Дурак забайкальский

Не вина, а оплошность
Разбивает стекло.
                Иосиф Бродский

  Андрон договорился встретиться с женой в любимом ресторанчике.
  Евдокия встала – будто в молодости ёкнуло в груди от радости. Её солнечный удар! Нутром ощущая эмоциональный характер половины многое извиняла по жизни. Что только не говорили доброхоты –пиявки крови не боящиеся!
  Нервно теребила кружевной платочек; взгляд замолен, тушь размазана, лицо – измучено. Глаза: у беременной зайчихи такие же. 
– Ну, чо?
– Полный отпад, родимая. – У Фемиды ничего против. Виновных в годовой мерехлюндии – покараю, увидишь…

Аркадия  Юркова звал в депутаты нелюбимый отчим.
– Зачем? – тушевался пасынок. В этом я ни бэ, ни мэ: каждая птичка летает на своей высоте…
– Заимеешь солидные деньги, – родственник. – Стремись на   комитет и бюджет через тебя потечёт Волгой. Распределишь тысчонки своим и вот, аюшки! Старость обеспечена, шабаш…
– А где взять "лимон" на выборы?
Аркадий – ласковый телок в загоне, да и только.
– Дам с возвратом. Отчим, известный строитель в городе, продолжил: на листовки, бензин, рекламу, взяточки, – хватит; а команде отдать «забудешь». Да цыц ты, приём-то от рождества Христова! Отношения на  тити-мити рельсах, – почти все кандидаты так делают.
Юрков специалистам штаба, даже помогающим школьным товарищам бабло не отдал. По мелким долгам рассчитался и полгода, отключив телефоны, скрывался. Боксёр-охранник рядом – так, всякий случай, мало ли что. По городу разговоры:  мальчишка-депутат с охраной!
Из-за этого испортил отношения с влиятельными людьми областного центра.
Комитет не удался – проехали, чистый голяк. А депутат-одиночка, беспартийный, связей не очень, для кого? И бывший футболист ушёл в запой с цыганами и медведем, – сидя под охраной у водки…
Однажды под редкое настроение Андрон всё-таки дозвонился, представившись известным хроникёром. Нехитрый приём, а сработал.
– Здравствуйте, это чик!
– Кто – о – о – о! – с заминкой хлябко ответил депутат.
  – Честь имею кланяться. – Так здоровалась уцелевшая после революции интеллигенция. Вряд ли что-то представитель народа желает шепнуть?
– А-а-а… Долгая пауза, треск и шорох в аппарате. – Как разбросаю дела позвоню. Кислый донельзя голос.
– Добре, буду ждать – точу перо, господин хороший. Смотрите, не заиграйтесь.  И ещё: желаю глубоких оргазмов!
 И бросил трубку не прощаясь.
 Звонка не дождался: что ж, век живи и столько же учись…

... В кои веки сели с женой ужинать. В дверь: костяшек пальцев барабан. Хозяин не интересуясь кто – открыл.
– Вы Жиганов?
– Да.
– Следователь прокуратуры Ханцевич. В воздухе мелькнуло удостоверение красного цвета. – Есть вопросы. Разрешите?
– Вы уже зашли. – Проходите-ка в кабинет. Много сопровождающих: боитесь кого?
  Надел лёгкую рубашку, плюхнулся в любимое кожаное кресло. Медленно раскурил трубку, посмотрел вопросительно на нервничающего явно следователя.
– Где пакет с бюллетенями?
– В сейфе думаю.
–  Там его нет.
– Адресуйте вопрос иным лицам. – За документы не отвечаю – их вручали членам комиссии, под роспись. А пакеты охраняла милиция-полиция.
– Уже беседовали с кем надо, – многозначительно так работник правоохранительной структуры. – Однако всё-таки: где?
– Э, не знаю, –  с омерзительной краткостью. – Здесь документов нет и быть не может. За них я не расписывался.
Интересный  разговор в таком ключе продолжался минут двадцать. Ни к чему хорошему трендиловки едва ли могли привести.
У франта Ханцевича лицо постное, как у задумавшейся гири. Оглядел набитые справочниками, энциклопедиями, редкими книгами по философии полки. Хмыкнул, без энтузиазма кивнул участковому: нужны понятые…
Уже в тринадцать лет Ханцевич вымахал, будто корабельная сосна. И в школе, и учась юридическом занимался баскетболом, очень-очень даже неплохо и рост хорошо выручал. Малыши элитного дома увидев кричали: «Боб, достань воробышка!»  Не таил обиды, лишь грустно улыбался, запирая машину, и, в неуютную «однушку».
Возраст – светил тридцатник, баскетбол незаметно отошёл на задний план. К ночным девушкам относился равнодушно – ни одна не цепляла внимания. Началась дурная привычка к алкоголю; цену ещё не знал, а водка-то многих людей сбодала…
Из перестроечной системы уголовного розыска – вытурили с треском. Ох, и любил же Борис пятитысячные ассигнации! Несколько лет жил, как Бог в Одессе, по сути, мало работая на государство. По-умному брал взятки у подозреваемых в криминале,  химичил с отчётностью негласного аппарата: расписки-то от них брал, а вот деньги: ни – ни. Что ж, всякая птичка свой    зобок набивает…
Хорошо известно, дьявол – в косвенных чёрточках. Вдруг просят развёрнутые объяснения; звонок из кадров – явиться к начальнику. Невнятный отчёт работникам департамента внутренней безопасности, коллегии по личному составу УВД. Внятно доложить оперативные результаты – как-то не случилось. Не случилось объяснить и  подозрительные доходы, жалобы руководству. Не разубедил! Стеклянное доверие начальства  абсолютно улетучилось. Мать-их-перемать!
  Опосля нашумевшее в кругах розыска увольнение… У эмведэшников за чистоту рядов шла компания – показушный бредень для общественности. Борьба с оборотнями шумно-всероссийская, заказанная сверху, – видно без лупы. «Легко ещё отделался. Шишкова-то Юрку с Центрального, посадили», – думал «бывалый» розыскник. Однако купить японского «мерина» успел, добротный гараж в центре, факт…
Если потеряешь лицо, говорят на Востоке, исправить трудно. В растрёпе чувств начал активные поиски «хлебного» места…
Вопрос кадровый в прокуратуре тоже аховый; в районном звене дел –  под завязку, неразбериха в материалах. С леопардовой гибкостью Борис «пересел на другой стул», – устроился вначале надзорным клерком. Затем следователем: браконьера назначили лесничим… Время опохабилось...
 Как-то поздней осенью вызывает «сам».
– Чего от алиментов – спрашивает – уклоняешься?
– Так брак-то гражданский.
– Чтоб больше жену ни видел: уяснил? точно? или?
Тощий, маленького росточка прокурор изучал буравчиками глаз диаметром с копейку, щелочки методично впивались свёрлышком. Бр-р-р…
Следак гадал:  где накосячил?
  – Давно у нас?
– Второй год уже, пронюнил Борис загипнотизировано глядя на руководителя филином, не мигая.
– У молодого Фирсова забери избиркомовский материал. (Начальник узрел: у следователя гнущийся позвоночник).
– Слушаюсь – показал дивный рост, – когда?
– Завтра. И доведи любым способом до кондиции, – мытарил главный. Уяснил? Точно? Или? Лексикон служителя погребальной конторы...
– Да, конечно…
 Как таковые материалы отсутствовали, лишь кипа пояснений членов избиркома. Сложно уяснить конкретику: телефонные звонки, опечатанный шкаф, двое в бегах; недостача бюллетеней для голосования, лишние подписи в черновой ведомости. Так, объяснения в бытовом соусе. Однако раз приказали…
Задумался. После достал «склерозник» с телефонами. Ряд коротких звонков и покатил в любимое отделение. Редко одеваемый импортный галстук придавал дурную значительность, как портфель чиновнику среднего эшелона власти. 
Дуб силён корнями! Опера встретили старого кореша радушно. «Жаль, что ушёл от нас, старичок. – Так вы ж знаете мою ситуацию! Вилы в горло»…
  Выпили неспешно дармового коньячку, закурив, рассказали обоюдно о жизни быстротечной. Обсосав до косточек заданную тему, лишь начинающий выразил расцвеченное сомнение… А как же закон, опера? Совесть, наконец? Однако слушать  ни стали. Молодой, что с него взять!.. Задним числом оформили кипу розыскных донесений и гуртом к  судье.
Ловчев, хороший знакомый, компанейский, раньше тоже ишачил в органах. Уехали с выпивкой в район курорта «Молоковка». (Меньше догляда, больше собственного лада). Захватив для антуража и веселья парочку общительно–штормовых дев. И без отказных, как машинка «Зингер».
Через полчаса лес утонул в криках: охранительная структура интегрировалась в токовище. Смачно уничтожив  привезённое, направили ещё за ящиком «Агинской». «Тихо, анекдот из булькающей жизни. Было именно так, зуб даю! Оказался у шефа по делам, то, сё. Осторожный стук в дверь, заходит невзрачный мужичок. Весьма потрепанная личность, небрит, кержачёк такой; физиономия – налимно-жёлтая слизь.
– Сколько, грит, даёте за убийство?
– А кого замочил-то?
– Дык ещё никого. Тёщу вот хочу убить.
– А-а-а, если мою захватишь – дадим год. И то условно – прокурор».
После рассказанной Ханцевичем байки хохотали – компания заряжена даровым весельем. Отсмеявшись дала таки Фемида разрешение на незаконное мероприятие, ведомство ещё раз «приоткрыло личико»…  Мать их в бабку!
Папка со штемпельной документацией еженедельно множилась.    Конкретика отсутствовала. Упорно-туповатый долбёж якобы свидетелей: результат копейка. Выводы экспертиз не стали доказательствами, подкрепить явную «липу» – нечем. Несколько (за водку) допрошенных бродяг – не в счёт. Материал завис августовским облаком над лесом.
Журналист брезгливо помалкивал, наблюдая уродливо-мышиную возню. Немая правда мычала…
Заканчивался отчётный квартал. Несмотря на обстоятельства, через год «сам» завизировал препроводиловку для дальнейшего рассмотрения – в бумаги не глянул... И тут же по «сотовому»: всё, ушло дело.
Будто эхо из преисподней: ба, наконец-то, сколько ждать…
  Районный дозор по законам извлёк из сейфа початую бутылку «армянского».
– Ух, ещё одна гора с плеч!
– Достали? – выпивая залпом рюмку Ханцевич.
– А то, еженедельно звонили. – Загляни-ка в бухгалтерию, есть премиальные. Кстати, жена обозвала тебя Иродом, – фамильярничал глава.

С Капитолиной Абагуевой юрист познакомился на молодёжной спартакиаде: увидел около бассейна, и всё. Мозги и сердце в панике!.. Прилип раз и навсегда (и ни один такой). Великолепная фигурка, стать, гены, длинная – редкость – коса до пояса. А чего стоили глаза: большие спелые вишни, глубоки, будто тина. На губах сальце бесцветной помады; лучезарная улыбка, мелькал вышитый на щеках румянец. Открыта людям,  здоровая и счастливая – что ни положи в рот, то мёд. Многие звали по-свойски – Капа. Гордость института, призёрша многочисленных соревнований с отличием заканчивала учёбу. Окружающим часто виделась чокнутой – кроме спорта, ничего. И некоторым из остриженной «под Котовского» молодёжи с завораживающим слоганом: бери от жизни   всё!  Спорт – фу, удручающая проза. Есть же телевизор, как пуп земли… Поколению воинствующего эгоизма Интернета – кубик (очень жаль, что крупноват.) Нельзя покатать в ладонях...
 Нравом была строга, за характером часто доброту тая. Из таёжной глухомани с южного Чикоя родом. Семья древней ещё веры, многодетна, не боящая любой работы. Всё сочно, с перехватом, говорят шутками. Тем  спасаясь от многих жизненных тягот и неурядиц, будто отбиваясь, как бы задабривая лихо, не упускающее кулак власти показать. Такие ячейки, будто оазис в Сахаре...
  И быстра как у многих история, разваливаясь на части сухой горбушкой: до и после знакомства с девушкой.
 Для уставшего чувствами розыскника Капа – добротная отдушина от постылой службы. Регулярные звонки, цветы, броски в кино, после учёбы двойка радостно встречалась в общежитии. Тикал на прикроватной тумбочке будильник – монстр с натугой спешил за ходким временем. Высокий старомодный графин; на полках художественные книги, фотографии; часть монографий по спорту и учебники. Оживляж  вносила конфетно-букетная стадия; затем постепенно, ликёрная… Крепкого спортсменка ни употребляла.
Стерильная чистота комнаты быстро надоела: ощущение пуха в воздухе. Институтские подруги (при ближайшем рассмотрении) казались, надуто–глупыми. Томная лень годков обуяла рано, из глубинки; девушки там смешливы, и на язык чутки; хи-хи, да ха-ха; щебет, мечты о замужестве. Борис чурался трындежа этих язв – что с них взять?
Эх-х, первая девчоночья любовь! Чувство становилось длительным, со вкусом мёда. Ловя ветер в глаза ходила пьяная радостью с ухающим сердцем. Циничные забулдыги восторженно глазели: походка жеребёнка, что надо! – ай, фарт девчонке, улыбка судьбы.
 Её легкокрыло информировали и запазушно окружающие. Жить-то оказывается легко-просто, как, допустим, траве расти, а ковылю выпрыгивать над ней и покачиваться.
– Знай, сверчок личный шесток, – говорили   многие.
  – Когда шагнёшь, чуешь: лёд прозрачно-хрупкий! – с глянцевитым холодком.
Кротко молчала: для Абагуевой было естественно, как цедить глоточками воду, если протягивают в чистом стакане. Таёжная  девчонка-то …
Борис вначале казался молчуном «себе на уме». Это обстоятельство не мешало  постепенному сближению. Ведь интересно и похоже на реальное узнавание другого, как снятие шелухи и явление белого тела луковицы.
 А опер – санаторий у моря, чересчур уж прикипели глаза: стал любим и выкупан в ласке. И как у  молодёжи принято – интимные отношения – радость двадцать первого столетия обзывалась браком. А что гражданский брак? Хорошее дело так не назовут...
К женитьбе явно глух. Зачем? – его и так хорошо катает… Хотя девушка нравилась. Очень. Пьянила, как стакан водки, выпитый натощак. Трепетал мотыльком у горящей лампы, про Валерию забыл сразу же…  Иногда думал: зачем портить редкое? Однако скоро такие мысли улетучивались.
  Зато у родни сложилось отрицательное мнение о невесте.
– Ни наших кровей! – заявлял громогласно и широко дядя–стоматолог. Известен романтическим шрамом на мозге: лень и фантазия превосходила возможности Бога.
  – Жениться рано, да и нищая она. Имя и то собачье, Капа, – школила мать. – Лера Бессараб что, хуже? А?
– Если лягушку обсыпать сахаром, кушать же невозможно! К тому же она досковая! – хохотнул любимец, – извини за натурализм, мамуля…
На единственного смотрела примерно так, – уставший к вечеру курортный врач на избалованного болезнью отпускника…
Хозяин, дока в бытовых грешках, по-привычке отмалчивался; на лице     растерянность. Хмыкая закуривал, выходил на уютный балкон с рюмкой коньяка, не приглашая шурина…
Годовая тяга к невесте исчерпывалась детской свинкой, чувства оттеснены в бездонный шкафчик памяти. Стали видны берега Беломорканала; к тому же девушка выдала новость...
Диагноз короткий, понятный, будто рецепт ОРЗ. 
Счастье, однако, дотаивало.
Борис избегал встреч – по совету мамочки – выдумывая какие-то детсадовские причины. Изменил номер сотового; переехал жить на зимнюю дачу. Убеждал (пошловато) сделать аборт: не очень-то блещущая новизной мысль; облажалась, ну что ж. Короче: поматросил и сфинтил, шмяга.
Аккурат в этот же период у опера закончились кадровые неприятности, был донельзя взнервлен…
Теперь коротая одинокие-одинокие вечера жалел о разрыве: тоскливые   мысли посещали ежедневно – ведь родился Аверий. Узнаваемый институтскими, будто Варфоломеевский крест! – силы небесные, он папа! Что тут говорить: родная кровь, наследник, думалось (в мечтах) – опора в жизненных бурях и выбоинах…
 Вспоминал её щеки и губы и по позвоночнику медленно катился сладкий холод. Рецидивной форточницей жалила мысль: чур, а может замириться? Упасть вот так, по-старинному, на колени?
Ханцевич вспомнил Еремея: бородатый старовер-отец, щетина белее снега, а глаза остро-внимательные. Далеко за шестьдесят языческому молчуну, плечи десятиборца, склеротические жилы, чудаковат. Да ведь тайга слабаков и говорунов не любит!
  Братьев, умелых мужиков-молчальников, шибко-шибко подвяленных лесным духом; ухватистых – ничего из рук не выпадет. И температуру их эмоций при единственной беседе: спешишь лысая выхухоль хватануть пирожок пока горяч? Как гуторили  ранее, ощутил чугун во всём теле: да-а-а,   могут убить, белку в глаз стреляют…
Память сильно бьёт крылами. Однако ж на ум часто (и во снах) воспоминание, медленно покачиваясь, рыбацкой лодкой на дрейфе. До мелочей запомнил   свиданку в любимом кафе:
– Борух, ведь пожалеешь! Первая любовь одна… Каждому поют свои ангелы…
– Делаешь вилы в горло… Родители против… Карьера… 
С кладбищенским лицом лебезил полуглумливым разговором туда, сюда, на ощупь.
  – Густо и полно врёшь…
  Фразы на месте: прозорливой оказалась спортсменка, распахнутой миру света и добра. С каждым днём   убеждался Ханцевич –господи, какой – же я м…дак!..
Человек успевает познать себя, не так уж длинна жизни ниточка…
Августовская жара вряд ли думала спадать. Ежедневно плыла по городу лёгкой дымкой, застилавшая всё, что имелось на пути. Жарища плотно забивалась в нос, лёгкие, обжигала грудь. Вместо облегчения каждый глоток атмосферы приносил таблетку жара. Под обжигающим солнцем залимонились листья тополей и акаций. Земля–матушка потрескалась, высохла и даже под тополями казалась жухло-безжизненной, – дождя не было уже с месяц. Не выдерживал асфальт: ноги увязали в шоссейном болоте; колечки от баночек пива сияли, как ювелирные драгоценности на животах африканских танцовщиц…
Андрон Жиганов, прервав к вечеру цепь суетной тщеты, заглянул в «рыгаловку». Разливо-водочное заведение назвал как¬-бы «про себя». И где-то в усечённой компании обмолвился; с лёгкой руки поплыло название. Друзья по питейному цеху стали называть так, а не иначе, узаконив встречи: деловые, любовные, товарищеские…
Так же одеяло табачного дыма; смрад глотая, кивая знакомцам, примостился на финише веранды. Шпажным взглядом неспешно окинул помещение.
 Разухабистое заведение открыто в любые времена; гул, будто на  ухоженной пасеке. Людей – китайцев в Хабаровске меньше. Развязно устроились ясного звания тротуарные мадонны, грех ведь сладок, а человек падок! Холодно-расчётливые твари; калёные по-современному лица, в зрачках–сто долларовые бумажки (ломаюсь позже). До чёртиков поднадоевший отборно-матерный флёр, трёхбуквенные слова витали, как здрастье! Словоблудили, в основном, бабы: назвать милыми вряд ли язык повернётся. Лучше на передовую, чем с такими целоваться. Полублатная мешанина из динамиков, занудная реклама – кость сосредоточения на чём-то важном.
Поданное «Клинское» – холодно: свежее, факт.
Рядом: несколько выпускников ИТК, не способные присосаться к булькающей жизни людишки, – один рвал воблу лапая соседку. А ей горячая ладонь – как жеребцу подкова…
Иногда из роя голосов, смеха, обрывки фраз, дышащие поэтикой и тонким колоритом цыганской свадьбы. Андрон кое-что стал запоминать:
– Не выёгивайся, сука, нажила же ребятишек с Федей, блин…
– Он типа хорошенький, я закадрю, вот увидите…
– Что за сволочи, кинули на тысячу баксов…
- Энергоноситель этого мира – деньги!..
– Прощай любимая, больше не встретимся, решётки тёмные мне…
– Ну, кореша дунем – плюнем, загудим жестко…
  - Каждый из нас раз сто на день то подлец, то ангел…
– Всё российское изгнали с эфира остался полиэтилен, убожество, ну, отупение же нации…
– Водяра без пива, сам знаешь: деньги на улицу…
– Вставай, Архип – петух хрипит…
Тот дремал на руинах стола, как бывалый моряк на обломках шлюпки.
–Хватит позориться домой Архипушка уйдём, картошка стынет, селёдочка, лучок…
–  Ик… ык,  укатаю, как валенок…
– Итить твою мать за ногу под забором четыре раза скраду с переподвыподвёртом…
– Самогон, палёнка, люди и запиваются как раз от безысходности… Что не так?
– Ничто не возбуждает так, как тугая пачка американских денег…
– Прожила, как в ж…пе сгнила…
– Гуран пьёт не на те деньги, что есть, а на те, которые будут…
– Да знаешь ли ты, голова-два уха, не туда идёт страна, в безысходность,  но есть хороший выход…
– Мы правда сами воспитали этот быдлятник…
– Интеллигенция едва ли нужна власти, можно доказать это, уважаемый коллега…
– Для русских гибель литературы всё равно, что потеря Бога.  Она даёт какой-то свет, к жизни вкус возвращает…   
– Статистика бьёт  эмоции, как козырная шестёрка туза…
 – Понимает язык океана  только тот, кто стоит на его краю…
          –  Тетя Мотя, куды претя и зачем суды идётя, когда я сегодня  впервой увидел...
– Поговорка ходит: умнее был бы – лес не валил. А я перевалял – дай Бог…
– Да кому ты нужен, дурак конченый...
– Мы  альпинисты, часто срывающиеся с покорённых вершин…
– Это не музыка, а триппер: быстро цепляется и сложно отделаться…
– Димочке Билану, понтовитому, отдалась бы до зубовного скрежета…
– Суррогат культуры одержал полный успех, бля…
– Гуманитарный факультет источник всех российских бед…
– Почему отсутствуют в газетной каменоломне фельетоны, триптихи, журналистские расследования, а? Оттого молодёжь, что – цензура скрытая, редактора прикормленные, тьфу, мать честная…
– Если стихи не лечат, вряд ли это поэзия…
- Стихи, по Бродскому, метод борьбы с удушьем…
- Стоящий поэт заслуживает оглушительной неизвестности...
– Истина одна: если тебя держат в стойле, будь готов к приходу коновала…
           – Для женщины большее счастье просыпаться утром на мужиковой ладони, – разве есть?!
– Очковтирательство – из жаргона картёжников, но кто это ведает?
– Как бы мы плохо ни говорили о министрах, они думают о нас ещё хуже…
– Идёт во всём полнейшее размазывание трудового человека… демократия – одни бумажки, ну и идеология губительна…
–  Дух веет, где хочет…
–   Настоящее одиночество – это когда тебя некому забрать из морга…
–  Щас как дам… если меня взбесить – закусаю часть Юрского периода со Спилбергом во главе…
 – Ешще Польска не згинела…
-  Конкретно в рот, да горько в сглот…
– Я тоже проливал... за Родину кагор!
– Найти работу и уладить жизнь ты всегда успеешь, а кафе закрывается через три часа...         
 – Хоть воруй иди, ёп твою мать! Пошто так  лютует власть?
 - Баня, говорят, тело правит, а церковь – душу...
 – Пожрать возьми, Игнаха, и курить!
 – Каво?
 – Курева, глушня!
– Конституцию изучали? Шесть условий товарища Сталина знаете? Чтоб всё было чисто, гладко, шито-крыто, и концы в воду! Ясно?!..
– Как чучело соломой набит рекламой интернет, а в музеях уйма орфографических ошибок…

Улыбаясь, Андрон кое – что записал, достал трубку. Хорошо как! Дымок завивался искусной греческой буквой, как бы выписывал математическую формулу судьбы. Оборачивались клиенты (запах очарователен).
Отдельный столик занят клокочущими писателями. Журналист иронически хмыкал на половодье чувств коллег:
– А ну встань, графоманская морда, с тобой поэт разговаривает!
– Я счастлив уже тем, что знаю русский алфавит!
– Очевидно, что у Бога настоящие поэты на учёте, и нельзя сочинять хуже, чем ты можешь...
 – Писателю надлежит не думать о критике, так же как солдату о госпитале…
Задолбленные фразы без содержания, «перечень боль и обид» –   щемящая жалость в уставшем народце! Грустно весьма... 
 Вступал в права народный танец раздолбай; через захмелевшее сознания булькнуло имя. Перекрикивая шлягер безголосой Распутиной назвали его. С угла зала кто-то выбросил руку приветствуя по-немецки: (рот фронт!). 
  Андрон узнал Максима Фоминых знакомого по работе в комсомоле. Улыбчиво расшаркиваясь при встречах, кое в чём  сливали информацию тет а тет, не гнушаясь пропустить в баре коньячку. Однако на «ты» перейти всё-таки что-то сковывало… 
  В узком кругу звали «Цапля»; его оправдывал: тамбурмажорского роста, походка какая-то мультипликационная. Небритые щёки (модно) опустились, как брыла собаки. По-воробьинному нахохлен, взгляд отрешённости. Смотрел в землю, будто потерял что-то важное–нужное.    
 Андрон как–то выдал шутливые стишки с такой концовкой:

Он, как серая цапля, печален,
Рассказал о себе, подлеце,
Опрокинув рюмашку в начале
И две рюмки – в конце.

Через минуту жали руки; по-современному пытался обнять, однако Андрон, импульсивно – уклонился. «Вечер ещё далеко, – шевелил мозгами. Раньше здесь не видел: пиарится на тусовках, круглых столах, «голубом экране»…
Официантке с лицом рассерженной прачки сделали заказ. Разговор выдыхался не сразу, насколько шампанское в бокале – осела пена и конец.
  – Хочу представить друга туманно–яростной юности. Вы как?
– Для чего, Максим? Годков уже за «полтинник» лишние знакомства обременительны.
– Он хохочет читая ваши байки. – Едва ли каждому удаётся-то извлечь из обыденности пронзительный аккорд надежды. Откуда черпаете вдохновение и лихо? О, Монтана! (предисловье такое).
  Замолчал.
– Маленькая консультация необходима во как!
Поднёс ребро ладони к горлу, выразительно мигнув по-свойски.
– В городе кучно юридических советников, адвокатов – чересчур востребована профессия. А хохмачки нравятся; льстят, чего уж таится! Приятно в дамском обществе, на конфетно-букетной стадии знакомства иногда…
 –Вас ожидали. Скоро выборы в Думу.
– Вот с этого бы и начинали, дружище…

Так закрутилась авантюрная история.

Макс, уже весело-поддатый, дал знак приблатнённому крепышу. Не типчик, но и не босой: габаритен в плечах; кучеряв срыжа с редкими веснушками. Похож на успевающего спортсмена, только что вернувшегося из-за кордона. Но. Лицо томно-жеманное–настораживало. В руках набодяженого маломерка: бутылка армянского; тарелочка с лимоном, горкой сахара.
– Давайте по существу, парни. – У меня очень¬–очень  тяжёлый день. К тому же жара: из подмышек льёт, – начал  хозяин столика. Любо?
– Суть вопроса проста, як три гроша, – егозил задумчиво Максим. Отлив из карманной фляжки вискаря в бокал, знакомо: нормальные люди шампанского не пьют!
– Мой товарищ Аркадий Юрков, знакомьтесь, выставляется кандидатом в депутаты. Вряд ли постоит за деньгами: имеет бизнес и кошелёк–самотряс. Команду набрал, профи в узких областях, – есть спонсоры, люди во властных учреждениях. Так ведь, старина?
– Верно, административный ресурс имеется.
– С какого бока к шараде незаметная личность моя?
– Не скромничайте уж чересчур: вряд ли это модно, уважаемый друг. –Деловые качества чуем на расстоянии – эмоционально «Цапля». Вас, поздравляю, назначают руководителем избирательной комиссии, этаж шестой, знаете о ком речь... Не сказали ещё? О, Монтана! Андрон Эмильевич, дорогой! Рьяно отстаиваете (уважаю), что наш век, –  информация. Так что такой вот расклад. Ясен пень, с карефаном иду в дышловой упряжке: как молочко грудному ребёнку шефство нужно. Реальное, а не школярское хухры-мухры и отсебятина дедсада. Да какие они спецы по выборам, оторви и брось! 
– Вы в юриспруденции знакомствах чудных и полезных, – дока. Уважают–осведомлён, не выпячиваете желваки, это привлекает, – знакомец…
– Ой, батюшки, расписали почище Леонардо (в смысле универсализма!)
Наступило молчание: товарищи подростковых лет зыкали жадным взором, китообразные фужеры держа в руках.
Журналист осмысливал услышанное: о назначении не ведал, хотя слухи витали, юрист из администрации звонил, – Епифанцев. Внешне невозмутим – думы же бегали мышью в погребке. «Мещане лезут во дворянство», – вспомнил нашумевшую пьесу. Избирательная компания сродни грязному боевику; та же мыловарня, открывшаяся в реформаторское время на телевидении. Для работы в Думе честный кандидат вряд ли пройдёт: барьеры. Э, да кто желает идти в представительный орган? Разочарование демократией у большинства – полное. «Куда ведёте!» – хрипит страна, а «денежные мешки», новые русские, шизофреники, – пожалуйста.  К услугам – журналюги с ярким пером, листовки-зазывалы сочиняющие, как воскресные блины! Сомнительные политтехнологи, чересчур шумливое радио, окружение; «административный» ресурс, многозначащий для избрания. Хочется-то самой малости: неприкосновенности...
Или сохранение лица важнее? Надо крепко-крепко думать...
А может «тряхнуть яблоню», что-нибудь перепадёт? От мыслей  отбивался недодушенный стыд. Отбросив слова-ходули мысль легла проституткой: валюта лучше, чем отсутствие, а по курсу только сорока летает. Без ассигнаций  какое-то время перебиться можно; озноб стыда, если что не так, будет надолго, факт… 
Пауза затягивалась уже неприлично: лихо опрокинул стопку, крякнув, закурил вновь Фоминых.
– Хотелось бы услышать согласие, – разверзлись уста Аркадия. – Башли имеются, о деталях можно переговорить завтра.
Предприниматель был скушен, как некрасивый отличник у школьной доски. (Не дай Бог, оказаться вместе в купе поезда).
– Э, у вас мозаика, а сложится ли узор? Дайте время раскинуть мозгами, – заинтересованный опереточным ходом уронил журналист. Видите ли, наносить «боевую раскраску», обещая что-то – не спешу. Никогда. Созвонимся через недельку другую. Любо?
На этом и разошлись в противоположные стороны.

