Две Марины

– «Лексико-стилистические особенности перевода поэзии на русский язык на примерах произведений Федерико Гарсиа Лорки», – Марина дважды (сначала несмело, потом более уверенно) озвучила название темы своей будущей курсовой работы, прежде чем профессор многозначительно отметил: «Интересно»
– А чьи переводы? – он посмотрел на студентку с долей иронии.
– Цветаевой, – Марина вновь оробела.
– Цветаева – это, всё очень интересно. Так, а где же план, нужен развёрнутый план, пункты 1.1, 1.2, параграфы. Что же вы мне ничего не предоставили? Где цели, задачи? Это же курсовая, одной темы мало. Давайте соберитесь, и жду ко вторнику.
Некогда волевая третьекурсница замялась, она и, правда, не приготовила развёрнутый план – вдохновлённая поэзией Цветаевой она попросту о нём забыла, и в последний момент решила обойти условности и поведать профессору о своём видении изучаемой темы, о впечатлениях, яркости и ясности, но высокого диалога не вышло, излишне деловитое «давайте соберитесь» выбило Марину из колеи былой целеустремлённости. «Я поняла, до свидания», – обескураженная она вышла.
Марине совершенно не понравилась вся эта история, и в первую очередь, она корила себя за малодушие. Чего-то ей не хватило, но чего… Ей захотелось уединиться, перевести дух, и она машинально пошла в любимый уголок на верхнем этаже университета, подальше от гула и студенческой суеты, где, как правило, не было ни души.
…Пустота пленила, тихий свет успокаивал, вот и любимая скамеечка.  В закутке было так тепло, умиротворённо и сонно, что Марина даже не пыталась бороться с дремотой, она скинула свои чёрные лаковые ботинки, взобралась с ногами на скамейку, скрестила руки, вяло поморгала и провалилась в нечто похожее на огромную перину или даже на бездонное мягкое облако, в котором можно было лететь непонятно куда, то ли вверх, то ли вниз; мысли Марины сплелись поначалу в какой-то нелепый кроссворд, но мгновенно за ненадобностью и отступили –  то был сон, лишённый времени и пространства, гравитации и горизонта событий, в этом забытьи торжествовало свободное парение вне чётких границ и предсказуемых очертаний тривиального мира яви.
Но бестелесный и бессознательный полёт был вскоре прерван. Сквозь сон Марина услышала странное шуршание, поначалу подумала, что оно кажущееся, но мгновенно встрепенулась и испуганно открыла глаза. В полумраке она разглядела фигуру человека. Подумала, может не заметят. Заметили. Ещё мгновение и перед Мариной возникла девушка в причудливом и аккуратном бежевом платье, белом ажурном воротнике, в руках у неё виднелась тёмно-зелёная тетрадка.
Марина почему-то обратила внимание первым делом на необычный наряд визитёрши, а потом на её вдохновенное лицо и волосы. Эти интересные, премилые щёчки, любопытные и озорные глаза, немного нелепая и взбалмошная причёска с тонко спрятанной алой ленточкой. Девушки с полминуты смотрели друг на друга. Вдруг незнакомка как-то резко прижала тетрадь к себе, но тотчас высвободила правую руку и протянула её для приветствия:
– Здравствуйте, меня зовут Марина, признаться я удивлена, найдя вас здесь – обычно в этот час тут пустынно, да и вообще, повстречать в этом уголке кого-либо редко удаётся.
Не меньше была удивлена и полностью пробудившаяся Марина. Она машинально протянула руку и едва коснувшись руки своей загадочной тёзки, прошептала:
– Здрасьте, я тоже Марина, а что ты тут делаешь? У вас репетиция (Марина всё ещё продолжала любоваться платьем своей новой знакомой и как-то невпопад вспомнила, что в университетском театре близится премьера то ли по Чехову, то ли по Достоевскому)? И где-то я тебя видела – ты с первого курса?
