Милостыня - VII

     Прошло несколько жарких дней, наполненных обычными летними делами.  Соседи по даче уже говорили про засуху, когда в новостных программах стали  рассказывать о могучем циклоне, зародившемся где-то за Уралом  и несущем ливни с порывистым ветром и градом. Вскоре он дошёл до Москвы, а через сутки дождя ждали  в их городе.

     С самого утра у Веры  болела голова. Звонила Валя, тоже жаловались на самочувствие. После обеда головная боль как-то  быстро прошла. Небо к тому времени  уже сплошь затянуло тучами.  В комнаты вливался сумрак, но не вечерний синий сумрак, а  другой  — непривычный, зеленоватый,  тревожный. Ветер налетал порывами, и каждый последующий порыв был сильнее, злее предыдущего.  По тротуару скользило множество пустых пакетов, потом с глухим стуком, подпрыгивая,  покатились пластиковые бутылки, загромыхали алюминиевые банки. И скоро то, что неслось по улице, уже нельзя было назвать ветром — это был шквал.

     Ветер  прекратился разом, и через мгновение на землю обрушилась нет, даже не стена дождя — стена воды. Всё, что было видно за окном, сразу потеряло свои цвета, смазалось, расплылось… Вера поспешила на кухню, и вовремя. Там в открытое окно  лились потоки воды, на полу стояла большая лужа.  Захлопнув окно, бросилась её вытирать, а когда подняла голову, похолодела от ужаса:  на месте привычного сквера не было ничего. Только темнел неясно различимый за стеной дождя дом на противоположной стороне улицы. Мысли мгновенно покинули голову, и в ней зазвенела пустота. Слава Богу,  деревья через несколько мгновений  встали на своих прежних местах. Потом  снова пропали. Стоя у окна, Вера  с каким-то суеверным страхом вглядывалась в происходящее.  Ветер, сопровождавший ливень, был так силён, что под его порывами  гнулись и припадали к земле молодые липы и клёны. Налетел ещё один, невероятно сильный порыв, и по стёклам застучали градины.

      Почти час бушевала стихия. Людей на улице не было совсем. Легковые машины, съезжая на обочины, останавливались. Только огромный «Икарус», надрывно рыча, полз по дороге навстречу потокам воды и могучим порывам ветра. Наконец буря стала смиряться: ливень стихал, ветер  терял силу, на небе появились голубые просветы.

     В половине пятого позвонил Миша. Все дела уже переделал, отпускные на карточку перечислены, но уйти с работы пока не может: троллейбусы стоят, автобусы на остановке берутся штурмом, да и вода по дороге течёт рекой, новых кроссовок жалко. Вернулся только к семи, с порога заявил, что голодный и холодный: температура на улице понизилась с тридцати до восемнадцати. За ужином смотрели региональные новости, все про бурю и ливень. Потом сын сел за компьютер и, как обычно после зарплаты, занялся оформлением заказов в интернет-магазинах. Часто звал Веру, хлопотавшую на кухне, спрашивал про цены в супермаркетах, сравнивал, выискивал скидки.

      — Вы, матушка, что-то с лица спали за последнюю неделю, —  пошутил Миша, оторвав глаза от монитора и  перестав щёлкать кнопками клавиатуры.  — Никак про тётушкино голодающее  семейство думаете? Когда ближайший повод подкормить Сомовых?
      — Пятого октября у тёти Любы день рожденья…
      — Значит, посылку сентября двадцать пятого-двадцать шестого  отослать надо. Устроим сомикам праздник живота. Шпроты на их долю заказать?
Вера кивнула.
      — Печень трески себе четыре банки, им —  две. Нормально?
      — И кофе растворимый в небьющейся упаковке, — подсказала Вера.
      — Будет им и кофе, будет им и какава с чаем…

      Ругая тётушку, Миша её жалел, говорил, что неумных намного жальче, чем умных, а Любаше он давно уже дал прозвище  «глупуха».

