Пулемет Максим или Традиционный сбор

Мы - русскоязычные работники одной строительной компании, два-три раза в году собираемся в каком-нибудь ресторанчике повидаться и потрепаться. Мы все из разных подразделений, и со многими я могу встретиться только на этих посиделках, а они, естественно, со мной. Ушедшие на пенсию продолжают приходить. Даже если пенсионер уехал жить в другое место, то все равно приходит, если в это время он в Нью Йорке. Постепенно на пенсию вышли почти все, что немудрено, потому что мы родились в 1940-60 годах. Я – в 1950-м, мой друг Миша в 1941-м. Так что этот традиционный сбор стал больше сбором пенсионеров. Молодые русскоязычные работники в нашу компанию не приходят. Наверное потому, что они выбирают себе более престижные профессии.

Большинство моих коллег – строительные инспекторы, из дизайна я один. Здесь, на стройках, инспекторов много. От заказчика, от подрядчика, от субподрядчиков. Как то, участвуя в летучке на стройплощадке, где я представлял construction support, а по нашему авторский надзор, я насчитал среди ее участников штук шесть всяких инспекторов.

Накануне встречи мне позвонил Семен.
 
- Что ты будешь пить?

- Вино.

Ему поручили позаботиться о выпивке. Он в ней знает толк. Не потому ли у него красная морда, и каждый раз, когда я его вижу со стаканом в руке, мне за него страшновато. Однажды я  пригласил его к себе домой, когда мы были уже хороши, догоняться виски из моей коллекции. С тех пор моя жена называет моих друзей и меня алкашами. Хотя это я был тогда уже никакой, и почти мычал, а он держался гордо, стойко, и хоть бы ему что. Вот что значит иметь красное лицо.

- Вот, черт, и ты тоже вино! Тогда и мне придется.

Из пришедших двенадцати человек, только трое продолжают работать – я, Леша, и Семен. И то Леша собирается уходить на пенсию к Новому году.

Альберт и Зиновий приехали из Флориды, где они после выхода на пенсию живут большую часть года. Остальную часть года они живет здесь. Саша приехал к нам сейчас из Одессы. Он вернулся в родной город к детям и внукам, купил там квартиру, и живет себе на американскую пенсию. Чего бы так не жить. В Нью Йорке по каким-то делам.
 
Увидев Сашу, появления которого никто не ожидал, Семен оживился. Они поняли друг друга с полувзгляда, и Семен враз слинял за виски.

Бориса привезли в инвалидной колясе. У него Паркинсон. Я сидел далеко, и не слышал, как и что он говорил с остальными. Лет пять назад мы несколько раз сидели рядом, на подобных встречах, и каждый раз я поражался его метким и остроумным репликам. Грустно. Боюсь, что недалек тот день, когда и мне туда же.

Из всей компании я один этнический русский, все остальные – евреи. Раньше среди нас были еще Артур из Карабаха и Исмаил из Самарканда, но они уехали куда-то очень далеко. Почти все присутствующие сейчас - родом из Украины.

Все они получали инженерное образование в Свердловске, в Саратове, в Москве, потому что, по их словам, еврею на Украине в вуз поступить было почти нереально. Они об этом сейчас опять заговорили. Здесь новое для меня то, что Жора сказал,  что он учился в Таллине.

- А на каком же языке ты учился? - спрашиваю я.

- Была там у них одна русская группа, - отвечает он.

Он пишет стихи, и помещает их на Стихи.ру. Там больше переводов с украинского и на украинский.

Он даже рискнул переводить «Евгения Онегина» - «Мій дядько нехтував спокуси, / Коли знедужав, в ліжко зліг / Він поважать себе примусив / Та краще вигадать не зміг».

- А что ты так мало стихов там разместил? Мне они нравятся,- говорю я ему.

Обычно, на этот сайт стихи вываливают тоннами, а у него за двенадцать лет совсем немного. Я ему не говорю, что тоже наследил на этих дорожках. Почему-то мне неловко, а вдруг мои приятели скажут: фу, и как такое можно писать?

- Вдохновение редко меня посещает, - отшучивается он.

- Ты любишь украинский?

- Да, - просто отвечает он

Наш разговор слышат, нас переспрашивают. До Стихов.ру никому нет дела, да и что это такое, никому не интересно. Разговор вспыхивает об украинском языке. Оказывается, им владеют все, кроме двоих из Молдавии. Они, кстати, молдавского не знают.

Кто-то учился в украинской школе, кто-то жил и игрался среди украинских детей, а мой друг Миша хорошо учил украинский язык в русской школе Киева. Он знает наизусть все стихи, что задавали. Потом, работая в длительных изыскательских командировках, он навострился балакать на мове с селянами.

Он вспоминает молодость начала 60-х:

- Нанял я тогда работника из местных копать шурфы. Грунт - сухая глина. Лопата ее не берет. Я его спрашиваю: что, тяжело копать? А он отвечает: Ни. Хіба ж це глина? Ось за польщину, так це була глина!

