить с себя навалившуюся дрёму. Пламя свечи трепетно вздрогнуло, освещая неподвижное лицо незнакомца.
«Какие правильные черты… – остановила она взгляд на бледном безжизненном лице. – Неужто вот так и помрёт, несмотря на мои старания, – печально вздохнула она. – Сколько дней минуло: неделя, две? Уже и счёт времени потеряла. Неужели прав был тятенька – есть ли смысл в её хлопотах?.. Разве только, что Господь смилостивится над ним…»
Марьяна встала, намочила чистую тряпицу отваром трав от бабки Серафимы и аккуратно, в который раз, протёрла подсыхающие раны.
«Ещё бы капусту приложить, – подумала она и вышла в огород, где, выбрав покрупнее вилок, оборвала с него верхние листья. – Вроде как и припухлости проходят, а он всё лежит без всяких изменений, – обкладывая зашибленные места капустными листьями, сострадальческим взглядом окинула она бедолагу…»
Но, что это?! Вроде как дёрнулась верхняя губа!
Марьяна взяла свечу и поднесла её ближе к лицу незнакомца. «Или мне показалось?..»
Но, нет!.. – губы едва приоткрылись, словно прося воды. Марьяна обмакнула тряпочку в кружке и приложила к губам незнакомца.
Вот уже и веко дёрнулось.
– Тятенька… – шёпотом позвала Марьяна. – Кажись, он очнулся…
Евсей соскочил с кровати и, продирая со сна глаза, подбежал к незнакомцу.
– А верно… Гли-ко, гли-ко – вроде как глаза открыть хочеть… – тихо произнёс он, словно боясь разбудить чужака.
– Можа, даст Господь, и обыгается* , – перекрестился он на освещённые лампадкой образа. – А ты бы шла, вздремнула немного, ведь катору ночь без сна сидишь, – ласково прикоснулся Евсей к плечу дочери.

Обыгается* – поправится.

– Да ты что, тятенька, какой сейчас сон?! – подняла изумлённые глаза на отца Марьяна.
– Чево у вас там?.. – послышался хриплый голос с печи. Дед Авдей, кряхтя, приподнялся и отдёрнул занавеску.
– Да сдаётся мне, чужак-то в себя приходит, – ответил Евсей.
– Ожил мертвяк, чо ли?! Это надо ж!.. Ну, дай-то Бог, дай-то Бог… – повторил несколько раз Авдей, пряча за занавеской седую голову…

 

Чёрная пелена, застилающая глаза, стала понемногу уходить. Расплывчатые силуэты окружающих предметов начали вырисовываться в просветляющемся пространстве.
«Что это?!» – пронеслось в сознании Мирона. Стоящий перед ним тёмный силуэт постепенно стал приобретать форму стройной девичьей фигуры, которая вдруг склонилась над ним, и что-то приятное, влажное коснулось его лица.
Откуда-то издалека до него донёсся звук разговора, смысл которого он не смог разобрать.
– Лиза? – попытался вымолвить Мирон.
– Гли-ко, губами шевелит, однако чевой-то сказать хотит, – кивнул Евсей на незнакомца.
– Вроде как зовёт кого-то? – ответила Марьяна, протирая тряпицей, смоченной в травяном отваре, ссадины на лице Мирона.
– Ну, даст Бог, теперь на поправку пойдёть – ободряюще взглянув на дочь, заключил Евсей.
Словно гора свалилась с плеч Марьяны, и, хотя забот не убавилось, сознание того, что её хлопоты не прошли даром и подопечный понемногу приходит в себя, вселяло надежду и радость в её душу.
Чёрная пелена вновь накатилась на сознание Мирона, закрыв от него появившееся на миг видение и оборвав доносившиеся до его слуха, звуки речи.
– Однако опять в бессознательность впал, – расстроенно взглянув на незнакомца, заметила Марьяна.
– Ну, ты погодь! Не сразу же вот так – взял и обыгался, – успокоил её Евсей…

