Хроники Крылатого Маркграфа. Баронесса

25 сентября 1931 года

Берлин, Веймарская республика

В самом конце неожиданно длинного (и столь же неожиданно готически-мрачного) коридора граф фон Шёнинг остановился, сдвинул вправо скользящую дверь в правой стене (ещё более неожиданно японская конструкция) и жестом пригласил гостя пройти в комнату.

Колокольцев прошёл. За спиной еле слышно закрылась японская дверь. Собкор осмотрелся. Комната (оформленная в таких же светло-коричневых тонах, что и гостиная) была почти точной копией гостиничного номера, в котором он останавливался во время поездки в Мюнхен – пока не арендовал дом.

Миниатюрная прихожая, платяной шкаф, тумбочка. Слева туалет и ванная (с душем, разумеется). Просторная (даже очень просторная) комната, дальняя стена – сплошное окно с шикарным видом на озеро Большое Ванзее.

Огромная кровать (обещанный сексодром). Справа письменный стол (неожиданно – в спальне такое встретишь редко). У стола удобное кресло с высокой спинкой. На столе – письменные принадлежности: авторучка, писчая бумага, карандаши, блокнот. Корзина для бумаг. Настольные часы.

У окна – два удобных кресла, разделённые изящным высоким журнальным столиком. Как минимум прошлого века и скорее французским или итальянским, чем немецким (ибо лёгким и воздушным, а не тяжеловесным).

Правое кресло было свободно и явно предназначалось для него. А вот в левом…

В левом удобно, элегантно и явно по-хозяйски расположился обещанный графом фон Шёнингом интересный человек. Точнее, расположилась – ибо человек оказался женщиной.

Про которую Колокольцев мог сказать только то, что ей на вид было около тридцати (сколько на самом деле, неясно – европейские женщины прекрасно умеют скрывать свой истинный возраст), у неё были длинные – до лопаток – вьющиеся каштановые волосы и зелёные глаза.

И всё. Хотя он великолепно владел русским и почти столь же великолепно – шестью европейскими языками, больше про эту женщину он сказать не мог ничего. Совсем. Вообще.

Ибо ни один человеческий язык был не в состоянии описать столь совершенную красоту – особенно красоту женщины, самого совершенного творения Природы (или Господа Бога – это уже кому как нравится). А красота незнакомки была именно совершенной.

Не оглушительной, не великолепной, не сногсшибательной, не ослепительной, не убийственной, не ангельской, не демонической. А совершенной. Просто совершенной. И от этого не-человеческой. Точнее, за-человеческой. Ибо человек не в состоянии произвести на свет столь совершенную красоту.

Женщина была одета просто, но с несомненным вкусом: абсолютно чёрная юбка длиной несколько ниже колен; чёрные чулки и открытые туфли на низком каблуке; белоснежная блузка, застёгнутая на все пуговицы – до воротника включительно; и ярко-красный двубортный пиджак, несколько напоминавший офицерский китель Кригсмарине. Пиджак был расстёгнут (ибо в комнате было по-сентябрьски тепло).

Чёрный-белый-красный. Цвета Второй Империи – кайзеровской Германии. Женщина неожиданно расхохоталась. Смех её был… странным. Звонкий, приветливый, мелодичный… только мелодия эта была неотмирной. Неземной.

Отсмеявшись, незнакомка с улыбкой объяснила:

«Нет, я не испытываю ни малейшей любви – и не имею никакого отношения – ко Второму Рейху. И к нацистской партии тоже. Просто это сочетание цветов является максимально эмоционально сильным и эффектным. Адольфу Гитлеру тоже это известно – он ведь весьма неплохой и талантливый художник, помимо всего прочего. Поэтому и выбрал для знамени своей партии эти цвета. И свастику – самый эмоционально и духовно мощный символ во Вселенной…»

Взглянув на совершенно оторопевшее лицо Колокольцева, добавила:

«Я действительно умею читать мысли. Сначала Вас это будет раздражать, возможно, сильно раздражать, но Вы быстро привыкнете»

