Пулемет Максим или Традиционный сбор

Мы - русскоязычные работники одной строительной компании, два-три раза в году собираемся в каком-нибудь ресторанчике повидаться и потрепаться. Мы все из разных подразделений, и со многими я мог встретиться только на этих посиделках, а они, естественно, со мной. Ушедшие на пенсию продолжают приходить. Даже если пенсионер уехал жить в другое место, то все равно приходит, если в это время он в Нью Йорке. Постепенно на пенсию вышли почти все, что немудрено, потому что мы родились в 1940-60 годах. Я – в 1950-м, мой друг Миша в 1941-м. Так что этот традиционный сбор стал больше сбором пенсионеров. Молодые русскоязычные работники в нашу компанию не приходят. Наверное потому, что они выбирают себе более престижные профессии.

Большинство моих коллег – строительные инспекторы, из дизайна я один. Здесь, на стройках, инспекторов много. От заказчика, от подрядчика, от субподрядчиков. Как то, участвуя в летучке на стройплощадке, где я представлял construction support, а по нашему авторский надзор, я насчитал среди ее участников штук шесть всяких инспекторов.

Накануне встречи мне позвонил Семен.
 
- Что ты будешь пить?

- Вино.

Ему поручили позаботиться о выпивке. Он в ней знает толк. Не потому ли у него красная морда, и каждый раз, когда я его вижу, мне за него страшновато. Однажды я  пригласил его к себе домой, когда мы были уже хороши, догоняться виски из моей коллекции. С тех пор моя жена называет моих друзей и меня алкашами. Хотя это я был тогда уже никакой, и почти мычал, а он держался гордо, стойко, и хоть бы ему что.

- Вот, черт, и ты тоже вино! Тогда и мне придется.

Из пришедших двенадцати человек, только трое продолжают работать – я, Леша, и Семен. И то Леша собирается уходить на пенсию к Новому году.

Альберт и Зиновий приехали из Флориды, где живут большую часть года, а Саша – из Одессы. Он вернулся в родной город к детям и внукам, купил там квартиру, и живет себе на пенсию. Чего бы так не жить. Сейчас он в Нью Йорке по каким-то делам.
 
Увидев Сашу, появления которого никто не ожидал, Семен оживился. Они поняли друг друга с полувзгляда, и Семен враз слинял за виски.

Бориса привезли в инвалидной колясе, у него Паркинсон. Я сидел далеко, и не слышал, как и что он говорил с остальными. Лет пять назад мы несколько раз сидели рядом, на подобных встречах, и каждый раз я поражался его метким и остроумным репликам. Грустно. Боюсь, что недалек день, когда и мне туда же.

Из всей компании я один этнический русский, все остальные – евреи. Раньше среди нас были еще Артур из Карабаха и Исмаил из Самарканда, но они уехали куда-то очень далеко. Почти все присутствующие сейчас - родом из Украины.

Все они получали инженерное образование в Свердловске, в Саратове, в Москве, потому что, по их словам, еврею на Украине в вуз поступить было почти нереально. Они об этом сейчас опять заговорили. Здесь новое для меня то, что Жора сказал,  что он учился в Таллине.

- А на каком же языке ты учился? - спрашиваю я.

- Была там у них одна русская группа, - отвечает он.

Он пишет стихи, и помещает их на Стихи.ру. Там больше переводов с украинского и на украинский.

Он даже рискнул переводить «Евгения Онегина» - «Мій дядько нехтував спокуси, / Коли знедужав, в ліжко зліг / Він поважать себе примусив / Та краще вигадать не зміг».

- А что ты так мало стихов там разместил? Мне они нравятся,- говорю я ему.

Обычно, на этот сайт стихи вываливают тоннами, а у него за двенадцать лет совсем немного. Я ему не говорю, что тоже наследил на этих дорожках. Почему-то мне неловко, а вдруг мои приятели скажут: фу, и как такое можно писать?

- Вдохновение редко меня посещает, - отшучивается он.

- Ты любишь украинский?

- Да, - просто отвечает он

Наш разговор слышат, нас переспрашивают. До Стихов.ру никому нет дела, да и что это такое, им не интересно. Разговор вспыхивает об украинском языке. Оказывается, им владеют все, кроме двоих из Молдавии. Они и молдавского не знают.

Кто-то учился в украинской школе, кто-то жил и игрался среди украинских детей, а мой друг Миша хорошо учил украинский язык в русской школе Киева. Он знает наизусть все стихи, что задавали. Потом, работая в длительных изыскательских командировках, он навострился балакать на мове с селянами.

Он вспоминает молодость начала 60-х:

- Нанял я тогда работника из местных копать шурфы. Грунт - сухая глина. Лопата ее не берет. Я его спрашиваю: что, тяжело копать? А он отвечает: ни. Хіба це глина? Ось за польщину, так це була глина, - и Миша объясняет нам:
 
- То есть: вот при поляках, так то была глина. Это он так пошутил.