Прошло несколько дней. Всё чаще и чаще стала уходить чёрная пелена, всё отчётливее становились окружающие его силуэты.
Однажды, открыв глаза, Мирон увидел сидящую боком к нему девушку.
– Лиза? – прошептал он…– «Но, нет, не похожа» – приглядевшись, понял Мирон.
– Вы кого-то звали? – вскинув на него усталые глаза, спросила незнакомка.
– Нет, извините, я обознался, – еле пошевелил губами Мирон.
– Кто вы?.. – после недолгого молчания хриплым шёпотом спросил он.
Марьяна уже было собралась с ответом, но тут заметила, что незнакомец не слышит её. В этот раз он не впал в беспамятство, но навалившийся вдруг сон заставил его забыться. Добродушная улыбка промелькнула на её лице.
– Всё у тебя будет хорошо, – тихо сказала Марьяна, глядя на исхудавшее, заросшее бородой, мертвенно-бледное лицо Мирона…
В который раз, открывая глаза, задавал он себе вопрос: «Как очутился я в этой крестьянской избе? Почему прикован к постели? Ранен?.. Но разве я участвовал в каких-либо сражениях? Кто эта красивая девушка, так заботливо ухаживающая за ним?». Но расспрашивать об этом пока не решался, чувствуя недостаточность сил для серьёзного разговора. Марьяна, видя немощность незнакомца, также не пыталась попросить его рассказать о себе. Травы, настойки и мази, приготовленные ею и Серафимой, мало-помалу возымели своё действие, немощность день за днём отступала от Мирона, освобождая место жизненным силам.
– Как ваше имя? – наконец решилась расспросить незнакомца Марьяна.
– Мирон, – ответил тот, – Мирон Кирьянов, – уточнил он.
– Что с вами случилось? Почему вы упали с обрыва? И отчего у вас были связаны руки? – осторожно поинтересовалась девушка.
– Обрыва?! – недоумённо переспросил Мирон, – Связанный?.. – вопросительно взглянул он на Марьяну.
– Ну, да… Мы вас нашли под обрывом, повисшим на берёзе со связанными руками. Если не это деревце, то вы бы наверняка разбились о камни – оно спасло вам жизнь. Да и состояние ваше вряд ли можно было назвать жизнью – вы были на волосок от смерти, – приятным грудным голосом ответила она Мирону.
– Так что же, с ваших слов, выходит, я упал с обрыва и вы меня в бессознательном состоянии перенесли в эту избу? Но позвольте, сударыня, здесь в округе нет такого обрыва, чтобы, упав с него, можно было расшибиться насмерть, – пожал худыми плечами собеседник. – И почему у меня были связаны руки? Кто мне их мог связать – капитан-исправник? Но за то, что я тогда не совладал с собой, меня два дня продержали в арестантской и отпустили домой, – как бы рассуждал сам с собою Мирон. – Да, и почему я нахожусь в этой избе? Может быть, мои друзья что-нибудь могут прояснить?.. Ничего не пойму! – тряхнул он головой.
Мы отобедали у Андрея… Потом пожар в усадьбе Воронцовых... После этого меня обвинили в краже драгоценностей, пропавших во время пожара. Не сдержавшись от высказанной мне в лицо клеветы, я ударил исправника. Что же дальше?.. – задумался Мирон. – Меня отпустили из арестантской, и через пару недель я должен был прибыть в столицу и получить назначение к службе. Но меня, кажется, определили в рекруты… Всё! А теперь эти стены, – окинул он горницу недоумённым взглядом. – А как твоё имя, красавица? – с интересом посмотрев на Марьяну, произнёс Мирон. – Что-то я тебя не встречал в этих местах, да и среди крепостных не припомню такой. Откуда ты?
– Марьяной меня кличут, – с проступившим румянцем смущения потупила глаза собеседница.
– Марьяна… Какое редкое и красивое имя, – глядя в сторону, чтобы не смущать девушку, произнёс Мирон. – А кто этот мужчина, что подходил ко мне?
– Это мой тятенька Евсей, – вскинула порозовевшее личико Марьяна.
И тут только он разглядел её дивные, добрые глаза.
– Марьяна, я никак не могу понять, что же всё-таки со мной случилось. Где я? – растерянно пробормотал Мирон, ошеломлённый её взглядом.
– Отдохните немножко, думаю, что вскоре вы всё поймёте, – застеснявшись далее продолжать разговор, поднялась со стула Марьяна…

– Тятенька, он не помнит, что с ним приключилось, – подошла к седлающему лошадь Евсею Марьяна и передала ему их разговор с Мироном.
– Хм!.. Говорит, из арестантской отпустили? – почесал затылок Евсей. – Дык можа, того… туда его и упекли за то, что чужо добро пожаждовал* . И образок-то, что у его на шее, поди оттеля. Чудно как-то получатса: вроде простой служивый, а иконка-то больших деньжищь стоить… Апосля, когда везли, он и вздумал убечь, да и совался с горы-то, – посмотрел Евсей на дочь удивлённо-вопрошающими глазами.

Пожаждовать* – присвоить чужое.


– Да чего же ты говоришь?! – не согласилась с отцом Марьяна. – При чём здесь наши глухие места?.. Какие-то Воронцовы, пожар, драгоценности, исправник... Видать, не в себе он.
– Действительно… – задумался Евсей. – Чегой-то с головой у него, видать, приключилося. Ведь с такой высотишши брякнулся. – Съезжу-ка я за Серафимой, можа, она чево скажет, – решил он, ловко запрыгивая в седло…

– Ну что, сердешный ты мой, вижу, с Божьей помощью скоро бегать будешь, – заключила Серафима, осмотрев Мирона. – Думаю, скоро моей помощи не понадобиться…
– Ну и как ты думашь, пошто с им таки странности происходют? – спросил Евсей вышедшую из избы Серафиму.
– А чево тут думать: вон кака рана на голове была. Вот после удара и случилося. Видать, не войдёт в память никак. Помнит только како-то ранешне время.
– Дык как жа теперя быть-то? – вопросительно посмотрел Евсей на Серафиму.
– Ничего я тебе посулить не могу. Сделаю настой для него, но здесь опять же – надёжа только на Бога. Даст Господь – вспомнит он всё через како-то время. Бывает через друго потрясение в память входят.
Ну и кормить его уже можно понемногу: супчики жиденькие – куринны, свеклу, репу – пареную, травянку*  хорошо, кулагу* , – разъяснила она Евсею дальнейшую заботу о чужаке.
– Марьянка! – позвал он. – Возьми-ка в сарае посуду для Мирона. Да, следи, чобы только с её и ел. А свою – подальше убери, а то, кто его знат – измещрит* , выкинуть придётся.
– Тятенька, ты только ему не говори про это – не поймёт он ваших порядков, – с упрёком взглянула Марьяна на отца.
Евсей, нич*его не ответив, только махнул рукой и пошёл за поскотину* , чтобы проводить Серафиму.

Травянка* – слабоалкогольный напиток из трав.
Кулага* – ржаная мука, напаренная с ягодами в русской печи.
Измещрить* – поесть или попить из чужой посуды.
Поскотина*– ограждение вокруг поселения.