Затем махнула совершенно рукой в сторону свободного кресла:

«Садитесь, пожалуйста. Михаил Евдокимович. Я Баронесса. Баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт. Хотя я предпочитаю, чтобы меня называли Лилит. Это не прозвище и не псевдоним – это моё настоящее имя. Которое мне дали задолго до того, как я стала Баронессой…»

Колокольцев уже довольно неплохо разбирался во всяческой мистике и прочей эзотерике – ошалев от интеллектуальной свободы Веймарской Германии (после духовного концлагеря Советского Союза), он первые несколько месяцев всё свободное время запоем читал книги в берлинских библиотеках. Да и потом лишь несколько снизил темп (поэтому спал теперь пять часов в сутки, а не четыре, как в первое время).

Про философии, истории, религии, мистике, магии, политике… короче по всем темам, которые в СССР были заполнены исключительно мраксистско-ленинско-сталинской галиматьёй.

Поэтому он знал, что в еврейской каббалистической традиции (те ещё мрачные сказки – дядюшка Андерсен отдыхает) и в арабских мифах Лилит – первая жена Адама. Брошенная мужем (видимо, были на то основания), она превратилась в злобную демонессу.

Которая мстит не своему мужу (как большинство брошенных мужчинами дамочек), а всему человеческому миру, издеваясь над спящими мужчинами (это понятно) и убивая маленьких детей обоего пола (а вот это непонятно совсем).

Издевательство проявляется обычно в том, что Лилит является во сне неженатым молодым мужчинам, соблазняет их и медленно (или не очень) сводит их с ума. Именно это его напрягло… точнее даже, напугало.

Ибо Михаил Колокольцев был неженатым молодым мужчиной. Точнее, вдовцом – его жена Надежда Андреевна Климова умерла осенью 1927 года, за год до того, как он эмигрировал в Германию. В два месяца сгорела от ураганного рака.

Поэтому он, скажем так, несколько напрягся. Ему вдруг показалось, что всё это – мираж. Наваждение. Что в шампанское граф подмешал ему какую-то гадость, от которой у него идут крутые галлюцинации. Очень крутые.

С этим нужно было что-то делать. Обдумывать дальнейшие действия было намного удобнее сидя, чем стоя, поэтому он принял приглашение Лилит и опустился в неожиданно удобное – словно прямо по его меркам сделанное по спецзаказу – кресло у столика.

Баронесса ещё более неожиданно (точнее, совсем неожиданно) протянула ему совершенную руку – тыльной стороной ладони вверх. И предложила:

«Потрогайте мою руку. Или погладьте – как Вам будет удобнее. Почувствуйте её. Я не демон, не дух, не призрак, не привидение – я существо из плоти и крови»

Он машинально взял её руку за кончики пальцев. И не почувствовал ничего особенного (тем более, сверхъестественного). Его не ударило током, не бросило ни в жар, ни в холод, у него не помутился разум, не потемнело в глазах…

Рука Лилит на ощупь была совершенно обычной рукой совершенно обычной зрелой женщины. Мягкая, тёплая, с нежной, бархатистой, очень женственной кожей. Вполне себе посюсторонняя и человеческая.

Ему полегчало.

«Меня впечатлили Ваши познания в каббалистической теории» – улыбнулась Баронесса. «Тем не менее, Вы ошибаетесь в своих подозрениях. Я не первая жена Адама, которой на самом деле, к тому же, никогда не существовало – это всё выдумки экзальтированных раввинов и фарисеев…»

Накачавшихся незнамо чем и накурившихся неведомо чего.

«… не жена начальника демонов Самаэля – столь же мифического персонажа; не воплощение Тёмной Женственности, не Чёрная Богиня, не Тёмная Мать Кали, Умы, Гекаты, Хель, и прочих разнообразных богинь, подавляющее число которых – лишь плод не в меру развитого воображения сказочников от религии…»

«Хотелось бы верить» – подумал Колокольцев. Которого не по-детски напрягло существование меньшинства.