      Вера переносила банки с вареньем в кладовку, расставляла на полках, продолжая думать о сестре. В январе, накануне Рождества, она позвонила Любаше. Оказалось, та уже несколько дней болеет: температура невысокая, но сильно кашляет. На вопрос о финансовых делах чистосердечно призналась: на всех счетах нули. Прервав разговор, Вера перевела Любаше на телефон пятьсот рублей. Перезвонив, узнала, что деньги пришли. Тринадцатого  напекла пирожков, приготовила праздничный ужин, накрыла на стол — встреча старого нового года была их семейной традицией. Ожидая Мишу с работы, поздравляла по телефону подруг. Любаша звонку очень обрадовалась: как хорошо, что ты позвонила, я хотела тебя с праздником поздравить, да на телефоне давно нет денег, последние потратила тридцать первого декабря на СМСки. Вера спрашивала сестру про здоровье, слушала её ответы, а думала о том, куда же делись пятьсот рублей, которые неделю назад положила ей на телефон. Не было никакого сомнения в том, что пятьсот рублей  либо сняты, либо ими оплачен какой-нибудь коммунальный счёт. И Любаша сразу забыла, откуда они взялись. Случилось такое не в первый и не во второй раз. Пятьсот рублей, конечно, незначительная сумма, убеждала себя  Вера, стыдно, наверное, и думать о них, но почему-то думалось. Вспоминалось, как много лет назад их с мужем учил дядя Вася, старший брат свекрови. Никогда не надо помогать деньгами. Только вещами или продуктами. Деньги положил в карман или в кошелёк, а  достал  уже свои и заплатил в магазине своими.  Дядя Вася имел в виду родительскую помощь взрослым детям и считал, что если давать деньги, то молодые быстро привыкают тратить больше, чем зарабатывают. В тот вечер накануне старого нового года Вера передала Мише разговор с Любашей и поклялась больше никогда и ни в каком виде не посылать ей денег.  Сын согласился, сказав, что у мусульман считается грехом принимать помощь от того, кто беднее. Стали рассуждать, кого Любаша считает беднее: их или себя. Себя, она, скорее всего, считает богаче: две квартиры — пять комнат на троих, у сына машина — пусть старые «Жигули», но ведь ездит. А то, что для оплаты одних кредитов приходится брать другие, тоже к богатству причислить? Или это уже от бедности?

      За девять ипотечных лет Любаша только один год не жаловалась на безденежье. Тогда ей исполнилось пятьдесят пять и она стала получать пенсию, продолжая трудиться в колледже на две ставки. Дима работал в том же сельскохозяйственном колледже. В ипотечной квартире жила семья, оплачивавшая все коммунальные квитанции плюс пять тысяч. Ещё тётина пенсия. Да Катя немного подрабатывала: два раза в день кормила и выгуливала трёх соседских пекинесов, за часовую прогулку платили сто рублей. К новому году Вера получила от сестры подарок — пушистый плед и большое письмо. Любаша писала, что давно планировала послать посылку, Вера ведь всегда поздравляет её с днём рожденья, а она, закрутившись на работе, часто забывает. Вера, кстати, и не думала никогда  на это обижаться: день рожденья у неё в июне, когда в колледже экзамены и защита дипломов, так что преподавателям и в гору глянуть некогда.

      На следующий год закрыли отделение ландшафтного дизайна, у сестры осталась одна ставка. Богатые соседи вместе со своими собачками переехали в областной город, и  Катя потеряла даже  крошечную подработку. В каждом телефонном разговоре Любаша рассказывала про свои проблемы в колледже: ей казалось, что после того, как она стала пенсионеркой, к ней стала придираться администрация. А держаться за работу надо. Как без неё платить ипотеку?

      Скоро и Вере исполнилось пятьдесят пять. Большой пенсии не ожидала, неоткуда было такой взяться: вторую половину девяностых и начало двухтысячных больше сидела в отпусках без содержания, чем работала, приличные заработки начались с 2003-го. За год, работая и получая пенсию, восстановила с Мишиной помощью квартиру после разрушительного капитального ремонта. Летом поставила красивую металлическую дверь, в прихожей поклеила новые обои, Миша положил линолеум. Работать бы Вере да работать. В издательстве никаких гонений на пенсионеров: переводчицы  все немолодые, многие ещё с института знакомы, дружат.  Серьёзно подводило здоровье: остеохондроз. Каждый отпуск посвящала лечению: уколы, физиопроцедуры, массаж. Интересно, что физиопроцедур бесплатно стали делать только пять, за шестую и последующие уже надо было  платить. Массаж тоже платный: семьсот-восемьсот рублей за сеанс у хорошего специалиста. На бесплатный очередь полгода, да и делают его абы как.

      Вере исполнилось пятьдесят шесть, в издательстве отметили добрыми посиделками. В отпуске подлечилась, осенью под плащ и пальто закутывала поясницу пуховым шарфом, мебель не двигала и тяжести не поднимала — береглась. Но в ноябре прихватило так, что хоть плачь. Неделя на больничном, другая. От обезболивающих сильно болел желудок, жидкая овсянка да творожок — вот и вся еда. «Организм просит пощады», — сказала врач, у которой Вера лечилась последние годы. Она и сама понимала: с работой надо расставаться. Коллеги уговорили не рассчитываться до нового года: будет хорошая премия. Доскрипела кое-как до тридцатого декабря. Отпраздновали в отделе и наступающий, и на пенсию проводили с кучей подарков, что греха таить, со слезами. Дома здоровье заметно улучшилось: не надо сидеть многие часы за компьютером; поделав дела, можно дать отдых позвоночнику, полежать; появилось время и  на лечебную физкультуру. Жить только на пенсию, конечно, не собиралась. Коллеги, бывшие однокурсницы обещали помогать с подработкой и помогали.