Слух о том, что чужак пошёл на поправку, быстро облетел старообрядческий скит. Соседи зачастили в гости к Евсею, неся: кто курочку, кто яйца и молоко, кто дикий мёд, а кто и просто – из любопытства.
– Вы долго-то не засиживайтесь. Да с расспросами не усердствуйте – слаб он ишшо, – предупреждал гостей Евсей.
Чувствуя, что силы понемногу возвращаются, Мирон попытался встать с кровати. Превозмогая ещё не утихшую боль, он медленно поднялся на ноги и осторожно попробовал сделать шаг, но тут же пошатнулся и едва подоспевший Евсей, успел подхватить его под руки.
– Чего-то голова закружилась, – улыбнулся Мирон.
– Слаб ты ишшо, обнесло видать. Едва с кровати съерыхался* , а уж бегать хошь. Вот погоди чуток, обыгаешься, тогда хоть пляши, – развёл руками Евсей. – Я счас! – выбежал он в сени.– Совсем забыл. Вот два батажка изладил, – поднял Евсей вверх крепкие берёзовые палки, сделанные под костыльки. – С ними-то оно тебе ловчее кондылять будеть.
Мирон с благодарностью взял из рук Евсея подарок: опираясь на костыли, поднялся с кровати и попробовал сделать несколько шагов по горнице.
          – Ну вот, большая подмога, – остановился он, крепко держась за палки.
– Уже по горнице кондылят?! – раздался голос от порога. А мы с Евсеем по первости тебя чуть было не похоронили.
– А-а, Антип!.. Проходи, чево в дверях встал, – повернулся к гостю Евсей.
– Гли-ко – дранощепина! Крыльца-то*  как торчат… – подойдя ближе, кивнул Антип на исхудавшего Мирона.
– Дык ты ж видал, как он угробилси, – вот и схудал, – ответил ему Евсей. – Что-то давненько глаз не кажешь, – укоризненно поглядел он на соседа.
– Да брат мой Осип на помочи*  позвал – троестен*  к избе решил пристроить, вот и загостился у него, – оправдался Антип.

Съерыхаться* – с трудом сползти
Крыльца* – лопатки у человека.
Помочи* – помощь друг другу.
Троестен* – пристройка к дому из трёх стен.


– А тут намедни Серафиму встретил, так она мне всё и обсказала – ну я и к тебе. Да вон мешок ореху шулушоного на гостинцы принёс – в сенях оставил, – кивнул Антип в сторону двери.
          – Куды ж естоль-то?! – удивлённо взглянул на него Евсей.
– Пущай шшалкат, – махнул рукой Антип. – Больша от их пользительность…
Вот так Мирон Кирьянов волею судьбы оказался вдали от проезжих горных троп в спрятанном от мира глухой сибирской тайгой староверческом ските…