«… и даже не покровительница шумерского народа, слёзы которой даруют жизнь, а поцелуи приносят смерть…»

И, не дав ему отреагировать на очередную информацию, взяла его правую руку (которую он неосмотрительно положил на столик – привычка), поднесла её к совершенному лицу и прикоснулась к её тыльной стороне совершенными губами.

И с ним действительно ничего не случилось. Он действительно не умер, его не ударило током, не бросило ни в жар, ни в холод, у него не помутился разум, не потемнело в глазах. Её поцелуй был обычным лёгким прикосновением обычных губ обычной женщины. Тёплых, мягких, влажных, заботливых и ласковых.

Она отпустила его руку и продолжила:

«Всё гораздо, несравнимо проще. Лилит – популярное армянское женское имя. В отличие от сложившегося в мировой истории и культуре стереотипа, в Армении считается, что это имя даёт женщине такие весьма позитивные свойства и черты характера, как женственность, хозяйственность и плодовитость…»

Странно, но на армянку она была непохожа от слова совсем. Собственно, она вообще была непохожа ни на кого – в смысле национальности. Она словно была вне национальностей, стран… вообще всего земного пространства. Вполне возможно, и времени тоже.

«С плодовитостью» – улыбнулась Лилит, «у меня как-то не сложилось. Детей у меня нет. Пока, по крайней мере…»

И вряд ли когда-нибудь будут. Такие женщины не рожают – они созданы несколько для другого. Точнее, совсем для другого.

«… а вот с хозяйственностью очень даже неплохо. Готовлю так, что пальчики оближешь. Да и с женственностью вроде бы тоже очень неплохо…»

С последним он был согласен целиком и полностью.

В ней была ещё одна странность (хотя вполне хватило бы и умения читать мысли). Как и граф фон Шёнинг, она говорила с ним по-русски. Но если граф говорил пусть и с очень лёгким, но всё же заметным акцентом (хотя природу акцента он определить так и не смог), то она говорила абсолютно чисто, вообще без акцента.

Тем не менее, её русский был каким-то абстрактным. Опытный и знающий филолог и лингвист, Колокольцев легко мог определить по выговору, откуда родом был его собеседник (или где он или она жили настолько долго, что приобрели соответствующий выговор).

С Лилит это было невозможно. Её выговор был… никаким. Ни московским, ни ленинградским, ни северным, ни южным, ни западным, ни восточным, ни зарубежным, ни украинским, ни белорусским, ни кавказским, ни молдавским. Словно она жила хоть и в России, но в какой-то другой России. А то и вообще в другой реальности. В параллельной реальности.

Баронесса неожиданно резко переменила тему. Сделав очередное сногсшибательное заявление… впрочем, после невидимой виллы и её способности читать мысли он, пожалуй, поверил бы во всё, что угодно.

«Я умею не только читать мыслей. Я умею и предсказывать будущее. Формально наиболее вероятное будущее, ибо в силу фундаментального принципа Свободы Воли человека точно предсказать будущее не может даже сам Господь Бог…»

Колокольцев кивнул. Ибо и сам придерживался того же мнения. Она продолжала:

«Для твоих изначальных работодателей – красного упыря Сталина и его вурдалаков – ты всего лишь инструмент. Расходный материал. Как, собственно, и любой гражданин и даже резидент Советского Союза…»

Он снова кивнул: «Я в курсе. Именно поэтому я работаю на Гиммлера – и против этой… весёлой компании…»

Лилит кивнула – и бесстрастно продолжила: «Как только они сочтут, что в тебе больше не нуждаются, или – что намного более вероятно – что ты стал представлять для них нешуточную опасность…»

«Намного более вероятно» – согласился Колокольцев. Баронесса продолжала:

«…тебя вызовут в Москву, прямо на вокзале наденут наручники, грубо запихнут в Эмку – а то и вообще в фургон с надписью Хлеб – и привезут на Лубянку. Там сразу же – не поздоровавшись – молодецким ударом выбьют пару-тройку зубов…»