      Первым учеником стал мальчик-шестиклассник, получивший по английскому «тройку» за четверть. За ним девочка-девятиклассница, мечтавшая быть отличницей. С сентября по выходным стала приезжать молодая и очень амбициозная учительница Алла из школы, где работала подруга Валя. Алла готовилась в поступлению в магистратуру, окончив которую собиралась делать карьеру: стать завучем, потом директором. Зимой  занялись немецким с племянником старой знакомой: завод, где работает молодой человек, заключил договор с Германией, так что впереди заграничные командировки. Осенью 19-го позвонила коллега с необычным предложением. Родственник её сватов открыл в Москве контору, ищет переводчиков из провинции для удалённой работы.  «Почему из провинции?» — удивилась Вера. «Потому что  у столичных запросы немереные, — пояснила коллега. — А провинциалы и скромной оплате рады, значит, у хозяина конторы прибыль будет больше». Контрольные Вера время от времени делала знакомым и знакомым знакомых — с её уровнем знания языка это совсем легко,  —  денег не требовала, кто просто «спасибо» говорил, кто коробку конфет приносил. Согласилась, и раза три-четыре в месяц стали приходить контрольные и тексты для перевода. Сделав работу, отсылала на электронную почту своего нового патрона, а через несколько минут чирикал телефон: на карточку поступили деньги, небольшие — две, три, редко когда четыре тысячи, но где ещё их было взять, когда началась пандемия и учеников не стало.

      Любаша вышла на пенсию через полгода после Веры. Жаловалась, что буквально «выдавили», потому что её ставка понадобилась племяннице директора. Найти работу или подработку в райцентре — проблема почти неразрешимая, и Вера, живущая в городе-миллионнике,  очень сочувствовала сестре,  вынужденной мыть полы в супермаркете. Осенью 20-го, тяжело переболев коронавирусом, Любаша решила больше не искушать судьбу и стала искать работу, где не надо было бы контактировать с большим количеством людей. Такая работа нашлась только одна — дворник. А денег катастрофически не хватало. Ведь, кроме ипотеки,  родственники выплачивали  ещё  несколько кредитов. И вот, наконец, дошли до ручки: чтобы, по словам Любаши, «не напороться на штрафы банка, выдавшего ипотеку», обратились к жуликам, дающим кредиты под триста с лишним процентов годовых.

      Размышляя таким образом, Вера, как это не раз бывало, разозлилась на Любашу. Обижается, что двоюродные сёстры по отцу перестали ей звонить, считает, что  боятся, чтобы денег у них не попросила. Ждёт, наверное,  хоть какой-то помощи и от Веры с Мишей. Кому помогать? Банку, зарабатывающему миллионы и миллиарды на таких безмозглых, как Любаша? И с чего помогать? У неё пенсия восемнадцать плюс подработка тысяч семь-восемь в месяц. Сына зарплата теперь вся ему остаётся. Да что это за зарплата? Двадцать семь чистыми. Знакомая, работавшая в Областной Администрации, уже на пенсии, а без неё никто никаких подработок не предлагает. С сентября Миша будет ещё вести живопись в колледже искусств (бывший учитель из художественной школы пригласил, он теперь в колледже заведующий отделением), но это тысячи три, не больше. А ведь он молодой, ему много что нужно, для тех же картин столько всего  покупает. Картины — не какая-то прихоть, это его жизнь: творчество, общение с художниками, выставки.

      Вера закончила домашние дела и, расстроенная, взяла в постель ноутбук: перед сном хотелось  чего-то хорошего, доброго, успокаивающего. Увидев знакомое лицо священника, проповеди которого часто слушала, нажала на ссылку. И надо же такому случиться: протоиерей рассуждал о милостыне как о последней возможности богатых спасти свою душу: «Милостыней спасётесь!» Вспомнилась маленькая девочка, хватающая в супермаркете конфеты, брат, отбирающий их у неё и бросающий обратно в коробки, мать, которая не может купить детям хоть немного сладкого. Вспомнилась  покойная тётя Рая, плачущая над посылкой, полученной на семидесятипятилетие. Ещё думала про невестку (теперь уже, к счастью, бывшую),  считавшую, что надо не экономить, а больше зарабатывать, и сумевшую, ни в чём себе не отказывая, за три года скопить (или всё-таки украсть?) миллион.

      С  невесёлыми мыслями засыпала Вера.