Я понимаю, что это сарказм, но не могу понять его смысл. Кажется, смысл там не один.

Здесь кто-то спохватывается, и задает вопрос на злобу дня одесситу Саше:

- А вас там не прижимают с русским языком?

Он смотрит на нас как на дураков.

- Кто на каком хочет, тот на таком и говорит. Другое дело, что теперь многие сами сознательно перестают говорить на русском. Вот подходит ко мне один мой знакомый, друг детства, и говорит: мол, извини меня, пожалуйста, ничего, если я с тобой буду говорить на украинском? Ты ведь его понимаешь, или как? Прикинь, это один одесский еврей - другому одесскому еврею говорит. Кто бы мог такое себе представить когда-то?

На столе плов, кутабы, бараньи ребрышки, шашлык – все на общих блюдах, из которых каждый берет себе что хочет. Последние годы мы ходим в среднеазиатские рестораны. Когда мы туда пошли в первый раз, для разноообразия, никто кроме меня не знал, что такое манты, самса. Я всем объяснял и рекомендовал. Потом понравилось.

Спиртное мы приносим с собой. Здесь его нет, но свое пить разрешают, и ничего за это не берут. Вино, что купил Семен, было разное, но отличное. Я там все распробовал, благо что большинство пьет мало.

Разговоры шли в основном о том, где лучше жить на пенсии, про саму пенсию, про врачей, про то, как грамотно распорядиться, чтобы наследство перешло к детям без помех и налогов.

Спрашиваю у Альберта, живущего во Флориде:

- Почему наши русские на пенсии все тянутся во Флориду? Что там хорошего?

Я ожидаю услышать ответ о налогах на наследство, которых там, говорят, нет. Потому что я полагаю, что другого хорошего там нет ничего – жарко, скучно, в море акулы, крокодилы таскают кошек со двора. У тех, кто живет в своем доме, конечно.

- Там дольше живут, - просто отвечает он.

- Как так, - отвечаю я, - а госпитали? В Нью Йорке – ведь лучшие госпитали.

И это правда. Моего друга Мишу сидящего за столом сейчас, и пьющего с нами вино, три года назад откачали после инфаркта только потому, что он живет рядом с хорошим госпиталем. В Пенсильвании, где большой дом на участке можно купить задешево, говорят, что амбуланс - это бледное подобие скорой помощи, которой в Америке нет, едет на вызов полчаса. Там Миша до госпиталя точно бы не дожил.

- Нормальные там госпитали, - отвечает Альберт.

Двенадцать человек разбились на группы из сидящих рядом. Каждая разговаривает о своем. От той, где Саша, долетает: ... на пятнадцатом этаже... лифт не работает... воздушная тревога... шахеды...

Леша спрашивает меня через стол:

- А зачем Назарбаев столицу перенес в эту, как ее...

Он так поддерживает разговор. На самом деле те, кто жил в Европейской части СССР ничего про центральную Азию не знают, и знать не стремятся. Я ищу ответ. Раньше  у меня его бы не было, а теперь он появился.

- Это было сделано мудро, для того, чтобы у них не оттяпали Северный Казахстан.

- А что, такое могло случиться?

- Да, могло, и получилось бы легко. Оснований для этого не меньше, чем для Крыма с Донбассом.

- Да ну, серьезно?

- Я думаю, что это было намечено сделать после победы над Украиной. Казахстану в этом повезло. Кабы начали с него, все бы сейчас шло по другому.

В подобных разговорах вечеринка заканчивается. Рассчитываемся. Каждый вносит свою долю. Одессит Саша шутливо говорит:

- А что, скидки для пострадавшей от войны стороне не положены?

- Мы вам 40 миллиардов выделили, так какую тебе еще надо скидку? – мгновенно откликается Семен, - Это ты всем нам должен.

Рассчиташись, мы допиваем то, что осталось. Семен с Сашей давно прикончили бутылку виски, и я наливаю им вино, которое они не уважают, но все-таки пьют. У Саши между тем спрашивают:

- А как бизнес у твоих детей?

- Да никак, какой там бизнес.

- Ты же говорил, когда уезжал, что у них все в порядке, и они хорошо стоят.

- Они сейчас содержат 250 человек, кормят их, снабжают всем. Что там им самим остается?

- Что значит содержат? А где государство? Мы даем Украине такие деньги... На что они уходят? – возмущается Семен. В тоне его голоса - тема обличения.

Саша не принимает эту тему.
 
- Сейчас всего будет мало. Я вступил в оборону. Мы следим за небом, сбиваем Шахеды. У нас светлые ребята, умелые. Они сделали прожектора, - он показывает руками небольшой размер прожектора, – ведь что нужно? Придать «Максиму» прожектор, который бы светил далеко, и... – он показал руками движение, как если бы сопровождал прицелом цель в небе.