Девушка почти засмеялась, но кротко осеклась и скороговоркой ответила, что никакой репетиции нет, а пришла она посмотреть на… себя и свою сестру Асю, навязавшихся в компанию к папе Ивану Владимировичу, так как «будет большое торжество или собрание, а нам стало невыносимо скучно сидеть без особого дела дома»
Марина, не увидев ни Аси, ни Ивана Владимировича, никого из большого собрания, не знала, что сказать. Меж девушками вновь возникло безмолвие, которое сама Марина и нарушила:
– Погоди, точно – ты на молодую Марину Цветаеву похожа!
Это было и утверждение, и вопрос, и очередное удивление. Девушка уже безо всякого стеснения засмеялась:
– Ещё бы, я же и есть Марина Цветаева! Ну только не совсем настоящая…
Марина оказалась в замешательстве. Она всё ещё думала о возможном розыгрыше, милой шутке университетских артистов, но перед ней и правда стояла юная Марина Цветаева, такая же как на фотографиях в любимой книжке Марины «За всех – противу всех!» – только была она не чёрно-белой и безжизненной картинкой, а улыбающейся девчушкой с русыми кудрями и озорными голубыми глазами.
– Невероятно. Вы… живая, вы тут. Марина Ивановна?
Марина вмиг забыла, что прежде обращалась к своей собеседнице по-свойски на ты, наконец-то опустила ноги на пол и стала машинально искать ими ботинки.
– У нас с вами ботиночки похожи, – затейливо подчеркнула Марина Цветаева, – в ином другом случае я бы подумала, что ходим мы с вами в одну обувную лавку. Да, прошу вас, перестаньте волноваться, не пугайтесь, я сейчас всё объясню.
Марина, не обратив внимания на несуразное ответвление про ботинки (хотя, они и правда были в одном стиле, в одном цвете, даже шнурки выдались почти одинаковыми), продолжала недоумевать.
Таинственная барышня села рядом.
–  Я – душа Марины Цветаевой, но только не бестелесный призрак и ни чьё-то воображение, а душа, воплотившаяся в образ своего владельца. И как, наверное, любая странствующая душа люблю возвращаться туда, где было хорошо, где ничто не огорчает, где тебя любят и много добрых знакомых, чай, конфеты и веселье. Сейчас мне 16 лет, в прежней жизни я бывала здесь, хотя нечасто, но неизменно с тихой радостью. Мы с сестрицей тут забавлялись и всякий раз нам всё сходило с рук. А когда хотелось спрятаться, я бежала сюда в эту комнату, раньше она выглядела иначе, впрочем, как и всё вокруг. Это была наша с Асей секретная комната, куда нас всегда пускал смотритель. Эта лестница по-вашему ведёт в никуда – так и есть, но она не ведёт из ниоткуда. Я как раз оттуда, с той стороны.
Девушка мягким движением очертила в воздухе прямоугольник двери, слабые очертания которой промелькнули в глазах Марины – она захотела было что-то спросить, но молчаливая растерянность победила.
– Я не очень жалую жителей иных времён своим вниманием, зачем пугать и вносить сумятицу?, – продолжала душа. – Представляю, если бы ко мне явился вот так Гёте или тот же Лорка. Или даже кошка из детства. Вот сегодня я вышла тайком, смотрю – вы. На скамейке. Кстати, за ней есть тайник в стене, мы с Асей играли в наполеоновские клады и прятали в нём наши тайные карты и планы. И вот мне захотелось нарушить правила, разбудить вас и познакомиться.
Марина смотрела то вперёд на стенд с объявлениями о разных курсах, то налево на приютившуюся рядом непонятную девушку, слушала и пыталась осознать происходящее. Затем лишь робко прошептала:
– Я ещё в школе полюбила ваши стихи. Выступала с ними на праздниках и поэтических вечерах, а однажды на уроке я прочла стихотворение «Паром» и мне поставили пять с минусом. А минус за то, что я строчку переделала – прочитала: «В темноте Ока блеснула лунным серебром» вместо «жидким серебром».  Мне показалось так красивее.