Ясное предосеннее утро прохладой окутало Телеуцкую землицу, пеленой тумана накрыв таёжные дали.
Но вот поднявшееся из-за вершины горы солнце прижало к земле белое хмаревое покрывало и, пробившись сквозь густую хвою деревьев, искорками зажглось в каплях росы.
Опираясь на батожок, Мирон вышел на крыльцо дома. Впервые он решил пройти за поскотину в подступающую со всех сторон к скиту дремучую тайгу. Огромный пёс выскочил откуда-то из-за угла дома. Обнюхав его сапоги, он приветливо завилял хвостом, видно, признав за своего.
– Откуда ты такой? – потрепал пса по мохнатой гриве Мирон. – Ну, давай, иди на место, в следующий раз познакомимся поближе.
Пёс, видимо, поняв, что у человека какие-то свои заботы и ему не до него, лизнул его руку и убрался восвояси.
Мирон поднял голову вверх, к макушкам величественных елей, и полной грудью вдохнул свежий аромат утра. Пьянящий дурман тайги, принесённый слегка подувшим ветерком, немного вскружил его голову.
Наслаждаясь ласковыми солнечными лучами, он вышел за частокол вокруг разбросанных друг от друга изб и, прихрамывая, направился вглубь леса. Что-то неуловимо знакомое было в этих величественных, устремлённых вверх елях и раскинувших мохнатые лапы кряжистых кедрах, в этом наполненном запахом пихты воздухе. Где-то он уже сталкивался с подобным. Но где?..
«Чудное место… Как я попал сюда?» – сбивая сапогами утреннюю росу, Мирон силился вспомнить события последнего времени. – Не заблудиться бы, – оглядывался он вокруг, запоминая ориентиры на местности.
– Что привело его в эти края? – перебирал Мирон в памяти события развернувшиеся вокруг их поместья… Лиза? Почему она не поверила ему?»
После того как его определили в рекруты, отношения их в корне изменились: «Ты думаешь, я брошу всё и свяжу свою судьбу с нищим солдафоном?», – звучали в памяти её напутственные слова.
Последнее, что запомнилось: крепостные, предназначенные в рекруты, и он среди них… А что же было потом?
Как ни старался Мирон восстановить дальнейшие события – в его памяти появлялся провал, какая-то непреодолимая стена вставала между забытом эпизодом прошлого и настоящим:
«Кто же так жестоко пошутил с ним? – вновь вернулся он к событиям тех дней. –Откуда взялся лоскуток от его одежды на окне в доме Воронцовых? А ведь тот капитан по-своему был прав: что он ещё мог предположить, сравнив эту улику с его кафтаном. Почему же я тогда не сдержался и ударил его? – осуждал он себя за давно прошедшую историю. Но, вспомнив издевательский тон дознавателя и его высказывания в адрес их отношений с Лизой, Мирон нахмурил брови: – «А, возможно, я правильно сделал», – заключил он.
Мысли его прервал нежный голос, напевающий мелодичную песню.
«Кто же так красиво поёт в этой глуши?» – опешил от неожиданности Мирон и прислонился к могучему стволу кедра.
Через какое-то время, из поредевшего тумана, словно паря над землёй, показалась статная девичья фигура.
«Уж не видение ли это?» – тряхнул он головой.
Но, нет – силуэт не исчез. Лёгкой походкой, не замечая Мирона, видение подошло ближе, постепенно превращаясь в Марьяну. С букетом лесных цветов, в прилипшем к мокрому телу платье, облегающем стройную фигуру, она была похожа на сказочную лесную нимфу.
«Может, наваждение захлестнуло его не совсем окрепшее тело?» – обвёл Мирон взглядом могучие стволы елей и кедров. – «А это – лесная хозяйка?» – остановился его взгляд на Марьяне.
Между тем она подошла совсем близко и вскрикнув от неожиданности, прижала букет к груди. Видение враз обернулось реальностью.
– В-вот, вышел п-погулять, да услыхал ваше пение, – заикаясь, растерянно пролепетал Мирон, не в силах оторвать взгляда от прекрасной феи.
– Как вы меня напугали! – вспыхнув румянцем, ответила Марьяна.
– Я очень извиняюсь, но ваше пение так заворожило меня, что я, приняв вас за видение, замер, боясь пошевельнуться, – немного придя в себя, потупил взгляд Мирон.
– А я на озеро ходила, да вот цветов по пути набрала, – ещё больше покраснев, опустила глаза Марьяна.
– Я тоже любил у себя в имении каждое утро в пруду купаться, – поддержал её Мирон.
– Вы, если прямо пойдёте, то упрётесь в ручеёк – он и выведет вас к озеру. Здесь близко – рукой подать.
– Благодарю вас, но я немного устал и если вы позволите, то пойдёмте вместе до дома.
– Хорошо… – стесняясь прилипшего к телу платья, пропустила его вперёд Марьяна.
– Не холодно в такое время купаться? – не оборачиваясь, спросил Мирон.
– Нет… – слегка улыбнувшись, коротко ответила она.
– А я случайно сюда забрёл. Хотел немного пройтись, но засмотрелся на окружающую красоту и сам не заметил, как здесь оказался.
– А не побоялись, что заблудитесь? – поддержала разговор спутница.
– Я хорошо ориентируюсь на местности. Нас в кадетском корпусе обучали этому.
– Вы закончили кадетский корпус? Расскажите мне когда-нибудь свою историю. Ну, то, что помните…
– Да, конечно, – с готовностью ответил Мирон. – Сожалею, что до сих пор ничего не рассказал о себе. Ведь должны же вы иметь представление о человеке, которому спасли жизнь. Не знаю, смогу ли я хоть как-то отблагодарить вас за заботу, проявленную к совершенно незнакомому человеку.
– Об этом не беспокойтесь, вы мне ничего не должны. А за заботу о ближнем – Господь воздаст.
– Но, хотя бы в знак благодарности, примите вот это… – снял он с груди образок и с просительным выражением глаз протянул Марьяне.
Та улыбнулась, и ничего не ответив, только слегка отрицательно покачала головой, давая понять о бескорыстности своего поступка.
– Э-э-э… – закряхтел Мирон, почувствовав себя неловко. – Марьяна, осмелюсь спросить вас, – немного помолчав, решился задать он вопрос. – Почему вы не такая, как остальные жители скита? Ваш разговор и манеры совершенно другие. Не похоже, что воспитывались в этой глуши.
– Да, вы правы. Но это длинная история – в двух словах об этом не расскажешь.
Мирон, улыбнувшись, понимающе кивнул головой.
За разговорами они не заметили, как подошли к огромной елани* , на которой раскинулся, огороженный частоколом, скит. Могучие деревья расступились и враз открывшееся, залитое солнцем пространство, заставило путников зажмуриться.
Мирон краешком глаза заметил, как солнечные лучи заиграли: на перекинутых через плечо волнистых волосах Марьяны, на её длинных изогнутых ресницах и нежной, упругой коже лица.