Сделала небольшую паузу – и уверенно продолжила:

«… а то и вообще челюсть сломают. А потом будут истязать, требуя подписать признание в самых безумных преступлениях. Работе на германскую разведку (впрочем, это естественно вполне), японскую, британскую, итальянскую, французскую… сколько у них фантазии хватит. А фантазия у них богатая…»

Колокольцев работал с интеллигентами ОГПУ – сотрудниками внешней разведки. Но поскольку эта лавка была болтлива весьма, то он, конечно, знал о методах работы её костоломов – сотрудников советской политической полиции. Так что Лилит, как говорится, ему Америку не открыла…

Баронесса бесстрастно продолжала: «… как, впрочем, и на пытки подследственных. Пытают голодом, жаждой (накормив очень солёной рыбой), жарой (если летом), холодом (если зимой), избивают резиновыми палками, которые не оставляют следов. Мужчин очень любят бить по половым органам…»

Колокольцев невозмутимо пожал плечами. Ибо в Спецкурсе 7 его ещё и не тому учили. В смысле причинять боль… хотя и переносить тоже.

Лилит уверенно продолжала:

«… загоняют иглы под ногти – иногда предварительно раскалённые, зажимают (а то и вообще ломают) пальцы в тисках – на ногах и на левой руке, ибо правой нужно будет признания подписать. Светом – в камере постоянно горит очень яркий свет, а на допросе вообще очень мощной лампой светят в лицо…»

Она информировала его об этом спокойно и бесстрастно. То есть, вообще без каких-либо эмоций.

«… допрашивают конвейером, заставляя сутками стоять на ногах, а то и вовсе на цыпочках у стены. Помещают на несколько часов в тесный шкаф (в котором можно только стоять) или в ящик (в котором можно только сидеть). Арестуют – предлог всегда найдётся – какую-нибудь несчастную девочку, виновную только в том, что она тебе чем-то дорога – и будут на твоих глазах избивать и насиловать…»

Ещё одна многозначительная пауза.

«… ставят на колени на многие часы – и хорошо ещё если не на стиральную доску, а то и на битое стекло. Могут и в камеру с уголовниками посадить – которые будут тебя насиловать по очереди. А очередь может быть очень длинная…»

Ему и о таком приходилось слышать – поэтому ничего нового он не услышал. Баронесса продолжала:

«… в общем, хотя ты и отличаешься богатырским физическим здоровьем, да и с психическим у тебя всё в порядке, ты очень быстро подпишешь всё, что продиктуют – признание должно быть обязательно полностью написано от руки, таков порядок… и оговоришь кого скажут. Хоть отца, хоть мать, хоть друзей, хоть дорогую тебе женщину…»

«С последним не получится» – усмехнулся он. «Друзей у меня нет, а родители и жена находятся вне пределов досягаемости любых земных инстанций…»

Лилит кивнула: «Соболезную».

А у Колокольцева вдруг возникло крайне неприятное подозрение. Ибо если он этим… не-людям зачем-то очень сильно нужен (а в этом у него уже не было ни малейшего сомнения), то очень логичным было бы ликвидировать всех его самых близких. И чтобы не отвлекали – и чтобы некого было взять в заложники.

Как они (по той же причине) только что ликвидировали Гели Раубаль – в последнем у него не было ни малейшего сомнения. Тем более, что смерть и его мамы, и его отца и – особенно – его жены была… в общем, далеко не факт, что естественной. Больше похожей на грамотную ликвидацию.