Выразительный взгляд Марины Цветаевой наполнился светлой смешливостью, но перебивать не хотелось. Студентка чуть сбивчиво продолжала:
– Я была однажды вечером в Тарусе – и видела на Оке это лунное серебро, думала о вас. О вашей жизни, судьбе, там памятник стоит. Вам. Прекрасный. Белла Ахмадулина о нём хлопотала. Рябина позади. А у ваших ног лежали жёлтые хризантемы, мужчина в чёрном кожаном пальто положил. Постоял рядом. До вашей руки дотронулся…
Марина до сего момента говорившая вполголоса чуть ли не вскричала, её глаза сами заблестели «лунным серебром»:
– А как же Елабуга?! Август 41-го?! Вы же знаете, что…
Губы Марины Цветаевой продолжали улыбаться, но всё же слегка задрожали.
– Я всё знаю. И про Елабугу, и про крюк, и про Мура, и про Ирину, и про Асю, и про Алю, и про Серёжу, и про всё-всё-всё. Я знаю, что в этом моём мире ещё ничего страшного кроме ухода мамы не случилось, но всё неизбежно, даже самое жуткое, но я ничего не могу изменить. Ничего. Даже строчку на «лунное серебро», а она и правда хорошенькая, – Марина Цветаева машинально поискала в единственном кармашке платья платок, но не обнаружив его, как-то неуклюже по-детски провела ладонью по лицу Марины, пытаясь утереть ей слёзы. – Ну не плачьте, милая моя Марина, это ни к чему вовсе. Хотите, я вам покажу кое-что. Пойдёмте походим.
Марина снова кивнула, как-то нелепо шмыгнула носом и встала со скамейки. Марина Цветаева следом за ней. Девушки засмеялись, потому что только сейчас заметили разницу в росте: Марина была несколько выше, её одежда (чёрный свитер и серые джинсы) добавили контраста. Верхом различий стали синие волосы против русых. Впрочем, ботинки и улыбки девушек были созвучны.
Они направились к лестнице «в никуда», Марина Цветаева шла уверенно даже вольготно, рассказывая истории о буднях и праздниках «чудесного особняка», когда тут располагалось Московское коммерческое училище, многое было переделано, но остались стены, на которых когда-то красовались портреты статных вельмож.
– Одному из них я хотела нарисовать рожки, так Ася не разрешила, сказала, увидит кто, выйдет конфуз. А сегодня празднуется столетие училища, его наше славное семейство и посетило, сейчас папа будет выступать с докладом.
Девушки взобрались на лестницу, оказались в тупике, но Марина Цветаева решительно толкнула невидимую дверь. Каким-то волшебным образом пространство преобразилось, послышался гомон, смех, бесчисленные шаги. Пройдя сквозь аудитории, они вошли в залу. И Марина ахнула. Она увидела невероятно красивых и элегантных дам с веерами и в перчатках, кавалеров в мундирах и эполетах, седобородых профессоров, кто-то был во фраке, кто-то в сюртуке. Откуда-то доносился запах прекрасного шампанского. Все смеялись, кланялись вновь прибывшим, долго жали руки при встрече.
– Глазам не верю, неужели мы в прошлом и всё это настоящее, но почему они на нас не обращают внимания? Они нас не видят?
– Нет, тут мы как в кинематографе, только внутри самой киноплёнки, мне сложно это объяснить, но где-то здесь должна быть я настоящая, – Марина Цветаева оглядела внимательно всю залу и увидела себя, – видите я точно такая же, как сейчас с вами, а вот и Ася.
Ася на мгновение оказалась рядом с девушками. Марина умилилась молоденькой, лучезарной Анастасии Цветаевой, порхающей в таком же бежевом платьице, как и у старшей сестры, захотела погладить её по золотистым волосам, но воздержалась. «Как в кино», подтвердила она слова Марины Цветаевой и машинально полезла в свой скромный рюкзак, чтобы достать телефон.