Жиганов, чур, фигура штучная.
 Близкие ведали остроумно-жизнерадостным, с заразительно-лучистым даром, налётом трогательной исконности. Преданных друзей имея единицы – на суровую нитку выстраивал отношения, критично относился к булькающей  жизни. К себе – по-аптекарски дозированной иронии, считая, вряд ли честь является обузой. С утра включал в оборот юмор; интуицией не обижен, часто друганы удивлялись: звериный нюх. «Сало в голове имел» – восхищался близкий товарищ...
Любил бродяжить по тайге, фотографию; хорошую компашку,     редкие песни. Еженедельно обходил книжные магазины: ценители поэзии считали близким «в доску». Эта аура и подкупала знающих характер; круче варёного яйца, многих озлобляло…
По «гамбурскому» счету – трезвый мужчина. Конечно, душкой не был: любитель женщин и выпивки, как нормальные мужики. Иногда однако ж, забывался, слабине давал волю – начинался кутеж!  Кому б со стороны глянуть – хватай ручку да пиши роман. Но вовремя пресечь, и чтоб без лишка шороху – удавалось, страстишку на руку намотать; она жилистая, не поелозишься,  как в кулаке…
Однако «какое, милые, тысячелетье на дворе?» Уйдя на пенсию (военную) ощутил: финансы – в худом состоянии. Кровью заслуженные льготы убрали; из «опрятной бедности» свалился в разряд «нищеты». Дети учились на платных отделениях университета,  радовали четверо любимых внучат. Цену знал: большие звёздочки на погонах – констатация. В тесноте  общежития ютилась семья…
Предпринимал смешные начала бизнеса в условиях дикого рынка… Под натиском жизненных обстоятельств, «рубил капусту», где мог. Как вол пахал,  не гнушаясь  опереточных заработков. В том числе в местных газетах, явно пожелтевших; безобразничая на их страницах: в негуманный век нёс гуманные идеи... Принадлежал к «шпионам сердца человеческого»; зная среду изнутри, вкалывал под журналистской фамилией. Однако что можно сохранить в тайне?  В захудалом центре, где борзописцы многие лета пили-ели, спали, растив общих детей? В денежное жутковато–подлое время, где всякий холмик мнит себя Казбеком? Кому нужно знали писарьков и «Гальянов» – не большой секрет для маленького  общества…
 «Вчерашние Иваны – дырявые карманы» тайм-аут не сдержали: телефонные звонки на мобильный настойчиво-ежедневны. Ну, желали   встречи, срочной; что–то эмоционально пытался в трубку объяснить Фоминых (о, Монтана!) Так выражаются и трамвайщики Неаполя…
 Через неделю увиделись: Андрон сдержал фактор времени. Друзья оказались информированными аж оторопь брала! Знали и детали, относящиеся к намечаемым выборам, проблемы финансов, обсуждавшиеся на узком совещании. 
От выпивки уклонился: живот  набивать – лукавого тешить; столик ломился от шикарных блюд и различного пойла. Юрков неподдельно удивился.  Говорил с обескураживающей хренотенью – не Цицерон; детский лепет с манной кашей пополам. Такое вряд ли услышишь за двадцать минут до открытия пивного ларька.
Хмурый Фоминых молча курил, подперев по-бабьи щёку; похож на известного актёра Балуева.
– Фу, это пена, говорите что должен сделать? – взял быка за рога   отставник.
– А ничего. – Всё уже сделано. Из областной комиссии передадут кипу  бюллетеней о якобы голосовавших досрочно. Лишь поставить на акте закорючку, секретарь визирует не глядя. С нею детали обговорены, – томно улыбаясь кандидат.
– Работа трудна, молоко за неё не дают, знаете ли...
– Ну, башли после выборов, а сейчас лишь аванс.
– А если подвох? Обычно артиллерия бьёт по своим.
– Бросьте, Макс гарантирует, действительно...
«Цапля» кивнул начинающей седеть головой: о, да, Монтана! Дуэт смотрел заинтересованным взглядом: на подлетающую стаю уток у охотников точь в точь такой же. Помогите, хочется быть избранником, мелькать на телевизионных экранах, в газетах интервью; учить ребятишек, как дальше жить, к чему стремиться. Пасти в общем разболтанный донельзя народец...
– Э, венчаете с подлостью, ребята. – Безусловно, избирательная система гнилая – изменения кардинально нужны. Тоска по венам струится, видя доступность комиссий, – обидно за избирателей. Свежий человек удивится: как так? Едва ли спрос нищих управляет богатым воображением! Знаю, фальшак почти везде; за общую подлость руководителям дают конверты. 
Однако! Оно автоматически контролируется, Берии с Ежовым косточки сгнили, а наушные люди информируют. Контора военная работает чётко. Чувствую, будут шероховатости, едва ли хороша команда, потянут к становому или ещё чего хуже, факт…
–  Всё схвачено, за место заплачено, – цинично улыбнулся кандидат. – Сейчас башли правят миром,  Андрон Эмильевич. А знания-то тю-тю… Рад знакомству, о вас хорошие отзывы, действительно!
«Импотент учит производителя! И мнит себя эстетом, работая кастетом. Пора лезть в томик Фрейда» – думал неприязненно журналист.

 …Однако прокурорские радовались напрасно…
Как же чувствовало косвенно виноватое лицо в "ЧП» городского масштаба?
В глазах авантюристов, уговорившим на крамолу, – воеводой. Угощали водочкой, настоящим (редкость) армянским коньячком, давая с умным лицом глупые рекомендации. Всё образуется как надо, чего волнуетесь! Легковая машина с водилой – пожалуйста; дело спустим на тормозах, увидите, единоверцы есть везде…
 Оказались жучилами адамово племя! Вопросов к ним «до и больше»; скрывались, похожие на лягушек в речной тине.
  Реже отвечали на звонки, а встречи, договоренные, – игнорировали. Как же, теперь в Думе, политический Гулливер! Наказы электората добросовестно выполняя! Власть своих отыскала… «А что ты хотел, старик? – мыслил Жиганов. Амбициозные опасны, как всякие повзрослевшие романтики, замес у них сибирский»…
Об ассигнациях, естественно, забыв, как и клятвенно обещанной помощи. С юридическим крючкотворством оставили наедине, как паралитика на соревновании; брошенного именитой частью товарищей. На душе: ежедневно кюхельбекерно…
Свидетель (пока) хмыкая в густую рано засеребрившуюся бороду,  усвоя, ещё древние изрекали, где люди, там тарарам! И как–бы отстранённо наблюдая за копошением вокруг. С быстротой летящие по ухоженным квартирам сплетни: видели Андрона задержанным в   изоляторе; говорили: уже вовсю Ивановскую даёт показания…
Впервые стыдно душе в прокурорском кабинете. Ознакомительная беседа (или допрос?) прошла масляно-чинно с анекдотами и кофе, по – интеллигентному. Хотя заковыристый вопрос был после   морального чуть-чуть давления.
– Где чёрная папка?
– В кабинете, её  же осматривали...  к слову, паспорт верните...
  Чуточку запнувшись поглядел на второго следователя. Чин, будто мышь под веником, устроился сбоку  в кресле. И как бы не принимая участия в разговоре задал вопрос он: тихоня мастак, не сводивший с Андрона глаз.
Затем речь о возврате документа. Ханцевич покопался в кипе шелестящих бумаг, найдя интересующую, важно так: документ изъят. Вернуть, что ли? Звонки дежурному, ещё кому-то из группы участковых – тщетно. «Хороший парень–думал свидетель. Жаль: в дьявольской организации служба. Испортится скоро – ведомство похоже на заношенное бельё».
Опосля –  степным палом в душе тревога, чяки ряки! Раскаяние и алкоголь в харчевне–обжорке; потеха от сердечных болей. А если не пить, то остаётся только выть, хоть на луну, однако в хлам напивался редко. Если   случалось голошенил   любимую отца:

Тран – сваль, тран – сваль, стра – на мо – я!
Го – ришь ты вся в ог – не.
Под де – рев – цем раз – ве – си – стым
За – дум – чив бур си – дел.

 Приглашался на мероприятия откликаясь на звонки усталого секретаря, расписывался в корешках вручаемых документов. Документы не читал: египетским сфинксом молчал в угарно–душных помещениях. Затуманенный взгляд устремляя в неважно промытый линолеум. «Ноль внимания, фунт презрения!» – говорила в таких случаях бабушка Марфа. На беседы «хорошего» парня никоим образом не реагировав; ну, отрицаловка, в узких кругах говорят…
Пресс учинён – стиральная доска.
Второй, искушённый в хитросплетениях законов, работник – шокирован.  Свидетель попался ещё тот фрукт! Не хотел адвоката! Не разговаривал с властью! Такого в богато-показательной практике не случалось; щёки зардели, как у недозрелой девки. И, сорвался в мат, бога, душу, истерический крик. Иглой в душу входило хрипатое: «Артачишься? Посажу – у-у!!!».
  Исписанные и чистые бумаги летели на пол; с губ слетала казёнщина: ну, аюшки, ну, отлично! Выкаблучиваешься, грамотей? Не подписываешь акт экспертизы – задержу; справка имеется. С кодексом ощущаю, знаком.
Медленно глядя в очи допрашиваемому поднял трубку аппарата внутренней связи.

Не трогайте душу, не надо
Я сам её пну сапогом
 
– Чи-и-во-о? Поэт, что ли? 
–  Ломаете ружьём через колено? – взбеленился Андрон Эмильевич. – За Афган «звёздочка» и медали, факт! Кого пугаете? Есть заява, ознакомьте. К административке не привлекался и кроме грязно-подлых слухов отсутствуют доказательства. Нет и косвенных, «ура!» что-то не выкрикивается, факт…
– Обоснуем, не заржавеет –  напыщенно следак.
Щёки  были похожи на школьное знамя.  Сломав подряд три спички, –  закурил.
– Это – то меня как раз и пугает.
  Вошёл заместитель – куратор мелких дел следствия. Растрепанные колечками волосы, очки с диоптрией, борода. Страшноватый, диагноз психиатра веселее.
Свидетеля попросили уйти.
Пустой бутылкой восвояси отправился горемыка, ругая знакомых от мала до велика. От чяки  ряки! От дурак забайкальский!
 На сучьем небе – похожие на брюхо чёрной дворняги тучи; мерзко капал дождь. Тугой, как детский мячик, шальной ветер–хулиган разбрасывал бытовой сор. Изношенные временем с лязгом неслись по улицам полупустые троллейбусы; китайской стеной череда машин стояла в ряд. Редкие прохожие спешили по домам без оглядки, мужчины чур, осторожным каботажем вдоль заборов…
 Не давали уюта наплывающие мысли, будто включённая зажигалка   скользили по телу рядом с газом. «Хорошо, что в своё время заимел образование юридическое. Какая–никакая практика имелась, методы журналиста, заступника. Да годами реанимированный опыт плюс известность».
И этот рюкзак богатства  двинулся в жизненную оборону.
Леон, заслуженный адвокат, исчез, словно по мановению волшебной палочки, будто и не участвовал в разговорах–уговорах. Да на кой ляд он сдался! Чтобы работал потно – необходим гонорар, для них и двадцать косарей – едва ли финансы – не интересно, защита оборачивается туфтой. А так за хорошо живёшь, помощь юриста – блеф; исключительно для забитых жизнью простачков и неграмотных, хотя и гарантирована. Кто принимает чудные акты в юристах не нуждается. Ядовитый парадокс! А люди – долготерпеливы.  Правовую заманиху – тоже увы и ах; не в штатах каких-нибудь соединённых живём и в королевских графствах. А на ковыле, суглинках и аргале, рассуждал Андрон.
Интуиция выручила и на этот раз – ушёл от  помощника! И у бедолаги   жиже работа стала, ежедневно из процесса в очередное слушание по фемидам кочует! И молва против: узаконенные барышники, а они – юридические муравьи, видимо…
И слабенькая надежда забрезжила в конце длинного по времени тоннеля. А из-за него какие шероховатости? От встреч не уклоняется. Защищается как умеет, опираясь на юриспруденцию, едва ли что может быть авторитетнее в ситуации? Не предпринимает обходных трасс (их множество), знакомств; из головоломных ситуаций выбираться лично, – кредо. Отметил философ: нравственный мир внутри человека,  звёздный свод над головой,   – костяк бытия.
  Теперь неуклонно следовать им. 

Из суда пригласили пришло безликое извещение. В коридоре тусклого здания ждал один; веяло склепом, дремал – ночь худая: поднимался, размышляя.
 Сигнальной ракетой вспомнилось турне к матушке: это так или иначе,   подойти к ключу: и умыться, и напиться.
    Ехал автобусом – на поезда билеты отсутствовали; затем маршрутка, заполненная хнычущей детворой и чемоданами. Куда народ едет!
  Уже чувствовалось приближение холодов: деревья стояли   неприглядные, осиротело-грустные. В степи: предсмертный лепет трав, угрюмого ветра шум. На мелькающих за окном полях – грачи, вороны. Нет-нет да коровёнки, тощие овцы; лошади, выщипывающие тень свою. Остовы растащенных коровников, подсевшие срубы нищих годами деревень. Жители показывались крайне редко – о, заплёванное время…
Вдоль ухабистого шоссе – столбы с глянцевыми фото кандидатов в депутаты, для будущих избранников. Во кино и немцы! Многих знал с детства: сопливо–уличная рвань с местечковым обзором – не заслужившие и клички позорной. Кабинет – для прикрытия воровства, ибо не смыслят ни бельмеса в экономике. Боже, как свихнулась жизнь, ей не впервой…
 Чирикал воробьями день –ласточки сидели меж столбами. На родимой улице скисшие заборы, лысые тополя; поваленный штакетник. Дома, как невесты, грустят о женихах своих; замки истлевшие – едва ли отыщешь ключи… В огородах забытые граммофоны подсолнухов, некошеная лебеда, как эхо современных репрессий. Мы отсюда – из  глуши и запомнили холодрыгу, голодную еду и семилетних планов иго. Чего ж лукавить?
  Начинали густо дымиться трубы хаток, когда причапал к белёному жилищу в разводах акаций. Когда-то уютно оживлённому,  приспособленному для жизни, счастливому.
  Забрехала лениво овчарка дружно поддержанная уличными собаками. Дёрнулась белая занавеска в окне: как на проявляемой фотографии увидел родное лицо. Нет в мире дороже картин, чем лицо в обрамлении седин, живое лицо родительницы... Узнав, начала открывать дверные крючки, причитая:
– Ой, что же без предупреждения, сына! Разболакайся… Исть будешь?
 Эх, матка, уже седая и у тебя печальный взгляд! Расцеловались крепко, обнял сухонькое тело. Будто в детстве: хотелось уткнуться в фартук поплакаться от обид. И опять от ресницы заслезившийся глаз свербит...
Пахло испечённым хлебом. Русская беленая печь шумит глуше, не тревожа тихий вечер. Светится. Бочонок прозрачной воды удобно стоит на   табуретке, молоко – на холодке, у двери. Котяра Цап–царапыч тёрся о джинсы, урча дизельным моторчиком; шелудивый, прекрасно-безобразный Трезор, гремя цепью, яростно щекотал запотевшие стёкла. И наконец-то душевный покой, мучивший каторжно-шоссейные километры. Да и сердце, брызжущее хмелем  год, лаявшее овчаркой забитой, – успокаивалось. Ёмкое слово ДОМ, как мёд, – целебен…
 Из громадного в доперестроечные времена хозяйства, остались собака, кот, да несколько курочек с боевым майором Петей. Летом – огород, картошка, полив на четырёх сотках: хорошо удобренные спасали мать. Выскребет дочиста сорняки – огород на загляденье. И скуден подчас урожай, но главное – шель–шевель, копошись: много ль  нужно?
«Меня спасает движение-от, – говорила. – А телевизор – зло. Убедилась твоей правоте, сына, куча знакомых умерло сидючи возле антихристова ящика – хотели узнать, что скажет Луис Альберто в  фильме».
Матери восьмой десяток заканчивается в праздношатании не было и дня! Такая же шустро-неугомонная, как и в молодости: отличная певунья, хозяйка. Однако подводило зрение; лекарства, посылаемые с роднёй содействовали мало. «С такой нервотрепкой до 60 бы дотянуть! – гость. Живёшь, будто сердце достали вилами и забыли о них».
На печке забурлил казанок; кучно бросили замороженные «пилимени».
И стол в момент накрыт, и рюмочка кагора: «За встречу!».
Прополоскал горло рюмкой «Абсолюта».
– Как поживаешь, матушка?
– Так и живу, сынок. – У мира на виду, думая, что год последний. Вот   немножечко бы здоровья: умирать-то ну совсем не хочется. С продуктами, мануфактурой-то сейчас лучше, да и ты помогаешь, уважая старуху. Уголь с дровами запасла. Отец бы радовался!.. Пенсии хватает, добавили-от 500 за Отечественную. Да и войну, ну её к бесу! телевизор и смотреть нельзя – одни убийства, драки, кровь. А газетные статьи твои, книги читаем на завалинке вечерами. Многим ндравятся-от, особенно Фаине Антоновне директрисе школы.
Ай, давно ли в зыбке-то был-от, а теперь – на-тка, седой уже!

… Через вату сна показалась в девица кивнула милостиво – заходите. В больной тиши зала сидело пара десяток человек.
После уточнения анкетных данных – слово.
– Ваша честь! – обронил словесный бисер. – Сверх всякой меры узаконенная шпана расследовала дело. И, что называется, в «одни ворота».
– Выбирайте обороты и предложения! – уткнувшаяся в бумаги судья.
– Разве кого-то оскорбляю, ваша честь? Штрафуют за это, ведаю. Называю факты с кирпичиком сомнений, затёртым оборотом речи, но в пределах  литературно–юридического языка. 
– Пройденное шоссе вряд ли с односторонним движением, –   журналист. – Юридические любители не удосужились записать ходатайства, взять образцы почерка. Я, право, не отказался бы  их начёркать. Не предложили. Краем уха слышал: образцы «забрали» в финансовых бумагах офицерского дела. Уже шестнадцать годочков вручают державный пенсион. Почерк, известно, меняется с годами…
Правда требует уточнения обстоятельств истории. С конфликтного знакомства с «государственным оком» молол во всеуслышание: в адвокате потребности нет. Ответили: так положено – так сему и быть. Что ж, человек одинёшенек, а неисполняемых законов – тьма…
  Допрашивают  в качестве свидетеля. Как чёрт из табакерки показался Леон, адвокат. Желаема закорючка адвокатская: «слепить» видимость документа… Человек-то зрелый, а убежал советоваться, – оскоромилась адвокатура. Прокурорские же чины умыли руки. А что реальнее кружки воды, поданной жаждущему? Через шесть месяцев предъявляют уже обвинение, не допросив ни в качестве подозреваемого, тем более – обвиняемого! Во кино и немцы! Черканул заяву первому лицу: у нас что, 37 год? Отвергли без регистрации и вынесения соответствующего постановления. Извините, а требования  кодекса  «библии" следователя! Опять – нарушение языка, сути, формы права. И представляется не только мне: что-то кучковато нарушений у Семён Порфирьевичей...
  А обыск Ваша честь? Это же бином Ньютона для малолеток!   Решения прокурора, судьи, – не было. На чисто-девственном бланке протокола отсутствовал автограф следака. Обшарили квартиру, дачу, гараж, баню. Ничего криминального. Понятых опять же не было... Разве излагаемое не фальсификация материалов? Ветошная продукция, изначально тухлая.  Чисто заказное дело: ушки – то явно торчат… 
  Если чего-то без умысла председатель комиссии накуролесил, – так и обезьяна шмякается с дерева. И похожие на осколочное эхо в лесу сплетни  затихли. Опять же, если придерживаться буквы закона – председатель комиссии на время голосования неприкасаем...
– Излагайте по существу без обобщений, – молвила представитель Фемиды. – Вы не в лекционном зале института.
Судья оторвала взгляд от документов, где чёркала ручкой и  протёрла модные когда-то очки. «Если посмотреть в лицо, кажется, рушится бетонная стена» – выступающий. Взгляд– скальпель!»

…Галина Зиновьевна Христолюбова внешний лик судьи оправдывала: пробор в каштановых, поседевших уже волосах, с интересом глядящие агатовые глаза. Естественно, чёрный костюм судьи, массивно – роговые очки с диоптрией. По бытовому облику вряд ли догадаешься, где работает.
Милые Глафира и Фая, выручалки – соседки неделю охали-ахали, узнав о профессии.
Коллегия назначила судьёй в христовом возрасте – ко дню ангела подарок. На совещаниях говорила весьма убедительно, с чувством, без шпаргалок – фразы не царапали слух нотками металла. Чванство отсутствовало в отличие от желчных коллег по юридическому цеху.    
 В детстве всерьёз мечтала стать хирургом, как Николай Пирогов, о котором много и взахлёб читала.
Старший брат Аверьян умер в раннем возрасте (неудачная операция). Матери одной здорово досталось. И девушка с оленьими глазами занималась в училище, реализуя подростковую мечту, – годы вкалывая фельдшером   (копила стаж для института). А затем, неожиданно для всех, – и себя тоже! – документы на юрфак. «С чего бы это, доча? – заволновалась, хлюпая носом лапотная мать. Планировали же выучить на хирурга».
Грызя науки в университете мысли в душе лисьи: а если опять в здравоохранение? Шапочные знакомства, малепусенькая перспектива, ассистент-жених, бурный роман с главврачом... Но. Постепенно увлеклась непонятным законодательством, блажью – по деревенскому мнению. И, в конечном итоге, связала жизнь с иным ведомством. Правосудия. По-бабьи о решении горевала многократно; по вечерам частенько в одиночку (кот не в счёт!) плача на кухоньке. Нагрузки архибольшие, волокита, жалованье – смешно говорить! И ответственность за вынесенные решения, судьба подсудимых, истцов;  убеждаясь: жизнь – многообразнее  законов – главное. Известно: Господь и намерение целует. Это была судьба-призвание бабушкиной любимицы (отличница!), пушистой Галочки.
И нынче утречком, чуть-чуть опаздывая, зафиксировала на крыльце труженика прокуратуры. В голове зарницей: дело «вёл» ждущий её юноша; ох, и много «косяков»! С горечью вспомнив, как чертыхалась, изучав сырые материалы, ходила дважды к председателю... Однако разговаривать не стала – мышкой прошмыгнув, вежливо кивнув на «здрастье!» И вот заседание, полупустой зал, ершистый журналист. Сначала газетчик едва ли понравился. Затем, по колким ответам, логике выступления, поняла: истина у него под мышкой. Какой он простофиля? Как пешком до Лондона…
 Ещё раз оглядела интеллигента-отставника. «Утверждаете ранее данные показания или нет?»
– Без затей брякну о канатах правосудия. – Не ухожу от сути, Ваша честь! Раз в жизни могу выступить в суде, ибо до божьего, – далековато… Я не дрожу арабским скакуном на ипподроме: что было, то и повторяю. В хоре интриганов от права, юридических любителей расслышьте тихий колокольчик... Чего стоят облыжные документы, если моей подписи нет? И  понятых – чтоб удостоверить отказы. А? В так называемом деле только бойкая-бойкая ложь...
Перевёл дыхание; лихо увенчал речь юридическим пассажем. «Довольно стыдно мне," – любимая фраза знаменитого поэта. – Однако грубое искажение фактов, коллизия законодательства, – видна прям без микроскопа. Дело туманно, общо; если хотите, – грубая фальсификация закона, Конституции. С завязанными глазами рубит мечом Фемида, не особенно наблюдая, куда попала. Решение за вами: кто грешен в случившимся. Вина отсутствует, каяться мне не в чем, любителями от следствия ничего не доказано».
И, неожиданно, с ребячьей дурашливостью, выкрикнул: да здравствует правосудие!
В душном помещении забурлил одобрительный шумок, скрип кресел.    Как уличённый школьник стоял перед инспектором районо, вспотевший от первичности ситуации, в которой оказался.
 Э, как бы всё на месте, да через шпалу!..




фото № 5




















Три родственника и смерть


      Везуч  Олег Матвеевич Хоботов: сомнений нет у родственников, друзей. Перенёс тяжелейшую операцию: хирурги «Склифа» не верили о здравии – автокатастрофа. Близкие гадали «фифти-фифти» жалея именитого односельчанина. Однако «косой» назло: выздоровел, Боженьке – мат! Ходил опираясь на самолично вырезанный костылёк, чуть-чуть прихрамывая.
      Сейчас диво-дивное, как хорош, чуточку правда располнел, церковно-ночная бородка к лицу. Сельчане это отметили, когда автобус лихо доставил в родные палестины.
     Встречали: племяш Яша Цыбулин (по-уличному Цыбуля) с улыбкой «от уха до уха». И младший братан – Тит Валежников – задумчивый школьный историк, с простоватым лицом и с неразлучной собакой.
     Расцеловались, радостные шлепки по плечам, хаотичные вопросы–ответы, смех. Тимка обнюхав,  завилял хвостом и гавкнул с удовольствием.
     К вечеру у родительской пятистенки кучковались друзья школьные, соседи, близкие. Тётушки метали на кухне, в большой гостиной заставляли столы с разносолами. Тут и пельмени с варениками, холодец, рыба жареная и под шубой. Грибы. А салатов – прям с грядки: не меряно. Всё стояло, парило, ждало долгожданного москвича...
     Тёртый-битый гость, как всегда, держался соколом: улыбался, балагурил со знакомыми, отвечал-шутил. За спиной: портреты родителей-учителей в модно-красивых одеждах 60-годов. Фото перемёршей родни. На ковре, именная шашка знаменитого деда-партизана. Семиструнная гитара в углу, как наказанная...
      Одетая воскресно девичья и бабья разноцветь густо заполонила правую сторону. Мужчины – напротив.
      Агафангел – единоутробный брат отца – взял слово. Лобастый, с просторным лицом, широкоплечий, худой, как сушёная рыба, но руки – капкан. Разгладив водопадно-седые усы: ну, за встречу, раскрасавец ты наш! Не виделись давненько, скучали, ждали!
      Выпили. Крякнули. Застучали вилками. Дымчато заструились неспешные разговоры.
      Опрокинув вторую гул пошёл заземлённее: у седобородых душа требовала беседы.
– Слышал, кум, Лепёха-то уезжает, мастерюга на все руки...
– Ась?
– Без сварщика теперича остаёмся... линяет, о-хо-хо...
– И врачиха тоже сматывается... эх, бляха-муха, распадается деревня...
– Куда ж мчимся-то?... раньше же дружно жили... дисциплинки нет... По «ящику» одна благодать, концерты...финтифлюшки растелешенные, стыд-срам...
–   Дорога известна... на погост, милай... года большие... о-ох, родители мои...
–  Ежедень учат по телевизору, одно да потому, годами... – Украина мешает, америкосы. Пропагандоны чёртовы, шабаш... мозги забиты чепухой...
–   Закуска градус крадёт! Крепка, зараза... мёртвого подымет...
–  Россия терпелива, держится на блате, туфте и мате... что не так, соседушка? Ась?
– Куда администрация смотрит, не воюем... бардак повсюду... дисциплина-то того-с... вот при Сталине...
–   Известно, в свой кошель... давно видел нашего главу? То-то харя?..
–   Будь он трижды через нитку проклят...
–  Нищета кругом, пенсион мал, всю жизнь ишачили... сумлеваюсь в будущем я... и внуки – горожане рассказывают...
–   Сейчас, паря, деньги всех хватают за яйца... в аптеке цены-то... охренеть... –   Да всё, кроме «мани-мани», похоже теряет смысл... иы-к...
–  Вкалывать молодым негде...  раньше заработал – отдай, не греши... а когда гуляли на свадьбах, скажи?..
–  По ящику вечером – «пусть говорят»... а чо, по-приколу... где увидим звёзд, супер-пупер и о, кэй...
–  Ну не ломайся!..
      Кто-то раздухарился и рано затянул:
     Дети танцуют, а взрослые пьют, –
     Праздником это в народе зовут...
–  Был полковник, умер –покойник...    
–   Грибы уже пошли? А? Кто скажет... тиха-а вы...
–  Два ведра моховки собрали за час, заходи, угощу...
– Давайте за любимого молодца опрокинем... ух, пошла-то как... не забыват... хвалю...
–  Анисья, тащи пельмешков... и водочки хотца, ёк-марёк!.. начальная колом, вторая чаечкой...
–  Жданье-то оно крепит, мля...
–  Самогонка есть витамин молвил Хо Ши Мин...
– Да кому ты нужон, дурень забайкальский?.. ну–у, чёрт тя дери...
–  А помнишь, Митрий...
–  Застолье у нас щемящая радость...
–  Сейчас полечку отчубучу...
–  Эй, Гордей! Дать по мордей? Не рыпайся...
–   Опять ты, Архип, не начинай даже... спой лучше...
      Вездесущая Маня начала тихонько:
Спит Гаолян
Сопки покрыты мглой...
–  Кто жить не умел, того помирать не научишь...
–  Закусывайте, гости дорогие, выпивайте, радость-то какая у нас...
–  Поматериться не дадут ни за что... эх вы, люди...