- Постой, какой еще там «Максим»? У вас что, не нашлось чего-то посовременней? - снова возмущается Семен.

- Что смогли, то и достали, - невозмутимо отвечает Саша.

- Кстати, «Максим» - не такой уж плохой пулемет, - встревает Моисей, - я с ним имел дело в ...

Здесь мужики вразнобой вступили в разговор:

- О, «Максим»... – и у каждого своя история про этот пулемет,- А вот у нас в части, я помню...

Но Саша продолжает, перебивая их:

-Там в кожух надо заливать воду, так ребята придумали как устроить циркуляцию, чтобы вода не закипала... - для него это открытие.

Я здесь молчу о том, что немцы и американцы, использовавшие «Максимы» в Первой мировой войне это делали штатно. Шланг, насос, канистра. Я видел такой фильм про пулемет  системы Максим на ТВ.

- Но вот, что я не принимаю, - говорит вдруг Жора, - почему Одессу защищают старым «Максимом», а в Израиль никакой Шахед не пролетит? Они что, не могут поделиться с Украиной своим ПВО?

- А за что Израилю им помогать? Кто тридцать два года в ООН голосовал за все антиизраильские резолюции? Не Украина? Вы что, забыли? А я вам напомню каждую резолюцию... – возмущение Семена здесь достигло пика, и он начинает загибать пальцы, и перечислять главные. После этого все загалдели так, что я перестал понимать, кто о чем говорит.

Только и было слышно:

- Зеленской оскорбил их, сказав, что... нет, он сказал правду... нельзя так говорить... только так и нужно говорить... если бы они правильно бы себя вели... а как это правильно?...

Я с удовлетворением отмечаю правоту своих прежних наблюдений. Отношение к Израилю – это тест на еврейство. Причем любое отношение – одобряющее, порицающее. Главное – это нервнодушное, от сердца, из глубины души. Я бы этот тест не прошел по понятной причине, хотя внешне на еврея похож больше, чем, скажем, Саша из Одессы.

Вот все говорят о государственном антисемитизме в позднем СССР, о деле врачей, об изгнании евреев из сферы управления так, как будто бы это само собой вдруг всплыло из глубин, и носило иррациональную природу. Мол антисемитизм присущ всем народам изначально. Но у меня есть рациональное объяснение.

Там, откуда все мы родом, страх и раболепие перед начальством были частью бытия каждого. Никто этого даже не замечал, потому что так было заведено испокон веков. Я осознал это только тогда, когда уехал оттуда, да и то не сразу.

Сталину этот порядок достался, и он довел его до идеала. Для этого и надо было-то из каждых ста человек, трех-четырех показательно казнить, пару десятков послать на каторгу, несколько десятков лишить пищи, заставив голодать, причем сделать все это руками оставшихся, при обязательном одобрении и поддержке всех остальных. Тот, кто уклоняется от участия в этом - считается предателем, и тоже идет в расход. Это - дрессировка народа высокого класса, правда очень затратная. В конечном счете,  у них все получилось, все заработало. Главное начальство только вскидывает бровь, и начальство пониже начинает бегать, выстраивая всех. Толпы добровольцов сразу же готовы маршировать с песнями в ад, а остальные ликуют, краем глаза следя за тем, чтобы никто не уклонялся. Тех уже ждут автозаки за углом.

Так вот, когда Голда Меир в 1948 году приехала послом Израиля в Москву, то, как она пишет в своих мемуарах, приветствовать ее на улицы вышли десятки тысяч евреев. Среди них было много людей в военной форме, с орденами на груди. Многие, и среди них жена Молотова, подходили и говорили с ней на идиш. От евреев-военных, по начальству, посыпались рапорты с просьбой об отправке их в Палестину на войну за независимость Израиля. И все.

Ну как к этому мог отнестись Сталин, да и власть вообще? Конечно, Сталин был в гневе. Все должно происходить по приказу начальства, и никак иначе, а это что? Удар ножом в спину. И где? На самом Садовом кольце. А вдруг они следующий раз выйдут с оружием?

У них энтузиазм шел из самого сердца. Никто их не организовывал, они вышли сами. Непорядок. Недосмотр. Оказывается, на этих нельзя положиться. Этого им нельзя простить. Казалось было, что они - первые ученики в классе, а они на проверку, оказались предателями. Ну, а цена гнева Сталина известна многим народам, из-за этого чуть не исчезнувшим совсем.

Вот тогда все оно и началось, и космополитизм, и дело врачей, и многое другое, а потом, после смерти Сталина, оно продолжилось, только в форме лайт, и продолжается до сих пор. Власть-то не изменилась. Все по прежнему. Нет больше евреев - так остались те, у кого еще есть сердце.

Поэтому, хорошо жить там, где начальству можно дать по рукам, где над ним можно смеяться. С этими мыслями, простясь с приятелями, и слегка поддатый, я шел домой.