Елань* – поляна

 Высохшее за дорогу платье заколыхалось от дуновения налетевшего ветерка, обозначая стройную фигуру девушки. Он непроизвольно вспомнил наряженную и украшенную бриллиантами Лизу, но она тут же померкла перед одетой в простое платьице Марьяной.
– Как солнышко играет! – прикрывшись рукой от ярких лучей, произнесла она. – В преддверии осени часто стоит такая погода.
Рыжий пёс с радостным лаем выбежал им навстречу и закрутился вокруг  Марьяны.
– Отойди, Рыжок, с ног собьёшь, – ласково отстранила она пса.
– Рыжок? – удивлённо переспросил Мирон. – Ну вот и познакомились, – присев на корточки, погладил он по голове собаку.
– А он с вами уже давно знаком, – откинув назад упавшую на глаза прядь волос, произнесла Марьяна. – Если не Рыжок, то вы бы так и висели там – на берёзе.
– Вон оно что?! – враз посерьёзнел Мирон. – Оказывается и твоя заслуга есть в моём спасении. Выходит, я твой должник.
Пёс, подняв голову, умными глазами посмотрел на него, как будто понимая, о чём идёт речь.
– Ну всё, Рыжок, иди на место, – подтолкнула пса Марьяна, видя, что тот не прочь проводить их в избу.
Мирон открыл дверь и учтиво пропустил спутницу. Благодатная прохлада хлынула на них из горницы.
– Чево в дверях встали? Давайте, подходите. Отобедаете, чем Бог послал, – кивнув на немудрёное кушанье, привстал из-за стола Евсей. – Мы с Антипом уже чаю попили.
Прочитав молитву, они уступили место молодым, а сами расположились возле печи, на лавке.
– Апосля поговорить надобно, – многозначительно взглянул Евсей на Мирона.
Тот молча кивнул головой и с аппетитом принялся за еду.
– Кто бы подумал, что апосля того, что с ним стряслось, вот так обыгается, – кивнул Антип на уплетающего кашу Мирона.
– Да кабы не Марьянка и Серафимино снадобье – лежать ему во сырой землице, – вставил своё слово Евсей. – Смотри – как на собаке всё заросло…
– Не в обиду, Мирон, будет сказано, а разговор у меня к тебе вот какой… – начал Евсей, когда тот закончил трапезу.
– На ноги мы тебя поставили – вон, гли-ко, по лесу уже бегашь, а там, даст Бог, и в память войдёшь. А кода тебя в беспамятстве сюды приволокли, так на деда Авдея место положили. А дед-то, вон, с печи не слазит – попрыгай-ка в его годы с полу, да на полати. Да и Марьянка стеснятса мимо молодого мужука бегать, – кивнул Евсей на залившуюся краской дочь.
– Пойду я, Рыжка покормить надо, – выскочила из-за стола Марьяна.
– Да мы его только что накормили, – пожал плечами отец.
Но Марьяна, не слыша его слов, уже выскочила во двор.
– О-о!.. Видал? – многозначительно посмотрел на Мирона Евсей. – Стеснятса тебя…
– Я всё понял, дядя Евсей, – решил не затягивать этот неприятный разговор Мирон. – Вы правы… Только соберу кой-чего в дорогу. Да укажите, куда, в какую сторону, мне идти – не помню я, где мой дом…
– Где он, твой дом?!.. Супротив неба – на земле… – оборвал его Евсей. – Куды же ты, не вошедши в память, пойдёшь? До морковкиной заговни идтить будешь – волкам али медведям на растерзание. Ишь, какой прыткай, я же тебя не прогоняю! Разве для того мы тебя столь дней додёрживали, чтобы вот так взял – и враз угробилси, – с отеческой любовью посмотрел на Мирона Евсей.
– Из огня, да в полымя, – поддакнул Антип.
– Ну а что же мне делать? – пожал плечами Мирон.
– Чево, чево! – передразнил его Евсей. – Вон, поди, Антип – пустит на постой… А?.. – вопросительно посмотрел, он на соседа.
– Чево ж не пустить-то – изба больша. Чо он меня придавит, чо ли? Да и нам с Авдотьей веселей будет.
– Ну вот, прямо счас и собирайси, – подхватил Евсей. – Собери, чево надобно, да посуду свою не забудь. Ты уж не серчай, – но нам с мирскими из одной посуды исть не можна.

– Ну, Мирон, пошли, – дождавшись, когда тот соберёт всё необходимое, поднялся Антип. – Теперяча у меня поживёшь.
Изба Антипа мало чем отличалась от Евсеевой, видать, всем миром жильё строили, недосуг было до разнообразия: пять одинаковых изб, небольшая часовенка да от зверья частокол кругом – вот и всё поселение…
– Вот, Авдотья, принимай гостя! – с порога крикнул Антип.
– Ой! Проходьте, проходьте. Милости просим, – засуетилась та.
– Присядьте пока… Щас шаньги подойдуть, – заглянула она в пышущий жаром зев печи.
– Ты шибко-то не суетись – не голодные мы, только из-за стола – у Евсея отобедали, – махнул рукой Антип.
– Вот куды ж Мирона определим? – вопросительно взглянул он на хозяйку.
– А ты ему возле печки постельку помягче сгоноши*. Пущай отдыхат, пока совсем не обыгается.

Сгоноши* – постели.
 
– Да чего ж я отдыхать-то буду? – возмутился Мирон, – Ты мне укажи – али чего по хозяйству подсобить нужно? Надоело уже без дела проживаться.
– Чево, чужой хлеб в горле петухом поёть? – засмеялся Антип. – Вот погодь чуток – и тебе дело найдётся.
– Верно говорит Антип, вскорости мужики орешничать поедуть – там на всех работы хватит, – добавила Авдотья.
– А покуда ляжь отдохни да поспи часок, другой. Авдотья щас тебе постель сгоношит , – тоном, не терпящим возражений, произнёс Антип.
– Мирон уж было открыл рот, чтобы возразить хозяину, но тот, опередив его, заботливо, по– отечески, повторил своё предложение…
От вынужденного безделия, время тянулось медленно. Мирон не знал куда себя деть: каждый день открывая всё новые места окрестностей, он не забывал дорогу к озеру, в надежде увидеть Марьяну. Вот и в этот день, проснувшись, он поспешил к кристально чистой воде лесной купели.
         Тайга, ещё не пробудившись ото сна, дышала ночной прохладой. Легкая дымка тумана повисла над озером.
Мирон пробежал по мокрой траве елани, на ходу сбросил с себя одежду и с разбегу нырнул в обжигающую холодную воду. Тысячи иголочек, приятно покалывая, покрыли всё его тело.
– Фу-у! – вынырнув, потряс головой Мирон и с силой рассекая прозрачную толщу воды, поплыл на другой берег. Выглянувшее из-за горы солнце вмиг разогнало пелену тумана и яркими бликами засверкало на зеркальной глади озера.
«Какая первозданная, нетронутая красота!» – не спеша рассуждал Мирон, наслаждаясь прохладой воды и окружающей тишиной. Щурясь от яркого солнца, он окинул взглядом подступающую к озеру тайгу и поднимающиеся вдалеке высокие горы со светящимися в солнечных лучах белыми шапками снега. – «Как я попал в эти дивные края?» – в который раз спрашивал он самого себя, так и не находя ответа. – «Прямо наваждение какое-то. Может быть, я умер и это картины рая?» – Лёгкий ветерок, принёсший аромат хвои, покрыл пупырышками озноба кожу Мирона. – «Нет, не похоже это всё на небытие» – слегка поёжился он. – «Пора на берег…»
С чувством разочарования, от несбывшихся ожиданий увидеть Марьяну, Мирон направился к небольшой песчаной отмели, выходящей полоской светло-серого песка на елань. Не успел он доплыть до неё, как из тайги послышался хруст веток и на поляну выбежал огромный бурый медведь, за ним, рыча, поспешал ещё один. Остановившись и оглядевшись вокруг, оба зверя прямиком направились к озеру. Передний замедлил шаг и потянул носом. Мирон спешно стал пробираться к месту, где из воды торчали высокие  стебли камыша.
Он забрался в зелёную гущу, еле сдерживая охвативший его холодный озноб, и стал наблюдать за непрошеными гостями. Идущий впереди, продолжая принюхиваться, набрёл на одежду, сброшенную Мироном. Остановившись, он коротко рыкнул и потрогал лапой лежавшие на траве вещи. Видимо, так и не поняв, откуда здесь взялось пахнущее человеком одеяние, медведь вышел на песчаную косу и похлюпал лапой по воде. Второй прямиком зашёл в озеро и присевши, погрузился в воду.