И Миша объясняет нам:
 
- То есть, он говорит: Разве это глина? Вот при поляках - так то была глина. Это он так пошутил.

Я понимаю, что это сарказм, но не могу понять его смысла. Кажется, там множество смыслов.

Здесь кто-то спохватывается, и задает вопрос на злобу дня одесситу Саше:

- А вас там не прижимают с русским языком?

Он смотрит на нас как на дураков.

- Кто на каком хочет, тот на таком и говорит. Другое дело, что теперь многие сами сознательно перестают говорить на русском. Вот подходит ко мне один мой знакомый, друг детства, и говорит: мол, извини меня, пожалуйста, ничего, если я с тобой буду говорить на украинском? Ты ведь его понимаешь, или как? Прикинь, это один одесский еврей - другому одесскому еврею говорит. Кто бы мог такое себе представить когда-то?

На столе плов, кутабы, бараньи ребрышки, шашлык – все на общих блюдах, из которых каждый берет себе что хочет. Последние годы мы ходим в среднеазиатские рестораны. Когда мы туда пошли в первый раз, для разноообразия, никто кроме меня не знал, что такое манты, самса. Я всем объяснял и рекомендовал. Потом понравилось.

Спиртное мы приносим с собой. Здесь его нет, но свое пить разрешают, и ничего за это не берут. Вино, что купил Семен, было разное, но отличное. Я там все распробовал, благо что большинство пьет мало.

Разговоры шли в основном о том, где лучше жить на пенсии, про саму пенсию, про врачей, про то, как грамотно распорядиться, чтобы наследство перешло к детям без помех и налогов.

Спрашиваю у Альберта, живущего во Флориде:

- Почему наши русские на пенсии все тянутся во Флориду? Что там хорошего?

Я ожидаю услышать ответ о налогах на наследство, которых там, говорят, нет. Потому что я полагаю, что другого хорошего там нет ничего – жарко, скучно, в море акулы, крокодилы таскают кошек со двора. У тех, кто живет в своем доме, конечно.

- Там дольше живут, - просто отвечает он.

- Как так, - отвечаю я, - а госпитали? В Нью Йорке – ведь лучшие госпитали.

И это правда. Моего друга Мишу сидящего за столом сейчас, и пьющего с нами вино, три года назад откачали после инфаркта только потому, что он живет рядом с хорошим госпиталем. В Пенсильвании, где большой дом на участке можно купить задешево, говорят, что амбуланс - это бледное подобие скорой помощи, которой в Америке нет, едет на вызов полчаса. Там до госпиталя Миша бы точно не дожил.

- Нормальные там госпитали, - отвечает Альберт.

Двенадцать человек разбились на группы из сидящих рядом. Каждая разговаривает о своем. От той, где Саша, долетает: ... на пятнадцатом этаже... лифт не работает... воздушная тревога... шахеды...

Леша спрашивает меня через стол:

- А зачем Назарбаев столицу перенес в эту, как ее...

Он так поддерживает разговор. На самом деле те, кто жил в Европейской части СССР ничего про центральную Азию не знают, и знать не стремятся. Я ищу ответ. Раньше  у меня его бы не было, а теперь он появился.

- Это было сделано мудро, для того, чтобы у них не оттяпали Северный Казахстан.

- А что, такое могло случиться?

- Да, могло, и получилось бы легко. Оснований для этого не меньше, чем для Крыма с Донбассом.

- Да ну, серьезно?

- Я думаю, что это намечалось сделать после победы над Украиной. Казахстану в этом повезло. Кабы начали с него, все бы сейчас шло по другому.

В подобных разговорах вечеринка заканчивается. Рассчитываемся. Каждый вносит свою долю. Одессит Саша шутливо говорит:

- А что, скидки для пострадавшей от войны стороне не положены?

- Мы вам 40 миллиардов выделили, так какую тебе еще надо скидку? – мгновенно откликается Семен, - Это ты всем нам должен.

Рассчиташись, мы допиваем то, что осталось. Семен с Сашей давно прикончили бутылку виски, и я наливаю им вино, которое они не уважают, но все-таки пьют. У Саши между тем спрашивают:

- А как бизнес у твоих детей?

- Да никак, какой там бизнес.

- Ты же говорил, когда уезжал, что у них все в порядке, и они хорошо стоят.

- Они сейчас содержат 250 человек, кормят их, снабжают всем. Что там им самим остается?

- Что значит содержат? А где государство? Мы даем Украине такие деньги... На что они уходят? – возмущается Семен. В тоне его голоса - тема обличения. Коррупция!

Саша не принимает эту тему.
 
- Сейчас всего будет мало. Я вступил в оборону. Мы следим за небом, сбиваем Шахеды. У нас светлые ребята, умелые. Они сделали прожектора, - он показывает руками небольшой размер прожектора, – ведь что нужно? Придать «Максиму» прожектор, который бы светил далеко, и... – он показал руками движение, как если бы сопровождал прицелом цель в небе.