–  Трансвааль, Трансвааль, страна моя, горишь ты вся в огне –
 вспомнилась Олегу тревожная песня, с которой начинался 20 век. Её фальцетом затянул кто-то из стариков...
     Хор голосов усиливался...
     Врач налегал на любимые с детства груздочки, капусточку; закусывал, улыбался над репликами старших. Фиксируя любопытные взгляды горланящих братьев, умилённых сестёр до третьего колена, молодаек... Размышляя грустно: а ведь без следа исчезает что-то тёпло-старое, дорогое...
     Опосля аварии тянуло философствовать: почему так, – не мог и близким сказать. Вдруг щёлк в голове и пошло-поехало. Заумные идеи (о материях) посещали во время лекций, в автобусах, электричках и так далее. А на «малой родине» – огромной когда-то деревне Казаковский Промысел – (о смерти); обнимаясь с роднёй, при трепотне со знакомцами, ай, такой беззаботной юности! На старинном погосте кланяясь могилам родительским, также. И, по-христиански помянув, кидало врача на «едва ли беседы». Не медицинского характера, нет, лишь философия. Усложнённая, занимательная. За жизнь и после неё, что называется. Шесть бухгалтерских гроссбухов исписаны мелко-мелко, статьи в трудах университета, опубликованные лекции...
       ...Через час пришло насыщение – душе спокойно, брюху гарно. Женщины с тарелками курсировали на кухню и обратно, – гвалт  выдыхался. У назойливого рекламой телевизора убрали звук. Оставляя рюмки, доставали вышитые кисеты; закуривали трубочки, мозолистые пальцы ловко крутили цигарки. В расколыхавшемся дыму старцы зажурились, чисто малышня в грозу. И разговоры–вопросы свелись к теме «непроходной» – богохульно-крамольной.
     Измочаленные жизнью антикварные бабушки поднялись из-за разрушенного стола. Или так сяк – восвояси, избирая благовидный предлог.
     А закоперщиком опять выступил Яшка-книгочей.
–   Ох дядя, – уминая, за обе щёки горстку блинов с густой сметанкой. – На днях кладовщица умерла, молода, работящая; жалко вот, последыши остались, четверо. Ужас-с! А часто ли «крякают» в госпиталях Москвы, отчего, блин!
–   Умирает тот, чьё время приспело, – хрустел малосольным огурчиком, делая фигли-мигли, – тема вряд ли интересна – каждой свой час. Не чай с тортиком, вечерние разговоры в столице ни о чём, переводи трёп на местно–знакомое, нейтральное.
       Цыбуля гримасы хирурга игнорировал.
       Георгий (отец) зыркал недобро: «Молчи, чертяка рыжий, погоди-кась!»
–    А как это «приспело время»? Что за хитрющая инстанция, ёшкин кот? И всё такое, шурум-бурум...
       На лице-циферблате грибочками на блюде рассыпались веснушки.
– А так... Лучшие живут, смерть выбор знает. – А вопрос не «крякающих» в  госпиталях – увы и ах; вряд ли почивший в бозе – царство ей небесное. Сказанное, Яков! – главенствующее и ничего более, уж извиняйте, земляки.
       Гости умолкли; лишь молодёжь скептически шушукалась, прыскали тихим смехом. Патлатый оболтус выдал: «Клёво!»
–  Человек удивлённый ко всему привыкает, далее. – В свой час что-то мне шепнуло: на операцию, иначе – кранты. Ну, и лёг под скальпель; поскольку рассуждаю за милую душу, вывод каков, земляки? А? Час мой не пробил, ибо смотрят стар и млад, видят же немногие, а эта фишка вне уяснения...
      Выткалась церковная тишина; как сорванный дождём лист плоть разговоров, угасла. Остуженные, любящие спорить тётушки, глядя искоса, чуть-чуть прибалдели, как-то не шоколадно в воздухе. Родича с острым языком – побаивались.
– Эх, роднненькие мои, счастливы неведением; не выслушиваете знахарок-то – уже хорошо. Порылся в мозгах и для реальности изложения– игривая мысль о кино.         
– Видите ли, киностудии и телевидение завалены иностранными фильмами. Ленты шлют бесплатно, как и голозадым африканцам. Сюжеты: дерьмо полное и к шаманке не ходи, – герой выживает. Их продукция исполняет роль мусорного контейнера: хотя и фильмы отличные есть – не спорю. Но за твёрдую валюту! А помнишь, братишка, одной ногой школярами бегали на «Летят журавли?» Актёрская харизма Баталова: стояще-русский мужик, не трухляк. Смикитил, удивляюсь до сих пор – откуда это у пацана: герой не жилец. Как держит винтовку, интеллигентно переобувает кирзачи, оглядывается в лесу, ясно. А неодобрительный типчик живёт, увы и ах. И, это многолетняя тема искусства: смерть героев и жизнь негодяев.
     Гости слушали внимательно; утихла и шебаршащая молодёжь.
     В ударе Олег наскребывал ускользающие мысли.
– Безносая с косой не ошибается! – Удар судьбы неожидан – Горький изрёк, со школы заякорилось. 20 лет режу человеческие тела не приведи, как говорится, Боженька. После аварии очутился на леске тончи волосочка. И, лёжа под капельницей, увидел сволочугу пустоглазую... Как бы без зубов, одетую в чёпный балахон, вот. Люди думают по шаблону, чего молчите? Да-а, грибы и космос...
      Внешне сдержанный, щуря голубичные глаза разгладил ухоженную бороду с начинающим кое-где седыми звёздами.
      С кухни: глухие голоса женщин, приготовляющих трапезу опоздавшим, стук ножей и вилок. Мило пахло вкусно-горелым так знакомым с детства. Играл тихо «Маяк», пел Кобзон вперемежку с назойливо-сомнительной рекламой. Достала уже всех, как и баритон певца...
– Рассказывайте, жутко интересно, ёшкин кот! И всё такое...
     Цыбуля открывая шире форточки: дышать невмоготу, у потолка – голубой угарный чад.
     Валежников задумчиво протирал стёкла очков. "Отдать подшивку журнала «Безбожник», что ли! Пускай читает"...
– Н-ну, будто еду в троллейбусе. – Лето, духотища, шуба асфальтовая плавится, на остановках скопище, о-ё-ё... Транспорт отчего-то полупустой, двери хлопают рыбьими губами, а люди не садятся. И красавица в белом марлевом платье соломенной шляпкой делает знаки. Я еду – она бежит. Встанет на остановке среди толпы, целеустремлённо-настойчиво маня, улыбается, иди-ка, бородач, жду. Сачок для ловли бабочек в руке, им машет. Да-а, грибы и карлики...
     Щёлкнул пальцами и сложил крест-накрест музыкальные руки. Утих.
     Гости сторожко молчали, у знакомых годами ох и неуютно на душе. Монолог для крестьянского уха дик – проще сорок бочек арестантов!
     «Вот с детских годков шалун Олежка белобрысый лепетунчик! Теперь  –штучка, чудно говорящая, на ядреной  козе фиг подъедешь – мозги и уши вянут, тю-ю. Церкву-то в 30-х приснопамятных власть угробила, поп в Магадане, о нём не слыхать. А очередной будет ли? Да и когда размусоливать божественное, сохатить надо! Так-то едва ли выживешь, батюшки-светы, – думала часть приглашённых».
      Олегыч добавил рюмку: ну, до чего ж хороша-а-а, Маня старалась! Закусив грибочками, и:
– Врач Толя Берсенёв – знакомы десятилетия, свой в доску. – Чётко вспоминаю: темень в операционной – хоть режь, как повидло в детстве. Вот он – из рода потомственных лётчиков, в закрытых городках сгинула юность. Говорил выпивая: похорон видел много; утирали женщины слёзы редко. Показухи никакой, в чём же отличие от гражданских? А хоронили ядреных мужиков, в расцвете сил, элиту, вот в чём ужас-то! Зная: усопший дал маху, поэтому и разбился... Кончина зависит ничтожной мерой; человек делает роковой шаг, и вот пустоглазая с косою – салютует! А «ведёшь себя правильно» – тогда не умрёшь, где логично можно «откинуть коньки».
       Ещё слово о дружбане: заслужил, месяцами тела пластает, не выкобениваясь. Врач милостью божьей зарядку недолюбливал, ерундистика, – организм спит до десяти утра. А тут почему, отчего – захотелось утречком размяться. Рысцой в сквер; взрыв, дом – хлоп!.. теракт... Как сие объяснить, земляки? А? Такая вот хитрющая инстанция... уж не до грибов!
      Одержимость тащила гостя в монологе; суховата, без влаги была. Но подъём, нота – чистый звук. Мимо едва ли проскочишь, факт: зажжёт человека вряд-ли, но равнодушным точно не оставит.
    – Дудки, своих охотников до чёрта! – победно-визгливо ощерился Агафангел. – И сказывают мульки не хуже... хе-хе... Не желаю слушать похабель!
     Впечатление целом огорошивающее, ледяная молчаливость за столом, недоумевающие глаза...  Кто-то из молодых рассыпчато захохотал, прыснули девахи. По ряду ехидных ухмылок – вредословил. Часть гостей молча, крестясь, качая лысо-седыми головами уходили «по-английски».
     Разминал сигарету и учитель: «Круто–круто загнул: просвистел тепловоз и ту-ту?.. Вот тебе и Кирики-Улиты!..»
     Притушено озвучил вслух: «Слушая эти лекции будешь циником, вариант – философом. А не поменять ли, Олег, службу? Извини, конечно, заумь, хлестаковщина явная... Ведь можно и того... охренеть"...
–  А зачем менять? Как тогда философствовать, основу для ума где брать? – мигнув засопевшему фельдшеру, на лице которого  – осознание полученного счастья.
– Гости дорогие, спасибо, пошёл баиньки. – Дорога неблизкая, устал, как лошадь, ф-фух... А самогонка бо-же-ствен-на!
– А может споёшь любимый «Трансваль», – озорная подружка мамы Анфиса.
–  Завтра споём... да и аладушки что-то не вижу...
– Забичевался школьный дружок... невмоготу сельчанам уже, жена бросила...
      Это Маня, тётка.
      Кураж уже не тот! На неразлучный посох опираясь, ушлёпал.
     «Ну и головастый, много знает, шпарит, как не знай кто?» – с оторопью чесали бороды расходившиеся. Иные еле-еле вставали из-за стола (ноги квелые). Как маленьким сурово-заботливо помогали верные жёны... Лишь укрытый крошевом временных пятен сопел дядька-бобыль. Уткнувшийся в тарелку с винегретом сияя лысиной-зеркалом. Ни рассчитал силёнки, бывает...

     Лето было мочливое. Урожайного года уж как ждали-то крестьяне-волы-пахари, к сожалению, безуспешно.
     Сейчас неделя юрила. Раскрылатившиеся воробьи звонко чирикали, купаясь в дорожной пыли, не упуская телячьих лепёшек. И улыбалось солнышко; тепло, без ветерка, обычного для родных мест. Резко-плотный, как сыворотка воздух, не разбавленный житейской неразберихой. «Чист, не надышишься! – удивлялся вновь и заново москвич. Гагры!»
     Компашка чин-чинарём здоровалась с односельчанами; иногда на ходу перебрасываясь двумя-тремя междометиями, шуткой.
     На центральной улице встречи разные (на большаке тоже). Некоторые юношеские знакомцы с хитро-простоватыми лицами шутили:
– Эй, Олег Матвеевич, борода-то – коровы страх потеряют!
– Может удои возрастут!
     Хоботовых (родителей) здесь отлично помнили. А отпрыску Матвея Христофоровича уважуха: не зазнался, выбился в люди! Скромен и честен; за простотой оказывалось взвешенное к иному мнение. Многим помог осмотрами, лекарствами, рекомендациями. Принимал даже роды в сенокосное время...
    Тётки, племянницы всерьёз судачили у колодца: на «малую родину» забрить бы фаната хирургии! Лени ни малейшей, вряд ли разъест язва денежных расчётов... Характер в отца: если надо перейдёт вброд Сиваш. Любой. И хоть круть-верть, или верть-круть, а без жены никуда. И подберём из своих...
– Оле-е-жа! – вдруг истошный крик.
     Неспешно обернулся: рысью бежал пролетарий кузницы Аладушкин. Безнадёжно небрит, вид умученный, но щадяще трезв по воскресной мерке. Красное простецкое лицо, не истощённое умственными упражнениями...
  – Двое осталось от класса, – хрипел Егор, тиская визитёра. – Время борзо тикает, якорь в глотку... унежь душу, или на чинарик подкинь, – скаля зубы с «фиксами».
– Опа-на! С того раза должок, харэ, – лукаво попенял Матвеевич. –Зарплата нижняя, как бельё... шуруй к отзывчивой Анисье... Чего вчера-то не прорезался гуляка?
– Токо сёдня, мля, узнал... в дугу лежа качало. – Айда в кубрик? И о-хо-хо да бутылка рому...    
     Не разлей вода кряжистый дружбан улыбался солнечно. Будто шепоток со сна молвил: «Уезжаю к супруге, мля... здесь маета и проблем до шута... невпротык и бесперспективняк, мля "...
  – В трудные времена нужна жена. Терпи, браток, ватерлинию уже перешёл, – Тит. Эх, минёр-торпедёр... сорок три годика топчешься, а мозги в раскоряку...
– Засохни! Вредно...
– Улыбайся благостно... не окосей, а то за борт кувыркнешься... проветри от алкогольного смога башку, лекарства заберёшь... меха тальянки рванём, – добавил гость.
 –   От винта, едрёнть... дует шторм – корабль идёт... – не полностью бесполезен, могу служить дурным примером...  в Кейптаунском порту с какао на борту...  чао, рагацца, сори...
Старшина первой статьи лихо-шуточно отдал честь, краснея униженно...
– Чего с лобовым межеумком валандаешься? Ишь, добренький какой! – как от мёрзлой брусники скривился отойдя Тит. – Масла в башке на бутерброд!   Как роза в озере болтается, используя тебя на все сто. Да ещё с причудами стал...
– Не задохлик. – Наша закалка плюс флот. В разведку бы пошёл; ишачит без надрыва и мастер на вымот. Тропинки жизненные свои, не алкаш, – раздумчиво врач. А кто не бражничает из ребят пятьдесят второго года?
     Чаруя взор засмеялся открыто, широко, по-гагарински.
– Лучше быть показушником, изображая хорошего человека, чем на деле честной сволочью.  И далее так вежливо: ох и располнел же ты, братка.
      Жуя ус задавал вопросы, разница в летах, будто невеста жениха стесняясь, – общались ещё когда, да и годы утекли.
– Курить бросил. Гимнастика, забот полон рот, усохну.
– Таисия как?
– Корпит, оканчивает аспирантуру, замуж собирается.
– Что слышно за столицу?
– Город состоит не из одних букв и популярных звуков. – Хорошеет, везде англицизмы, дорого всё... бунтует молодёжь, умники за кордон сваливают...
–  Продвигается ли докторская?
– Движуха-то есть, но... вязкая среда. – Если коротко: более-менее никак. Схарчить хотят коллеги-учёные... а, что говорить, тошно, – задумчиво Олег.
– В науке главное – выдержка... Говорят, в церковь ходишь?
– Не-а, не крещён, в выходные иногда. По-мальчишечьи влюбился в хор, трепетно наслаждаюсь...
–  Когда рванём по ягоду? Голубица поспела, есть и рыжики...
– Да хоть завтра... пешедралом на школьное место... клёв по утречку, юшки страсть хочется... на ногу ты лёгкий, помню... ох, и соскучился по грибному изобилию, если б кто знал... про нахохлившуюся над рекой деревню, – сны магнитят...
– Иной раз забываю, что двадцать лет в школе! Суета, бюрократия, утешного мало... тягомотные вопросы проговорить бы... а ты, молодчина, обещал – приехал, – закончил Валежников.
На Цыбулю молчун напал: с уныло-постным лицом брёл, как не исчезающая в обед тень, заглядывая в подаренный айфон.
     Закончив медучилище племяш трудился фельдшером; больные звали, естественно, по имени. Жизнь в деревне до сих пор незамысловата. Знаток-любитель футбола, детективов и рыбалки, – карасей таскал «с поднос от самовара». Правда женщины звали круглолицего «шандарахнутый». «Вот уж, право – говорили – на одном конце червяк мокнет, а на  ином – дурак сохнет». Облик дополняли бесхитростные черты: щёки непредставляемы без густых веснушек (растительности не было). И лицо красное, как у рыжих, и пожар на голове...
      Бывая иногда в Москве заезжал на постой с харчеванием – дядька один, лишившийся ухода верной спутницы. Особенно глянулся кабинет с зелёным абажуром массивно-антикварным столом. Большое окно с видом на широко-суетливый проспект, скорлупки квартир. Муравьиные толпы бегущих куда-то людей. А также множество книжных полок забитых доверху стеллажей. Что ни шкаф, то медицинские, религиозно-спиритические тома с частыми закладками. И философия: Зиновьев, Панарин, Ильин. Эх, изучай, не хочу: литературы по самое не балуйся!
      Вечерами забирался на уютно-кожаный диван, читая опусы известного криминалиста. Старался понять композицию, образы героев, монологи. Однако мозги усваивали лишь крупицы цитат из текста. Учиться нужно (классик тут прав), институт закончить, – сокрушался. Олегыч многократно говорил об этом, называя леномыслящим...
     Ему, простодушному, разговаривать интересно на любые темы. Что ни говори – вроде бы коллега по ремеслу (или?) искусству врачебному.
– Будет ли супруга, дядя? – листая гламурный журнал, оргию псевдожизни. Был лукаво-снисходителен к глупости человеческой...
– Бабёнок много, а жены тю-тю, – хмыкал скорбно-одинокий, показывая ослепительно зубы, как бы вынырнув из горной речки. – Любовь: когда женщина избавляет от дурной бесконечности многих. Вторая жена, третья – уже арифметика, смысл имеет только единица. Увы, ты не любил и вряд–ли поймешь, ставя на теме жирную кляксу...

    ... Лёгкий ветерок в бескрайней степи, исчезли комары и оводы. Далеко в небе просматривались ладьи четырёх тучек; белый след от самолёта-истребителя... Пересвистывались встревоженные суслики, крохотные бурундуки, величиною с котёнка.
    За медленными разговорами очутились на кладбище, заполненное незагрязненным озоном... В его рамках кучки старых тополей; тихонько шумели берёзки в концовке упираясь в извилистый овраг. Сохатый лесок красовался невдалеке. В окрест ни души, лишь на деревьях – чёрные грачи. Космическая тишина и упоительная безмятежность, пришедшая в окончательную ласку. «Чувствую слёзное очищающее умиление; такое испытывает верующий, глотая церковные жития», – пела душенька хирурга.       С обнаженными головами стояли возле ухоженных могилок. «Тут взгляд раскосых глаз, фамилия 2-е даты, как профиль и анфас ушедшего солдата», – возвышенно изрёк историк. Резко запахло давленой хвоёй, когда вытащил чекунчик. Не чокаясь, по-христиански помянули. «Его же не прейдеши», – вспомнилось сыну библейское.
С форсом, по киношному закурив, учитель сипловато-извиняюще: можно бледно вклеюсь в разговор?
–  Валяй.
– Шикарное застолье с песнями отвлекало на раз, мысли не цедил. «Время придет», «с неба жизнь задана», ошибки. Мудрые штучки-дрючки;   шалея от увесистого разговора, – икал. Как на духу: в чём кудревато-неповторимые мудрейки, ей-бо?
     Пригладив отросшие за лето выцветшие волосы глубоко затянулся сигаретой. И надолго закашлялся...
     «Шандарахнутый», отключив компьютерное чудо, тряс рыжими кудрями: по-приколу, прям всех огорошил. Однако мы дотошные: упрёмся-разберёмся и «цифры будут на табло».  И всё такое... и шурум-бурум...
– Ну что ж, изъяснимся на разговорных шпалах. Главный храм знаете? – смущённо засунув руки в карманы. Едва ли уверенно чувствовал «о вечном покое» говоря.
– Не-а, – в голос родня.
– Не с маху говорю, ёпрст. – Запоминайте: Успения святой Богородицы. Видите, упокоение опять же. Объяснять случайностью – трудно и долго. Гм-м... У католиков, к примеру, отсутствует культ умершей и возродившейся Богородицы. У христиан культ православия с Византии ещё, да каков! Чудо есть и является продолжением смерти. Акцентирую, братцы: героев умерщвляем исключительно для возрождения. Мыслю как? Воскресение является сутью бытия души человеческой. А иначе – кто бы мне толково объяснил, – для чего жизнь? А? Человек существовал бы, как рыба иль муравей. Ага, вижу проняло? Физиономии постными не делайте, а шевелите извилинами! Какова былина о Илье Муромце: забыли иль мимо прокатила?
– Не помним, – мужчины скучно.
      Собираясь с мыслями плечистый гость глядел в безбрежную даль и высь. Думая, как изложить попроще выстраданные годами мысли.
– Смерть Ильи Муромца – вот задачка-то какая. Мы зациклились на вечном упокоении, братцы-кролики. Традиции вроде идеологии получаются. Вникли, или дупель пусто? Въезжайте в тему, пацаны...
– Естественно, непонятки край, – дотошный Тит Мартынович. – Почти физически ощущаю: выковыриваешь соревнующуюся мысль. Не оспариваю её стопудово. Загадочной натурой с дольками тщеславия, – горжусь; ни с кем не спутаешь, от всех отличишь. Крут-крут, братуха, снимаю шляпу. По-моему, в забойных рассуждениях ежедневно-осмотрительных буден не умещается главное. Говори проще: что за инстанция смерть? Решается ли диалектически задача-то, ей-бо?
– Не выпендриваюсь нисколечко, сие неблизко мне. – Из размышлений вынес кое что, однако... Каюк является платой за совершаемые ошибки, – надеяще глядя в небо. Единственный способ исправить ляпсус: умереть и возродиться.
– Ох, как будильник под сердцем трещит... Вот так без терминов медицинских и зауми, – «горбатого могила исправит» что-ль?
– Вроде этого, братан. – Ну, по горло не мало, да? А вообще-то, братцы-акробатцы, окружающее нас адски сложнее. Хмельной песней сидит эта аксиома, а не маразм в зыбко-житейском болоте...
      А дальше-больше. Умилённо воспринимаю природу частичкой чего-то более огромного. Это – ОН. Обычно меня шпыняют: почему терпит несправедливость Всевышний? А Бог–отец определяет законы существования высокого, короче – дорогу. Остальные тропинки гомо сапиенс выбирает лично. С детства. Фактически многое зависит от человека. А вера в то, что за ежедневным существует что-то более небесное и делает человека тем, чем есть по жизни.
     У Цыбули рот перекошен: обладающих даром удивлять, – мало. В компаниях подчёркивал уважение к нервно-снарядному дядьке: закваска само то! Наша, забайкальская... Хотя в спор-беседу ни разу не «въезжал». А здесь смотри-ка у тихони проклюнулось:
– Дядь, вот человек «крякает». – Отревели, захоронили, помянув усопшего и всё такое шырли–мырли... Что потом, доцент?
– Вмастил, что называется. – Не случится простого объяснения: смерть болезненно интересует человека. Многое взаимосвязано, по жизни – бес в деталях. Тем не менее, братцы-кролики, посильно отвечу.
     Тут какая история? Что находится за кожей человека существует по законам волн, – есть-есть такие. Доказано наукой. И вот потомку Адама является дама с косой. Целостность нарушена, тело, оставаясь здесь, частично распадается. Энергетическое поле усопшего быстро-быстро улетучивается в озвученный мир. И образованные земной оболочкой клетки врастают в чернозём, переставая быть частью целого. Воленс-ноленс – тлен. Почему так? Бывший человек возвращается в матушку–землю, ибо состоит из менделеевских элементов земли. Ребят, сказанное не фуфло чистой воды. Именно здесь ломают копья академики-гении, вносится такая научная сумятица, что ой-ё-ё.
     Так вот далее.
     Что будет в атмосфере с энергооблачком моим, – не ведаю. До семисот лет оболочка земли повторяется: именитые философы наций разных убедительны в вопросе. К тому же набор генетических клеток сынов божьих разнообразен. Однако! Так как лимитирован – обрекает на повтор. Встретить на себя похожего человека, запросто. Через столетия...
     Ещё глядя в даль, учёный муж задумчиво–извинительно: скажу витиевато, оттеняя частное! Леплю как заводной: хорошо понятна скудость человеческих возможностей! Скорбно-одинокими вечерами изучил центнер философских трактатов. Что же получается, братцы-кролики?
      Через прорехи быстротекущего времени отмечу мудреца Лао-Цзы. Давным-давно изрёк: «О величайшем необходимо знать: существует». Согласитесь: фраза загадочно–ослепляющая, для расшифровки мозговых извилин явно не хватает. Ежедень чувствую: что-то есть выше людей – и ни в зуб ногой! Вместе с тем доступно едва ли объясню: медицина, религия вместе с философией не познали до конца человеческое сознание. И «душа» человека лишь на подступах к открытиям, увы и ах. Внутреннюю необъятность разгадки обрести архисложно; тут пирамиды Египта... Вычленил себе частичку для изучения, хотя проблемы не так однозначны. Да егозливый характер куда дену!?
     Про незажженную сигарету Тит давно забыл. «Вот оно! Полное аля–улю ... воздушные замки на песке... завиральный гоголевский кумир... не вникает в несущиеся мысли, юлит. И опаньки! – картина Репина приплыли... Умерших на земле больше, чем живущих... ха-ха... отчебучил.  Что ж, и у Машки бывают промашки. А партия-то этому не учила, комсомол и газеты – молчок! Эта ахинея полный алес капут. А впрочем, изучал же научный атеизм... говорят, на занятиях студенты на люстрах висят... хотя исторически запоминаем тех, кто плюёт против ветра."
    – Заслуживаю каторги, братцы, – хирург, однако не имею слов: выдаю разгадку! Вангованием не занимаюсь. Так вот, удача споспешествует, что-то подталкивает к трудной беседе сей миг, факт. В чём фишка? Будто через колючку двигаюсь к тайнам мозга. Бреду, как перст, не надеясь на локотки коллег из института. А идти совсем не шоколадно: ямы на магистралях, умственная чащоба, зависть профессуры. При этом жуткий азарт, совершенно не до грибов... Разводить упоительные болтанки не хочу, но со временем продерусь через мыслительные джунгли! И единомоментным кушем объясню не только землякам! Если жизнь не проплешит...





фото № 7


































Ананас и перчик


     Заканчивалась долгожданная суббота.
     В гостеприимном доме разношерстна компашка, женщины, вино. Вечерок достойно-спокоен: товарищества ради, крика и мордобоя ни–ни. В уюте «гостиной» свободного места в ладошку. Сплетни, называемые отчего-то информацией; песни молодости – исполнены. На «слуху» Евтушенко, Щипачёв, Бродский. Хозяйка болела «коклюшем» по Рождественскому: хореи поэта изложены дочерью. От дыма сигарет в лёгких можно уголь разрабатывать. Разгуляево ни шатко, ни валко заканчивалось. Еле–еле витал смешок любезно-приветной Грани–хозяйки. Зажурилась помятая компания, много видавшая гитара-подруга – в углу. И стол чист, точно ларь крестьянина опосля посева...
     Дочка хозяйки – ангелочек ростом с веник, – убирала окурки, посуду, матерясь шепотом. Хочет лавстори. Очень.
     Когда градус разговоров скис вчистую – звонок. На огонёк шагнули с горочки забубённые друзья. И, распазив дверь:

А как пОутру, поУтру, поутрУ            
Всё было нОлито, налИто, налитО...         

     Размахивая ладошкой декларировал белый, как лунь, адвокат Канифолин.  Добротна одежда, затемнённые очки (мода). И самоирония вперемежку с юмором – ох и фактура! Обаяшка... Если по-футбольному, Марадона – цену выставили люди... 
     Словно хворост в затухающий костер: ожила ватага. Холёные учительницы одна другой выпендроннее – буровили, тянув за фалды: расскажите такое–эдакое, захватывающее...
      – Щас! Размечтались!
     Характер не мёд, а сладостный удар по нервам!..
   А слушать одно удовольствие, герой хохмачек умел посмеяться над юридической средой. И собой. Однако по привычке за гитару схватился: вопрос   несогласован, снимается.

Не пей, красавица, при мне
Ты вина Грузии заморской,
      У нас в Чите портвейн приморский
Вполне приемлем по цене. 
               
   Пропев, красноустый рыцарь ненадолго замолк.
   Роман спец по гражданским искам; длящихся иногда месяцами, в тёплых кружках шепоток: защита – фонтан! Отсекал от законов-правил лишнее, докапывался до сути, творя шоу 99-й пробы. Либо тихой сапой выигрывая...
    Истина по жизни: отношения устанавливаются веселящей горилкой. Она катится-катится блинком масляным, шевелясь в чарке, блестев ярче стекла. Гриб да огурец в брюхе не жилец, а уж коли под рюмочку – тут слова излишни!..
    Приняв на грудь (крепка зараза) юрмаршал взорлил, «на-гора» – экспромт.
– Хотите историй за Фемиду? – акцент одесский (служил там), – белкой завертелись в глазах кожуринки. – Они есть у меня: внимайте перчики и на вес ананас. Изложение жёсткое, как формулы римлян. Таков к примеру, воп-ро-ос... обман... Мхатовская пауза...
– Вообще-то говоря, в идущих конвейером заседаниях термин совсем не юридического цеха. И антипод – правда? Юрист горбатится не для установления истины, а для клиента, такова ситуация с античных времён. Офигенная. Латынь вековых греков – тому свидетельство. Грубее: защитник лгать не может, правды-то не знает (только Боженька её ведает.) И стоящему адвокату не интересно виноват ли ответчик. Главное: доказана ли вина!
      А ложь... неправда... справедливость. Помолчал в тишине.
     – О, враки – лишь эмоциональная оценка. – Мало ли кто и как вздрючивается! Чувствую, доверитель говорит «не то». Однако вряд ли сделаю что-то не в его пользу, имея информацию. Иль на щите возвратить заяву (искрит рыле совести). Хотя... запах палача есть в каждом юристе; и мой Эверест – с него гляжу в обе стороны. Головёшкой-решетом дума: в этом ли сила, брат!
     – А почему, Ромочка? Романтические слова-меты или теория кухни?
     С девчачьим восторгом среагировала завуч. Игривая стойка, руки на предгорье груди. Зорево теплится улыбка, лицо – словно цветок после дождя. За худобу товарки обзывали в полголоса Венерой Фанерной:  себе на уме, мотор возле таких глохнет. Сам! Громогласная простодыра... И мужей-то, на ядрёной бомжихе вшей меньше. 
     Не разлей вода подруги, а языки ох крапивные...
     Граня заметна в райцентре. Говорила многим: просвещение, как вода – дырочку пробьёт... По молодости толкалась на юридическом (хер-его-знает-каковского университета). Обиженный люд – вереницею к поводырю. И нищее: «сколько...» разъясняла... статьями опутывая; «держа фасон» забот мало, чужие подавай. 
     Остальные глядели восковыми фигурами в музее. Закомплексованные джентльмены мотали рассуждения на ус, вплетая в хемингуэевские бороды. Ни до чего нет дела, кроме себя любимых, чугуны с ушами! Умные женщины кожей чувствовали...
     –   Эх-х, мама, р-рожай дочь обратно, вопрос скользкий!
     Куражлив басок пришедшего журналиста Сани Тертышникова. В лацканах затёртого костюма значки, слабина к медалям, продающихся в дешёвых магазинчиках. На лысеющей голове эйнштейновские волосы пучками и в стороны; дико-жгучие зрачки – ежедневно. Утром шикает одеколон, чтоб в момент встреч с трудящимися не так явно разило. Далеко не светоч в разбадяженном варианте, хотя не вреден. Треть райцентра ведал: Шекспиру – каюк; малепусенький масштаб (певец надоев), слагатель гимнов по искусственному осеменению...
     Жуя губами-сосисками, пафосно глядя на хозяйку, языком-помелом: «Всё-то мы знаем, кроме одного:  как ж-жить!»
     Остряк блин, из «Комеди клаб»...
     Канифолин шаловливый выпад раздолбая-кореша, мимо. Слегон-нца теребя ухоженную бородку, задумчиво:
     – Видите ли, братья словяне, законтрактован долгом, исхожу из формулы «не навреди». Хотя и туговат на ум, фантазирую: оппонент считает, что  доверитель лжёт, – ну и знамя в руки! Нехай валандается доказывая обоюдоострую истину, понимаемую как измышления. Структура правды и лжи относительна, истиной считается доказанность иска, иль наоборот.


Я адвокатская пушка,
Стреляю туда и сюда.

     Дарю экспромт на память...
      – Всё по-человеч-чи, мля, – аппетитно улыбнулся моржеобразный здоровяк с бронзовым пузом. Сидел на кукорках хребтом на дверь. Складчатый личинкой затылок, голова босиком, по-молодёжному. Кулачищи – только молот и держать... О справедливости: архаровцу дважды зачитывался приговор за хулиганство. Чувствовалось беспримесно: золотушный Минька Крым и рым оттерпужил. Чем-то похож на собаку: откликался на любой зов...
– Всё, блин, по уму! Мы не Гондурас, в натуре...
      От бухарика, что хула: змий по утрам тряс пилорамой, душа уже спарилась в алкоголе.
      – Теперь для многих, знаете-ли, Бог Америка, – слаще девичьих бус голосом ратоборствовал Канифолин. – Приходилось бывать за океаном. Узнав будни штатовских адвокатов – до сих пор шало гудит в черепушке. Там: хорошая позиция, как говорят, – на уважении к закону работают... А это как восход солнца на горе Фудзи!
     Поправил дорогие очки и неспешно далее.
     – Понимаете ли, братцы, мы горбатясь, на скалах выращиваем урожай по-фермерски, а нужно удобрение чернозёмом. Юридический чертополох махрово лопушится «реализмом действительной жизни». Закон потребностью, увы и ах, не стал, Фемида в корне отличается...
     –  Чем же именно? – едва ли не хором «обшшэство».
      Монолог зацепил: познавательно, нет слов; но в правах–то мы – уездные лекари!
     Заступник – сам далеко не сахар, – реял над братией. Ему ли не знать: адвокатская слобода нечётко гремящая, характеризовала: «Ворона! Бело-ветвистая!» Им–то фарт частенько махал ручкой... И захлёбывались в соплях-слюнях: Роман Юрьевич многое делал бескорыстно... Во так! В отбесившемся веке прощается такое, а?..
     А дальше-больше.
     – Для тех, кто в танке: умственно-восторженных запилов избегу, кисло ограничусь словцом, шило-то видно из мешка. Что тут самое обломное?
     Помолчал в тишине, убрав прядь ухоженных волос со лба. Да-а...
     – Видите ли, у дяди Сэма адвокат запросто проводит экспертизу. Свидетели – в любом количестве. Я же ходатайствую – судья: тубо, нельзя! А убедить, что Шопена перешопенить, суд–то независим. Фехтовальщик в дуэли с носорогом, короче... Торопко ходатайствуешь о допросе свидетелей. Могу заявить шесть, а выслушивают двоих. Извините, барабан глушит оркестр, а заменит ли? Действие всегда будет равно противодействию. От зла не спасёшься: с ним нужно жить. Улавливаете разницу, или не кон? Акуличий плавничок в горле: простите меня сто раз...
      Пауза. Слушали все. Внимательно. У некоторых: открытые рты, выпученные глаза...
     – Истребитель летает сам, а без поддержки с земли, – птаха однокрылая... У наших успех (и мой) вопреки случаю, зуб даю: мы выше! Однако ж, не о том речь... 
       По-солдатски отмобилизованной вдохновенностью изрекал гость. Прядь волос то и дело спадала на лоб, жест акцентировал мысль искренне, точнее. Да-а, понятны стремления  многих адвокатесс...
      – Хлеб ешь, а правду матку р-режь... Подвирать н-неохота...  У змеи легче ноги отыщешь, чем истину у правосудия... шиворот-навыворот замылят вопрос... А так всё зашибись прекрасная маркиза!
       Исподлобья недоумевающими глазами и тарабарным речитативом досадовал Олег – как бы рассол на усы выплеснули.
      Воздух спрессовался твёрдыми духами; рассказчик уконтрапупил–озадачил. Щёлкнув пальцами задумчиво: «Не вижу летающих чепчиков народ–господин!»
      Далее словесное узорочье:
      – В чём засада? – Здесь никакого дива нет. Взбаламученные пятилетками мечемся: казарма иль бордель! Время страшно опохабилось! Расслоение общества! Нет идеологии! Многим сносит голову: тесто прёт из квашни. Жизнь меняется чисто истина на дыбе. У правонарушителей скользить по ней, яко Христос по водам; и на лестнице в ад спотыкаются не раз, чертыхаясь. А на гвозде всего не повесишь – молва в народе. С ними меня ситуация не примиряет;   трепотня и враньё осточертели, до свидос.
      – Это верно заходи не бойся, уходи не плачь, – жалуется клиентура. – Схватка лаптей с кроссовками, – изрекла душемучительно Граня.
      И ещё шебутной защитник добавил по сути.
     "Мне приходится ходить по тонкую льду. – Тут какая вещь? Неисправимо испорчен профессией, давно симпозиант закона. Еле-еле усёк следующее: а это приятный зуд. Имеется заношенная идея: ургульку в поле озвучивал в прессе не раз. Как с утра натощак выпитый стакан она. «Под углом вечных беспокойств» чувствую: необходимо менять психологию юристов. Закон видится с разных сторон – работа дурная, есть такое, как и для многих подловатых адвокатов. Для имиджа неблаготворно: дуешь на холодную воду... Не очень шучу: выбираться судьи должны гражданами, на их "кухне"  невероятный холуёж. Горе-юристам в Думах разных «лица не общее выражение» иметь. Людям принять чаемого бухгалтера разума – закон, без него хана, уже–уже горим фитилём. В скучных донельзя школах вводить уроки права для «золотушных шкетов». Это не слова-однодневки! И не дефект сознания, а потный вал вдохновения. Главное, кумекаю, – величие замысла, остальное – шалости игристого ума"...
За сказанное – отвечаю, кто по-сельски хитер – побеждает. 






