Выжившая гармонь

                Посвящаю фронтовикам Пушкинцам.

                1.

        Фронтовики встретились в Канске, на перроне, уже под холодеющий вечер. Отгремели, укатили забитые битком составы, влекомые чёрными трудягами-паровозами. 

Заросшими, уставшими, помятыми, грязными, предстали друг перед другом земляки, как оказалось, в двадцати километрах разницы. Одному до деревни Пушкино дойти, другому надо допрыгать до села, под названием Долгий мост.

Подкуривая, один махорку, другой ещё трофейные остатки, – обрадовались, что одного направления им выпала дорога. Дорога домой, самая желанная из всех дорог на земле. А сколько у них было их всяких… не счесть и не вспомнить…

Сержант, одноногий инвалид-связист, похвастался новыми костылями, разбитого фрица-добротное изделие. Они с мягкой подкладочкой под мышками оказались, с удобными ручками – внизу. 

С радостью отдал свой трофейный вещмешок, уже и так перегруженному земляку, – теперь помощнику. Тот, рядовой-окопник, – всю войну был верен своей гармошке-трёхрядке, которую даже однажды осколком «ранили». Как Лёшке бросить верную подружку, хоть и уже бито-хрипловатую, если приняла на себя, мехами словила, тот рваный осколок, что точно летел в худой бок сибиряку.

                2.

      Прикупив у последней старушки пирожков, наслушавшись её слов благодарности, – за спасённый мир, за такую кроваво-выстраданную победу. Узнали: уже престарелого мужа потеряла на становлении заводов в Красноярске, кои лихорадочно перебазировали из западных районов страны.

Трудно и безжалостно возводили, не жалеючи городского мужика, как и колхозника.  «Вот, простыл мой Петенька, лёгкими остудился… под открытым небом и слёг. Там и околел несчастный Филипыч. От Уяра, на телеге везла его тельце сама, аж все 125 километриков…» — заворачивая последний, уже бесплатно, — тяжко вздохнёт седая женщина, приглашая фронтовиков в свою коммунальную комнатёнку. — Куда ж в такую длинную ночь, — добавит:
  — У меня на полу переночевали бы, а утречком уже пошли!   

Вытирая выцветшие, от темы разговора уже наполненные слёзной водой глаза, – напомнила выжившим: с её барачной улицу почти всех мужиков поубивало, а сколько битых пришло, нервами и контузиями искалеченных…

Оказалось: баба Нина, здесь всю войну простояла, и победу здесь встретила, и лето, вот теперь и осень 45-го…

Слушая, зная про непримиримую борьбу со спекулянтами, удивились: с разрешения человечного перового секретаря горкома партии, выделяют ей муку. Оказывается, единолично здесь стоит, делает доброе дело, налоги платит, охраняется милицией. 

Все защитнички Родины через неё идут, кормятся, по своим деревенькам, сёлам, уходят, уезжают, скачут. А кто и катится, отрывая себя от любимой земли грубыми култышками.

Скольких она увидела, через своё материнское сердечко пропустила, откуда только кровушки для него хватает. Кто однонога, кто безруко, кто обгореленьким, а то совершенно целеньким, даже чуточку не раненным, счастливым застывал перед ней советский солдат, перед её худыми пирожками, голубыми глазами, как на духу выкладывая своё…
               
                3.

      Возвращались, не прерывая разговоры, ибо знали: в ночи, за словом, за воспоминаниями, дорога домой станет короче, незаметней, быстрей.

Повезло на сороковом километре от Канска. Крепко обнялись фронтовики, желая друг другу ещё долго пожить, ещё больше – детками обрасти, по новой избе поставить, непременно колодцы во дворах выкопать, вырыть. Мужики воевали, с верой в политику справедливой партии, и великого учителя, товарища Сталина. Теперь они ему победу подарили, мир спасли, значит, он обязан дать послабление в предстоящей колхозной жизни.

Увезла машина Кольку, его удобные костыли, до конца ещё не зажившие раны.  Остался Лёшка с прохладой, с чёрной тишиной, со своей верной гармошкой, с единственным сухарём и махоркой на донышке. Все мысли о деревне, о семье, о детях, о мамочке…
               
                4.

      За спиной уже большие километры, как в неё стреляет сноп света, гул, надежда, радость на сердце. На кузове Зис-5 доехал до Залипья. Туполобая машина свернула в Турово, за кирпичом, на кирпичный завод. Вновь кривая, из сплошной грязи мясистая колея… но уже совсем чуточку осталось... на часок, другой, самого волнительного мига: встречи с любимыми местами, родными...