 

 То погружаясь, то вставая на задние лапы и отряхивая с себя тучи брызг, медведи не обращали внимания на притаившегося в зарослях озёрной травы человека. Между тем Мирон, зная, чем сулит встреча с нежданными гостями, затаил дыхание и погрузился до подбородка в воду, наблюдая за купающимися зверями.
«Вот тебе и тихое озеро! – подумал он про себя. – Неужели Марьяна, прожившая в этих местах не один год, не ведает, что эту кристально чистую купель облюбовали медведи? Может, они случайно забрели на эту поляну? Вряд ли…»
Медведи же, вволю накупавшись: вылезли на берег, ещё раз обнюхали одежду и, недовольно рыча, удалились в лес.
Мирон продрог насквозь от сидения в холодной воде. Стуча зубами, он выбежал на берег, подставил тело горячим лучам солнца и второпях натянул на себя одежду. Бегом, не оглядываясь по сторонам, кинулся он к дому…
– Ты чево такой запыханый? Словно кто гонится за тобой… – встретил его Антип.
Мирон торопливо поведал ему о встрече с медведями.
– И не боятся, что скит недалече, – закончил он свой рассказ.
– Хе! Чудной ты человек, – с улыбкой посмотрел Антип на Мирона, поглаживая густую, припорошенную сединой бороду. – Чево им опасаться? Зверь здесь непуганый – ходить, где хотит. Бывалочи днём, как собаки зальются, так уж знамо, медведь али волк поблизости бродит, – поднял он палец вверх.
– Странно, что Марьяна без опаски ходит, – взглянул Мирон на Антипа.
– Погодь, не нарвалася ещё девка на голодного зверя. Молода ишшо – молоко от воды не отличит. Ужо сколь Евсей долдонил про енто… Бывало, глянет: а Марьянки тютиньки – на озеро убёгла.
Мирон тяжело вздохнул: «Уж если он, мужик, от страха обомлел, то что же с ней, девкой, случится, встреть она вот таких медведей! Вскрикнет с испугу – и всё, конец».
– Чево так вздыхашь? – поинтересовался Антип.
– Да боязно как-то за Марьяну стало, – признался Мирон. – Теперь и по лесу без опаски не пойдёшь.
– Хм! – лукаво прищурясь, хмыкнул Антип. – Я тебе вот как обскажу: зверь он чуить, какой человек страх к ему имеить, на того и напасть магёт.
– Ну, так тут поневоле испугаешься, когда на тебя такая зверюга выскочит, – округлив глаза, пожал плечами Мирон.
– Э-э… Спугаться-то спугаешься, да вот страху сваво не показывай, – наклонив голову, улыбнулся Антип.
– А вот хотя бы случай тебе обскажу, – немного задумавшись, серьёзным тоном продолжил он.
 – Так вот: в позапрошлом годе енто было… Собралси я, значить, белковать. Иду по тайге, ружжо за плечами висить. Слышу сзади зашабаршало – ветки захрустели, и сопить ктой-то. Оглядываюсь – медведь! Встал он на задни лапы, дёргат носом, нюхтить. Сердце у меня так и ёкнуло. Ну, думаю, всё – пропал, хоть молитву перед смертию успеть бы прочесть.
Про ружжо-то даже и забыл, да и разве успешь с им? Пока сымешь, он тебя заломать успет. А тут у меня на ум пало: ежели суждено от зубов зверя сгинуть – хоть бойси, хоть не бойси, а конец один. Ну, значить, замахал он лапищами, да как рявкнул. И я, вытарашшил на него батарашки*  и того громче гаркнул, да ишшо как зарычу! Тут и ружжо успел снять. Опешил медведко-то, смотрить на меня – не шевелится. Рыкнул он ишшо, но ужо тихо, да и убралси в чащу… О как!

Батарашки* – глаза.

– Ну, это ты приукрасил, дядь Антип, – недоверчиво усмехнувшись, покачал головой Мирон.
– А ты поди, спроси медведку-то, коли не веришь мне. Там акромя его да меня – никого не было.
– Да уж, чудно как-то всё получилось. Чтобы медведь, испугавшись человека, восвояси убрался… – пожал плечами Мирон. – А хотя – кто его знает…
– Вот-вот, молод ты ишшо старших судить, – назидательно произнёс Антип. – Мало чего на своём веку повидал, – похлопал он по плечу Мирона.
– Ну, ладныть, разговоры разговорами, – да скотину надоть идтить кормить, – поднялся Антип и направился к двери.
– Давай, помогу! – вскочил Мирон.
– Ну а чо, пошли, пока не ободняло* ! У меня для тебя работа найдётся – сено надо бы перевернуть. Зарод-то большушший – запрет от жары.
– Вот тебе подавашки, – протянул Антип вилы с тремя рожками. – А вон зарод, – махнул он в сторону огромного стога сена рядом с сараем.
Мирон взял вилы, скинул рубашку и с усердием стал переворачивать сено, укладывая просохшее вниз, а пышущую жаром середину – сверху. Работа доставляла ему удовольствие: намаявшись от вынужденного безделья, он с радостью взялся за порученное ему дело. Да и на душе как-то полегчало – отступила тоска, временами закрадывающаяся в его сердце…
– Ну чо, пошли обедать? – услышал он сзади себя голос Антипа. – Вон сколь перелопатил, добра половина будет.
Мирон воткнул вилы в землю, поднял сброшенную рубашку и вытер пот, сбегающий струйками по лицу.
– Погоди, ещё немного поработаю, – тяжело дыша, ответил он.
– Да куды ты так в чистяки махашь-то? Смотрю – только подавашки мелькають. Успешь ишшо наработашси.
 Антип выдернул вилы и кинул к стене сарая. – Пошли! – категорично повторил он.
– Давайте, проходьте, – засуетилась Авдотья. – Щас я шарбы*  налью, а там и каша подоспет.