фото № 9





 




















  Быстроденежки

«Сон в руку» - часто говаривала бабушка...

       Утром не успел толком отдышаться-раздеться в кабинете затрезвонил внутренний. Интересовался директор с редкой фамилией Кореш (так в паспорте).
–  Вадимыч, у себя? – Загляни-ка. И почту заодно возьмешь.
      В нос шибанул сигаретный дух; запах коньяка, будто раздавили виноград. Поручкался с нервным руководителем, старающимся не дышать на моложавого юриста. Коротышка выглядел точь в точь братом Чубайса.
      В кресле женщина бальзаковского возраста, на голове модная шляпка; аквамариновый шарф, серьги-двухкаратники. Рыжая, как левитановская осень, простонародная физиономия (циферблат). Аромат французских духов, бутылочного цвета глаза, плутовская улыбка, –  завершённая композиция... Вымястая дама с хорошей гладкостью лица отнюдь не притягивала глаз; неуловимо отталкивающее в фигуре, без шарма. 
     Что-то скандальное витало в кабинете (избегали глядеть обоюдно).
–  Алексей, для интересу проконсультировать бы, – будто ножом масло отрезал директор. – Дело банковское, на вашем птичьем языке не секу... а ты  знаток, – Георгий Исаакович. Слова звучали как фанфары; глаза грустные, но возвышенные. Чмокнул толстыми губами, разгладив сосисочным пальцем лощёные усики.
–   Дела у воров, у нас коммерция...
          Ушествовали в юридический отдел.
          Заступник услышал малоинтересную сагу от Татьяны Осиповны Черноуцан, 50 лет, курящей не понятно что. Двое взрослых парней, разведёнка. Служит бухгалтером гримированного предприятия «Рога и копыта».
          «Ну, значит, обозначилось дело так. –У нас цветёт и пахнет рекламно-кредитный бум; знакомые, выкручиваясь из аховых ситуаций, брали деньги. В тучные годы меня, именинницу жизни, ассигнации любили... Впервые оформила кредит в банке на ремонт жилья типа «европейский стиль». Жужжащие   советчики-прихлебалы; трень-трень, будет всё о, кэй... Чёрт бы их забрал... Кумекаю сейчас, на кой ляд «лимон», в «трёшке» одна живу?"
          Передых, ироническая улыбка, сигарета.
– Да-а, если бы предвидеть, куда ситуация загнётся! Ежемесячно здоровалась с кассиром, график соблюдался, то сё, чертовы накрутки. Процентами отдала чуть ли не треть, где ж это видано-то! Грабёж среди бела дня! Снежный ком долга гасила с помощью родных, опосля брала микрозаймы, узнав хорошенько и заведующего ломбарда... Да-а... Против совести не иду, в долгах, как в шелках... А сальдо-то всё равно отрицательное!
          Голос зычно-мужеподобный, будто у коменданта рабочего общежития.
–   Ближе к сути, если можно! – морщился от дыма правовед.
–  Ну, а затем не так потопали катушки и горе от этого. – Начались звонки-вопросы, как раз урезание и перебои с деньгами; коллекторы, что за агентство – не ведомо! Карточку зарплатную блокировали... Отношение близких: сами понимаете; родня, казалось бы, кровиночки, могли и вникнуть! Где там, разбежались по норкам... Ушло в лоскуты сочувствие, ёк-морёк...    Замолчала.
– Дальше – больше. – Поручители – сын и невестка. С ней рытвина-чересполосица (уже не оставляет внучку-лапочку). Младшенький оглоед: геолог-археолог, вахтенным методом живёт-работает... При редких встречах скрип зубов, предпочитая как бы мировую. Тормоз! Старший шалопут –моряк, в рейсах, жена – ох, с ленцой, трубку не берёт, чумароза...
        Вздох, мелкое шмыганье носом, охи, ахи, белый плат к глазам.               Тишина, как на свидании девятиклассницы.
        У Алексея ушки на макушке, делал пометки в рабочем блокноте. Одновременно вспоминая вещий сон о перепалках с Фемидой. Грибы и космос – точно...
    – Да-а, затем черте куда убеждающим спехом двинулась история. Огласка – вина личная, молва худая, не занять ассигнации даже под проценты. Тупик проще говоря! Потюхала в банк к юристам, замашки хунвэйбиновские, ряшки – во! Срамотили хохоча, грозя забрать квартиру... Точно слюнявых окурков  набросали в душу! А где жить, нищебродствовать под  окном, что-ли? Мозги и сердце паникуют!
          Молчок. Вздохи. Вновь сигарета.
–   Может кофе сделать? –юрист.
–   Неа. – А дальше ещё веселее. – В суде, где пекут и варят, очевидно, у банка знакомства. Как от чумовой прихлебатели улетучились дымом. С горя-безнадёги и закурила-то, тут и алкоголь в соседях, ёк-морёк... Набузякалась как-то: гаишники прав лишили. Эдика Скоробогатского с бандитами шьётся, знаете же? Рассказывал в красках о вас, на похвалу щедр (дело-то его было аховое). Что делать – ума не приложу, по ходу запуталась совсем, кулёма. Вот как-то так, если телеграфно и по-бабски".
         Бранчливой мелодией выдала диалог на «гора» необмерная гостья. Что тут скажешь, не Вивальди!
–  Взять кредит, извините, как описаться на морозе. – Сначала тепло-приятно, но затем... Чувствую, виноватой себя не считаете...
          Водрузив круглые правдоискательские очки, чекрыжа фирменной ручкой  изучал бумаги.  Займы не оплачиваются; ряд услуг явно навязан; страховка иной фирмы, пеня – ох, как завышена. И проценты ежемесячные зашкаливают. Швейк нервно курит и отдыхает в сторонке...
– Что ж, картина ясна – отнюдь не маслом, если по чесноку. – Шанс есть: не выкаблучиваясь сильно, кое-что отсудить у ростовщиков. Адвокат нужен въедливый – пластинка долгоиграющая. Изыскивайте монету, расплачивайтесь хотя бы чуть-чуть: фарш трудно прогнать назад. Иначе хана, займы чужды исстари. Трудно что-ль рассчитать дебет с кредитом, азы ведь? Фитиль закономерен, тыры-пыры-растопыры... Вот адрес и телефон, хлопцы-мытари грамотны...
          Через неделю увидел её  у дверей уютного обиталища. Вид уныл и явно непрезентабельный, о-хо-хо...
–   Были у ребят? Как показались? – указывая на кресло.
–  Да запрошена сумма... хотели обмишурить шустрые салабоны... думаю вслед костерили...
           Обморочный голос, кисло-виноватая улыбка на лице; буланый хвост   волос на затылке, непорядок в одежде. Вздохнула апатично облизывая запёкшие губы, – лиса загнанная, точняк.
–  Не хочу травмировать, однако ж прошу извинить. – Плевак на всех не наберёшься. Бюро лицензировано; молодняк вкалывает по договорам, радея клиенту до финиша. Дотошно-цифровое поколение, зародыш современной юриспруденции, шибко уважаю. Это два. Деньги не выщёлкивают, профаны отсутствуют, так сяк не катит. Бесплатно папа маму не целует, година тревожная, далеким от крючкотворства юридического, – завидую. Извините, всё таки шашечки или ехать?
          Рысий взгляд, губы – ¬туз червей, тревожила ошейник из дорогих бус. Опять без разрешения закурила. Поморщился уже в открытую, распахивая форточку, в душе ругая манеры гостьи. Платочек к глазам, робко-осипший лепет: а Вы... не смогли бы... это... мотню распутать? Сноровка... известны оказывается... да и Эдик... деньги после решения... а.
     Эх, крокодил ворону давит... На выставке бассет-хаундов за преданный взгляд дали бы место.
–  Треба размышлять. – Не тешьте иллюзиями всуе... фонтанчики Бахчисарая, как и марка сигарет, не по нутру...
         У юриста зло ворохнулись пальцы.

       Однако, как бедолаге помочь? – думал скучливо. – Впрячься? Тяжба длится месяцами, суета-беготня, экспертиза, уйма бумаг... И совсем не факт, что выиграешь. А дама прижимиста, лукавит, честную бедность тая. Ассигнаций нет, а в ушах золотишко с брюликами, совсем не хилая тачка «Лексус». На шармочка желает проскочить, Лиса Патрикеевна...
       Ах, минутки-часики, где же вас найти? И свистопляска на работе. Смикитил и одной ногой к занятому руководителю. Объяснив  черновые швы материала (на ёлку хочет сесть и задницу не поцарапать). Писано-говорено, уйма фильмов и книг на тему! Классиков, естественно, не читала, хорохорится... От нытья, будто отложение солей в ногах...
        Без интеллигентской пыльцы, по виду директор от услышанного ошарашен. Гулевой мужик теоретически как бы неплох. Однако! Чересчур смущала деловая жилка, холодные навыкате буркалы, кудря на голове. Частенько ехидна ирония и не здоровый климат в пятой графе...
        С форсом задумчиво курнули, уничтожив содержимое в бутылке армянского (бар суперпойлом забит). Приятничали горячим кофе...
– На личное усмотрение, Алексей Вадимович, – брови повелительно срастаются. – С института ещё знавал мужа. Живой разве допустил такое? – вертя на пальце серьёзный перстень. Кстати, о тебе молва по гланды, но на уровне!
– Напрягаю не совсем трезвые мозги: а без лоха и жизнь плоха... судах проблемы... не на всякой кочке могу запеть.
– Не обижайся на Татьяну... знаю годы... затурканная стала... как цуцик влюблён по молодости...
– Чего обижаться-то? Уже обижена: бабой родилась...
           Не так страшна «Армата», как по-киру танкисты. Вперёд, на малом тормозе! Заявление с трудом составил – оригиналы документов утеряны.  Впервые оторвался на клиентке-идиотке, приобретшей по блатняку диплом...

       ... Денёк выдался раскалённо-асфальто-жарким. Тополя с акациями шелестели пожухлой листвой, воздух дрожал и слоился.
         Двойка расположилась в уютном кафе за бутылочкой «Каберне». Чудный крымский сухарь, а запах – обалдеть! Сквозь бокал вина полезно иногда глядеть на жизнь! Сердцегрейный обычай, ёлочки точён...
–   Как и обещано: царю деньги – белке честь! Довольны ли?
–   Ой, ещё бы, сумма больше запрашиваемой. – Ни шиша, кулёма, не поняла в речь вникая: сочно-плотский язык, а вы – говорун! Матрёшкой разобрали документы годового отчёта... не врубалась лишь в дебитах законов...
         Отупевшее от жары лицо сияло и лучилось; радость крепла-дружнела, платочек уже не в чести. Доверительница игриво перекатывала улыбку по щекам   слева направо, в очах мыслей не видно...
       Усмехался и правовед: жданная радость – алая веха календаря. Чувствуя ногой, вынутой из тесного армейского сапога.
– Если апеллировать не будут, то шик. – Ни сиво, ни буро, не избалован драконовским кривосудием... Это трагедия, к сожалению, наша...

        ... Звонок от Кореша, чмоканье, шкодливый тон: Лёш, дорогуша, восхищаюсь потенциалом! Это просто фантастика, не ведаю, кто бы в реале наказал банкиров! Многое, брат, шептали за тебя, стыдоба прямо... извиняй.
–  Эхо бывает звонче голоса – на доброжелателей фиолетово, крой иной. – И эрудицию не пропьёшь, деньжат не хватит. Поручение – муторное, харэ. Навар меньше, чем от бульона при варке яиц, – цепко занёсшийся даур...

     ... Через месяц ещё суд (банк таки зараза, аппелировал начальный).
     Шло заседание мирно-буднично. Самодовольная истица расквасилась, бубнёж из другой оперы, хоть и зазубривала текст – ясно, волнение, врагу не пожелаешь...
        Юристу дали слово и тотчас в глазах загорелась шкатулка мыслей.
– Уважаемые суд, участники! – Время на дворе злачно-мрачное: на балу несправедливость, житейский смысл, – экзотика. О допросах свидетелей, приобщении заверенных документов, решений по аналогии, – ходатайствую. Также акцентирую внимание на так называемый «ответ»: досудебную претензию, любопытно. Акцент и на договоре о займе. Спускаюсь с банковских абстракций на унылую юридическую почву. Жду аргументы – из-за них сыр-бор...
        Без раздувания щёк отмечаю: финансисты «мировую» не захотели, оно им надо? В сухом остатке добытые факты и частности иска убедительны, в лад мозгачат с законом. Без микроскопа ясно: с доверительницы незаконно-цинично взята кругленькая сумма. Расчёты эксперта-бухгалтера, справку гашений, за деяние с умыслом ходатайствую взыскать штраф... учесть судебные расходы... Самое пресамое: лишь с помощью дня тень видна. По рабоче-крестьянски: глас услышан, островок справедливости действует! Вспышка-догадка: некуда более крестьянину податься, только в суд, если говорить языком актёра Чиркова...
         В упругой атмосфере унылого помещения висело электричество. Судьи оторвались от кипы документов, испепеляюще-снуло глядели на Алексея.
        Как гусеницы невзрачные клерки приоткрыв рты, также...
        Банк, расчётливо-современный кулак-финансист о плене не думал. Служивым в упряжке быть долго! Сварганив кассацию вызвали зубра цивилистики. На помощь...
         Истицу от судебных хождений Алексей мягко отторгнул: займитесь вышиванием гладью...
         Вновь нудное словесное вече во многом формальное. Эмоционально доказывал сумму: отвечая на вопросы Фемиды, желеподобных ответчиков, цивильного мастера. Ходатайства, цитирование норм гражданско-процессуального закона, кодексов, определений пленумов вышестоящих судов. Отбрыкивался от верещавших коллег, как мог...
         Они же, малохольные, навалившись ватагой пытались в раже изволтузить. Заявления, решение для них – «бутафория»; кисло-сладкая чепухенция – по нраву. Не врубилась до конца таки прыщавая мелюзга, что обгаживала себя же. Сталь звенит – искры летят! В итоге хмарь-болотина с жиденькой слюнкой, и у комариков она имеется...
        Будто Карузо поющий мэтр более на толпу в аудитории работал. Избито-дешёвый трюк – нагромождения фальши с юридическим подкладом! Знаем, видели, проходили... А доказательств, как ни артачился, тю-тю. Обмишурился Цирис; в  узком кругу хитрец ещё тот. (Хотя толков в юриспруденции). И, о, радость, – не стыдный результат, жизнь колосится! Салют тебе удача неудачи!..
       Подошёл на выходе ерепенистый стратег-цивилист; улыбался фальшиво, галстук-бабочка – на боку. Профессор вытирая лоб платком:
– Коллега, разрешите выразить... э-э-э..., но вы в дамках! Э-э-э...
         Алексей не дал высказать интеллигентному болтуну карамель, –тошновато.
–Впитывал жизнерадостные лекции на юридическом, Семён Борисович... Благодарен, рад, что Вы в строю...
– Тогда... э-э-э, почему не в нашей фирме? Деньги хорошие, уважуху заработаете...
– Фирма как-то не близка мне... не очень хороша репутация... но это частные заморочки. Однако мерси, лестно.
          На следующее утро подходя к кабинету увидел даму, не поднимавшую опущенное лицо.
– Вы Алексей Вадимович Даурцев?
– Что Вам угодно?
– Я от Георгия Иссаковича...
–  Ещё звездочка на погон без надобности...


























300 долларов США
 

Адвокат Лабурин во дворе коттеджа оттягивался на турнике, гимнастику жаловал со школы.  А тут ранний незваный гость…
– Вадимыч, горе у меня. – С Кировограда весточка: матушка умирает, попрощаться бы, христианин я. А денег – кот наплакал, ё-моё.   
– Почему у знакомых не берёшь?
– Обежал по кругу, ноль; вернусь – отдам с пенсии. 
Такой хренотенью ошарашил бывший вояка; голос, хоть к ране прикладывай.
Юрист «быка» вспомнил: городские алкаши-друзья (их море разливанное) кликали без затей "Петровичем". Видный, в толпе словно жар-птица в голубятне. До шестидесяти – как пешком до Лондона, женщины на украинца заглядывались. Однако имелась золотозубая жена-красавица с горных хребтов Тянь-Шаня; два великолепных пацана. Министерство родное облагодетельствовало пенсией; трёхкомнатная квартира, гараж с тачкой – есть. 
  Страдал лишь червоточинкой: начал, дипломатично говоря, употреблять водочку. Общо: «закладывал» и ранее, когда руководил аптекой в гарнизонной больнице. Там наличествовал спирт, медицинский, 96 градусов! Безотчетный резерв начальства имел странную привычку испаряться. И подполковник начал зашибать рюмашку на дурницу, позже – стакан. А жизнь-сука доказала: спирт переламывает особей любого звания, крепче духом-здоровьем многих офицеров…
Тёмной ночью при загадочных обстоятельствах склад медикаментов загорелся.
Следователь недоумённо жонглировал руками, округляя глаза, на вопросы журналистов – молчок.
  Виновных, как исстари повелось, не обнаружили.
Шума и бестолковых разговоров оказалось выше крыши. Списали наркотики, бинты, йод, зелёнку: можно запросто вылечить полдивизии. Аптекаря, чтоб молчал, с почётом (вручили медаль) отправили в иной гарнизон. На самую южную точку моря Лаптевых, поближе к белым   тюленям…
  Бутылка  – ежедневная потребность для ветерана Севера.
  И скандальный развод: жена уехала к дряхлым родителям,  школьники – с нею. Костёр домашний сгорая, отсырел…
И начал  хохол опускаться в колодец жизни. Городок небольшой, интимный, ежедневная жизнь, почитай, как на ладони. По старой дружбе с отставником ещё здоровались. Однако всё  реже-реже...
В холостяцкой квартире алкашей прибавилось. Донкихотская прыть –   замельтешила резко с горки. Пенсии стало не хватать, две комнаты сдал   торговцам шмотками  заграничного происхождения. Расчёт – спиртом  из-за границы – качество документируют в ином месте…
          Таким увидел его защитник: щетина, опухшее лицо, бисеринки пота на лбу, дрожавшие руки… Внимательнее глянуть: беглец с Акатуевской каторги, точно…
– Хвалю, дело богоугодное – с матерью проститься. – Поклон няньке Украине, скажи, чтобы газ не воровали! Деньги отдашь без напоминаний.
С таким напутствием проводил до калитки обрадованного  визитёра.
Время летело курьерским. Длительный вояж закончился; глаз не казал, прячась лягушкой в болотной тине. Однако случайные встречи не редкость,  а проявление философской закономерности.
Воскресным утром на рынке столкнулись чуть-ли не лбами. У  отставника на вскидку: «в зобу дыханье спёрло»; хотел с толпою   шустренько проскочить. Фортель однако не удался.
Крепкая рука выдернула из журчащего ручья покупателей и отшвырнула к некрашеному забору.
– Удачно ли съездил, Петрович?
– Можно ещё смотаться.
– Как там наша бывшая Украина?
– Не хило, ё-моё.
– Похоронил старушку?
– Жив-а-а. Ещё меня переживёт.
– Чего ж огород городил без леса?
– ?..
–  Срок истёк долга.
–  Отдавать гроши не буду,  вот фигушки.
–  Не выкобенивайся, не дай умереть придурком.
– Денег нема ё-моё.
–  Окстись – на чужих холках кататься вздумал? Тьфу ты, прорва!

Разговаривающих окружали ёханые бабаи – "на стакане". Уже с утра набузяканные загоготали гусями на весенней проталине. Отставник гордо прошествовал в сторону бочек с вином и жарящихся шашлыков.
– Петрович? – окликнул кредитор.
    Заёмщик испугано оглянулся.
          – Ще молода дытына!..
 
– О, как мельчает народишко, – с грустью Вадим. – Офицер, слово, честь… Да раньше застрелился бы, чтоб не позорить фамилию. Решил   юридическую коллизию, от гонорара отказавшись: а заслужил вино с горчинкою…
  Загораживая разъезд авто стоял жеванный годами мужичок. В майке заношенной, тренировочных китайских штанцах. Сандалеты – на босу ногу. Людскую сутолоку, гомон, крики грузчиков и общественное мнение – игнорируя. Год, видимо, не стригся – это Мазай (кличка), Бобров (фамилия). Неприкасаемая достопримечательность города и экзотика.
Капиталец сделал в  бурных 90-х, впрочем, как и паспорт на чужую фамилию. Трёх классов школы на жизнь вполне с избытком. Очень понтист в некоторых отношениях: известен фразой: быть в СИЗО в такое время – криминал…
– Дружбан-то что отчебучил? Придержал бы за штаны!
– Петрович, хамило, скурвился. – Косячит хохол, жалуются многие. Ты на машине?
–Да.
На удивление здрава идея Мазая: подскочить утречком для беседы –    отставник тёпленький, не сбежавший с любителями огненной воды. 
Утром с опохмелившимся тотчас воспрянувшим Бобровым, – двинули.
Он вывел полуодетого лекаря. Шея толще головы, живот, златая цепь на дубе том. На пальце  золота грамм на сто. Приколист!
Заступник (про себя): вот же клиент, удивляться не приходится... А в принципе – чему удивляться, ядреный корень? Общество деградирует на глазах. Свобода явилась избыточной порцией озона, лёгкие едва не разорвав гражданам. Поняли её как волю, как Разин, Пугачёв, Болотников. Снижение запретов отворило ворота наркомании, криминалу. Добавить коррупцию, порнографию на телевидении, бредовую ложь власти. Интеллект и бизнес  шустро драпает из страны. Обман, деньги – философия жизни...   
  Возле автомобильного чуда столетия (Тойота) и произошёл разговор.
  Как бы лениво Вадим завёл беседу:
– Брал зелень на поездку к матушке?
– Да, триста в долларах се-ше-а.
– Почему бы не отдать?
– Грошей нема, ё-моё.
– А пенсия? Слово наконец! Извини за несовременное чудачество –фамилия! Разубеди копеечными сказочками, ё-моё-твоё и наше!
Мазай, прислушиваясь к разговору, качал снежной головой, озвучивая   дела шестилетней давности.
Пенсионерки реагировали на беседу, со временем любопытство упало; скамеечные курлыканья – интереснее. 
Пулемёт диалога (как и моделировал Лабурин), – шёл впустую. Абсолютная калька предыдущего разговора: эскулап откровенно дурку гнал, зевал, чего-то смачно жуя. Как в драме «Варяга» силы прослушивать трындёж, – отсутствовали. Также – сдерживать в котлах накопившийся пар. Злость бурлила из-за потери времени, утраченного доверия.
Вспомнилась хулиганская молодость; тренер Саранкин, бодряще–чёткие установки перед рингом. Многажды поднятую вверх бойцовскую руку...
         Как атомная бомба по Нагасаки – ра-з-з! После хука ожиревший себялюбец встал на колени. Левой в челюсть фигак, – «выпад на рапире» свалил бесповоротно.
Помнящие ещё Лазо старухи истошно зашамкали: убивают! Где ж полиция-милиция! Развели демократию! Сталина бы вам...
Заступник не унизился даже до реакции. Неспешна закурил трубку, хладнокровно посадил растерявшегося деда в "марковник" и, уезжая – сигнал.
В салоне инструктировал: как вести в дальнейшем. Уверен: так история едва ли закончится – опыт, жизнь за плечами тяжко-голодная. Короче – новый гемморой!
Мазай был общепризнанно скуповат. Вместе с тем,  не скажешь, что дурак: заигрывание с  кодексом пошло отрицательно. Молодые уркаганские годы научили понятливости, а на закате лет – коммуникабельности.
Расставаясь у калитки Вадимыч, уныло:
– Правда на моей стороне, финансы – у него. И, залихвацки усмехнулся:
– Чего не бреешься?
– Седина бобра не портит!
Расстались  молча, пожали руки без обязательного коньяка, – дед  «зажилил».
Под утро залаяла умница овчарка, проснулся  внук – по нарастающей многолюдный дом.
Хозяин исподтишка отодвинул штору: японский микроавтобус. Кто, шутоломный, без телефонного звонка?  Фактически ночью?!
Кое-что захватив для уверенности вышел, быстро – в салон. Невнятный говор, музыка  скандального барда; облако табачного дыма – не продохнуть. 
– К тебе базар.
Рукавом армейской куртки Бобров вытер  нос, будто у яловой коровы  – слюни; был, что медуза Горгона. Голос приглушен, спотыклив.
– Хамило в контору накатал заяву, справку о повреждениях хари. Вник?
  – Ясно, как три рубля.
– И что ж теперь делать? Ноги?
– Мой вопрос. – Расставаясь, выложил подоплёку на блюдечко, в том числе озвученный вариант. Что непонятно, зачем в такую рань кашу по тарелке размазывать?
          Он был слегонца взнервлен.
Старик обидчиво замолк, начал тщательно вытирать дымчатые очки, переваривая услышанное. Думая: благодарность выскажут за информацию.  Откашлявшись, глухо по – боцмански: 
– Может врежем грамм по двести, Вадимыч? С устатку и от нервов? А?
– Такого добра навалом. Организую.
– И что-нибудь занюхать, – крикнули вдогонку.
Отъехали метров на триста (успокоить псину), не к добру явно лаяла.
Тяпнув рюмку ушёл от веселящейся компании досыпать, успокоив маму, хныкающую жену.
Однако его заветного уже не было. Зато легион дурацких мыслей, хоть отбавляй. Спрогнозировал историю, вспоминая реплики, междометия, оговорочки по «Фрейду». Предложения деда и хохочущей братвы. И не удивился супруге передавшей весть в кабинет: у коттеджа та же "Делика».
Опа–на! В поисках жареного блуждающая компашка доставила аптекаря. Видок явно жалок: как у солдата с многодневным боем прорвавшегося из окружения. Голову обтягивала марлевая повязка; на отросшей щетиной челюсти – ссадины, хлеборезка в запёкшейся крови.
         Что-то невнятно стал разъяснять, махая руками.
Правовед смотрел без жалости: мысли, что и на рынке при встрече. «Что же его «сломало»? Алкоголь, женщины? А если шире? Надо ли всё списывать на «кырло-мырло» бороду, гласность? Скорее, «единственно верное учение» немца–еврея не читал: лексикон, окружение, кругозор, – подтверждение. Твёрдого стержня институт, армейский политрук – не заложили. Мироощущение: уровень плинтуса, слух не ловит горбачёвское время, запросов окружающих. Именно оттуда «совковая» подлость, рушащая человеческие отношения. 
– Рви бумаги, или приморю! – яростным шёпотом вызвездил Мазай. –   Конкретно ручался! Забыл, крыса, кто  отбоярил в суде! Уважаемых людей подводишь. Я таких бушлатом гонял по зоне! Нерусь, ещё артачишься!
Документы с нечетким числом входящим штампом отставник разорвал. Извинялся: был с похмелья, кореша глупые, мол-де настроили.
  Мазай бесцеремонно прервал:
– Я в залог телевизор взял: извинение за сводничество. Прохиндей, одно слово и по этому случаю, а, защитничек ты наш? Что дельце-то разрешилось, извини конешно? А?
– Не собес и  не красное солнышко всех обогревать.
– У нас любимый «Парламент» и болгарские сигареты, – враз реакция. – Одна рюмка – хорошо, две много, третья – недостаточно. По-приколу, а?
– Клёво! Но возвращаюсь к теме. – Хватит, братва, экспериментировать с алкоголем! Это  не проханже со мною...
Вчерашняя бригада загомонила. Чуток выпил – люмпенам понравилось (гордости мало). Зашумели дружно: удачное разрешение ещё одной бодяги.
Хамило дали слово. Гологоловый, щупая грязной ладонью затылок,   без энтузиазма:
– Эта…  Ну, в общем… Засандалил верно, облажался я по полной.  Извините, Вадим Алексеевич.
– Хорошие желания часто заканчиваются лечением.
Ватага по-доброму засмеялась, смех, будто хлопки ангельских крыльев, множился в автомобиле.






МЁ Д   С  НОЖА


Судиться — пошлое занятие.
Ильф и Петров 
   
–  Ваша честь! – Требования заявительницы не признаю. Гербовой печати, моей росписи, числа на договоре займа не имеется. Документ исковой к праву отношения не имеет – моя точка зрения.       
         Смущённый директор (впервые в юстиции) как мог объяснял грузные требования истицы. Бойкую старушенцию до заседания не видел.   
         Суд на мнение ответчика –ноль внимания.
         Свидетели – будто глухонемые...
Что ж, болото тоже производит впечатление глубины...