Из зыбкого мрака, под редкое тявканье собак, появилась худенькая женщина, расстроенного вида, с деревянным чемоданом. На обочине присели, разговорились. Оказывается, она Ленинградка, выжившая блокадница. Ищет свою дочку, вроде направленную в Туровский детский дом.

Нет её там, и не было. Напутали чиновники конторские…а матери, совсем уже безденежной, опять возвращайся в Канск, вновь стоять на приём, кланяться власти, Бога молить, чтобы несчастного ребеночка найти…

«Эх, война, война, что же ты наделала!?  — подумал фронтовик, — отдавая последний ей сухарь, провожая взглядом хрупкую, в каких-то сорок килограммов блокадницу, — сколько ещё годков будут видны твои страшные отголоски, кровавые раны, жуткие недоразумения, из-за стихийных неразберих и элементарного человеческого равнодушия и лени…»
               
                5.

         Вместе с рассветом, застыл перед озером солдат, вцепившись жадными глазами в любимую деревушку. Застыла на пригорке, ровной стрункой убегая вдаль, за синеющий горизонт, за рвано ватные облака. Гудели ноги, птичкой радостно билось сердечко, просило срочной остановки, дорогих сердцу мыслей и видов…

Защемило что-то в скучно награждённой груди, увидев белые печные дымы. Стащил с себя уставшую гармонь, привычно поцеловал спасительницу, всегда помня размер того оторванного осколка, который приняла на себя трёхрядка. Вонзился, перебив голосовую планочку, элемента звукообразования, навсегда исказив музыкальный «говорок», знакомого всей деревни любимого людского инструмента.

Поднывала рана на плече, давно просила отдыха, мази, ласки рук, любимой жёнушки.  В ватном тумане нарождающегося дня, дымкой плавают срубы, трубы… дымы и крыши… — тёсовые, из дранки, из коры… «Родная моя деревенька, вот я вернулся к тебе… как ты без меня, тянешь, живёшь!?..» — опускаясь на густую траву, ещё такую пахучую, — подумал, когда-то простой парень, и совсем не красивый по девичьим меркам, выглядывая дали, прислушиваясь к милым сердцу, звукам.
               
                6.

        Мычали редкие коровы, тявкали щенки, гудел чей-то голодный бык. Из поскотины доносился знакомый звук ботала: «Дзынь! Блям! Дзынь! Блям!» Маленькие дети, по-взрослому командовали скотиной… чей-то босоногий сынок, совсем малец, покачиваясь, без седла выехал из леса, погнал в деревню коня.

«Это ж уборочная в разгаре! Коней из поскотины сейчас дети и мужики собирают, в контору идут…» – думала солдатская голова, воскрешая памятью довоенную жизнь.

На спуске, видна старушка в длинной юбке, подбирая её, ползает по ещё росистой земле… что-то рвёт, а может собирает… «Интересно… какой фамилии эта женщина?..» — гадает солдат, оглядывая округу, пытаясь угадать, что за эти года его войны, здесь изменилось…

Хищный копчик, уже на дежурстве, кружит в мирном небе, ищет добычу, слабую чью-то жизнь…

Фронтовик, совершенно счастливый человек, вспомнив детство, в голь быстро разделся, бросился с разгону в воду, – нырнул.

Достал трофейный кусок мыла, жалея его, ведь это подарок мамочке, скупо намылился… глубоко ещё раз исчез, в волнах растворился. Поплавком выныривая, на весь лес и озеро крикнул: «Лёха-а! Ты же живым домой вернулся-я!.. Слыши-и-шь!.. Живы-ы-м!!!» — прислушался к эху. Его не последовало. «Ты же-е самый счастливый человек на свете-е-э-э-э!!!» — вновь, словно пьяным криком прозвучало, вроде уже с эхом по тайге разнеслось.

Откуда-то из-за спины выскочила мелкая собачка. Глазки умненькие, деревенского характера, без крика растерянно застыла, не признавая незнакомого гостя. «Ты, чья будешь???» — во всё горло ещё раз прозвучал человек, начиная бить хлесткими руками по воде, по уже местами осенней тине, неустанно дурачась, помня себя голоштанным пацаном…
               
                7.

     Старушка замерла на своём берегу, застыла взглядом на противоположной земле.

