Истоки русской государственности

Истоки русской государственности с севера, востока и запада. Что общего у Османской империи и Московии?
20 июля

художник Угланов Александр «Сказочный мир Руси»

Михаил Леонидович Томилин г. Клин

          Доктор исторических наук А.В. Пыжиков в своей книге «Славянский разлом» поставил интересный вопрос о выяснении подлинной природы московского государства.

          Романовские историки и советская историческая наука, считали, что центром всей российской истории принято считать Киев и юго-западные русские княжества.

          А.В. Пыжиков пишет: «Проблема идентичности турецких, татарских и московских порядков оказалась в эпицентре ряда исследований. Наконец-то обнаружилось, насколько много у Московии и Оттоманской империи имелось общего: гораздо больше, чем считалось ранее.»

          Схожесть особенно проявлялась в экономических устоях и традициях: «Речь о поместной системе, когда за воинскую службу наделяли землёй, тем не менее владение оставалось в собственности государства. Его могли отобрать из-за неподобающего поведения на воинском поприще или, наоборот, увеличить за проявленные заслуги. Любопытна и практика наследования таких имений: за выходившими в отставку по возрасту или по ранению поместья сохранялись, а в случае гибели воина на поле битвы его сыну, пополнявшему армейские ряды, доставалось не всё, а лишь часть «собственности», полагавшаяся новичку. Практиковалось также перераспределение земель в пользу мелких и средних пользователей.

          Подобное движение земельного фонда и величина выдаваемого надела определялись той или иной службой, а не знатностью — на этом основывалась вся хозяйственная жизнь.»

          Как отмечает А.В. Пыжиков широкое распространение подобных принципов как у нас, так и в Турции указывали многие историк и исследователи: «Известные учёные с дореволюционным стажем Р. Г. Виппер, С. Б. Веселовский терялись в догадках, сравнивая московское поместье и его аналог — османский тимар, Надо отдать им должное: они признавали, что эта система, скопированная у южного соседа и внедрённая у нас, сильно отличалась от того, что мы видим на Западе. Господствовавшие там представления о собственности абсолютно не совпадали с порядками при турецких султанах и московских князьях.»

          Вопрос о скопированной системе Московией у южного соседа не имеет под собою оснований, эта идентичность уходит корнями в глубокую древность.

Кроме того, в Московии, как и в Оттоманской империи было сходство в тактике действий и оружии используемых их армиях: «Отмечено также немало сходства в организации военных дел. К примеру, между турецкими янычарами и нашими стрельцами, применявшими похожую тактику ведения боя с использованием полевых укреплений, образующих лагерь. Кроме того, у нас стрельцы использовали и передвижные заслоны из деревянных щитов, за которыми закрепилось название «гуляй-поле». Даже ружья использовались турецкой конструкции: с другим, по сравнению с европейским, устройством фитильного затвора. Что касается артиллерии в московском войске, то она также была организована по-восточному. Известно о корпусе пушкарей, где лёгкие орудия назывались тюфяками от персидского «тюфенги».

А.В. Пыжиков подчеркивает, что: «Все эти отличия от Запада отнюдь не являлись признаком отсталости, что как бы подразумевалось романовскими историками. Напомним, что Турция той эпохи воспринималась передовой державой, о которой в той же Европе ходило немало легенд. Философы Возрождения Т. Кампанелла, Ж. Боден, У. фон Гуттен и другие во многом находили там образцы для вдохновения. Восточный сосед воспринимался ими не только как символ могущества, но и справедливости. Заметим, у Московии связи с Турцией, в отличие от Европы, развивались в атмосфере взаимопонимания, чему не препятствовал конфессиональный фактор.»

А.В. Пыжиков заостряет внимание на том, что во второй половине Х; и Х;І веках эти молодые державы: «Развивались в тесном соприкосновении. Практически одновременно в 1470-1490-х годах в них проводилось нечто подобное переписи населения с верификацией прав на землю. Эти грандиозные мероприятия венчались изданием общегосударственных кодексов: в Турции — сборника законов Канун-наме, в Московии — Судебника 1497 года. Любопытно, что оба акта не предоставляли особых привилегий аристократии, а скорее делали акцент на равенстве всех перед законом, в чём было заинтересовано население, страдавшее от произвола сильных мира сего.»