       Оживлена центральная улица городка: люди пешком, на велосипедах, автобусах спешат на работу.
       Хорошо одетая женщина бальзаковского возраста приостановилась возле магазина на тихой, малооживлённой улице.
        Незаметно перекрестившись на кричаще оформленную вывеску «Мёд», с тыла бодренько, в дверь. Здесь, внешне скромно расположилась бухгалтерия многопрофильного предприятия.
– Ой, Ирочка! – гостья смачно расцеловала работницу. – Чего в гости не заглядываешь? Чай обиделась? 
       Быстрого ответа не услышала. К отношениям родственницы привычна, характер ещё тот: высокомерно-издевательский.
       Тётка неспешно огляделась. Обстановка в большой комнате явно душевная. Тихо работающий компьютер, многочисленные цветы в горшочках, шикарный фикус в углу, вентилятор. Присев в удобное кожаное кресло, задумалась.
       В стране ежемесячная инфляция, рост цен – картина дикая. Дорожают   продукты, услуги, лекарства. Доллар американский резко поднялся. Заваруха на Украине, Донбассе... Как дальше жить-существовать? Поможет ли вновь родственница? Размышляла про себя гостья.
– Тётя Аля, с вами зарабатываешь лишь неприятности, – раздался жирный голос. – Скандально турнули из горпо, а кресло устраивало, «хлебное». Муж избил, когда еле-еле вернулась от вас, не показывалась на людях долго. Что нужно на  сей раз?
       Говоря тираду, не отрываясь, смотрела на монитор, изредка ударяя пальцем по клавиатуре чуда ХХ века.
– Хочу денежки крутануть, – степенно родня. – В банке проценты смешны, выгоды мизер. Тебя не обижу, как и в тот раз, – автоматными фразами палила старушенция.
       Бухгалтер сфокусировала заинтересованный взгляд. Не слабо?
– Ладно, авантюру обмозгую, о деталях завтра. – Главное: обойти директора. Извини, занята, отчёты в налоговую.
       Визитерша ретировалась по-английски.
      
        Ирине Данилко везло от рождения – красива: глаза синие–синие... Яркущие. Успешно и с радостью осваивала первоначальные науки. В школе: активистка, комсомолка, общественница. Везде успевала в делах старалась не огорчать – учителя рады. Родители только что не молились (одна в семье);   хорошо писала о ней «районка».
       Затем: кооперативный техникум в областном центре. Имела не меньший, если не больший успех и у сокурсников. Избранником стал отличник группы, где Данилко также легко, училась. Рано вышла замуж. Пришлось. На занятия махнула рукой. Институт не удался, хотя и делала экзаменационные попытки.
        Добросовестная работа в бюджетных учреждениях града – потом. Невеждой совсем не была: умело отличала дебет от кредита, экономисты в годах уже величали по имени и отчеству. И это – при искрометной молодости и доброго, в отца, нрава. Юность – материал недолговечный, проплывает быстренько, как железнодорожная станция.
        Через несколько лет,заматерела. Без импортной шоколадки  посетителям разговаривать трудно. Кураж! Цинизм уверенно, без оглядки, входил в жизнь провинции. Веяния механизатора из Ставрополя застали Ирину в замудрёном учреждении: городское потребительское общество. Должность–главбух. Недолго смотрела на творящийся чиновничий беспредел. Набирающий силу криминал, развал правоохранительной системы. Да и не только её...
        Кооперация в переломное время испытывала острую нужду в злате. Ирина – правлению: торговые заведения в аренду; рядом – граница, Маньчжурия! Вещей, продуктов, ширпотреба – завались, не хочу! Иначе не вы-жи-ве-м!
       Седые управленцы поддержали: банкротиться не хотелось...
       Заполучив «добро» вплотную занялась молодыми и не очень бизнесменами.  Росли они  поганками на мусорном отвале. Масса ринулась в коммерцию, думав, что экономика проще, чем сливной бачок...
        Деньжата были непыльные, главбух их по–цирковому из «воздуха» делала. Золотое время! Естественно, себя не забывала – обновила автомашину. Полгорода отгуляло на свадьбе дочери.  Подращенный сынок     набирался институтского ума-разума в Белокаменной. Де-факто Ирины  значительно  возросло. С золотым тельцом буднично–серая жизнь оказалась   веселей: еженедельно ездила в Маньчжурию, на «зону». По ценникам – выгодно. Отдыхать привыкла в Анталии,  знай наших!
         Как черт из табакерки на  горизонте появилась Аля.  Единокровная сестра по отцовской линии: молодящаяся, все новости знающая пенсионерка. Племянница легко согласилась на озвученные условия – чувствовала  уверенно. Круговая безнаказанность уже развратила Данилко. Знакомые в юридических структурах, деловые мальчики – «крышевали». Небескорыстно. В суде – золовка; праздники отмечали вместе, с цыганской удалью. Дождались новых времен...
        Кредитные деньги взяла минуя буквоеда-юриста. Ежемесячную долю с прокручиваемых средств, не расписываясь в финансовых бумагах, тётка имела. И, чувствительный доход к ежемесячному пенсиону.
        Каков батюшка, таков и приход.
        В городишке дни текли убого, личная жизнь несуетно, ходиками на стене квартиры.
        Затем – скандал базарный. О «левых» ассигнациях пронюхал ярый ревнитель финансовых устоев; бессменный в течение четырнадцати лет секретарь ячейки КПСС. Собственный, полуспившийся муж. Шустрым футболистом ворвался в приёмную руководства... затеял распрю...
        Ирина не могла найти работу – её жалостный Армагеддон! Перспектива дальнейшая – туманна. Городок районный, обитатели – как под простынёй. Унижение не таблетка, водой не запьёшь; отрезанная нога месяцами даёт знать... Распробовала горькую, незаметно увлеклась. Рассупонилась вконец, психованной стала... А там – медленное скольжение в низины жизни. 
        И всё-таки ей дико повезло. На «малую родину» вернулась закадычная   школьная подруга. Цепко ухватилась Данилко за протянутую руку товарки:  солидный муж занимался бизнесом.
          Слыл мягким, интеллигентным, эрудированным человеком. Однако мягкость, скреплённая цементом... И на Николая Лукича можно положиться: не краснобай. По циркулирующим слухам – богат: валюты, как в человеке аш два о. Многим доморощенным коммерсантам стал гвоздём в диване...
         Для проверки лёгкая задачка: вести отчетность головного магазина фирмы. Что ж, работа знакома до слёз и боли в глазах. Через месяц прогоревшая нахалка воспрянула духом, бросив затянувшиеся алкогольные упражнения. Плохое же всегда на глазу... Оглянулась, присмотрелась, воскликнув заезженное: какое, милые, тысячелетие на дворе? Начала прокручвать «левый» товар; оформила дочь в отдел. Познакомилась с налоговиком-куратором фирмы. Упрела, пока нашли общий язык, знакомых, чуть-ли не кровных родственников.
        Досаждали лишь завистливые соседи: писали жалобы, доносы, анонимки...
        Вновь жизнь заиграла свежими красками. Знакомым балакала: «Я ведь не торговая импотентка! Быть у ручья и не напиться»... Тьфу!
        Положившись на симпатию жены директор редко заглядывал в квартальные отчеты. Да и командировок многовато, связи восстановить нужно, то сё...
        И опять – Аля, ну, просто охренеть...
        Договорились так. Минуя нотариуса и руководство оформить договор о займе с ежемесячной выплатой процентов. Себе забирала половину.  «Кошку дальше печки бесплатно не ловят», – туманно Але. Та, хмурясь, крепко–крепко поразмыслив дала таки согласие. Выхода просто–напросто не было...
         Корректный Николай Лукич хоть и доверял подчинённым вовсе был  не размазня.
–  Откуда эти цифры? – удивлённо-деликатно вопросил, собираясь подписать баланс. – Пулей ко мне директора.

  У Цаган-Олуйского бурята Модеста Доркуева качели жизни начались удачно. Добротно учился, занимался перспективно боксом в юношестве. Женился по большой   любви. Он был уже вполне себе ничего.
          Многотрудный путь при коммунистах закончил управляющим «Гортопа», хотя шибко грамотным назвать было сложно. О, тут своя история!
          В перестройку азиатский замес надорвался, не вникнув в суть. Деньги забабанил в акции растиражированного «по зомби ящику» банка. Дело оказалось  блефом и  шарлатанством, как ваучеры по «Чубайсу»...
          Большая семья в одночасье развалилась. Умная жена ушла без скандала. Дети разъехались: кто на учёбу, кто-то в иные города и веси на постоянное местожительство. Старший боксёр-верзила избрал криминальную дорожку – и сел на восьмерик.
           С приятелями юности любителями «огненной воды» – сошёлся крепко. Как гайка с винтом. «Не по талантам пьёшь!» – многажды гуторили сотоварищи. Модест нажирался просто в опилки...
           Организации менял с быстротой ветра: как переходящее  знамя – из   ЧОПа, в соседнее, через улицу. То на то и выходило. В трудовой образовались вкладыши – он же пёр дуру по Газимуру... И, в конечном итоге, оказался на пыльно-скучной улице: наивная бедняцкая роскошь – разбазарена...
           Однако! Не имей сто рублей!
           Многодесятилетний кореш завёл горемыку к бизнесмену,   однокласснику, любителю женщин, смачных анекдотов, весёлых  розыгрышей.
            Николай Лукич внимательно осмотрев Будду (прозвище за лицо и габариты), крякнул: н-да. И, нажал кнопку вентилятора...
            Контрактный испытательный срок Доркуев забыл через неделю. Месяц, правда, крепился: рай да и только! Затем – ясно: безбожно пили заплатки, дико кричали лоскутки. Протухшим киселём приходил на работу. Интересоваться в открытую хитрожопым завмагом, мутным окружением, далеко не безобидным  стал участковый Джулай. Охранник присматривал за  дышащим на ладан «москвичом». Тучи сгустились над головой и на этот раз, – окончательное китайское предупреждение выдано... То есть, шуганём. Если рыпнешься по пьяне – до свидос...
        ... – Откуда казна, братцы? Тема не вытанцовывается, леплю открытым текстом, ёксель-моксель... 
            Недобр тон руководителя.
            Как на духу выложили о блатной тётке, заманчивом предложении, мизерных процентах в условиях инфляции.
     – А если неплатёж? И «пролетите»  фанерой над Читою? – струёю кипятка   окрик.
     –  Оборотный капитал имеется, вернём. – С банком – вась-вась...
     Это фыркнула бухгалтер. Уши были морозно-красные.
      – Размечтались! Расседлайте мозги! Совсем уже охренели... Личные финансы занимайте... Уязвили в саму пятку, восторги нелепые шелушите, мать честная...
       Долгое молчание. Глаза у обоих, как у любимой, но побитой дворняги.
     – Это называется грубый мухлёж. – У бухгалтера – второй, если считать горповский... Опростоволосились безыдейные коллеги: работаете никудышно, без огонька, фактически без прибыли. Отрабатываете номер, а здесь цирком не пахнет. А ассигнации зарабатывается с ножа, – жёстко Николай Лукич.
              Он, вздыхая смотрел в окно.
–   Я, может быть, человек так себе, но часто–часто говорю правду. – А во-вторых, запомните, други моя: лична только настоящая ответственность. Ибо человек краснеет один. Только в математике две половины составляют одно целое.
–    ?!?
–  Тогда скажу на языке родных акаций. – Не дерьмо льнёт к ботинкам, а вступает подошвой человек. Незрелый ваш проект – фунт дыма. И читайте умненькое, чтобы выглядеть как Буратино. Благоразумненьким. А ситуация попахивает юридическим разбирательством; «добежать до канадской границы» не успеете. Ибо избранный жанр требует кинжального прицела...
– Это-то как раз понятно – Доркуев смотрел светло–узкими глазами особиста...
          Мышками под веником сидели подчинённые, – таким генерального  видели первый раз. Умеет быть жёстким интеллигент!
          Николай Лукич широко развёл ухоженными дланями. Как бы говоря: « Смотри девка, тебе рожать-то».
          На том и закончили разговор, уточнив бумажные детали материальных обязательств.
          Что ни говори – аферисты документы не оформили – был чисто художественный свист; ужом и змеёй проскользнув сквозь взятые обещания.
          Возвратившись из удачной командировки руководителя ждала повестка: ответчик по гражданскому иску.
          Краснея с заминкой объяснял претензии заявительницы. Районная Фемида мнение игнорировала: липовые бумаги преобладали над здравым смыслом.
          Год в инстанциях доказывал правоту – умудрённые жизнью бизнесмены уже знают – это весьма трудно.
          Помог и шустряк адвокат – гражданский кодекс знал до донышка.      
          Истина путешествует без виз, доказательств не требуя.



МОЛЧАНИЕ СУПРУГА

Догадывался бы адвокат о многочисленных заседаниях судов, командировках, отлучении от чаемой литературы…
Брат Андрюха явился с товарищем по рельсовой службе: путанная «юридня» – чем любишь заниматься на досуге. До этого осчастливив сумбурным звонком: воображение гончее, кормил иногда делами, темой журнальных публикаций... Характером в мать, непредсказуем, всё ищущий справедливости. Редкий тям ко всяким увязыванием некоторому обустройству. Трудно исправимый родовой изъян… 
 На широкой летней кухне знакомимся: Анатолий Славкин. Молод, высок, черноволос, кареглаз, бородат. Добротный костюм сидел мешковато.  А худущий-то, мама родная! Нужно рассказывать про итог го¬лода в Поволжье, либо "мессершмитт  109" – одинаково...   
Уселись за накрытый женушкой столик. Братец, извинительно,  в центр – стеклянный торт. Меньший вариант этот не жаловал: у-х-х, зараза разведённая! Выпив, Юлий сморщился, будто хватанул полстакана облепихи. 
Заметно волнуясь железнодорожник разрисовал драму так.
"Кх-м… Возвращался в сумерках домой от родственника. Выпивши «слегонца». По ходу решив заглянуть к другану, ещё молодыми вкалывали в токарями в ЦРММ. И спутал типовые «хрущёвки», как в розановском фильме «Ирония судьбы»... Звонок не трындел; стучал в дверь квартиры. Тык-мык без результата, в подъезде – шахтёрская темень.
Из соседней выкатился шало-весёлый мужичок. Пыхтя локомотивом обхватил за туловище, и на коридорные доски. Я грохнулся; заохал, кое-как поднялся. Взбеленился, конечно; ребром ладони засандалил по шее обидчику.
На втором этаже открылась дверь, стало поярче. Кто-то молча наблюдал драку.
Табачно-перегарным запахом дыша бичеван орал: п-п-шёл вон, алкашня местечковая! И, мать-перемать…
По голосу узнал Кротова – башмачника из вагонного депо...   
– Чтоб ты, урод, скрипел, как дверь!
Утирая кровавые сопли убрёл не спешно домой."
Анатолий перевёл дух. Накатили ещё по одной..
Потом дело обстояло так – гость.
"Кх-м… утречком оперативно явилась милиция: сутуляще-хмурый лейтенант, участковый. Уличный люд кликал незлобиво: «дымок-Батоха». Весёлый, ещё тот гуран!
С хитринкой кожух цветастой речи: чо натворил, дуралей, а? Глядя на разодранные штанцы, куртку в пятнах и грязюке, недоверчиво хмыкал. Для блезира черканул на пол-странички объясненице.
 – Вины мужа нет, Батоха! С краснеющим лицом вздохнула Дуняша; отбривающим взглядом серо-некрупных глаз колола участкового жена. Баба – горшок, что влей, – то и кипит…
Добряк "милицанер" кривоног; с шадровитым лицом, где точно нечистые горох молотили. В плечах раздолен; над кобурой угрозливо нависала  трудовая мозоль. Солнцем нажарена физиономия, хош блины пеки. На щеках и кривоватом носу – малиновые сосудики. В заячью розовинку глаза, остро-прозрачные, чуть-чуть скошено-рассечённые к вискам. И жгут, главное, будто углями! Чёрт-те какой намес кровей, скулы ломит… 
 – Ага, в поле ветер сзади дым, а? 
Офицер рассупонивал так с похмелюги. Поднесённую чарку опрокинув: х-х-а, дерзкий! Глаза умиленно растаяли среди холмистых щек.
– Самогонка пей – земля валяйся, а?
          Сощурив глазки улыбнулся с хитрецой: трындец тебе, дуралей...
Затем – восвояси на гарь-шумном мотоцикле.
Два месяца библиотечной тишины. Опосля, как снайпер за углом,   извещение: Кротов требует  денег.  Через суд! Ни фига себе!"
 В глазах трудяги теплиночкой читалось: за что? Виноват за свои же шоколадки: так получается...
 Ему, от законов далёкому, по ходу кое-что объяснено. С табачным чадом мелькало: статья, нормы, вред.
  Пятернёй, как жаткой, Толик загреб волосы ото лба, – ух и сложности. Ух и влип! Хоть домой не приходи, ёлы–палы!
Что ж, братки товарищ, как не подсобить?
Ознакомившись с документами Юлий врубился: изложено совсем не так! В действительности иначе, в этом-то «изюм», а жизнь – фемида, на которой судьба против человека.    
И вот заседание.  Дрожат пахнущие мазутом руки бедолаги-ответчика. Кряхтит–хмыкает; выдавливаемые слова, не звуча, набухая гелем, лопались в тишине аудитории.
Мирон (истец) задумчиво глядел на широкое окно, умильно балагурящих на карнизе голубей. Казалось, что заседание, результат ни грамма не волнует. На вопросы судьи – партизанское молчание...
Отвечала и обличала с явным выпендрёжем жена Элеонора – 55 килограмм суповых хрящей. Изображала как бы актрису Бернар местечкового разлива: печёнка объявляла тревогу от взглядов. Нарядилась дешево: причёска – осиное гнездо, смела для возраста юбка. Никтошечка жаловалась мокротой; заламывая руки; обмахивалась веером и не по теме дерзила застойно-желудочным голосом. С горячим захлебом сбивчивы доводы заявления.
Судья успокаивала, давая тёплую воду из графина.
Секретарь-девочка, от усердия высунув кончик языка, фиксировала говоримое.
 Дождался выступления заступник.
– Идёт кропотливо–судебная работа, а не оперетта в захудалом театре. Ведите корректно представляйте доказательства суду, а не эмоции, –ратоборствовал Юлий.
– С чего моральный вред оценен именно в 500 тысяч?
–  Так захотели.
– Сумма равнозначна якобы нанесённому удару?
Неловкое молчание; глаза в потолок, затем глубокий вздох. На скорбном личике: "Я так несчастна!.."
– Да, госпожа судья, уважаемые участники, ответчик не воспитывался в юридическом пространстве… Супруги необдуманны в размашистых обобщениях, впопад приладить к закону не могут. С кодексом, статьями знакомы явно нетвердо. От защитника отказались. Истец – ни слова на заседании. Имеются принципиальные возражения, ибо заявленные юридические бумаги ничтожны. Ходатайствую о допросе в качестве свидетелей лиц… приобщении документов, – работал заступник…
Ответчик стушевался, не врубаясь разговор, хлопая ресницами и молча кивал.
Начались правовые формальности и тонкости. О, заумь председательствующей к сторонам; осторожны реплики-вопросы заседателей, кутающихся по-старушечьи в шали. Эмоции прокурора, глядевшего то и дело на судью. Ответы–вопросы Юлия Романовича с ссылкой на закон. Заумная юридическая кадриль со жвачкой для разбирающихся...
 Наконец, оглашено решение и с ордой иных заявителей выкатились из каменной духоты на простор.
От Владимирской церкви умиротворённый звон создавал причудливое эхо.
Жара не чувствовалась; знойный мираж, пыльно-угарно. Тополя кряжистые чуть-чуть шелестящие листвой, засохшие акации. Птичий щебет, комариные серенады, редкий шелест легковушек. На ходу салютуют куряще-говорящие знакомые.
Зарядились  сигаретами и они.
– Доволен ли? С тебя, однако, причитается. 
– Кх-м, не совсем, хотя вы для меня – указка.
– А что так?
– Не потяну такие деньги, Романыч, ёлы-палы! – На жалость не бью, рассрочка за квартиру. Трое ребятишек, жена-училка ревёт белугой, – платят-то гроши.  Можно зафитиленить какие-то ваши штучки-дрючки?
– Не пузырись дешевым вином;  чего  мозги сушить, ведь не шахматы. Можно двинуть апелляцию. 
– Кх-м, мозги  и так в расклинь, – что за бука?
– Вторая инстанция по силе-возможности более объективна… заход против шерсти сделать, что-ли… нужно однако везение...
– О, кэй... не для меня, грешного, задача, ёклмнэ...
 В областной центр ушли документы.
 Время летело курьерским, через месяц – вызов.
Серое здание рядышком с железнодорожным вокзалом. Охранники – бугаи при входе; наручники с дубинками на поясах, цедят сквозь зубы. Бестолково-людской шум в коридоре, притулится негде – стулья заняты. И, благоговейная тишина в кабинетах. Обстановочка знакома, будто приступ язвы.
–Да-а-а, очень жаль.
– Чего?
–Жаль, что свидетелей нету.
– Я ж Вам говорю: люди во дворе слышали.
– А рядом кто стоял? Вот именно, никто. Скажут, телик работал на всю мощь. Поэтому и отвечаю: свидетелей нема.
"Гражданское дело четырнадцать ноль восемь, прошу в зал!" Имевшие отношение к «1408» встрепенулись и тихо калякающей стайкой потянулись вглубь здания. Тела пересекли вестибюль, на освободившиеся места спешили другие. Стулья заскрипели, будто коляска под Чичиковым. 
"И вот она, прикинь, к-а-ак швырнёт котлеты под ноги: жрите, блин! Нет, ты представь, «жрите!» кричит. Рожки по дивану, котлеты по хате!"
– Да-а-а … Повезло. А сын?
– А что Роман…  При чём тут он?
Разговоры сливались в баюкающий гул, вялый поток. Иногда выплёскивалось: прокуратура, дознаватель, адвокат, штраф. Плыли степенно иные чертополосицы, будто выхваченные из мрака наугад, калейдоскопно. Как выступ скалы на повороте дороги, мигает и тут же гаснет. Фары летят далее; это по-нашему: вдоль обрыва, по–над пропастью!
И вот – бамс!: кричат фамилию. Захожу в маленькую аудиторию: желающих судиться, битком. Истцы – за мною. По военному чётко –доклад.
 –Что можете добавить, есть ли ещё аргументы? – спрашивает председательствующая бальзаковского возраста.
 Тяжёлые очки с диоптрией 60-х, служебный костюм. Добротный, будто конь-тяжеловес зелёный стол, намертво вросший в темноту паркета. На столе множество бумаг, их изучали двое помощниц.
– Если позволите, выскажу, уважаемый суд. – Видите ли, ответчик хребтом горбатился с четырнадцати лет, запись в трудовой – единственная.   Не катало горохом по стране: кто может похвастаться в туманное время реформ? Судьба настоящего рабочего: то бьющая под дых, то голубящая…
Явно ощущает непростое время соответствуя должности. Поведением на скандальность ни–ни, – характера осмотрительного, абсолютно. Трое ребятишек-школьников. Не судим. У вола-пахаря грамот хватит на штатную роту. Упредил аварию: даже в центральных газетах опубликованы статьи. Интервью – глоток родниковой воды среди телевизионной мути… Документы в столице: награждение знаком «Почётный железнодорожник». Самое-пресамое достопочтимый суд, как заслуживается это отличие?
Юлий передохнул, его слушали внимательно. 
– Что значит служить машинистом, Ваша честь? Прежде всего, ответственность. Ненормированный день, от переработок стынет волос. Возвратившись из поездки «сидит» на телефоне, – отлучаться нежелательно; контроль жестковат. Юрист сделал паузу и возвысил голос: а какой-то шкодник, извините, без родины и флага обвиняет в хулиганстве! Нанесении морального вреда! Якобы потерпевшего Славкин не трогал, в квартиру его – ни-ни. Опять же ринг затеян истцом, утверждает выявленный  свидетель.
Осел пробитым колесом. Зримо осыпается шелуха, юридическая линия  крепчала рельсом – было чувство.
 Коллегия не перебивала глядя с интересом; уважительно так – на депутатский значок. Заглядывая в бумаги троица аккуратно так на ушко перешептывалась. 
Слышно на люстре чесалась муха...
– Достопочтимый суд! – А если, не дай Бог,  ударился бы виском о гвоздь на половицах ответчик, а? Даже кошка, загнанная в угол, превращается в хищника. Не на облаке ведь живём-то…
И закольцовывал тему: явен пе-ре-кос суммы иска; за словопадом отшелушены крупицы истины из документации. Зная, что суд экономен на оправдание, прошу в иске отказать.
Дали слово новому свидетелю.
Истцы сидели зайчиками, не шевелясь и от прений отказались. Лица –кладбищенские...
По залу–уважительный шепоток; при обнародовании решения,   аплодисменты.
От-так-от их! Не всякая норма права фикция...что значит разбираться в законах до донышка! Тщеславие удовлетворено: Юлий вновь потерпел успех. «Рахат-лукум» –  в этом случае гутарит бравая жёнушка…
 Однако молчание истца в инстанции рождало что-то типа суеверия. Видимо, есть-таки Бог: изредка судьба чудесит. Жистюшка-тварь чуть–ли не лбами свела в маркете.
 Юлий щербато-улыбчиво приветствовал: тот узнал не сразу. Удивлённое лицо: оборванец, проснувшийся в королевской спальне! Точно в траве затона стоящая щучара. Такое же неподвижное с хитринкой: дескать, как затаился-то, а. Цвета угля щетина, ко лбу липли космы серо-белых волос… Да-а… Видок-с…
Отоварившись, развалисто почапали вместе. Адвокат употреблял  не только воду ключевую, не бегая от заявленной чарки.
Войдя в запущенный парк сели под акацией цветущей в тихом уголке. Небо – высоко-блаженное, по-августовски синее. Грустное тепло держит воздух в чистоте. Тишина, кроме чирикающих воробьёв – никого.
          Текла беседа обо всём помаленьку. Сельский простец–мужичок; длиннорожий, буферные фонари – глаза зелёные.
          Выпив на брудершафт, стали на «ты».
          Решившись на мучавший вопрос ткнулся в щетину башмаря: 
– Ой, до щекотки хочется узнать, разреши?
– Замётано.
– Чего на заседаниях-то молчал?
– Почему? По известному овощу, – скорчив гримасу алкаша по недоразумению хлебнувшего керосин. – Элька, клуша малохольная, заварила   ту бодягу. Я-то долбак, разбираюсь тока в ликёрке... К адвокатам уметелила, аж юбка заворачивалась, гы-гы… Те умники: дело, мол, выигрышное, хай супостатам грэц! А ты, молоток, шустряк.  Опрокинем!
  – Всё-таки сумма прилична, отчего?
    – Дочь замуж выскочила, хотел отселить, подлюгу. Дак ой-ё-ё! За «однушку» пятьсот косух запросил. А вот хренушки ему!
  И  опа – на! Ясно, как затвор в раме при сборке автомата. Тема вытанцевалась...
– А ты молоток, шустряк. – Приспичит, сразу к тебе. Замётано?
  – С чего вдруг?
–Хм-м… профсоюз-то дорожный сдался на хрен воротилам. – А начальство – из грязи в князи, лютует: крепкий тыл у них, тю-тю… ты ж не гнушаешься работяг защищать, молва по городу. Бог не Тимошка – видит немножко... Э-х-х… Живём тока на нервах и халтурах. Почто так?
Юлий закурил, помолчал чуток собираясь с мыслями.
 «Размышляю так: здесь нет никакого дива. – Большинство зажаждало иметь маленькую да власть. И им реально сносит крышу. Мелок стал человек… блуждая, духом ослабел, нравами. Ушло из жизни что-то цементирующее людей, засуху чувствую шкурой, прибора–то лучше нет! О, нас-то воодушевляли споры на кухнях, фильмы шестидесятников, барды, противоречия… Каналы «ящика» иногда смотришь: ну, чистое фэнтези… Выверты с заманками, расчёсывание людских царапин, обещания. Очевидно же как таблица умножения. И ещё – странная психология у людей. Меня царапают две вещи. Спорт у нас: бег по граблям. И самобичевание. Ибо нельзя быть патриотом там, где ты не хозяин. А страна плывёт брошенным кораблём»…
Сидели молча. Ушло солнце, горсад заполнился прохладой и тенями. Была смиренность, отрада и тополиный покой, – мировецкая картина. Все это рядом, но жизнью какой-то недоступной двоим. Такою же, как вечерние облака там, в медово-прозрачной глубине и далях неба. Офигенно высокие, недоступно – чистые…








 
 
ДВА ШАБАШНИКА 
 
С утра редактор журнальчика «Словцо края» встречал двоих: мужи творческие, имена звонкие. Обильные столы с  хорошей выпивкой бывали; ни раз, ни два – из памяти вон. Из совместного дела, одно весьма конфузливое, – не вспоминали.
– М… н…н… есть заказ, старичок! Деньжата верные…
Сжав вяло ладонь изобразил улыбку Ким: одышка, морщины на лице наступали голодными червями. Всегда с ментоловой сигаретой; язык–ментор и творческая импотенция, – увы. Однако хорохорился без меры: стало ясно к концу рухнувшей в тартарары эпохи. При власти коммунистов: руководитель направления в творческой среде, артачился там здорово. Уважения «акул пера» велеречиво–понтовый секретарь, мягко говоря, не заслужил. Ход жизни сломался – новые времена и такие же песни. Халява закончилась, украсть трудно, доить некого (лохи исчезали). А зарабатывать ассигнации спец по дармовой выпивке не умел, – рубль на полтину ломал часто… Светоч  журналистики – год как на пенсионе; в цифрах – титьки куриные... Козни эпохи проклиная, виня кого попало, в обнимку с дачным соседом экспериментировал с самогоном в улёт.
"Человек без чувства вины неинтересен", – жалился собутыльнику. 
Второй творец: низкорослый сутулящийся крепыш, звать  Жаргалом. Мыслящий, обязательный; на трезвую голову осторожен, как-то застарело уставший.
По жизни шёл один. Исколесил после института 60% территории края, одиннадцатым маршрутом (надёжен!) родимую сторонушку.
С пользой учительствуя в глухих деревнях региона.
 Русскую литературу любил свирепо. Голубками с чубчиком, с цветастым «узорочьем» славян выпускал негу поэзии. "Каждая фраза строит глазки", – частенько повторял известного лауреата. Творческая энергия хлестала через край; а это – слаще женщин и мёду! Раздольна крылатость: чуялась степная вольница... На галопе жизни вольный бурят не раструсил ярый язык и память истории. Совсем-совсем не чужд к возгласам крови. На зависть литературным щелкопёрам обширна родова. По древним, чудом сохранившимся архивным книгам, – потомок воинствующих монголов. Его братья предки Чингисхана, разделённые тридцаткой столетий...
Зажав душу в кулак прокурено-хрипящем ручейком:
  – Однако нужно думать.
          И, закашлялся, курил ядрёно ещё с юрты детства.
– А что тут думать, ведь не шахматы? Сделали же офигительную книгу, всё путём…
– В беседах глаза в сторону; околпачил с гонораром, жалуются…  Мой раздел с твоими словами–помело, – зеркальный щит. Хромает память, шурум–бурум...
И, словно оценивая жеребца на ярмарке, вторил: надо думать! Волноваться, используя родное слово, ёкараганэ! Это не третьестепенный вопрос, и я не полезный идиот...
С друзьями и безрассудным шансом победить вгрызался в общественно-политическую заваруху. Депутатами бит (шкура задубела!); осмеян нещадно, раскритикован. Но листвяк! И руководство в нём совсем не узревало карнавала; однако запоминается тот, кто идёт против ветра.
Молчалив даур, чёрны волосы и туго-широкие скулы с каркасом, будто для раздвижения пространства и отбоя ветра. Тонко-тонко знавал людей кожей чувствуя многое: посулы не волновали; радости отшелушены; к славе, – с явной иронией… Ему бы на копеечного жеребца, держась за гриву, да полями-степями! Лениво нюхать, как чабрецом, шалфеем и мангыром пахнет омоложенная степь. Хлебать глазами зелёный ковыль, алые саранки с ургульками. Горизонт обширен: шуршанье–шевеленье трав, бутанчиков цветенье. Проснувшись от долгого сна она зелено-сочно наливается щекастыми холмами. Мелкие речушки, озерки, тарбаганы, сусликов пересвист, вой боязливого шакала… Свежо, озоново!
 А стоянки с юртами, кошары; овцы, гуртами скот, табунищи лошадей! Гнуса отродясь не водилось – сиверком отдувало. Красота...  и сердце еле–еле щипать начнёт, так чудесно!
 А беженству рад, как и дорогам скитаний. К юбилею не обзавёлся машиной, дачей, ровно-ровно дышит к ассигнациям. К благам спокоен: чужд приобретательства; квартира – в мечтах. Зато озерки «разливанные» приятелей, жён и внуков, существенных долгов, да и так, по мелочам. Укрывался от знакомцев-бездарей, «доставальщиков» в общаге машзавода, – пристроил по блату товарищ-юрист. Адрес знали близкие, цифры на мобильном менялись часто, как у раскрученного актёра телесериалов–от воздыхательниц…
Вытанцевался основной итог: жизнь и творчество – это одно и то же. Без творчества жизни нет.
...Саша-редактор брат-славянин кисло уважил идею–фикс: может быть само то. Чокнулись рюмками, крякнув по-стариковски, прибавив волны дыма в кабинет. Думы, воспоминания, байки, поздравление с юбилеем… Набузякались. Анекдотов забойных и историй новых нет; в этом "сермяжная" правда...
Сумел таки уговорить журналистский ветрогон, партийная хватка ещё та! Уехали по зимнику в Агинский регион; близился юбилей глава пригласил, чего ж выкаблучиваться!
Урусящий Ким гнать пургу научился, не отнимешь; в администрации понтисто заливался соловьём! Совесть вовсе расфокусировалась! Всё путём будет...
Напарник хмуро отмалчивался; заказ явно не по душе: вкалывать-то придётся сутками. Однако своего пути не обежишь…
– Божидаркуев, чего молчите?
 Глава – коричневый, сухой, похожий на замученного негра из африканского телерепортажа.
– Так Вы же благобеседуете? Хорошо одно при другом… Хамааг;й... (1) Честный ответ на заданный вопрос...
 Знакомцы и родня (в чиновниках) удивлённо пялились на кровника: деньги выделят лишь под громко-известную фамилию. А так, что называется, взгляни – и мимо.
... А в юрте щедро спела кусками баранина, бухэлёр; не всякий молодец одолеет и в два присяда.
В рюмки макали палец, брызгая на четыре стороны. Тарасуна (2) пили много. Долго. Умело. По очереди, с речами и оспа русской перебранки возникала таки... Под водочку сварганили маломальский договор. Болтогой! (3) Ударили по рукам: хорошо-с подрумяненным шабашникам – аванс;  ассигнаций «иногда» не хватает. Много лишь камней в почках…
" Лепший кореш"  вошёл в раж и продолбал аванс сразу...
Сейчас, вдогонку факту,  Жаргал в тревоге: опять дал слабину! Ей-бо, зачем ввязался в драмокомедию? В годах-то лёгкости уже нет, издательский срок жмёт… Эх, головушка отчаянная, ёкараганэ! Но обратно фарш не провернёшь...
Мысли только об альманахе: кого из пишущей братии увлечь? Они худо–бедно должны знать эпос, литературу бурят, житьё-бытьё нынешнее. А именно толковых – единицы и они при деле – остальные не ахти...
Много чего обещавший азартный коллега – не заглядывал. Звонками телефонными не радовал, – налим с художественным свистом!
– Ладно – куплю мопед, обещал внуку… Хочешь–не хочешь надо вкалывать... Болтогой!
– Вторично разыгран гамбит, – улыбается лысый Анчуткин. – Всё путём!..
  (1) – Всё равно, без разницы 
  (3)–  Да будет так
   (2)- Бурятская водка








  По писярику

Ничего не предвещало трагедии...