Баронесса (в очередной раз прочитавшая его мысли) покачала головой:

«Не надо приписывать нам то, что мы не совершали. Да, это мы ликвидировали Гели – но к смерти твоих близких мы не имеем никакого отношения. Закладывать такую бомбу под наши партнёрские отношения верх глупости. Себе много дороже выйдет – ибо в конечном итоге неизбежно так рванёт, что сто раз пожалеем…»

И добавила: «Это было непосредственное вмешательство Господа Бога. Что лично я категорически не одобряю… но Он, увы, крайне редко меня слушает…»

И продолжила лекцию:

«После чего состоится пародия на суд – где за пять минут псевдо-судьи приговорят тебя к высшей мере социальной защиты – расстрелу (приговор, обжалованию не подлежащий), отведут или отнесут – ибо не все приговорённые могут самостоятельно передвигаться после обработки костоломами ОГПУ – в подвал, поставят на колени и выстрелят в затылок из револьвера системы наган»

Глубоко вздохнула – и подвела невесёлый итог: «Потом твоё тело сожгут в крематории, а пепел захоронят в могиле невостребованных прахов…»

Он спокойно кивнул: «Я в этом не сомневался ещё в двадцатом. Ибо своими глазами видел, на что способны эти упыри. И что они из себя представляют…»

И добавил: «Поэтому возвращаться категорически не собираюсь…»

А Баронесса неожиданно лукаво улыбнулась – и сбросила бомбу. Гигантскую – тонн так на пять тротила: «На самом деле, ничего этого с тобой никогда не случится. Ибо если тебе придётся на время вернуться – а это не исключено – то я всегда смогу тебя защитить… от кого угодно»

«Каким образом?» – в высшей степени изумлённо осведомился он.

Вместо ответа баронесса вдруг… исчезла. Её не было… минут пять, наверное. А потом она, как ни в чём ни бывало, появилась в том же кресле. И в той же позе.

После чего с обворожительно-совершенной улыбкой объяснила: «Я могу становиться невидимой и неслышимой для кого угодно и насколько угодно. Поэтому нет места, куда я не могла бы проникнуть. А там…»

Она неожиданно потребовала: «Нож мне дай…»

Он изумлённо уставился на неё. Она рассмеялась: «Не притворяйся. Я отлично знаю, что в каждом из рукавов у тебя по метательному ножу…»

Он вздохнул, достал из левого рукава идеально сбалансированный метательный нож с четырёхдюймовой длины (и дюймовой ширины) лезвием из знаменитой золингенской стали и протянул ей. Она взяла нож и, совершенно не напрягаясь, лёгким движением совершеннейших пальчиков… переломила лезвие пополам.

Затем объяснила: «Так я могу переломить… да хоть рельс, не говоря уже о лезвии любого меча. Пальцем могу проткнуть дюймовую броню. С другой стороны…»

Она снова лукаво улыбнулась – и внимательно посмотрела на него. После чего уверенно констатировала: «Ты же при оружии? При огнестрельном оружии?»

Колокольцев вынужденно кивнул. Ибо (разумеется, получив разрешение полиции) постоянно носил в наплечной кобуре Вальтер РР калибра 7,65 мм.

«Доставай» – приказала она. Он подчинился. А она… расстегнула блузку, обнажив тело между белоснежным лифчиком и шеей. Объяснив: «Блузку жалко…»

И снова приказала: «Стреляй. Прямо в меня…» Он, к собственному удивлению, передёрнул затвор – и выпустил в неё три пули подряд. Которые не причинили ей ни малейшего вреда… но и не отскочили. Просто упали на её совершенные бёдра.

На её теле не осталось ни следа от попадания пуль. Она застегнула блузку и очень эротично улыбнулась: «Догола потом перед тобой разденусь… когда захочешь»

И объяснила только что произошедшее: «Я метагом. В отличие от графа и Марты, которые были рождены людьми и от людей и только потом стали не-совсем-людьми, я сразу была создана совсем-не-человеком…»

Он неожиданно даже для самого себя спокойно кивнул: «Это я уже понял. Я только не понял, зачем всё это. Зачем тебя создали такой…»

Она спокойно ответила: «Это оказалось весьма полезным, когда пришло время реализовать вот такой проект…»

Открыла ящик тумбочки, достала оттуда внушительной толщины папку. На обложке которой он с изумлением прочитал: Великая Христианская Революция.

Он открыл папку – и погрузился в чтение.