– А можно ли сфотографировать?
Марина Цветаева отчего-то не удивилась вопросу, утвердительно кивнула, чуть слышно добавив, что вряд ли что-то получится. Так и случилось – кадры оказались безжизненными, лишь зелёные стены университета и знакомые интерьеры. Ушедшее не фиксировалось никак, только в осязании и созерцании. Меж тем уже выступал Иван Владимирович, он говорил о культуре и важности просвещения. Голоса, ароматы, эмоции – всё было более чем естественным. Марина наслаждалась чистотой речи и мысли, доносившихся с импровизированной трибуны. Она не узнавала убранства родного университета, но увидев в окно знакомую Остоженку, только без светофоров, автомобилей и привычной архитектуры, поняла, что это, конечно же, МГЛУ – только вековой давности. История вуза промелькнула в голове. Марина даже вспомнила про легендарного француза Мориса Тореза (о котором готовила доклад на втором курсе) – ему на тот момент было всего восемь лет.
– В этом здании будет институт иностранных языков, будет создаваться история, – увлечённая зрелищем, она поделилась с юной Мариной Цветаевой, и та дружески кивнула в ответ.
Марина, разумеется, осознавала, что всё это «как в кино», а значит сколько не любуйся, вот-вот должно прозвучать фатальное «нам пора». Оно и прозвучало.
Девушки возвращались к заветной двери, очертания становились всё более современными, но Марина этого не заметила, а с долей дружеского упрёка проговорила:
– А знаете, Марина, никто не слышал, как звучит ваш голос, до нашего времени не дошло ни одного вашего выступления, записи или интервью, мы знаем голоса Маяковского, Блока, Мандельштама, Есенина, даже Толстого, а вашего голоса нет. Ваша сестра Анастасия Ивановна проживёт невероятно долгую, насыщенную жизнь, много про вас расскажет, наряду с вашей дочерью Ариадной откроет вас миру, будет масса книг про вас, документальных фильмов, воспоминаний, но голоса вашего не осталось. И даже я если и запишу вас сейчас, никто не поверит, что этот тонкий, слегка игривый голос – ваш.
– Надо же, я никогда об этом не думала. Голос и голос. Говорили, так звучат кошки... Мой настоящий голос в стихах, поэмах, письмах, вот в этой тетрадочке.
Марина снова обратила внимания на тёмно-зелёный цвет тетрадки и попросила посмотреть, пошутив:
– Наверно в память о вашей тетрадке выкрасят коридор университета в такой же удивительный, всеми нами-студентами любимый цвет.
Они прошли университетское сокровище – домовую церковь св. Марии Магдалины, Марина Цветаева на мгновение задержалась, всмотрелась в её скромное убранство, трижды перекрестилась;
– А можно спросить, а что же рай и ад? – неожиданно произнесла Марина.
– Я так до конца не поняла. Про ад не знаю, ничего не скажу, а рай – он в том, что я могу снова быть там, где хорошо, созерцать прекрасное. Моё небо здесь – на земле. Да, я в одиночестве и уже не могу писать стихи, творить, любить… зато и голода нет, не мёрзну и не болею. Разлуки нет и смерти нет. Но, если честно, мне так никто и не объяснил, как в этом мире всё устроено. Я в определённый миг появляюсь в любимых местах, оказываюсь среди некогда любимых, и никогда не бываю там, где было больно. Рай поговорить с вами, рай вновь увидеть того человека с хризантемами в благословенной Тарусе. Рай в незнании и неисповедании. Будущее в прошлом.
Они сели в кресла напротив ректората, и Марина, пытаясь осмыслить услышанное, раскрыла тетрадку.
– Давайте чаю попьём, у меня есть в термосе. И пирожок вот, – смущаясь предложила студентка.
– Давайте. А сами вы не пишете стихов?
– Нет, я на такое чудесное действо была бы только в школе способна…
Форма ответа умилила Марину Цветаеву. Она отломила кусочек пирожка и задумчиво вымолвила:
– Можно одной улочкой
Вдвоём ходить,
Можно одной булочкой
Двоих накормить. 