Плаксивые хозяйки дач с упоением костерили гулёвого аппаратчика  на   чаепитиях, швыркая  из самовара, балуясь   тортиком.
Хозяйка Людмила (в годах) фальцетом задумчиво известила товарок:
– Из рассола новостей: Мамай-то вновь сошёлся с ходульной!
–   О, видела глазищи – ну, просто блюдца; заметно, что баба-жох!       Высказалась сухая, что гербарий Эллена.
–  Что говорить: приблудная Лара одета конфеткой, не здоровается –  Фаина, брови домиком, не-разлей вода подружка жены.
–  Тише, бабы, услышат – неудобно...
     Лица детных женщин – заплатами; телеса расквашены, глаза округлены.
    Долго перемывали косточки, увязнув в словесной трухе.
    Эх, маразм супердамский...

... По-шахтёрски корпел за машинкой с утречка журналист  Роман Борзинцев.   
Через пару хоккейных часов работы – звук  машины. Чу! Оторопная тишина нарушена; с одной из дач загорланили трубно-зычные голоса,  похабный стёб – мало хорошего.   
Трелью утреннего жаворонка ожил сотовый. Звонил Антон Драбкин неудавшийся сорокалетний физик-математик (теперь бизнесмен). Участливо соседствовали годы, часто отдыхая вместе, товарищ проверенный.
–Здоровеньки булы, Роман. – Заняты как всегда?
–Да так себе, в запарке извожу бумагу.
– Хлопцы просят заглянуть. Лады?
Голос незрелый, пионерский.
– Адвокаты люди сложные, но с чувством постоянства – доступные.
          Борзинцев не любил вмешательства в работу, чертыхнулся в душе. Творчество какое-никакое: как лампочка, всегда светло. Газетные обзоры писал без маеты, по зову души, теша  хорошие чувства близких. Пробежал глазами черновик, вздыхая, зачеркнул неотделанную строку.
По основной профессии юрист, "развивался, а не сжимался", имея часы   в колледже.
Печатную машинку в футляр (работал по-старинке), оделся. В зеркале отразилась крепко-ладная фигура – ироничный взгляд, утомлённый более от недосыпа.
          – Ром, опять упоят шаромыжники, – слабо воспрепятствовала жена. – А им тока то и дай.
– Уважить надо, Поля. А самогон глыкать – ни-ни: неважнец будет...
– Ишь расфорсился...
Любимую трубку захватив по узкой, мокрой от росы дорожке, почапал к соседу. 
Светел июньский день на небосклоне ни облачка. От красавицы-реки веяло освежающей прохладой. Лето верещало на всех языках без умолку; любое насекомое подавало голос, заявляя о себе, если не трещоткой, то жужжанием крылышек. Летающая пузатая мелочь весело-весело чирикала, объединялись в бесноватую хунту галки; а  от сорок-соек исходил такой грай!.. Далече вкрадчиво звучал жалостливый отсчёт кукушки. В ответ – жизнерадостный хор лягушек. Под приумыто-свежим ярилом цветами радуги светилась кора, точно вшитые алмазы. Забайкалье обнимает человека! Пастораль, да и только!..
          Толкнул калитку; с подгнившими столбами закачалась, как  выпившая и распахнулась.
Добрым лаем встретила безобидная терьерша Жаннета. Лизнув горяче-шершавым языком руку, обнюхав карманы, улепетнула в тень. Кличка такова: Эльза Авраамовна Жаннет фон Ксешыньска. Если кто из гостей выпивал лишку: как зовут собаку? Ежели не выговаривал–не наливали.
Огород буянил зеленью, тяжелели золотистые подсолнухи, уронив небольшие головы. Наливалась черёмуха, жимолость. Терпкий дымок приятный запашок с мангала.
Компашка вольготно расположилась под тентом, занимавшим чуть-ли не половину участка. Столик по центру уставлен закусью, мухоморами торчали рюмки вперемежку с бутербродами. Мужики уже на "взводе", разгорячены эмоциями и беспредметным  по сути трёпом. Их сварливые мегеры отсутствовали. Зримый душевный пинг-понг, интимная такая обстановочка, которая и есть, наверное, счастье.   
     –Что, захотелось уик-энда? – вместо «здрастье» улыбнулся  Роман. – Снова гужуетесь...
– Ох, давненько же не видел, "акулу пера," – хозяин обнимая, смешно щурясь без очков. Небольшого росточка, коротко ершисто острижен; видна маленькая залысина. Курьезно отвисает незагорелое брюхо. Тоша незлобив, улыбчив, тити-мити есть, – этим завлекал простушек-гёрл. – О банкирах читал не раз, дельно-жёстко высек кулаков. Бухгалтерши мои заколебали, действительно, – желают-таки телефончик: в кредитах, как в шелках.
– На кой ляд мне их колядки.
– Тогда за зустрич! Шоб был так здоров, как и хорош. 
Крякнули. Роман втихомолку скривился. "Палёнка грошовая, точно,"– читая этикетку на бутылке.
  – Глотни моего, отлично "торкает,"– подбрился Ханкутилов, заросший    щетиной старикан. На дачных улочках кликали по-простецки "Мамай"; обкатав фамилию, сделав укороченной и гладкой для разговора.
– Щас! Размечтался! Не желаю, с утра помогает...  к обеду – кувырк  голова и ошибки в тексте.
Антон причалил с чуть-чуть обгоревшим шашлыком. Услышав про "очищенный" – печёным яблоком стало лицо (заколебал уже мозгоклюй).   
– Вот Шурка Бурцев, одноклассник, рвёт когти от нас. "Отпадает" заметная долька, жаль.
Сподвижник деловара – босолицый русак гренадёрского телосложения. Как молоко белый восседал в гороховых шортах и футболке. На шее – полотенце, массивный крест из золота на такой же цепи. Говорил цинично-весомо шершавым языком.
– Сочи – клёвый город. – Налоговики не борзеют, девахи улыбаются. Кости бросить есть где. Разберусь... Главное – не поддавать с утра, тогда кирдык уже окончательный...
– Где увидел хороших "нагловиков," – скоро-скоро встрял Мамай. О семье–то не говоришь! Вот я...
– Давай-ка без фортелей, ищи алгоритм поведения и не нуди комаром. Чего раздухарился, комсомолец: вообще здесь сбоку-припёку... и не надо  ля-ля...
Хозяин смотрел требовательно-лобово.
...позже заберу – продолжил Шурка. – Главное: в оборот бабло запустить, мля.  Лицо односума смягчилось, мелькнула редкозубая улыбка. –Жена с дочерью потерпят, не впервой. И, дымя сигаретой, закончил: хочу конкретно тяпнуть по писят за Романа Юльевича. В арбитраже с делом разобрался,  класс. И гонорар по-божески... Ну, это... чтоб всё ровно и по зелёному!
Небрежно плеснув в рюмки из заканчивающейся ёмкости Шурик встал. Бутылка усмехаясь погрозила горлышком. Вновь мужики закурлыкали; стучали вилки, хрустел лук с грядки, тарелки чистились. Точно, пастораль!
Четвёртый из компании Максим, бритый по-арестантски наголо, с редкими усиками, форсистый, в солнцезащитных очочках, закалено помалкивал. Рука нежно поглаживала купеческий животик. Соплёныш, лупает глазами... Иногда отпускает реплики "Стрёмно!"
Чутко слушая ребят, трубкой пых-пых гость однако ужался, в беседу не вмешиваясь. Хмыкал, реплики давая степенно, без охотки. Основной вопрос   не просматривался, всё «галопам по Европам».
– Хотите стихов?
– Конечно!

Стукнул по карману – не звенит!
Стукнул по другому – не слыхать!
Если только буду знаменит,
То поеду в Сочи отдыхать.

Первым заулыбался уезжающий  на юг – это хайп...
Далеко на горизонте появилась тучка, услышали еле ощутимый раскат грома.
Краснобай Мамай осушил залпом полстакана "своей". Сжимая холёные кулаки быковато глядя в землю, распарено-сомлевший, думал. Дожевав, шумно ёкая кадыком, идеолог (бывший) объявил гнездовью: ха, имею мечту – написать гимн самогону!
На вялого партийного слизня ноль внимания: упивается в хлам –  бзык давний...
  ...Анатолий Исаакович Ханкутилов слезливо, кустясь бровями, ворковал на мальчишечниках: "Не работал. Ни-ко-гда. Вот так, чтоб до пота каменщиком на стройке, токарем на заводе или  управляющим цеха затрапезной фабрики".
Жизнь в реале пролетела кометой так.
Студенческий комитет института возглавлял, затем худо-бедно руководя профсоюзом, долго-долго трестовской многотиражкой. В горком взяли инструктором по идеологии. Апогей: менеджер по связям с общественностью администрации района! Унижения ради повышения – это карьера. Затрапезная всё таки школа, примазывался к власти всю жизнь сознательно... И это при  пеньковой внешности!  Ох, многовато заячьих скидок по жизни...
На казённых должностях наел отменную ряшку, сыто лоснился. Известно, губительна привычка (употреблял безбожно). «Работа такая, фартило», – на цырлах оправдывался перед жёнами. Расставался блудодей долго, с "битьём посуды"... Женщины лёгким снежком улетучивались из памяти. "Троечник по жизни с гнущейся фигурой", – так характеризовала Альбина (законная). Характер: далеко не шоколадный, буксовал, не здороваясь годами с единственным оболтусом.
Божком ерепенясь втюрился в самогоноварение, марку с ценой обозначив.
        – Осуждаете, хихикаете... а я один – вокруг пустыня... сочувствия от власти нет... выжитый лимон... обман кругом... догонялки за грешной мошной...  стала утилем житуха...   
        Злость и гнусный пафос шпарил струёй кипятка; картечины  слёз, из характерной горбинки носа – ручей.
         – Самокопание в застолье разве ведёт к хорошему? – ущучил Роман. –Цаца какая, звездишь, как Троцкий...
          –Ждём тост и стихи от массмедиа! – улыбнулся хозяин. – Всегда любо-душевны, интересны.
– О, зачин важнее дела, можно.

Моей любви от вас не скрою. 
       Люблю охоту, баб, спиртное.

– Ну, это песня, вмастили, действительно!
И душой теплея отомкнул литровую из припаса...
Крякнули  уже селезнями.
Мир держится на вопросах, хотя большинство думает, что на утверждениях... 
– У  пре-э-с-сы яка думка о нэньке Украине? А?
  – О-ё-ё, братцы, за такой вопрос в пруду утопят! 
Не скудная житуха учила превратностям судьбы, ничего-ничего –да  вдруг обвал, летим в тартарары.
Поправил светящиеся фольгой интеллигентно-тонкие очки, готовясь  высказаться. Изогнув подковой нижнюю губу, горестно: «Логика здесь такая. Что прок смеяться оскалено, а ребят? Понимаете, тут виноватых нет, одни несчастные. Можно тепло-жарко спорить, а кризис-то родной, посконный. Хохлам, конечно, оставить территорию, всё-таки нация-с. Без вздорных славян братьев-салоедов раздербанят по частям, уконтрапупят, желающие есть. На дворе истории политиканы шарик кроят не в один мах, резоны – у всех. Как говорится, хай им бис. Думается, нужна смена элит, простым людям абсолютно не до войны. Вообще-то это разрешимые вопросы. Однако! – корявые решения вряд ли доступны, а вангованием я не занимаюсь. Маракуйте, чай не дети ..."
– Дошлый вы, Юлич, ох и интеллектушко! Звучит увесисто...  Искрящие рассуждения схожи, не цацки-пецки на базаре... Позже –  естественно, вопросы. Я ж родился под Одессой – задушевна реакция бизнесмена. Каков воздух, а лиман Овидиопольский!.. раки... вино... девчата... Фантазии не в чем жить, мама дорогая! Ситуация изменится, уверен – за-миримся, не теорема Ферма. Время слышите, историю знаете,   ойц... умного соседа, уважаю, ясен пень...
И как домашний акушер  весёло потёр маленькие ручки.
Подняв ушки гнездовье внимало разговору. Ханкутилов, сняв жеванную кепчонку, вытер пот: "Мудрёно!"
– Ништяк! – лаконичный Макс. – Распилит, мля, элита фабрики с заводами и – мир. Всё зашибись! Плесни-ка еще по глотку, если не в разор.
         После очищенной курлыкнули уже журавлями. "Мы глотаем не ради опьянения, а  для похмелья, в нём, будто в зеркале – каковы мы", – итожил журналист.
Веселье медленно убирало обороты, уставая от самогонки теряли кураж. Зажурились; понятно, бла-бла-бла,  начало скукотени.
И чудесный день прикрывал веки. Ходили грудастые непричёсанные тучи, разом зашло уморённое светило. С реки-кормилицы тянуло холодком; ветер зашелестел, осины и берёзы согнулись. Треснул и катанулся гром; ощущалось наступление дождя и он мелко-мелко закапал ситечком.
  – Айда, окунёмся ещё раз, – хорохорился выпотрошенный, люто скучный, Мамай.
– Жесть! – рот скобкой  и  у Макса.
– Чур, братцы, я шабаш... Толя отдохни, моложавой прыти уже нет, а ершишься...
– Тогда по писярику!
Разлил по-царски самогона, глаза бегали мышатами.
Хохоча и заметно шатаясь помятая четвёрка мушкетёров – ушагала.
– И – ку-ку варёным макаронам!
Журналист уплыл в гибкое пространство, тошнотным жаром обволакивающее. И, загогульно ушёл в семью; у калитки – терпеливая хозяйка. «Всё пучком, А-п-поли-н-н-ария!» Потрепав за вихры улыбающуюся ребятню бухнулся на диван. О статье как-то не хотелось думать. Открыл газету читать фельетон-расследование – заголовки и буквы сливались. "Для чего напился, идиот? А?"
  ...Снилось видение: жаркое лето, мальчик в ситцевых трусиках играет в песочницу; с русой косой мама угощает простоквашей;  отец в военной гимнастёрке с друзьями споро рубит баньку; сургучную «перцовку» дружно выпивают в обед; «За зустрич!»...
Его бесцеремонно трясли за плечо.
– Ром, а, Ром, вставай сейчас же, Мамай утоп...
–  Чего мелешь, деревня? Оглоушила...
– "Скорую" вызвали, участкового, бабёнку евойную... старым деревом надтреснуто жена.
Ходко босиком на реку; росистые ветви до кровянки царапали лицо. "Вот тебе, бабушка, и опохмельный день! Вот тебе и по писярику!»
На заречном крутобоком берегу видна "Скорая". Колготились фельдшеры в белых халатах – искусственное утопленнику. С опущенными головами в сторонке сидели  Бурцев и Максим. Ноги  Ханкутилова по колено лежали в мелких волнах реки. Жестикулировали стоящие кружком рыбаки-любители; возле них псы с мелко-чётким, как буковки, лаем.
Одинокая чайка пролетела над рекой жалобно курлыча.
Вопросительные крики Романа не долетали, либо им не придавали значения. Горло сделалось шершавым. "Плыть-то до берега сорок метров, фактически," – думалось растеряно. 
         За ошалелое сердце держась еле-еле вернулся. Тяжело, будто ветками по лицу отхлестали.
Апполинария глаза вытирая краешком платка: "Затаскает теперича околоточный... бедко мне, Рома, ой, бедко»...
Дождик вечером прекратился, задурившая непогода стихла. 
  Уловив тихие голоса понуро-виновато направился к соседям. В груди – ледяной холод, стыдоба облизывала душу, чувствуя преступником, не знающего вины. 
У открытой настежь калитки-пьяницы стояло работающее такси. Собака забилась в угол, тревожно выставив глазенапки на присутствующих.
В центре неубранного стола возвышалась Лариса – будто машина проехала по танку в юбке. Залётная краля утирала ладошкой размазанные  тушью глазищи, истерично вереща. Будто мусор из дырявой котомки сыпалось: " Толя в морге... клоун в Макдоналдсе... дачу куда... всегда на руководящей  работе... дома медаль... будь проклят самогон"...



фото № 6















 



























Три литра из тазика

Занятная история случилась, да-а…
В ту чудную пору, когда ассигнации ещё не были мусором, и двадцатипятирублёвка много значила ежедневной свистопляске. Можно купить полезные вещи, или гульнуть в ресторане ватагой. Впрочем, знаю семьи, где на кредитку жили (или существовали?) недели две. Людям не откажешь в удовольствиях, исстари известно. Гурьбою и в одиночку ходили на чудесные (не загаженные) в то время пляжи. В гости, цирк, кино, да и просто веселились: 60–годы, хрущёвская «оттепель».
       Запрещённые годами книги, имена, возвращались домой из заключения, тюрем невиновные...
     В Одессе весьма любили цирк, контрамарки умудрялись доставать по блату, – в свободной продаже билеты, как правило, отсутствовали. Представления, веселы и шикарно интересные – детишки с удовольствием глазели на животных. Хохотали от реприз клоунов зрители, хлопав так, что ладоням становилось больно.
         В описываемое время  работали несколько знаменитых ковёрных. Об одном из них рассказ: интеллигентно-добродушном Гарри Мартыновиче Сибенсе.      
      Цирковая династия весьма знаменита, обширна. Гарри Мартыновича знала без исключения «вся Одесса». Это действительно так: на работу (600 м)  от дома шёл  несколько часов… Что умел делать? Да почти ничего. Или наоборот – всё. Фокусник, иллюзионист, актёр, клоун: широчайший диапазон человеческих качеств.
       Например, за кулисами выпивал поллитровку керосина, в паузах между номерами, выбегал к зрителям. Камышовой струйкой выдавливал керосин обратно, поджигал и через секунду – азиатский точно дракон: изо рта сноп огня. Непонимающая в чём тут дело публика ревела от восторга. Ковёрный закрывал уста – пламя исчезало, зритель озадаченно умолкал. Открывал зев снова, чиркал спичкой – воздух озарялся роскошным пламенем. Толпа, естественно, не жала ладоней. Фокус разгадать не могли, хотя любители – есть такие – очень старались. Многие, заключив пари, естественно… проигрывали деньги.
       Фокусник мог выдавить всё имеющееся в желудке. И, в любое время: будь то керосин, или съеденный полтора часа назад обед. Клоуну это в высшей степени безразлично. Разве есть сейчас мастера такого класса?  Сомневаюсь.
        О, вникнуть в тайны кружев мастерства хотелось и коллегам. Актёр-клоун годами строго тренировался, был, что называется, – тягловым. По дедушкиной ещё методике старинной школы, уходящей, трудно родившейся методом проб и ошибок. До установления в обществе диктатуры пролетариата… И работал, будто пахал. Был фокусником в лучшем смысле этого понятия, всесоюзно признан.
       Подошло как-то незаметно чересчур летящее время – клоун торжественно ушёл на заслуженный отдых. Хотя пенсион мал, но иногда, по старинке, заходил в любимый ресторан. Употреблял по-привычке 150 армянского коньячка с лимоном.  Так и  на сей раз.
       Присел за столик у широкого окна в «Красном», что на Пушкинской улице, по соседству с филармонией. Оформив заказ погрузился в думы. Шикарно-старинный зал быстро наполнялся отдыхающей публикой, завсегдатаями.
     Приятель-метрдотель заякорил столик хорошо одетым, с Кавказа, молодцем. Важен, сияюще – недоступный, будто Арарат; живот вываливался, как тесто из квашни – пиджак расстегнут. Уважительно вручил импозантному бородачу в твёрдой обложке меню. И степенно, удалился.
     – Дарагая, не уходи! – требовательно вышколенной официантке. Раскрыв кожаный переплёт: палец с чёрной каёмочкой очертил ассортимент. И, в  приказном тоне – неси!
  – Всё меню? – усомнилась подавальщица.
  –     Ну, я же сказал, дарагая!
  –     А… пить что желаете?
        –   Неси бутылку шампанского, коньяка, водки, мадеры и лимонада, – не задумывался Ротшильд с гор.
        Пенсионер смотрел заинтересованно. «Совесть глушит, что-ли? Цеховик, наверное»… Горный сокол его не замечал, будто дыхания. Оперативно доставили с бара требуемый заказ.
        Гость сковырнул пробку с бутылки водки, коньяка. Игристое шампанское встряхнул, чтобы с грохотом выстрелила пробка. Но сдирать уздечку не захотел, отодвинув благородное вино в сторону. В массивный бокал – водку; звёзд напиток – в посудину для цветов используемую. Опорожнил, махом запивая водкой. Шумно полоскал рот лимонадом, задумчиво ковыряя вилкой (!?) во рту. С отрешённым видом цапнул тройку кусочков дунайской селёдки. После «армянского-то» – рыба!  Брр-р… Ну, и культура пития! М-да.
         Клоун поморщился немного отодвинулся от заросшего чересчур соседа. Думы вновь об ушедших, тяжёло-жизненном времени, любимом цирке, друзьях; многочисленных гастролях в стране. Оставшиеся коллеги, женщины... Некоторые быстренько свалили за границу, на ПМЖ. Другие (их больше) – отправились в лучший из миров. Мысли и о надвигающейся старости, красавице дочке, жене. М-да, жизнь стала не та-а-а, явно усложнилась, время сжималось с агрессивной  настойчивостью…
        Именно в этот момент его заметил сосед. Удивился: никак не может справиться с фужером, отпивает алкоголь глоточками!
        – Слюшай, дарагой, заканчивай с пузырьком из-под валидола цацкаться! Выпей нормально, по – кавказски, закуси хорошенько. А, кацо? Налью, скока надо!
        –Нет, что Вы, благодарю! –  качнул величаво седеющей головой фокусник.
        –Да пей, генацвали, не экономь! – «Видите ли, уважаемый, я пью иначе. Или вот столько – поднял  крошечный до безобразия фужер, 150 граммов,  либо… три литра».
        –Скока? – громко захохотал кавказец, приволакивая язык.
   –Три литра, – подтвердил циркач.
  – Это же шесть бутылок!
И заливисто ржал без удержу.
На мужчин стали оглядываться завсегдатаи: уютно-безобидные клиенты. Интеллигентный метрдотель на шум-хохот смотрел вопросительно: чего, мол, колбаситесь?
  – Именно так, шесть!
  – И всё... сразу?
– Тотчас же!
         – Быть этого не может! Кроме деда Илико… Нет… Не верю … Значит так,  генацвали…
Видать ответ зацепил, как цепляют багром лодку. Заросшее чёрным  волосом лицо от смеха и выпитого, красное, на широком лбу гордеца выступил пот.
Залез ручищей во внутренний карман модного пиджака. Вытащил две пачки денег.
  –Кацо: если выпиваешь, твои!
       – Может не надо? – так, на всякий случай, клоун. Не хотелось объегоривать самолюбивого кавказца – сработал феномен торопливых обвинителей и таких же, адвокатов.
 – Давай!
В желудке появилось знакомое мелкое нетерпение. «Я покажу характер, умоетесь!»
Вскоре официантка принесла армянский «три звёздочки», 0,5. «И тазик эмалированный, пожалуйста», добавил тихо иллюзионист.
  – А для чего? – удивился сосед.
        –Чтобы пить удобнее, – объяснил доброжелательно. Добавив: у каждого Абрама своя программа.
  Быстро доставили тазик.
  –Теперь выливайте содержимое!
И вот он спокойно берётся за таз, медленно подносит ко рту чайным блюдом. И аккуратно начинает чайничать: вкусно смакуя, без отдыха. Через десять минут посудина опустела…
        Подавальщица от удивления открыла рот. Водрузив опорожнённый таз в центр стола, клоун допил и фужер. Аккуратно взяв с блюдечка дольку лимона, съев, положил жёлтый ободок и придвинул на край ассигнации.
        Кичливый детина – задавака подбито шевельнулся. Говорить долго не мог…
Минут через шесть, смущаясь, актёр промолвил:
        – Извините, отлучусь на пять минут. Коньяк, как и пиво, одни и те же законы…
        В туалетной комнате выдавил алкоголь, коньячок вылился резвой струйкою. Освежив полость рта вернулся под аплодисменты в жужжащий от удивления зал…
































Дачка


Маленькие домики прилепились к берегу Ингоды, точь в точь крошки хлеба на громоздко – ровной скатерти.
 Наше пристанище: дощато-убогое, маленького размера. Такая же кубатура захламленной донельзя веранды. Заячий островок тесного пола. Рассохшиеся доски, однажды крашеные. Стены точил жучок, и все обсыпаны лилейной мукой. В углах  гамачками хлопьями висела лохматая паутина, в два пальца толщиной. Наискосок от  кровати зуммером верещал сверчок. Ветки малины лежали в углах, чтобы не случались мыши.
В окошки от ветра скреблись полынь и крапива. В уныло висящих проводах искрился электрический ток.
Заросший лебедой, бурьяном и травами участочек, аккурат человеческие плечи. Землица: четыре сотки огорожены валящимся уже штакетником. Забор от жгучего солнца дождей почернел углём. Жидкие кусты худо плодоносящей малины – унылы. Сиротливо возвышались деревца облепихи с черёмухой. Выглядывали шахтёрские лица подсолнухов на тонко-хмельных шеях, радуя глаза донельзя измочаленных буднями, визитёров.
От бывших хозяев достался колодец. Вода очень холодна; даже в зное августа – прозрачно-чиста, как родниковая. Достанешь ведро из колодца пьёшь глоточками из ладошек, – зубы ноют!
 Рабочий люд (соседи) запасается водицею загодя. Уезжая, уже ночью в обихожено телефонизированные квартиры, пятиэтажки без своего лица.
А город – областной центр – вблизи. Добираться удобно, по сносному, не до конца разбитому шоссе.
Запылённый автобус с трещиной лобового стекла – с уважением, ежедневно; душно-раскалённый к вечеру, громыхающий на ямах. Стоимость проезда – булка теперешнего хлеба. Для граждан удобно и сердито. Впрочем, кому что нравится. Многие, скалив зубы, ехидно улыбались. В советские годы, мол, портмоне облегчался лишь на три копейки! Старость – тёмный зимний вечер...
В простом, как улей, домике не жалея глины, извести  сделали ремонт, законопатив имеющееся щели. Наклеили бледно-розовые обои, заштукатурив – покрасили. Дружно побелили фундамент, рамы и домик стал житийным.
Нежно заиграла светлым тоном летняя веранда. За окнами – полный уют. А детский милый лепет враз оживил угол, сделав гостеприимным для проживания.
Любопытный глаз вбирает земное раздолье. Вот она – русская прерия!
Удобно расположены для легковых машин дороги. Ровные и с ямками, будто дачная жизнь. Далее – фартучно цветастые, круглые поляны с одуванчиками, ромашкой, иван – чаем. Ох, славно пахнут клевером луга! Нескошенные травы щекочут подбородок закату. Дружно радуемся заливным полянам и влажным оврагам с буреломами.
Небольшие, аккуратно поставленные стожки и копны. Блистает поле – глянцем или мелкой рябью. Марь ядреных паров. Кузнечиков сплошные веера – летний воздух гомоном распорот. Пыль кувыркается чирком, сбитым выстрелом. Натоптанные сотнями ботинок тропы дополняют за оконный пейзаж. Совсем неслышен здесь времени бег…
За излучиной реки негромко, с одышкой, бабахают на стыках эшелоны. Каждые два часа колеса постукивают на стыках “тра-та-та – та”. Гудят рельсы, на Восток чинно бегут локомотивы, тяжко проминая землю, разбивая шпалы. Упругая певучесть тепловозного гудка радует сердце. Состав промчался, унося вырванный с мясом кусок тишины.

Поезд что-то ищет
Миром колесит.
Километров тыщи,
 А он всё не сыт.