Качалась озёрная вода, волнами, кругам уходила, растекалась по водоёму, купая в своих толщах самого счастливого человека на свете! Некрасивого Лёшку, первого гармониста на деревне, добряка, рубаху парня, безотказного помощника всем без разбору... 

Он был таким и на войне, не гнался за славой, за железом на грудь, боялся пули, но не прятался от неё. У него ладони в мозолях, ноги стоптаны давно, побиты язвами, а за зубы и желудок и говорить не стоит.

Вспомнил супругу, её тёплые письма, карточку грязненьких, взором испуганных чужим дяденькой – фотографом – дочек. Вместе с бабушкой, застыли на века, – взглядами в одну точку, их начинающей, нищей и голодной, но уже трудовой жизни.

Вновь вскрикнул, взвился нагим над водой. Хлопая ручищами, бросаясь брызгами, пугая собачонку, прокричал, то, что всегда стеснялся говорить при их жизни, вроде как стыдился так звучать… «ну, ведь и так всё ясно»: «Машка-а-а! Я тебя люблю-ю-ю!!!»

Вышли две женщины на пригорок. В платочках, застыли во времени: не шевелятся, что-то между собой говорят. Пододвинулась к ним собирательница-старуха, о чём-то заспорили, не сводя глаз с противоположного берега, не узнавая чужака, его слабо разборчивых криков… толи пьяный, толи дурко…

«Маша-а-а! Я вернулся!!!.. Я выжил!!!..» — на этот раз разборчиво долетело до женщин, до вечных тружениц, кои вытянули деревню, колхоз, своих деток, страну...
               
                8.

     Солдат  совершенно расслабленный, голодный, лениво облачится в форму, присядет на пенёк, перед водой, перед ряской. Босоногим, умилённо созерцая дали, растянет меха, пропробует певчие горло, возьмёт нужную ноту, голосисто затянет, на войне разученную песню:

                Помнишь, осенней порой,
                Мы повстречались с тобой.
                Ты мне сказала: Прости.
                Лишний стоял на пути.
                Сердце разбила моё,
                Счастья с тобой не дано.

                Голубые глаза,
                Вы пленили меня,
                Средь ночной тишины
                Ярким блеском маня.
               
               
       Одна колхозница оторвалась от земли, взяла прыткий разгон на другой край деревни. Ещё без контакта, без достоверу, вымахивая сорванным с головы платком, крича: «Люди-и-и!.. Наш Лёшечка с войны вернулся-я!.. Люди-и!.. Лёшка-а!.. Лексей!.. Живой!.. Наша гармошечка вернулась!!!..»

«Ну, и слава тебе, родненький... теперь заживём!» — подумает одна, ещё молодая, с первого года войны-вдова - голосистая певичка. Вспомнит довоенное время, расцветая ликом, уже улыбчиво: «Теперь возродит соколик, наши любимые вечёрки!»

Другая, выйдет из калитки, тоже услышит ветром подлетающую новость. Выливая помои в сторону, обращаясь к своему сивому свёкру, слабому на ухо, и уже глаз — восседающему в застиранных кальсонах на лавочке, крикнет: «Я грю… счастливая Машка! Дождалась сваво мужика!».

«С кем теперь танцевать будем?..» —  вздохнёт третья колхозница, тоже вдова, запрягая остылую лошадку, живя хатой наискосок. Упрётся ногой-сапогом в оглоблю, женскими грубыми руками, как мужскими, в силу затянет чересседельник, высморкается, обращаясь к соседке напротив, слышно крикнет:
  — Ли-и-д!.. Слышь!.. Я гворю… как председатель сейчас будет доволен солдатским рукам и выжившей гармошке!
  — Ой, Люд, и не говори! Такая радость всей деревне…

                9.

     Возбуждённой кучкой замер на берегу колхозный люд, умилённо слушая другой берег, выжившего солдата, его тальянку, его крепкий голос, знакомую песню:
               
                Цвіте терен, цвіте терен, листя опадає.
                Хто в любові не знається, той горя не знає,
                Хто в любові не знається, той горя не знає.

                А я молода дівчина, та й горя зазнала.
                Вечероньки не доїла, нічки не доспала,
                Вечероньки не доїла, нічки не доспала.
               
                10.

        Курили редкие мужики, слезились многие бабы, а детки уже крикливо бежали к плотине, на другую сторону, на встречу со спасительной музыкой, с гвардии рядовым, Лёхой, Лёшкой, Лексеем, — единственно уцелевшим гармонистом, самым уважаемым и необходимым человеком на крестьянской земле.

                12 сентября 2023г.