Крышка-чашка тоже была одна, и они поочерёдно пили некрепкий смородиновый чай, столь своевременный и вкусный, и также по очереди окунались в нежные и жгучие строчки, летали в облаках лирических произведений, спорили о смыслах, подтекстах, шутили и умничали – но в памяти Марины мелькнул казус с профессором, что случился всего час назад, когда она потерялась от чересчур требовательного тона. Марина решила поделиться этой историей, но её спутница сразу всё поняла:
– Даже не переживайте, милая Марина, мы расстанемся, а вы завтра зайдите в библиотеку и в восьмом стеллаже на одиннадцатой полке возьмите крайнюю справа книжецу, такую малоприметную, там есть пометки специально для вас… А теперь идёмте. Вы же меня проводите?
– Провожу…
Они возвращались в знакомый полумрак под разговоры о Чехии и Франции, о Болшеве и Москве, упомянули про общение с Пастернаком и встречу с Ахматовой. Они говорили бы и говорили, но Марина Цветаева посмотрела куда-то вглубь холла, безмятежность сменилась трогательной задумчивостью. Она стояла на ступеньке заветной лестницы, рост девушек стал одинаковым, они обнялись.
– Прощай! – в едином слове сем, – с лёгкой иронией начала Марина Цветаева...
– Я – всю – выплёскиваю душу! – закончила студентка Марина.
Неугомонная душа поэта поднималась по лестнице, шурша складками бежевого платья, исчезал неуловимый лучик тусклой лампы, отражавшийся в лаковых ботинках. Следом за душой растворилась и дверь.
…Марина вернулась на скамейку, туда, где всё началось. Но уже безо всякого сна она просидела с полчаса, расставляя по полочкам свои мысли. Почувствовав тщету процесса, уехала домой. На следующий день она первым делом пошла в библиотеку, но оказалась возле неё за четверть часа до открытия. Это были, пожалуй, самые долгие пятнадцать минут, что она могла припомнить. «Восьмой стеллаж, одиннадцатая полка, восьмой стеллаж, одиннадцатая полка. Крайняя справа…»
Упрямый факт встрепенул Марину – оказалось, что одиннадцатой полки не было вовсе. Этажность стеллажа ограничивалась десятью полками. Расспрашивать библиотекаря смысла не было – все стеллажи выглядели одинаковыми.
Марина вышла из книгохранилища, неприкаянная и обескураженная пошла по оживлённым коридорам и лестницам МГЛУ. Она всматривалась во вчерашние локации, искала отголоски пышного праздника, капельки от случайно пролитого смородинового чая. Ничего. Так она добралась до холла верхнего этажа. До «секретной комнаты». «Что же это было, я схожу с ума» – Марина села на ступеньки. Вздохнула. Посмотрела на ботинки, один шнурок развязался. «Думаю, хотя бы ты реальный» – она потянулась завязать, но что-то вдруг осенило: «Тайник! Где-то здесь должен быть наполеоновский тайник».
Марина осторожно подвинула скамейку и включив телефонный фонарик стала всматриваться в стену. На однородном фоне она не без труда разглядела неприметную металлическую петельку. Студентка дёрнула кольцо и за ним потянулся небольшой деревянный пенал. «Не может быть!». Сердце готово было выпрыгнуть, вновь подступили слёзы. «Не может быть!». Хотя руки и не слушались, но крышка пенала поддалась. И едва удалось её сдвинуть, как в ладонь Марины упала сложенная в несколько раз записка – девушка моментально узнала в ней кусочек страницы из тёмно-зелёной тетрадки. Этот знакомый, немного резковатый почерк. Светлая росинка капнула на записку: «Милая моя Мариночка, я же всё напутала, простите – конечно же, десятая полка, десятая. Обнимаю Вас. Целую нежно. М.Ц.»

Александр Логунов, декабрь, 2022