А вечером улыбчиво катятся, сверкая драенными окошками электрички, тонко посвистывая, будто Арахлейские чайки. Те грациозно режут воздух, нас уча замечать прекрасное.
 На ином берегу уже затемно, или рановато (если воскресенье), перекликаются чудаки – да, те самые, для которых рыбалка, – “пуще неволи”.
– Андрюха – а – а, клюёт у тебя – то?
– Не-а-а...
– И здесь тоже пусто, блин...
  В воздухе отпечаталось крепкое словцо.
И вновь, тихо.
Исподволь, разумом начинаешь привыкать к запаху свежести, к июльскому запаху дубравы, воды. Что за редкостное время!
С удовольствием перечитывается классика. Для зачумленного Монбланом вопросов горожанина – хорошо размышляется. Думается о чём-то жизненно-важном, непреходящем: явно – в кои-то веки! – ощущаешь себя думающим. О чём же? Да о жизни быстротечной, космических микронах отпущенного времени. Если мыслить разрядами современной науки. А затем мысли плавно уходят в бредень сиюминутности – работа, деньги, внучата. Для творческих особ, умеющих не спеша анализировать зигзаги хитросплетений жизни, лучше места едва ли найти...
Воздух на дачке и окрестностях постоянно свеж. И резок нашатырём – можно попробовать губами и снова отпустить на волю. Коммерсанты могут продавать хоть в загазованную донельзя Японию! А непривычная для цивильного человека тишина иногда, право, оглушает. Нарушают её лишь летающие тучки пернатых,   громко щебечущих о чём-то важно – нужном.
Распустив покатую грудь, характерный «к – карр-р», издаст долгосрочная ворона. Победно сидя на заборе чистит на виду доспехи. Да уж чересчур громко в лесу кукушки переговариваются. Их тревожный надрыв беспокоит душу.
Как на бумаге, где точно-нежные слова подобрать для августовского шиповника? Большие и не очень, мягкие, ярко – кумачовые плоды, уже созревшие, чуть тронутые ранним заморозком. На фоне выцветших листочков краски подступающей осени. Видны лишь голые, пепельного тона кустовые стебли. Они весьма эффектны.
Собирать божественный дар жалко – панорамная красота искажается. Царапаешь пальцы о шипы до кровянки: зрелые легко отделяют от корневого, боковых стволов. И на пальцах остается мякоть с крохотным зачатком, точно кровь алая она с истинным наслаждением, мгновенно, слизывается языком. Во рту: медово. Заразительное упоение сбором – продолжается. И время бежит едва ли галопом.
А громкоголосо чирикающие воробьи, по наблюдению, обожают утешиться ягодками. И крикливо заявляющие бригады соек – тоже. Это заметно особенно в сентябре, когда наливаются соком ягоды черёмухи.
 А через месяц – облепихи. Жёлтые точечки плодов стыло висят на кустах; уже почти голых и поэтому заметных издалека. И через короткое время дерево будет опрятно и сиротливо. Будьте в этом уверены, дачники! А птахи, весело галдя, улетят ордой в иное местечко. Я  завидую птичьей беспечности…
Что говорить: место удачно-красивое. 
Слева, в пятидесяти шагах, катит воды царица края Ингода. Как будто на отполированной лавочке тихо разговаривают женщины. Горная река, слетая с отрогов Яблоневого хребта, гудит в омутах, бело–синевато сверкает на перекатах. И, говорливая, страстно ликует неутешно плача в призрачно-белой ночи. Утробно бурча, старчески ворчит; и нет-нет, да и явственно в её говоре слышались ангельские голоса.
 По весне голубоокая пухнет, как чреватая бабёнка. Сказительница, заботливая река, эх, да красавица.
 Вдоль кормилицы (для немногих), устроились заросли шиповника, боярки, черёмухи. Они тянутся на сотни метров.

Сытней обеда – две горсти черники,
Вкусней нектара – в роднике вода…

Справа два зеркала прудов, годные для купания школят. Центр закольцованных водоёмов оживляют жёлто-белые кувшинки. Из-под земли настырно бьют холодные ключи. Мятое отражение звёзд. Аукается лес над озёрною водою. Вздохи, юношеские мечтания у запруды. Вечер розовым вином стекает в зелень прудов. Заливист женский хохот и плески купаний ночных.  Слышны рая голоса…
Заросшие берёзами густым осинником с редким просветом каменистые сопки. Ближайший лес – смешанный. Дико живописен: всегда многолос,  большелик. Есть на чём зацепиться взору – архитектура своя и разнообразна, как булькающая за окнами жизнь. Прямо таки левитановские акварели на контрасте. 
  Ярко-изумрудный папоротник на берегу. На зыбистых склонах  кусты шиповником обсыпаны. Рябины красной брызготня, чёрен перегной. Волчья ягода хороша в ажуре листвы по цвету! Лента зовущей куда-то в потудань извилистой реки. Баяны гнилых пней и волнующий дух грибов. Веником в бане чмокает мох под шаткой ногою. Солдатский ряд зелёных берез; массивно-трепетные осины, жёлтая заря лиственниц, чахлый соснячок. И многолетних сосен исполинский рост. Тихо журчащий по дну оврага ручей. Овраг чернеет, яко грешник. Красотища ещё та!
Шелест собственных кроссовок по весёло–утрамбованной тропинке. Лесные дорожки, задумчивы. Воздух потен, тёплый зефир ветерка студит физиономию. Вымокший мох хлябь, щебетанье птиц, дают лесу трудно объяснимый колорит. Всё здесь мило и говорит не забугорным  языком.
На ветке  – небьющийся гранённый стакан...
А насколько дивно пахнет вкусом сырой земли!  Лесные гнилушки знакомы автору с послевоенного детства. Жухло–прошлогодние листья хвои, иголок, росистая трава. На серо-голубых от старости валунах, мох. Пробивающееся через листву деревьев ярко-неравномерными кружочками, солнце. Очарование малолюдством, фантазёрское состояние и покой. Лишь дятлы выстукивают бесконечную азбуку Морзе. Мираж!..
  А в момент кислого дождичка лес выразительней, гуще по тонам. Как на этюдных рисунках художника Нестерова.  Это ли не желанное счастье вступившее в душу! И так древне пахнет зовёт к уравновешенности, миру. Даже полынное горе напоминает о любви. Однако, что делать, кто виноват, так нам, аюшки, худо!
А длинные вечера августа! Дивно и умиротворяющее глядится закат солнышка за горы. Мрачно-красное и срезанное ими наполовину похоже на каплю раскалённого чугуна. Лучи аналогичны прожекторам; через внушительные стволы деревьев и ответвлений, косо шлёпаются на апартаменты дачного посёлка. Видно: в локотках затухающего солнца беззвучно извиваются армады мошек. Вместе с лучами исчезают гнус. Но ещё долго в воздухе тонкий писк и дробинки качающихся   мошек…
Ингода красавица на ночь глядя, мерцает отражённым светом посреди берегов. Отражающая небо вода в круговороте пены и струях. Отличны большие, выглаженные снегом, дождями, камни по берегу и перекатам. Они, будто люди, плачут, только не все это слышат…
Чёрные, набухшие лозины над рекой. И присядешь на кисельный бережок, ещё тёплый, задумаешься. В тишке да на припёке. Видя: светлячок на излёте погас; голубые искры и ожог в душе. И так славненько! Израненная-то душа лет чувствует это состояние.
Среда твоя – и есть родина! Малая или большая – едва ли так важно. Родина – мать, Русь – великая. Россия, кровью умытая (А. Весёлый). Обрекла ты, любящих детей своих, на беспорточное выживание. Чем больнее, тем жутче. Можно возненавидеть, но разлюбить, вряд ли. И спасибо, Родина, за честь принадлежать великому народу.

Мир всему кто просыпается. Очередное утро Сашко (дачник) встречает с тихой радостью, неземной, подзабытой уже. Первая – богатырский сон: какой был в далёком младенчестве. И до “упора”, если ночью комары не хулиганили.
 Вторая – природные качества вышеперечисленной целебно-забайкальской атмосферы. Ибо живёшь почти в лесу. Роскошное безмолвие до звона в ушах: физическое обалдение. Там и сям водоёмы травушка-муравушка, цветы, бабочки. Ласково жужжат насекомые, шмели, осы. Тетерева неспешно пьют утреннюю росу. Шустрый бурундук вальяжно пробежал по забору… Вот и дышится радостно полной грудью. Появляется аппетит к жизни: настроение улучшается, походка благородней…
Бывший вояка, в душе на годы махнувший, без раскачки поднимается в 6.00. Тело звенит от накопленных сил и лёгкости. Так и хочется задать вопрос: что нынче предстоит фартового?
  Тучки расчесав, видно: берёзовой нитью штопано утро; тихо дремлет, светясь лампадкою над рекою, лес. Ночевал на крыше месяц-тихоход. Звёзды, похожи на гроздья бузины; медленно тает клинопись. Сизый туман отрывается от широких полян, медленно заполняя овраги лес, дорогу. Коричнево проглядывает сквозь молочные завитки вода. Мгла окутала кисельные берега в седые дедовские притчи. На ивах клочьями висит жидкое марево.
  Сашко открывает утреннюю мозаику так. Ты–на блатном стереофильме на самолёте летишь пассажиром. А внизу, если глядеть в иллюминатор – рваные перисто–кучевые облака. По форме: якобы африканский питон, всячески извивающийся хвостом и кольцами. Подобны на вздыбившиеся с утра космы  рыжей женщины...
– Хорошо – о – о! – от переполняющих чувств кричит отставник. И начинает делать физзарядку; сократовский, без морщинок лоб, покрылся росою. Затем: необременительная для сердца пробежка по роще. А на бегу – мысли в одном направлении кучкуются: “Райский же уголок! За что счастье привалило?”
С удовольствием рысцой назад. По влажной тропинке, один.
На улице пышным цветом растёт зелёная полоса. Стеклянный блеск росы: природное чудо, она – везде! Само диво роскошно – налитые, будто в колбы, молекулы воды. Капли фасонисто держатся на стебельках трав, как на ёлке новогодней – инопланетные шары. Ещё не тронутые храпящими дачниками, обжигают щиколотки ног. Дьявольски приятно и щекотно! Отличная закалка для дряхлеющего организма. ..
Великолепны здоровые утренние эмоции, подспудно копящиеся на долгую, суровую зиму. Право, ради них стоит жить анахоретом, в медвежьем углу, вереницей блаженных деньков. Без недосягаемых обид, городских сплетен, чёрной хандры! Словно от коросты очищается жизнь…

Разлука – остуда закончилась. Отставник по характеру добр: в начале лета-мяты завозит гостить внучат. На планете – единственные литры родной крови.
Хозяйства сложно-непредсказуемые. Тотчас возле дома появляются сучковатые удилища; дуриком валяются рогульки шесты, обомшелая кора. Кофейно-загорелый Борис – любитель огонька, с удовольствием жжёт дачный мусор. Степан – любитель водных процедур, полива грядок, умильных розыгрышей. Захар – свободный игрок...
Мы один парад-алле.
День медленно гаснет. Кубок солнца пролил золотистый чай. Вечером приятно трещал костерок и был некоторое время, светилом. Шесть человек – точно планеты вокруг него.
Ночь степями лилась прямо в огонёк. Набросали сыроватых корней, и дым возвышенно пах ладаном, смешиваясь с трубочным отставника. Пламя выстраивало мимолётные замки. При этом: байки с пятое на десятое, восхищение. Тихо скандалят меж собою ребятишки. Легче родить, чем  воспитать…
Уютно расположившись на крылечке, слушают разговор любовных двоек. Далеко слышится непрерывное кваканье, плотно незабываемый ор. В хоре – если прислушаться – выделяется и соло, и фальцет, и бас... «Жа-жа-ж-жа-а». Да, именно концерт с оркестром! Квакушечья сказка, раз в год.
Для живущих в городе, случайных на природе, обтерпевшихся к асфальту и рыку моторов в каменных джунглях, – это что-то незабываемое.  Или когда–нибудь бродячий “Шапито” посетить, глядя на экзотических животных...
Суббота. Пчелиное золотишко небосвода. Под ошмётки заката, заглядывают товарки жены; на костерок, по-соседски, не совсем одеты. Сверкая лучезарно коленками – выглядев свежими огурцами с грядки. Мастерицы, каких едва ли делают в Гамбурге! Только и только в России… Румяные от садоводческих дел на лилипутских участках; загоревшие, немного важничая, будто матроны древности. Взрослые женщины; детные, бездна шарма. И зовут их так славненько: Людочка, Ирочка, Зоечка, Фаечка, Валечка, – имена.
Хозяин обожал казацкий румянец и татарские брови вразлёт. Описание достойно более высокого пера.
И до появления звёзд начинается бесхитростный трёп. Успокаивающим кремом ложились слова: дети внучата, овощи, любовь-морковь. Россыпь хрустальных переливов в голосе – воркование сытых голубей. Лихо вспоминаются жёлтые кружева подробностей. Какая женщина не ведьма до любви? Примут ложку вина – захмелеют…

… – Еда! Еда-да-а!
После обеденного сна внук зовёт на реку. Выходим через калитку, повернув налево. Сначала по пустой (время-то дневное) улочке.
Открыв влажный рот день пофыркивал зноем; хрипя пьяной дракой. Из пасти солнцепёка – водопад красного шёлка. Гряда прозрачных облаков чисто тюлевые занавески. Месяц июль, беременные травы налиты соком. Вот мятлик с лисичкой, здесь – пырей. Они прогибаются под собственной тяжестью. К ждущей дождичка земле клонятся, словно целуя икону. И, – кладут на плаху головы дурманящих разноцветий.
Останавливались – чтобы подуть на цветочки. Сорвать жарок у забора – их множество, обморок цветенья. Цветные дары лежали под ногой: слёзные васильки, мак пылающий. Приветно одуванчики солнышком блестели.
Степуля часто приседал на корточки, надувая щёки рассматривал цветы. С лица не сходила полуулыбка юнната неопределённо – загадочная…
 Общаясь с продвинутым внуком заметил дед. Распечатав игры с файлов, начиная осваивать чудо XX века, любимец в монитор не смотрит. Ударяя по буквам клавиатуры, что-то тихонько напевая, рассказывает…  На окружающих, пишущего деда – не реагирует. Никак. Ведь о чём – то Стёпка думает. Какие–то мысли приходят человечку? Не по годам развитому! С белобрысым хохолком,  смешливо – затейному, любящим мультфильмы и рисование? Охотно помогающий женщинам стряпать на кухне. Интересно: что думает? Чему улыбается во сне? Поджав коленки и разбросав тощие незагорелые длани, и кому? С ангелами разговаривает, что – ли? Бабушка Матрёна говорила — да, с ангелочками. Но речь тогда шла обо мне, давно.
У деда внуком-светом трогательные отношения: говорить с ним мог до полного обветшания!
 Он начинал:
 
А Степушка, наш внучок,
  не оттит кутить войчок,

–  улыбался ребёнок. Моя ты солнцедобринка в крови!
Затем топаем через густой массив боярышника по невидимой тропке. Она испещрена пятнами солнышка. И, выходим на песчаный берег реки. Даже больно на минуту стало – такой свет ударил в глаза,так был прозрачен и резок воздух! Мираж…
Вода – как молоко подоенной бурёнки; чиста (говорят иное), будто вымытое стекло. До самого дна проникали божественные локотки. Намытый водою хрустящий песочек – горяч; щекотно давился меж пальцев. Игрушечный перекатик из гальки шептал близко, в ступню глубиной. И обморочно кликала над ними чайка.
Затем тело дитятки ласкала река, на маленьких волнах качала небо. От синевы небес ломило душу. А какие царственные облака, зрея арбузами, плыли по небу! Проплывали высокие зароды, охапками теряясь по дороге…
– Л,ыбки, еда, л,ыбки!
Дыхание затаив, бедовый наблюдал мальков: ладошку к глазам, стоя по расцарапанные коленки, на цырлах. Тучки гальянов, как в лупу видных на песчано–илистом дне, стояли неподвижно. Затем моментально, точно по приказу, врассыпную шарахались в сторону. Или щекотливо тыкались в ножки внука, отчего счастливо галдел на дачный пляж.
Любимое упражнение – “печь блины”. Плоские камешки отставник заготовил раньше. Гость долго размахивался; с силой, швыряя параллельно воде – бульк, чмок! Чмок, бульк! Наивысшее достижение – шесть всплесков. Радость, лепет, визг беспределен! И невольно блажен дед: не спешит поставить  в жизни точку.
А-а вокруг – тишина, никого. Отсутствие рычащих машин; с шумом не пролетали самолёты, юркая электричка и та не свистела. Лишь задумчивое облачко пером чайки скрещивало горизонт. Мир вокруг тих, задумчив и прекрасен. Жизнь перед внуком – бесконечно-радостная,  «по-зеленому»…
  А денёк – аж огнём горит! В изящной осоке полдень увяз. Устав, речной воздух не вдыхая, а, жуя, ушли. К дачке, в тень, на отдых…
Есть в каждом лете неизбежно своя особая тоска. В описываемое хозяин начал чувствовать болячки. И где-то подкорка сработала: возлюби ходить в дубравы, на очную ставку с шикарной натурой (баланс природы). Где берёзки, как невесты и лес вышит царским кафтаном. Прогуливаться, размышлять, собирая грибы и только. В ближайший лесочек топал дачник. Где ходко, или не спеша с выстроганной для этого палочкой. Прогуливался по узенькой тропинке, бормоча стихи Заболоцкого, Анны Андреевны. Читал, забывая дышать.

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, тёплый и весёлый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчёлы
Нежнейшую из всех бесед.

Вытоптанная не одной десяткой подошв чернела среди благоухающей зелени тропа. Изгибаясь вокруг берёз-красавиц, тянулась ноголомная, параллельно реке. Черно–белые, обнажённые корни деревьев висели над рекой, на щупальца морских спрутов похожие. Ветерок обычно нежно-тёплый, плыл звонкий. И глох, целуя серёжки берёз. Над мутным отражением страдая, черёмуха поникла у воды. Жизнь бегом, даже река берега покидает.
В траве играли невидимые музыканты. Летающей тарелкой кружился шмель. Тишина. Правда, иногда (по вечерам), гремят дуплеты. Ясно: есть излишки пороха в стране…
Мал–помалу ощутил заразительно-целебный искус розыска. Стал разбираться в обширно–грибном кругу. И где лучше искать укромно прячущихся от алчного взора. Для этого заглянул Сашко на книжный развал. К разбитно–голосистой бабёнке; точно майская клумба одетой.
Обследуя тьму детективов, любовных романов и ворох иной макулатуры, приобрёл книжечку. С советами начинающему грибнику и фотовиньетками. И дело сразу же верняк! По уши втюрился в богоугодный промысел!
А грибы, вот те крест! – в окрестностях разнообразные. И белый (редко), и подберёзовик (часто), и сырой груздь. Маслята, лисички, волнушки... Чего только нет, да всё здесь есть! Остановился – и сквозь подошвы рвут буграми грибы… Только от названий у заядлых грибников – умопомрачение! Лёгкое, какое от добротной браги…
 И сразу же идея полоснёт, как ножом: быстрее, в лес. Знакомый, будто свои лимфатические узелки, до последней кочки и деревца. На «тихую» охоту… Часть грибов оказывается начинена мурашами. На что пионер–грибник–любитель вряд ли обижается. Ведь они должны выживать, пища нужна! Чтобы лес гремел стрекоча полётами оводов, жуков, насекомых.
  Вот он – муравейник. Красавец загадочный ум живого леса. Состоит живой холмик из бурого вещества – с виду на мозг действительно похож. Подойдёшь впритирку, осмотришься: копошатся муравьи, будто мысли в голове. Ведь на деле каждый несёт информацию (мысль). Передавая каким-то химическим способом другим муравьям. Такое же шествие происходит и в уме. Однако, выделяясь от человеческого, этот мозг прекрасен.
Уже на подходе чувствуется запах муравьиной кислоты. Еле заметно шипит холмик: а прислонись, испытай! Вмиг сотни душистых тел захватят   тонкими, с иголочку, ножками. И щекотно вопьются в кожу хорошолобые, бескровно–чёрные роботы, с нежнейшим на глаз оранжевым торсом. А кусают едва ли больно, лишь по долгу службы, как малые дети, грудь. Кажется – с тобою заключают мировое соглашение.
Автору нравятся точные муравьиные телосложения: расчётливы, предсказуемы. Кусачий циркуль под названием «муравей», ценю. Исключительно за солдатскую натуру; а также – за чёткость и военную маршировку. За длинные цепи инфантерии – нигде ни застревающий обоз, подобный часовому механизму «Буре»…
…Когда-то был сопливо-глупым школьником (60 лет назад). И однажды с ватагой доморощенных балбесов разворошил муравейник. Как линия горизонта интриговал ребятню холмик в пригороде, где жили трудолюбивые создания божественной Природы. Бесстрашная пацанва (где не надо) скумекали: ухоженное устройство-то как – бы многокамерно, хитро и с умом построено. По человеческим меркам – восьмиквартирный дом. И существовали-жили около тысячи рыженьких муравьёв. С двух сторон – ряд входов. Служившие естественным каналом вентиляции – яснее понимаешь с годами.
 Отдельно расположены углубления, похожие на «комнаты». Шикарная, например, для матки. Более простенькая – для «кладбища», где лежали мёртвые тельца. В хранилище зёрна, гусеницы, жучки, иная добыча. На пне трухлявом обнаружилось углубление. Там – личинки с куколками, отложенные яйца. Ювелирно сработанное покрытие–из иголок и малепусеньких веточек – защита от частых изменений погоды! И это царское сооружение борзинская шпана, разбомбила. Да хотела гоп-компания, во главе с крякнутым Шурой Легаевым, – запалить! Хорошо, что спички отсырели…
  Рвань (а кто ещё?) отрывала от туловища так называемые антенны. А также – жало, шпоры и ножные коготки. Находив железу, вырабатывающую кислоту: отсасывала. Будто с голодного края толстокожая азиатчина! Чувство, будто в рот засунули контакты фонарной батарейки, щиплет кислый ток. Боязно – приятно и щекотно языку.
 И поглаживая совесть по шерстке рассказали школьной «ботаничке». Мы безбожно привирали, конечно, чувствовав юными первопроходцами. Училка, с комиссарской сталью в голосе обозвала врунишками и хулиганьём. Насчёт хулиганья очкастая абсолютно права. К Гурусову, немедля! Вызвали в директорский кабинет и родителей: озадаченные услышанным были такого же мнения…
Сейчас – донельзя стыдно. Вспоминаешь, мелкая дрожь по хребту. Особенно, когда гуляешь с шутоломным чадом Степаном. Собирая в букет любимые семицветики. И глядь: рядом с тропинкой шевелящийся холмик. Простите запоздало дурака-несмышлёныша, мураши. Да-а, вчера ни догонишь, от завтра не уйдёшь…
 …Отмечает Сашко, беззащитные дубравы загажены. Рваные автомобильные баллоны, большие аккордеоны сожженных легковушек. Водочные бутыли, пакеты, сумки, стеклянно – жестяные банки, несгоревшие палко–дрова от костров. Металлолом, газеты, башни пардон! – человеческих испражнений. Многочисленные трупики сигарет на полянах: по свалкам ходят мужиковатые грачи, журясь… 
 Глухим толчком реагирует на данность сердце. Без розовых шор, видно: едва ли желают граждане убирать мусор. Ну, ни в широком характере строптивого забайкальца! После весёлых кутежей, амура, торжественно–семейных бросков – оставлять место чистым. Разбросан хлам в неподходящих и укромных точках: смотрите, люди, мы гуляли здесь!  Всюду торчат ушки неряшливого пребывания. Общей, да элементарной культуры “гомо сапиенс” вряд ли хватает, – со злинкой, пенсионер. Неприятное мнение; гадливое, словно по предсердию надрез; а настроение – будто шёл затяжной дождик, мелко – бесовский, под ребро.
И вернувшись, Сашко долго любуется грибочками. Приятно-усталый, цокая, как аварец языком; сидя на лавочке размышляя о дне быстролетящей жизни. И частенько очи туманит невольная слеза.
Кажется, ливень бурлит, течёт, с градом, магнитной бурей. Годы мелькнули, будто в колесе велосипеда спицы. Короче жизненный путь, сгорающий резво, лозой в костре. Дюже седее волос, душа бродит во временной ночи. Уже пронеслись аллюром мечты, разочарования и грусть, великие мечтанья засыпал песок. Редеют полчища невзгод. Время загонять пером корявые мысли в ряд. Как же прекрасен  этот мир!
Сашко вздыхая, аккуратно чистит от листьев, колючек и червячков. По-жонглёрски действуя перочинным ножичком. Затем (привычка), – тщательное мытье даров леса. И жарка, на медленном огне разведённого, костерка, горящего трепетным подергиванием сизостью, угольками. На сковородке доставшейся от родителей.  С лучком и аппетитной зеленушкой из ближайшей грядки. Посолит, обмакивая в деревенскую-то сметанку, и… 
Залпом жахнет чарку холодненькой монопольки.  Ах-х!
Груздочек под водочку – истома!




фото № 4


































 









ПУБЛИЦИСТИКА






 





























 И, РАЗДВИНУВ ЛОКТЯМИ ПРОСТРАНСТВО ВОДЫ
 
                Всё должно быть немножко не в фокусе
                Говоря как бы: накося, вы-ку-си!

Семя бросил в чернозём Юрий Петрович Ткаченко – основатель   "Фонда им. Петра Бекетова". Бессменный руководитель скликал любителей драматургических забав под казачьи древки.
 – Хочешь правду без одежд? – ежевато спросил войсковой старшина, окладом разглаживая снежную бороду лопатой видную со спины. С не утраченным хохлацким достоинством вопрошающе глядя при встрече.
Опьяняя, предложение ударило душе–затворнице в голову. Отодвинуться на месяц от балаганного повседневья; фальшака похвал, забав с вином, утомительно-телевизионной трескотни, мушиного жужжания радио, отравы газет. Это ли не диво! В городе сейчас не нужен никто и никому...
– А что, только боги горшки обжигают? – выдал загогулину.
–Действительно, с таким лицом шататься по Чите!
Слово есть дело, дорог всё-таки ещё уговор. Хотя горячий нерв сомнений бился, конечно.
В шуме-гаме начинающегося лета начался активно-целенаправленный поиск финансов. "Спонсорское громадьё" отсутствовало, у самих в карманах деньги не ершились… Сначала дела закрутились штатно. Пошив формы для казачат, питание, строительство основного плота. Получился не хилым, размером 8х12 метров – и стоит описания.
  На носу: бунчук, казацкие флаги, парус, вёсла. Роскошное полотнище региональных "Зелёных": экология под партийным контролем, как и в старо-добрые времена. Столик капитана с томиком плана фарватеров рек; ввинченное кресло, трансформатор, скамейки по бокам. На "полу" – стёршиеся от долгого времени походов, ковры. Три каюты закрыли непромокаемой цвета белого снега, плёнкой. Будто взаправдашние четыре пушки для стрельбы китайской бутафорией. К эффекту хлопушек не сведены, гул оглушительный: верьте на слово.
 На корме расположились мини-столовая с камбузом; вёсла, лёгкие моторы "ветерок" для вывода плотов на центр течения. Надувные лодки, плотики с хозяйственным материалом – на дюжих канатах. Даже теоретически, выхоленное сооружение не перевернулось бы. Под днищем – восемь тысяч полиэтиленовых бутылок, а это не хухры-мухры!
  ¬¬¬Скептиков – выше крыши: чего только не кликушествовали, и каких советов "бывалых" пришлось услышать нам! Выдержали...
 Сбросив мишуру скептицизма семнадцатого июля из столицы края отбыли казачата. Пшеничны чубы, располагающие улыбки, раскосые глаза – одним словом, гураны с Забайкалья! Нынешние квелые парнята ни шли ни в какое сравнение… Для десяти человек плюс корреспондента газеты, путешествие – начальное. Для хитрована Ткаченко – ему сильно за шестьдесят – поход уже восьмой. Дорога: только детишек ночами стращать... Курс – бывшая крепость казаков Албазино, что в Амурской области. И, буквально два слова, о сооружении.
В 1685 году наскоро выстроенную из дерева крепость защищали восемь сотен казаков. Почти 9 месяцев, вдумайтесь! Неприятель – тридцать тысяч воинов из Поднебесной. Коротка, им оказалась, кольчужка! Отбив атаки без числа, потеряв 2/3 состава (китайцы десять тысяч), казаки согласились уйти из острога. Покинули с оружием и знамёнами, а в то время значило многое!
  Албазинская оборона – одна из страниц русской истории; тут, счастью, она не врёт. К сожалению, фактически обществу неизвестна, а это – земля дедов наших, первопроходцев! До комка в горле – пронзительна; и свинцовой кровью из-под земли дошла слеза на финише…

  Вчера … Позавчера …
А впрочем. Что нам сроки!
  Давно пришла пора
Признать, что мы жестоки …
 
– Готовился к походу загодя, принимая участие в оборудовании главного плота. На вёслах с удовольствием, "вахта" – два часа, ежедневно. Дежурство зависело от скорости ветра, течения и качки. Чувствую, да и старшие удивлены – здорово окреп физически. Задружился с ребятами: учась играть на гитаре, разжигать костёр с одной спички. В краеведческие музеи Нерчинска, Сретенска, Усть-Карска ходили в сшитой форме казака. Румянец играет, глаза блестят… Многие интересовались: "Откуда вы?" Мы, гордо: "Из Читы!" – рассказывает Володя Щербаков (Шелопугинский район).
Вёрст: тысяча с гаком по кружевам Ингоды, Шилки, Амура. Рекам достойных суровых краёв: клокочущие перекаты, узкие подчас места, мели, затоны, омутов водоворот. Встречаются и быстрые течения; весьма привлекательны для туристов, увлекающихся экстримом, любителей перчёных ощущений, рюкзачников.
* * *
И хохоча поплыл мне мир навстречу. Вздохнув сладкого воздуха, пьянящего чище добротной браги – в сухой остаток выпал журналист.
  Большое впечатление (а мест видел, ух) оставила чудесная Шилка- кормилица. И что это хвалятся чересчур горами в Крыму? Со всех сторон общёлканными забавной ратью неленивых фотографов! Многие во сне не видели мощно-красивейшей Вяткинской гряды, пещер с широкими входами, так похожи на райские. А роскошно-мертвенные пещерные сталактиты! Странно выглядят скалы, из чьей гранитной груди выглядывают тоненько-растрёпанные деревца. А чудесные равнинно-лесистые берега на известной реке; ковыльно-тюльпанные равнины. Диковата природа: невысокие синевато-перламутровые скалы в лёгких поясках тумана, увалы и ущелья, поросшие разнолесьем, просторные долины с рощицами берёз и лугами ромашек, и всюду – закрой глаза и прислушайся! – дремотный звон родниковых ключей.

У самой ночи на пороге,
Уже от берега в отрыв
Сидит гора, босые ноги
В живую воду опустив.