Так же в Судебнике 1497 года нет следов влияния знаменитой Русской Правды Ярослава Мудрого на московских просторах конца Х;—Х;І веков. «Здесь нет ничего удивительного, поскольку дух разрекламированного киевского кодекса отражает совершенно иную ментальность, замешанную на примате боярства (олигархий) и на соответствующей судебной практике. Вряд ли подобное законодательное творчество могло быть востребовано там, где общество явно тяготело к иному. Добавим: ничего подобного не знала и Византия, где знаменитый Кодекс Юстиниана, построенный на принципе имущественной состоятельности, предусматривал для бедных более тяжёлые наказания, для богатых — менее. В Европе же равенство перед законом вообще было провозглашено лишь Великой Французской революцией в 1789 году.»

На сегодняшний день среди историков дискутируется вопрос, почему османские образцы так прочно укоренились в Московском царстве Ивана Грозного и его предков великих князей московских: «То ли их привнесла супруга Ивана ІІІ Софья Палеолог, то ли дипломаты, осознававшие преимущества турок, либо мыслители-путешественники типа Ивана Пересветова, преклонявшегося перед южным соседом, — такие варианты выдвигает литература.»

А.В. Пыжиков делает вывод о том, что: «Дело явно не в предпочтениях конкретных лиц. Насильно навязать чуждую реальность невозможно. Необходима естественная восприимчивость населения к переменам… Поэтому к истине ближе другое: московское и турецко-татарское сходство — это не результат каких-либо внешних воздействий, а плод одного корня, ко второй половине Х; столетия заметно разросшегося, но сохранившего немало общего, что добросовестно фиксировали иностранные наблюдатели. Конечно, подобная мысль звучит по меньшей мере провокационно, но несмотря на это, сегодня уже определённо ясно: дальнейшее изучение Московии в отрыве от турецких реалий совершенно бесполезно.»

По -нашему мнению речь должна идти о четырех истоках, повлиявших на образование русской государственности, первый– северный исток о котором точно сказал Ф.И. Тютчев: «Который великолепно знал историю и вместе с тем обладал уникальным, «вещим» историческим чутьем, писал, проплыв на пароходе по Волхову от Ладоги до озера Ильмень: «Весь этот край, омываемый Волховом, это начало России… Среди этих беспредельных, бескрайних величавых просторов, среди обилия широко разлившихся вод, охватывающих и соединяющих, весь этот необъятный край, ощущаешь, что именно здесь – колыбель Исполина…».

Что перекликается с работой А. Васильева изданной в 1858 году «О древнейшей истории северных славян до времени Рюрика», в которой он написал: «Неизвестность времен даже существования городов, которых видны теперь только следы, неизвестность времени построения многих и до ныне существующих городов – доказывают, что славяне севера за много столетий до Рюрика имели оседлость, значительность и гражданственность, следовательно столь же устроены как и греки древних отдельных государств Греции и естественно имели своих Демосфенов, Периклов, Фемистоклов, которые неминуемо проявляются в стране, раздробленной на малые области и управляемые выборными лицами. Но многие русские не хотят сообразить, что существование городов, т.е. благоустроенных общин не может быть без благоустроенности гражданской и как бы боятся подумать, что северные славяне, имея города должны были иметь установления законы войны и замирения»». То есть государственность.

Так же в своем труде «Города-государства Древней Руси.» ученые историки И. Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко выдвинули версию о существовании городов –государств на Руси.

Второй исток – восточный, о котором поведал В. Стасов на основе изучения русских былин, церковного пения, архитектуры, археологических находок: «Стасов увидел, насколько русское, коренное бытие с трудом втискивается в рамки господствовавших в ту пору идеологем. Выявил мощные «подводные» течения, питавшие народные слои и неразличимые для невооруженного глаза…. Твёрдо указывал на черты народной культуры и искусства, представлявшие собой не что-то наносное, невыветренное, а сердцевину коренного бытия. «Искание восточного влияния в русском быте, костюмах, вооружении и обычаях явилось для Стасова своего рода манией, которая дала ряд прекрасных трактатов, заметок, статей и рецензий» — так характеризовал его жизнь известный дореволюционный учёный Никодим Кондаков. Как метко замечено, Стасов обладал «несомненным чутьём ко всему восточному; являлся своего рода реактивом на восточный элемент». Причём под «восточным» подразумевались не мусульманские веяния, как могло кому-то показаться, а гораздо более глубокие цивилизационные пласты — общие для неевропейских народов, традиционно именуемых азиатскими. Какой-то медвежьей зоркостью и потрясающей наблюдательностью, признаваемой даже недругами, он сумел разглядеть немало ускользавшего от взора других.»

Третий исток византийское влияние через утвердившуюся на Руси христианскую веру.

И четвертый исток, поздний – это влияние запада, вернее западной Европы в лице политики проводимой киевскими князьями