Ободняло* – время ближе к полудню.
Шарба* – уха.

 
– Постный день сегодни, – пояснил хозяин. – Шшарбу похлебам.
Прочитав Отче Наш и поклонившись, Антип дал знак к трапезе.
– Ну, давайте, чем Бог послал, – произнёс он, опускаясь на грубо сколоченный стул, и все трое молча стали хлебать рыбный суп.
– Авдотья, принеси-ка травянушки. С устатку-то оно хорошо будет, – кивнул Антип жене.
Аромат целебных трав приятно разбежался по телу Мирона. В памяти вновь всплыл образ Марьяны. Эти чудно пахнущие травы возвратили его мысли в то место, где он случайно встретил свою лесную фею.
– Что-то Марьяны не видно, – после обеда решился расспросить Антипа Мирон.
– А чо тебе Марьянка сдалася? – хитро улыбнулся он. – Серафима её к себе призвала для помочи.
– Да так… Куда, думаю, подевалась? – то сводя, то разводя руками, потупил взгляд Мирон.
– Вижу, неспроста спрашивашь, – прищурил глаза Антип. – Чево енто тебя так враз передёрнуло* ?
– Да вот, травки у меня закончились, – замялся Мирон – Ты бы объяснил, где эта Серафима живёт, да коня бы дал. А я только туда и назад.
– А-а… Ну-да! Травки закончилися… Коня, значить, надо… Стало быть, к Серафиме собралси, – почесывая затылок, повторил просьбу Мирона Антип.
– Я только туда и назад, – с просящим взглядом уточнил Мирон.
– Чево енто ты вот так вот выкручиваиси?! Травки у него закончилися! Да ты, почитай, ужо две недели, как их не пьёшь. Ишь – заделье нашёл. Скажи прямо, что Марьянку хошь увидать.
          Мирон слегка покраснел, выдавая тем самым истинную причину своей просьбы.
           – Эх, Мирон, Мирон, – вздохнул Антип, – крепко, видать, тебя девка зацепила. Не одному парню она голову вскружила. Вон, и мои троя: Гурьян, Ермолай, Харитон – все батарашки проглядели, когда Евсей её от свояченицы привёз.
– Ну и?!.. вскинул глаза Мирон.
– Чево – ну-и?!.. Не крещёная по нашей вере она была – мирская, считай. Ну, мы своих быстро оженили от греха подальше – они погодки, так друг за другом свадьбы и сыграли. По первости аргужем*  жили, пристрой к избе задумали делать. Только стал я замечать: как пойдуть куды из селения, так завсегда Евсееву избу за угол захватят – тянет их к Марьянке. Потолковали мы с Авдотьей, да и порешили, что лучше им подале поселиться. Вот и срубили они себе избы вёрст сорок отсель.

Передёрнуть* – о человеке с постным лицом.
Аргужем* – все вместе.


 «Кедрова падь» – место обозвали. Уж шибко там кедру с ядрёным орехом много. Да так, мало-помалу, и ужамкались* … Живут ноне куды с добром.
– Ну так сам говоришь, что не крещёная. А чего тогда меня удерживаешь? – глядя в глаза Антипу, произнёс Мирон.
– А то и удёрживаю, что сладка ягода, да не по зубам. Не сегодни – завтри Марьянка крещение примет. Да, почитай, уже по нашим устоям живёть. Вот вскорости наставник приедет – и окрестим её по истинной вере… А с мирскими нам не можна.
Всё перемешалось в голове у Мирона. Он не мог сообразить, что ответить на слова Антипа. Вот так просто промолчать? Нет… он пойдёт до конца, а там – как Бог даст.
– Ну так что, дашь коня?! – твёрдым голосом повторил он свою просьбу.
– А чево не дать – бери любого… Обскажу, как Серафиму сыскать. Я тебе своё слово сказал, а ежели не хошь моего совету послушать – езжай, трандило тебе в лоб* .
– Пошли, провожу… – поднялся Антип. – Вон туды поедешь, – прикрываясь одной рукой от слепящих лучей, другой – махнул он в сторону солнца и обстоятельно объяснил, как добраться до Серафимы:
– Сперва тайгой пойдёшь, а дале – как выйдешь в долину, так и придёрживайся солнца. Вдалеке увидишь берёзову забоку* , вот туды и направляйси, там натакаисся на небольшу речушку, её и будешь держаться. Выведет она тебя к мельнице-мутовке, а от её дорога наезжанна – прямо в поселье Устина Агапова приведёть.