- Постой, какой еще там «Максим»? У вас что, не нашлось чего-то посовременней? - снова возмущается Семен.

- Что смогли, то и достали, - невозмутимо отвечает Саша.

- Кстати, «Максим» - не такой уж плохой пулемет, - встревает Моисей, - я с ним имел дело, когда служил ...

Здесь мужики вразнобой вступили в разговор:

- О, «Максим»... – и у каждого своя история про этот пулемет,- А вот у нас в части, я помню...

Но Саша продолжает, перебивая их:

-Там в кожух надо заливать воду, так ребята придумали как устроить циркуляцию, чтобы вода не закипала... - для него это открытие.

Я здесь молчу о том, что немцы и американцы, использовавшие пулеметы с водяным охлаждением еще в Первой мировой войне это делали штатно. Шланг, насос, канистра. Я видел такой фильм про пулемет на ТВ.

- Но вот, что я не принимаю, - говорит вдруг Жора, - почему Одессу защищают старым «Максимом», а в Израиль никакой Шахед не пролетит? Они что, не могут поделиться с Украиной своим ПВО?

- А за что Израилю им помогать? Кто тридцать два года в ООН голосовал за все антиизраильские резолюции? Не Украина? Вы что, забыли? А я вам напомню каждую резолюцию... – возмущение Семена здесь достигло пика, и он начинает загибать пальцы, и перечислять главные. После этого все загалдели так, что я перестал понимать, кто о чем говорит.

Только и было слышно:

- Зеленской оскорбил их, сказав, что... нет, он сказал правду... нельзя так говорить... только так и нужно говорить... если бы они правильно бы себя вели... а как это правильно?...

Я с удовлетворением отмечаю правоту своих прежних наблюдений. Отношение к Израилю – это тест на еврейство. Причем любое отношение – одобряющее, порицающее. Главное – это нервнодушное, от сердца, из глубины души. Я бы этот тест не прошел по понятной причине, хотя внешне на еврея похож больше, чем, скажем, Саша из Одессы.

Вот все говорят о государственном антисемитизме в позднем СССР, о деле врачей, об изгнании евреев из сферы управления так, как будто бы это само собой вдруг всплыло из глубин, и носило иррациональную природу. Мол антисемитизм присущ всем народам изначально. Но у меня есть рациональное объяснение.

Там, откуда все мы родом, страх и раболепие перед начальством были вседа частью бытия каждого. Никто этого даже не замечал, потому что так было заведено испокон веков. Я осознал это только тогда, когда уехал оттуда, да и то не сразу.

Сталину этот порядок достался в наследство, и он довел его до идеала. Для этого и надо было-то из каждых ста человек, трех-четырех показательно казнить, пару десятков послать на каторгу, несколько десятков лишить пищи, заставив голодать, причем сделать все это руками оставшихся, при обязательном одобрении и поддержке всех остальных. Тот, кто уклоняется от участия в этом - считается предателем, и тоже идет в расход. Это - дрессировка народа высокого класса, правда очень затратная. В конечном счете,  у них все получилось, все заработало. Главное начальство только вскидывает бровь, и начальство пониже здесь же начинает бегать, выстраивая всех. Толпы добровольцов сразу же готовы маршировать с песнями в ад, а остальные ликуют, краем глаза следя за тем, чтобы никто не уклонялся. Тех уже ждут автозаки за углом.

Так вот, когда Голда Меир в 1948 году приехала послом Израиля в Москву, то, как она пишет в своих мемуарах, приветствовать ее на улицы вышли десятки тысяч евреев. Среди них было много людей в военной форме, с орденами на груди. Многие, и среди них жена Молотова, подходили и говорили с ней на идиш. От евреев-военных, по начальству, посыпались рапорты с просьбой об отправке их в Палестину на войну за независимость Израиля. И все.

Ну как к этому мог отнестись Сталин, да и власть вообще? Конечно, Сталин был в гневе. Все должно происходить по приказу начальства, и никак иначе, а это что? Удар ножом в спину. И где? На самом Садовом кольце. А вдруг следующий раз они выйдут с оружием?

У этих энтузиазм шел из самого сердца. Никто их не организовывал, не призывал. Они вышли сами. Но это же непорядок! Недосмотр. Оказывается, на них нельзя положиться. Этого им нельзя прощать. Казалось было, что они - первые ученики в классе, а на проверку - все оказались предателями.

Ну, а цена гнева Сталина известна многим народам, из-за этого чуть было не исчезнувшим совсем.

Вот тогда все оно и началось, и космополитизм, и дело врачей, и многое другое, а потом, после смерти Сталина, оно продолжилось, только в форме лайт, и продолжается до сих пор. Власть-то не изменилась. Все по прежнему. Нет больше евреев - так остались те, у кого еще есть сердце, разум.

Поэтому, хорошо живется там, где начальству можно дать по рукам, где над ним можно смеяться. В Америке, например. С этими мыслями, простясь с приятелями, и слегка поддатый, я шел домой.