Ужамкались* – успокоились.
Трандило тебе в лоб* – выражение недовольства.
Забока* – лес около реки


С волнением в сердце направился Мирон к Серафиме, лишь отмечая про себя ориентиры, указанные Антипом. Прохлада хвойного леса, удерживаемая могучими кронами кедров и размашистыми лапами елей, сменилась жарким дыханием убегающей вдаль долины, прогретой нещадно палящим полуденным солнцем. А вон и берёзовая рощица, одиноким оазисом затерявшаяся в долине. Жёлтые краски наступающей осени подёрнули золотом кудрявые берёзы, обступающие спокойно протекающую через рощу небольшую горную речушку, умерившую свой буйный нрав в этой широкой долине. Направившись берегом, Мирон вскоре добрался до мельницы-мутовки, скрытой от глаз лиственницами и берёзами, разбросанными крохотными островками перед возвышающейся в недалече тайгой. Здесь, на невысокой возвышенности, река вновь набирала свою силу, уходя узеньким рукавом под мельницу. И заставляя, в дни помола зерна, без устали работать мельничное колесо.
Маленькие полянки разбросанных пожелтевших стеблей овса и ржи окружали небольшое ладно срубленное строение. Хорошо заметная колея от тележных колёс уходила от него в тёмные дебри лиственницы и кедра. Видать, в последнее время, после уборки урожая, этим путём часто пользовались. Неширокой прогалиной следы от гружёных телег вели в поселье Устина Агапова. Вскоре тайга расступилась, и на открывшейся елани появился огороженный частоколом скит.
Мирон толкнул массивные бревенчатые ворота и к своему удовлетворению отметил, что они не заперты изнутри.
Проехав в сторону стоящих в отдалении изб, он заметил сидящего на бревне старичка, не по погоде одетого в потёртый зипун. Неподалёку от него пасся небольшой табун стреноженных лошадей.
– Добрый день, дедушка! – слегка наклонив голову, поприветствовал его Мирон.
– А ты кто таков? Откель будешь? – прищурив глаз, вместо приветствия ответил старик. – Видать, с ветру – нетутошний.
– Мирон я, Кирьянов. У Антипа Суртаева проживаю.
– Слыхал, слыхал… – пригладил рукой длинную седую бороду старик. – Гляжу, совсем обыгалси. А то Серафима сказывала, что тебя Евсей едва живого приташшил. Не думали, что подымисси.
– А не подскажешь ли, дедушка, где мне эту самую Серафиму найти? – спрыгнул Мирон с лошади и подошёл к старику.
– Вон её изба, – поднял дед, лежащий рядом с ним, батожок и ткнул им на крайний дом, выходящий огородом к лесу.
– Только я видал, вроде, она с утра с Марьянкой и Фадейкой в тайгу подалася.
– Как звать-то тебя? – учтиво спросил Мирон.
– Гордеем… – слегка наклонил голову старик.
– Благодарю тебя, Гордей, – вежливо произнёс гость. – А кто это – Фадейка?
– Как хто? Жаних Марьянкин! – взглянув на собеседника удивлёнными глазами, ответил Гордей.
– А что, у Марьяны есть жених?
– А как жа! – гордо поднял голову старик.
Мирон задумался, не зная, что ему предпринять. Ответ Гордея будто ушатом холодной воды окатил его с головы до ног, забравшись неприятным холодком в враз помрачневшую душу.
– А не знаешь, скоро ли они вернутся? – погрустневшим голосом продолжил Мирон.
– А откель мне знать? Ежелив недалече в тайгу пошли, то вот-вот назад должны придтить, а ежели в горы подалися – то жди только к ночи. Гордей опёрся обеими руками на палку и отвернулся в сторону пасущихся лошадей, давая понять, что добавить ему больше нечего.
– А чево тебе Серафима занадобилася? – после недолгого молчания вдруг повернувшись спросил Гордей.
– Травки она мне для отвара давала. Так вот вчера последние допил.
– Фи-и! – присвистнул дед. – Делов-то!.. Езжай домой, а я, как Серафима вернётся, травки те спрошу, да и пошлю кого с ними.
– Не нужно, дед, я как-нибудь в следующий раз заеду, – замялся Мирон, не ожидая, что дело примет такой оборот. – Не к спеху мне те травки. Я так, по пути заскочил сюда. Взял у Антипа коня немного прогуляться, ну и вот… – развёл руками Мирон. – Назад, однако, пора.
– Как хошь… – безразличным тоном бросил Гордей. – Свой колокол, развернись да об угол, – добавил он, проворчав себе под нос…
– «И зачем я у Антипа про Серафиму расспрашивал, да ещё про травки  придумал», – размышлял про себя Мирон, лениво погоняя бегущую медленной рысью лошадь. Какое-то неподвластное чувство заставило его искать встречи с Марьяной, незаметно вошедшей в его жизнь. И вдруг, как гром среди ясного дня, слова Гордея: «жаних Марьянкин…».
Доехав до берёзовой рощицы, Мирон отпустил коня пастись, а сам присел на поросший травой бережок и стал задумчиво поглядывать на спокойное течение реки. Пожелтевшие листья, изредка срываясь, медленно опускались на водную гладь и, как маленькие кораблики, отправлялись в дальнее путешествие. Какая-то грусть поселилась у него в душе после сегодняшнего разговора с Антипом и Гордеем.
«А может, прав был Антип? Не для меня эта ягодка, мирской я для этих добрых людей. У них своя жизнь, свои устои – и закрыта к ним дорога для чужака».
Тяжело вздохнув, Мирон поднялся, всё ещё провожая взглядом уплывающие вдаль жёлтые кораблики. Вот так и его судьба, подхваченная течением жизни, плывёт куда-то в покрытую мраком неизвестности будущность…
Прохлада наступающего вечера оторвала его от грустных мыслей – пора спешить домой, ни к чему беспокоить людей своим долгим отсутствием: обещал туда и назад, а уже вот-вот стемняется…
                Продолжение следует...