Ну, это, как говорят сейчас – ва-аще! Всё безмолвное вечно...
  Деньки шелестели бочком между короткими ночами. О! Сердце замирало в первобытном восторге ежедень. Словно колокол звучал: небо – в облачном скафандре. Река-облака, берега-мурава и лес, полный чудес. Плеск от реки, лягушачьи стоны, хрипы водяного быка. А сладко-пахучий дым костра! И трубочный газетчика (из Стамбула) по шикарным вече-ра-а-мм; снулым голосом конфуцианские саги капитана! Плащ из рваных слов фамилий, идей, названий… Напевное бренчание гитарных струн; шалая маета казачат возле жеманниц-поварих. У тех шалые глаза; фигурки опрятно-соразмерные, как у полевых птах. У ребят – грудь петухом! Что ж, молодость надеждой ох как богата!..
Без информационного насилия, через образы богатейшей природы тянуло выразиться поэтически. Чуточку удивить мир выражением донельзя изгаженной городом, души; или хотя бы постараться в древне-приятном занятии. Понимаю: до бунинского слога очень и очень далеко, непостижно, по сути. Да и память не фотоальбом – скорее, пачка снимков, рассыпанная по столу. Творец включил музыку Земли, пишу русским по белому...
На кружевной реке густо кровью пропитано время. Резкий воздух насыщен горчинкой шальных изотопов. Как волны светлы и легки чистые мысли. Видимые леса мерили папахи горцев. Рябили даль берёзки-невестушки; от их молочного света на душе светло–светло. Чудо утренних лесов о своём поющих. Раскинулись океаном степи, и днём пело росное пламя; ромашки трепетно горели огнём больших планет. В обед оранжевый шар, не слезавший с неба, плавил-таки клетки. А какова младенческая вода из горных ручьёв! А сенокосы-то вдоль реки! В самую макушку лета выгорали дочиста травы в лощинах. Ух! Ах!
 Вспомнилось красой овеянное детство: разноцветье трав пахучих вблизи деревушки Харанор; ручные совершенно лошади, волокуша, пение жаворонков в голубизне неба… Рябые несбывшиеся грёзы. На деле же всё было цветистее, верьте мне, люди!
  Ночная тишина вовсю объемлет июльскую явь, влажной свежестью дыша в затылок. В полночь хохочут сотни кикимор; всходит колдовскою иконой шалый месяц-обходчик, змеясь в тихо булькающей воде. И с семейством юная Медведица вышла разгуляться в небесной шири. Льняное   нежное небо среди тьмы штопано строчками звёзд пулемётных.
          А начало дня сродни иконе древней! О да, это нужно видеть! Слова здесь бессильны…
Берега укрыты саваном густого тумана; чудно поднимается над Ингодой марево. Это свежее небо, глядящее в бездну воды! О, чур видение, чур! Дикие козочки удивленно смотрят на плывущий караван. Тучки куличков, клинопись уток, редкая цапля, пичуги-пилигримы. Журавли, мореходы неба! – курлыкали, улетая в чужие края; грустный их клик жёг истово душу. Да что там, не лукавя, говорить – мороз по коже! Со стаей, романтическая душа моя…
Мощные лесистые крутосклоны отражаются в бурливой Шилке, как в темно-зеленом зеркале. Большие пузыри корабликами стояли на воде. Барашек волн на стремнинах, будто серебряные плавники рыб, мельчая держат интервал. Вода чуточку мутна от выпавших осадков. Тем не менее, к вечеру в спасательных жилетах купались все: с удовольствием хлюпаясь бегемотами, молодецки показывая спортивный характер. Жилеты жёлтые, как спасательный круг; блажили на всю реку; парная волна ласкова. И погода баловала, жара – август в законных правах. Жизнь ягодкой сладка, что ещё нужно! Однако, это к слову…
  Остался позади древний град Сретенск. Произвёл на всех не очень-то хорошее впечатление. Жильё разрушается, народ взахлёб уныл; с работой туго – рубля не высочишь. Молодёжи почти не видать на улицах. В подвале редакции газеты длительный ремонт…
 Егорием на белом коне уходящая роскошь: церкви села Бянкино видны на десятки вёрст. Отзвук жизни царской – молитвенный распев и чуден звон колоколов. Редкий коршун чертит круг. Так что же ты безрадостна, земля Сибирская?
  К вечеру заякорили в одном из шикарных мест, Ергачах. Круто-скалистые горы густо обросли лесом. Широкие солнечно-медовые сарафанные поля, суховейная даль. Ни с чем не сравним запах полыни степи кочевой. Водная артерия добротна – живи, Человек, радуйся, благодари Всевышнего. Ан нет…
Встретил хороший знакомец казаков: фермер Виталий Жирнов. Мужичок-плотнячок с хитринкой; дородный крестьянин, на все руки, что называется, мастер. Сначала горделиво казал парники – натюрморт, точно. Большие теплицы; ульи для пчёл, сотки засаженного картофеля, – ухожены. Я успевал щёлкать фотоаппаратом. Затем по-быстрому сгоношил для казачат баньку–мылись и парились с огромадным удовольствием. С гостеприимной женой враз сготовил чудный ужин: картошечку с зеленью, среднесолёный хариус, ленок. Котлеты из дикого мяса, парное-распарное молоко, свежеиспечённый хлеб и мёд. Хорошо сидим! К вечеру на три голоса браво выводили песни казаков. Ещё бы, с такой закусью…
  За столом Виталий Романович, неторопливо, с ноткой удрученности, сказывал:
 – В восьми домах через пень-колоду теплится жизнь. Думайте сами: почта – раз в неделю; о телефонной связи только мечтаем. Магазина в селе фактически не имеем, как и работы (уже давно). А на дворе 21 век! Без сомнения, начальство о сельчанах забыло. Люди выкручиваются, как могут – лишь бы выжить. Занимаюсь пчёломёдом, сенокосом, охотой; развожу скот, мелкую живность. Есть латаный тракторишка "Беларусь," выручающий по хозяйству. Без него бы, хана! Мёд и "молочку" супруга иногда реализует команде теплохода "Заря", курсирующего по Шилке, чисто автобус в городе. Деньки скрашивает дисциплинированный внук-школьник, на лето дочь завозит. Да вечерняя рыбалка, с детства ещё люба…
  Летняя ночь чисто заячий хвост. Был пьян расплывчатый рассвет, когда на горном ручье набрали отфильтрованной землёй хрусталь-водицы. Чудо поющего леса до сих пор в памяти; на траве – чешуёй змеи – иней... Трудяга "Романыч" молодого картофеля дал – путь у нас, длиннёхонек. Тяжёлый всё-таки у него хлеб! Фото на память. Дав салют представителю чудом выживающего фермерства – "упёред", как гуторят украинцы.
  3 августа, под дождичек, раненько бросили якорь в Усть-Карске. До тридцатых годов уже прошлого, о, время! – столетия назывался Карой. В памяти сразу же молнией: Кара – вековое слово русичей. Означает божью кару, наказание, муку, карий цвет. Автору представляется в слове "Ка-ра" мифологический смысл древности. Ка – индийская богиня Кали, грозная жена немилостивого Бога Шиви, а Ра – бог солнца. Если меняем местами слоги, то возникает Рака-скудельница, драгоценный ларец для мощей православных святителей. Однако, это к слову… Гостья: глава администрации, скорее дородная, чем полнушка. Сготовили быстро программку дня: музей, посещение вновь воздвигнутой церкви; памятника политическим осужденным, встреча с активом школьников, дружеский обед и т.д.
Очаг культуры действительно впечатляет: компактный, множество экспонатов. Включайте сюда чучела диких животных и птиц – таксидермист отработал грамотно. Много лет руководительница Т. П. Кузьмина, низкий поклон; благодаря хлопотам и держится музей. Совсем не зря награждена орденом Бекетова с бантами; степень вторая. Директор является инициатором публикации научно-популярной книги, в продаже не найти! – "Страницы истории Кары". В добротном издании для тех лет много иллюстрированных фотографий; единично-архивные документы с комментариями. Записи, воспоминания старожилов о непростых эпизодах жизни. Чудесным образом книга, ставшая библиографической редкостью, нашлась. И, хорош остался автограф на ней…
 Отдельный стенд посвящён Антон Павловичу Чехову. На Шилке молодой писатель-интеллигент останавливался надвое суток. Добирался на пароходе, вместе с "политическими". Отправляя с каторжной глухомани письма друзьям, издателю, в театр. Кто забыл: известнейшая поездка А.П. на Сахалин, за свой счёт, кстати. Где и заполучил чахотку… Сам милейший Антон Павлович считал путешествие событием в жизни. Это важный поступок, которого так не хватало его театральным героям...
  Для гостей директор сделала запоминающую экскурсию. Опосля были у памятника каторжанам; церковь, на мой взгляд, – удалась. Гуляли по улочкам, удивляя формой жителей. Удивлялись и мы: было чему. К примеру, бригада строителей из Молдавии возводит жилые дома. Свои же плотники, без работы… Здоровенный бык, глядящий властелином улицы. Чающие подачки с балтийской кровью нищебродствовали возле плота – автор дал денег (на "хлеб"). Пока осматривали, достопримечательности над плотами шефствовал Серёжа Пляскин; участковый, студент-заочник краевого университета.
Вкусно сготовленные блюда в единственном кафе: выпили "по лампадке". Групповое фото с видео съёмкой при расставании с новыми друзьями, обмен адресом, телефонами.
И мы вновь салютуем, отплывая. Ведь каждая встреча – начало разлуки… И до устья Амура фактически стоянок не делали. В зелёной вьюге чистоты встретились две алеющие лодки рыбаков да пароход-водомер. Только гудящий ветер в разгоне волн шаманил …

Ах, Рассеюшка-Россия,
  Фатерландия моя!
  Здесь любой мужик – Мессия
  На просторах бытия.

Вдоль скал хорошо видна местами "Катькина" дорога. Так в народе до сих пор зовут; по ней, с колокольчиками, почтовые кареты мчались. И по ней же гнали ссыльных "за политику", убийц в кандалах, иной криминальный элемент. Каторжане в основном и строили шлях… "Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом, путь сибирский дальний" – пела сестра отца по праздникам (воспоминание). Сотрапезники ей помогали… Думалось: жить в России без опыты тюрьмы, слабо?
Ровно и мощно, без плеска несло воду, завороженные ею берега расступаясь, расходились, открывая дорогу все дальше, и конца-краю не было этой дороге…
В три ночи пятого августа причалили к "Усть-Стрелке", заставе береговой охраны. Встретили истошным лаем о чём-то знающие помощники пограничников. Ох, и верные псы беды чувствующие нутром. А может, думаю, рвано заявляли протест окружающей жизни?
С краснопёрым рассветом удалой крепыш Александр Простакишин, главный, изучил ворох документов. А как же, граница! Усердствуя, будто герой фильма о сыщике Коломбо. Оказался земляком старший прапор: родился на известной станции Приисковая. Белозуб, с кудрями, с огромным лбом и длиннющими (редкость) ресницами; глаза оленьи. Хорошо подогнанная форма, тельник; сильный як домкрат. Был ог-ром-н-ый интерес разговаривать; за лето экспедиция – первая. Угостили ребята добротным хлебом, ржаной, выпечка своя. Мы честно обрадовались – сухари уже поднадоели.
  Маленький отдых. Рыбалка: хорошо клюют сомики, возле бережка, в гуще водорослей. Всё это опьяняет сильнее хмеля бабушки; душа распотелась, обогрелся. Дни загаром с меня сползали. Здравствуй, пьяный август, как обложка, глянцевый! Автор слушал его тонкий пульс. Мокнут глаза от зелёного великолепия. Уходящее лето включило звукозапись на полную мощность. Выпь одинокая рядом летает, звенел кузнечик где-то над головой. Мяты запах  и стрекот сверчков, шпарящих зуммером... Такую б вот тишь да в память на годы засушить!.. Солнце пригревало как-то по особенному, ласково, ушла ожоговая горючесть дня. Пил глазами чистое небо и слабый коктейль облаков. В хорошо остывающем воздухе сидя в лодке, закрыв глаза; лёгкому теплу фигуру выставив, мечтая и следя за горизонтом. Мысли, бликуя от воды, роились в прошлом. Медленный закат огромен и ярок – клонится беззвучно. Читаю с интересом роман Н. Задорнова "Амур-батюшка" об освоении крестьянами-первопроходцами Дальнего Востока. Мало кто знает: Николай Павлович жил в Чите; здесь прошла юность. Работал актёром и режиссёром; далее, завлитом драмтеатра в Комсомольске-на-Амуре в 30 годы прошлого столетия. В 1952 году за цикл романов о дальневосточниках стал лауреатом Сталинской премии. Сын его Михаил, известный сатирик, прикалывается на телевизионной эстраде, заметен...
  Недостаточно знают россияне и о том, что в 1640 году низовьями великого Амура прошёл казацкий отряд. Атаман – Иван Москвитин; его картами пользовались в мире. Именно ему принадлежит открытие о. Сахалин, но имя малоизвестно даже в кругах историков (знаю, преподаю в ВУЗе более двадцати лет). Как и фамилии Василия Головнина, Григория Шелехова, Владимира Атласова. Последнего Пушкин назвал "камчатским Ермаком". Что уж говорить о студентах, если "преподы" плавают... Но это так, к слову…
Вспомнился классик: "Русские завладели территорией к Северу от Амура и большей частью берега Маньчжурии к югу от этой реки, укрепились там... начертали планы городов и гаваней". Это извините, Фридрих Энгельс, штудировал в студенчестве. Но это так, к слову...
Закат о бренном намекнув, над рекою угасая, рдеет.
После соблюдения формальностей вошли в русло Амура. О да, святое устье, действительно! Все сердца ему покорны и, как все, моё томилось (впервые в точке слиянии двух рек). Воспетый христианским народом батюшка-красавец встретил не ласково. Сиверко, цыпочный пацан, так и гулял, щеголяя по волнам! Небо наглухо завалено тучами. Временами, с ощутимым ветром, бичом в пижаме хлестал полосатой дождь; будто цветок, мелок да стоек. Волны аки ящики комода; заглядывал и захлопывал их, психопатствуя. Один из лодочных моторов, как на грех, заглох; идти на веслах стало сложнее. Тошнит, извините, а плыть-то надо. Плоты скрипели, треща совсем не на шутку. Я прикидывал расстояние до берега… Парус, пушечно хлопая, стонет по-человечески. Тут уже вручили вёсла художнику слова; оторвав от створаживания словесности, чаек междометий, наблюдений. Я же представил в пучине океанских вод Хейердала, именитого!..  Скукожившиеся казачки, молодцы, без второго слова несли вахту по часам; на реках мам нет! И дисциплина с уставом обязывала…
  С гуранской хитрецой вглядываемся: сначала отец похож на Шилку, точно. Те же горы, равнинно-безмолвная местность и берега без людей. На китайском же не вооружённым глазом видны рыбаки, распутывающие километры (!) сетей. Увидев нас в бинокль один припустил в землянку, бегом. Очевидно, доложить по телефону об экспедиции. Так к слову было всякий раз, когда другие "рыбаки" увидев фуражки, казацкую форму, шашки. Приседали от неожиданности, и рысью…
Промчался мимо белого цвета катер, красив, ничего не скажешь, на сильных моторах "Ямаха". Удивлённые донельзя азиаты тоже таращились на парус, флаги, людей в гимнастёрках. Да ещё лампасы с фуражками, чубы… И щёлк-щёлк фотокамерами; уже отплыв, махая ветряно руками. Богатеи могут позволить прогулку до устья Аргуни…
  Группу учтиво пригласили на отдых погранцы с заставы "Игнашино". Накормив горячими щами, калориен и шницель с гречкой в ухоженной столовой. Само то! Сходив в баню, упарившись от души, на чисто-белых простынях спали младенчески, до упора.
Сама застава, я бы выразился так: любовно ухоженная. И комплекс зданий, и территория, и прилегающая местность. На видном месте лозунг:
 
  Жизнь – Родине,
  Любовь – к границе,
  Честь – никому.

Напротив – вышка заставы китайцев из кирпича, дежурные катера у причала. Бесподобно выстроенные дома отдыха, без малейшего преувеличения  архитектурные дворцы; хорошо видны и без бинокля. Множество огней ночью, бары, шикарные (говорят) казино, музыка отлично слышна. Да, чувствительная разница…
Услыхали очень похожую на явь байку о задержании нарушителя. Мужчина, корейского роду уханькал всю территорию (?!) Китая. Переправился через Амур утром туманным и… Наследники легендарного Карацупы продолжают благородно-сложное дело охраны границы. Несмотря на политические свары, смены президентов, кризис с финансами… Никиту Фёдоровича когда-то знала вся страна. Помню, мальчишки чуть-ли не поголовно хотели служить на границе и стреножить шпионов. У меня во дворе  была собака Индус…
Мы пограничникам интересны, точно. Юрий Петрович отяготился шашкой, казачьей бижутерией и отчебучил доклад. И весь в медалях! Убеждающей скороговоркой: об истории казачества и сегодняшнего, совсем нелёгкого, положения. О целях бревенчатого путешествия; чем занимается бекетовский "Фонд", конкретно. Грамотно, цепко, со злинкой отвечая на вопросы, заданные не только стажёрами Хабаровского института погранвойск, хватавшие речь райскими кузнечиками. Что значит бывший политрук! Их  бывших нет, твержу уж много лет…
Контрактники службой довольны, зарплата высокая (с их слов). Многие из других областей, даже с Краснодарского края есть мускулистые ребята. Женатая молодёжь проживают отдельно, в посёлке. Замполит – калининградец, сама любезность, выделил на часок "уазик". Чтобы съестным запасом сундуки пополнить, до экспедиции довести. Магазин в посёлке в частном доме, для торговли абсолютно не приспособлен. Охраняет охотничья лайка, стара и безобидна. Продавец в блокадном халате застиран донельзя; идёт, подбирая подол. Рваны тапочки: глаза с поволокой, роток с позевотой… Торговая точка единственна на сотню жителей, купить можно и в пол-четвёртого ночи… Ассортимент фактически весь, цены атомные-с. Контроля, естественно, никакого, о кассовом аппарате, чеках тётка слушает удивлённо, открыв щербатый рот.
Всё-таки одного мы поля корабли. С помощью друзей, взяли нас на буксир, спасибо – успели вовремя. И девятого августа в 15.00. подошли к заставе "Албазино" – не доплыв три версты до крепостного сооружения. Начальник в майорском чине Кирилл, молод; выставил пост для охраны. Добротный офицерский ужин по старорусски, гости – головка посёлка.
Да, разбирались раньше, где строить крепость. Это истинно русское: этот размах, эта удаль и отвязанность от пристани. Словно ветер ощущали деды волю: берег высок, отличная видимость на мно-о-о-гие километры. Широкая река подобраться крадучись вражинам, ну просто, никак…
Группу разместили в солдатской казарме. Запоздало позавтракали: кашевар отличный, добавка без ограничений, улыбка на раздаче, – материнская. Жителей посёлка чуть больше четырёх сотен. Удивился глаз: на торжество автобусом, маршрутками с Благовещенска приехали паломники (семьями). Сопровождал приветливый дьякон в чёрной сутане и крестом на груди. Верой крепок народ!
  Мы – "гвоздь"! В честь праздника причаливая к крепости – салют из пушек. Главный наш казак не жалел "боеприпасов" для этого! Забайкальцев по-простому встречали знакомые; с лубяными глазами, испитым лицом, угостившиеся местные казаки. И руководители администрации Сковородинского района Герой России Юрий Карпов. Субординация, протокол! Объятья, монологи и разговоры, разговоры и диалоги, щёлканье фотоаппаратов… Многие с ухмылкой заходили по трапу на борт. Осматривая флаги, устройство, каюты, пушки. Капитан и молодые хозяева, показывая, с улыбкой объясняли. Отвечая на заковыристые вопросы. Удивлённые сходили на берег гости …
Да и место культовое, где всего вдоволь: реки, улыбок, солнца. Впечатляет мощный крест, освящён, завезённый два года назад из Читы Юрием Ткаченко. Очень глянулся обширнейший комплекс музея:   производит впечатление: экспонаты, редкие картины. Казачьи (настоящие!) вещи: утварь, одежда, патефон, зеркала, фотографии. Натуральный дом из лиственницы, где жила семья; банька, конюшня, сарай для сена, кузница, иные подсобные помещения. На территории маленькая церковь с иконостасами – уютна по-домашнему, хорошо пахнет внутри ладаном. На свечечках сердечки из огня... Адресную экскурсию вёл директор Алексей Лобанов. Содержится музей аккуратно; три по-штату работника, что интересно: самоокупаем, да-а. Достопримечательность, областная! Кстати, выиграл первый грант правительства страны за 2008 год…
 О, торжество удалось на славу! Слыхать вечерами: люди душевно заводят дивные песни; а говор-то – сердцу люб, яркий самоцвет. Встречали нас сердцеприятным, пузырящим кровь, обычаем землепроходцев. И по бороде настоянное месяцами, текло (ух, мягко пошла!). И в рот что-то падало зажаренное, с хрустом, охотно…
 – Был ответственным за основной якорь. С охоткой учился работать на вёслах. В свободное время купался, загорая в лодке. Поймал маленькую ящерицу, отдушина для честной компании. Понравились реки с живописными берегами; музеи, где впервые побывал; ведь родные корни –степи. Кушал "от пуза", что называется. Колко отдыхали в спальных мешках. Неважно: досаждала кусливая мухота, пауты, душно в каютах в послеобеденное время. А также отсутствие мобильной связи, непривычно-жёсткая дисциплина, – свидетельствует Булат Болотов (Ононский район).
 Без ложной патетики: надлежит гордиться диковатой природой Забайкалья! Именно – гордиться. И рекламно, где только можно возносить, что автор скромно делает, полагаясь на отпущенные природой силы. Русским молчанием, землешарно воскликну: оперативно заселять богатейшие места – иначе народ другой будет, заграничный. На 400 (!?) речных километров ни одного селения (кроме метеостанции). Да загородных особняков богачей- могочинцев, инопланетно смотревших на экспедицию… Даже громче крикну: у многих грамотеев сомнения на этот счёт отсутствуют (природа пустоты не любит). И сердце бьёт набат! А Забайкалье уже где-то побоку лежит. Копченым таймешком: закоптил, полюбовался, положил в мешок – и забыл, а клялся, что осенью с пивком сгрызет...
– Глянется необычность похода, трудные ситуации, их преодоление,– говорит Андрей Московский (Читинский район).
  Бекетовский фонд организовал знаковое мероприятие года. Загорело-закалённая компания, форма подогнана, стать, – лицом в грязь не ударила. В условиях достаточного стресса ребята показались с великолепной стороны. И поход по душе всем участникам! От альфы до омеги натянутости в отношениях не замечено. Хотя шалопут в группе оказался всё-таки. Эх, Сашка-канашка, мал да вонюч!.. Думается, надолго путешествие запомнится юношам. Очеркисту, под углом уклонных лет, всенепременно. Кроме забытой яркости путешествия, каприза памяти фениксом воскресло:
– село Покровка – начальная остановка на Амуре. На солнцепёке средних размеров ядовитая змея. На вскрики, брошенные камни, даже не шевельнулась. Так и осталась лежать возле заплат-проплешин дороги;
– на Шилке, закат, трёхдневный полёт белых мотыльков, облапливающих всего; десятки сгорали на глазах, падая в яркий костёр;
– ни одного письма-отчёта редакция газеты не получила, хотя всё чин-чинарём; конверты куплены на почте и тут же, отправлены (Фирсово, Утыча, Усть-Карск).
– на китайском берегу солидная отара белых (!?!) овец, без пастуха.
И последнее. Казачий атаман Пётр Бекетов: сильна духом, драматическая фигура истории Сибири, – малоизученна. Обосновал сотник Ингодинское зимовье, откуда и зародилась матушка Чита. Имеется на задворках улица его имени, неухоженная. Жаль, забытый потомками, с хрустом проевшее наследство на десятилетие вперёд. Это так, к слову…
На центральной улице края атаману, наконец-то, воздвигли памятник. Впечатляет… Скажем простецки: грошик надежды. Эта подмога выжить, от неё легче. Хоть и лично-авторские соображения.
  Но жизнь такова, как она есть – и больше ни какова.

г. Чита – пос. Албазино Амурской области
















фото № 8















У реки есть исток

Есть где-то, есть, иль был наш дом,
а нет, так должен быть!
Т. Твардовский

Далёко-каторжное Забайкалье; неблагозвучный городок в степи – Борзя. В обширнейшей стране таких хоть пруд пруди. Назвать красавчиком – перебор явный; неухоженный, чуть ли не еженедельно задуваем ветрами-живодёрами. Хрустящий песок на зубах – не только на зубах, будто стекло жеваное, но даже за ушами. Велики студные исторические пространства Бог, видимо, здесь и не думал, ночевать…
Здесь явился на свет автор. Колыбель детства, от неё остались дребезги, как и от самого детства. Оно моё, крохоборно-шпанистое! Светел его лепет, обращённый в пепел... Душа играется годами. Из разлитого воздуха времени память отковала многое. Бегло восстанавливаю: из капель воды и состоит океан.
Поселение городка деревянное: бараки вперемежку с землянками, редко двух-трёх этажные дома. Удобств гигиенических не было и в помине. Невнятно, говор взрослых: строили после Отечественной пленённые японцы. Именно барак рождал быт, духовную атмосферу. И, если хотите –философию жизни! Куце-пещерную! Быт напоминал криминал, тоска в трущобах до обморока. Вспоминая то время, осеняю себя крестным знаменем. Слава Богу, имелся отчий дом. Первый дом земного бытия. Лучший на земле. Три буквы, а какое ёмкое понятие! О ДОМЕ, сформировавшем меня, скажу, ибо жизненный разбег начал от маленькой избёнки.
… Терпеливо вспоминаю: лет двадцать тогда стукнуло. Приехал с Омска, наворочено-цивильного, каникулы, ура! И чуть ли не вприпрыжку, задрав шкеры, с вокзала. До окончательной ямки, бугорка знакома всклокоченная улица. Уж как тянуло-притягивало к отчему месту! Тосковал по-девичьи... Радость билась молоточком первого свидания. У калитки густо взволнованные на чувства, родители. Отворачиваются, шмыгая часто носом – заходи – родимая изобка ждёт тебя  всегда. "Тихая моя родина" на носящей имя А.С. Пушкина, улице. О, широко-зелёная, с тополями, телескопом вытянувшаяся в южной части городка. Здесь я "гонял по крышам голубей и здесь на этом перекрёстке"…
Житейско-уютный домик под белым шифером; во дворе: хозяйственные пристройки. На шести сотках, в то требовательно-жёсткое время. По теперешним размерам воздвигнутых и строящихся хоромин: так, средненький дом. Окошек сонные глазёнки, цветы на широких подоконниках: герань, алоэ, большой фикус в углу. Комнаты ненормально чистые. Будто виноватая шестиструнная гитара часто стояла в углу. Палко-сторожем подпирали дверь (замка не было!) Бредил Запахом акаций  обихоженный дворик.
Жили впятером не ругаясь особенно. Размена на мелочи быта не было. Хотя в семье, естественно, бывает и случалось разное. Бытовой ил – куда ж без него? Ребятишек явилось на свет божий трое: (мальчишки), вот мы, без экивоков.

Мне нужен род, чтоб я принадлежал.
Пристанище опоры!

О, род – держится (трое! внуков уже).
Отчее гнездовье помнит всякое. Скромно, но шумяще-весёлое бракосочетание кровного Валерия. Отъезд в Читу младшего брата в техникум. Бывали тугие годины: на зеркалах материя, открывались настежь ворота...
Малую родину не унесёшь за границу на подошвах. Хорошо сказано: её не выбирают. Слов проникновенных в общепризнанном миром языке, найти трудновато. Одно, а слёзу выбивает... Ощущение испытываемое, что это ДОМ родителей – неповторимо. Ему мой поклон.
...Изгибы улочек, переулков названы в честь активных революционеров. Инициаторы и проводники идей революции в слои бедноты. Это: Лазо, Якимов, Журавлёв, Дымов, Ведерников, Семенихин и др. Демократическая власть улицы не переименовала. И верно, по-моему! Историю даурских земель, где родился и теперь здравствуешь, необходимо чтить. Это важно и поучительно для всех. Трепетно дорожили в СССР воспоминаниями о героях. Агитпропы работали на совесть и деньги. Например, в ДК железнодорожников, на стенках в фойе, размещались портреты, фотографии. Партизаны Алтагачанской коммуны, Курунзулая. Помнят ли сейчас "историки-верхогляды" фамилии М. Безъязыкова, И. Зимина, И. Миронова, М. Юрьева (все жители Борзинского района!) Награды, любовь и уважение граждан, какие-то облегчающие жизнь, –финансовые скидки. Помню, когда на открытие памятника (возле вокзала, 1966 год) приехал снайпер Номоконов, где выступил, какая честь оказана! И заслуженно! Книга "Трубка снайпера", трижды переиздавалась...
…Помню жалостливых нищих, задумчивых калек, стайки инвалидов, войной растерзанных. Бессловесно горбатящихся мужиков – Тюх-Матюх советских, и усталые лица женщин. Родители вечно притужены трудовой деятельностью. Папа часто оказывался в командировках, особенно при уборке урожая. Да и шестой день недели, был рабочим в то время.
Деревянные тротуары в центре, на Советской улице. Асфальт лишь на центральной – им. В. И. Ленина. Столовая-забегаловка "Голубой Дунай" с бесплатным хлебом и солью на замызганном столике. Судебный орган в деревянном здании напротив современного здания РОВД (отец – народный заседатель). Смешанные магазины: "Финский", "Высокое крыльцо", "Стеклянный". Какой фантазёр дал чудные названия, взглянуть бы на него хоть одним глазком?
В доме на ул. Б/Хмельницкого 33 пахло ладаном. Запомнились разговоры любимой бабушки Марфы: "Лишь бы не было войны!", "Царя Америки убили!" Воспоминала о голодухе 1946 года – варка супа из лебеды. С нею проведена (тетёшкала меня) уйма отроческого времени. Часто показывала прутик: от, яскорь тебя! – но никогда его не использовала. Я умыт, в чистой одежде, накормлен – чего ещё? С ночёвкой оставался по субботам: дед Николай Лукич топил-колдовал баню. Сажал меня на ногу, будто на коня-качалку, улыбался. В бороде у деда жили интересные сказки.
... К празднику сшиты заранее карнавальные наряды. Уборы чудные, шутовские колпаки с бубенчиками. Тётка Маша повела троих братьев (впервые!) на ёлку – утренник в садике. Оставив в крутящемся хороводе, соленый сургуч – обильно из глаз. Но ревели многие, заглушая слова Снегурочки и деда Мороза.
В детский сад водили с братом. Сейчас в здании располагаются непонятные конторки "Дара".
Затем, позже – детские игры в "войнушку". Угрюмые сараи служили для играющей ребятни дзотами. Фингалы были, сопли кровавые. Стрельба из рогаток по голубям. Естественно, разоблачения – жалобы законные. Родительские наказания, мягко говоря, с сорными выражениями. А любимые игры: лапта, фантики, прятки, чехарда и "зоска", в пристенок – детские страшилки. Шлендрали босиком по лужам, холодно, и не простывали, вот что интересно! Опосля поспела езда на "великах", магнитофоны.
Первая "европейская" улица двухэтажных домов – имени Чайковского – строилась в то время. Маленькие квартиры с печным отоплением и санузлами. Сколько радости у жильцов, отдельные! Во дворах "дровяники", всяческий скарб, где хранить? Жила на втором этаже, дом шесть, родная тётка Лариса, заведующая местным загсом…
...Школа средняя №43. Ребята ходили в безликой, серого цвета, форме. В робах из гнилого сукна, если быть точным. Девочки – в тёмно-коричневых фартуках и платьях. Обучение совместное. Мы с братом как-то "вырядились" и первого сентября, в третий класс, заявились в матроской форме: фланель, тельняшки. К ним придачу шорты, чулочки. Нас "выставила" на улицу сразу же, дирекция. Одноклассники смеялись, указывая пальцами. О, коллективный гений вкуса! Пришлось чапать домой и одеваться в уксусную одёжу, трико с пузырями. Я ревя, идти обратно не хотел… Не выделяться, один из элементов-принципов воспитания. Сомнительный, указали канувшие в лету десятилетия. Нас приучали уже тогда к обочине... Неладное что-то было в школьном королевстве уже в то время...
Я застал ещё выпуск одиннадцатилетнего класса.
Первая учительница – Валентина Васильевна Мурзина. Такую только в музеях выставлять (и надо!), говорить высоким стихом. Высокого роста, одета весьма скромно–опрятно. Море шарма. Тонкий гнев бровей, глаза – как две звезды. Стать, постановка шеи, лицо! Справедлива, понимая учителей коллектив, нас шалунишек. Очень красивый почерк у неё был. Мой, абсолютно "мурзинский". Относился к В. В. трепетно.
… Тучный пласт памяти цепко выхватывает директоров тт. Гурусова, Савинкова, Русакову; преподавателей Кононенко, Потапову, Горбенко, Черняеву, физрука Ходаковского. Заякорились почти все, а менялось учителей множество. По объективным причинам: уезд–приезд.
Чернильницы-непроливайки, пеналы для школьных ручек. Хрупкие перья, карандашики, тетради, заплечный ранец – я вспоминаю добром. Газета "Пионерская правда". Утром по чёрной тарелке – пионерская зорька. Шумно-ежедневные линейки. Глазами остриженного подростка – бессмысленный сбор макулатуры; в старших классах – металлолома. На большой перемене: магазин "Высокое крыльцо" – всегда подушечки с повидлом, какао за 12 копеек. Их так приятно уминать... Какое ж счастье вспоминать!
…Исписанные лаконичным фольклором и рисунками заборы. Голая энергия непристойности лезла опарой  через край. Сальные шуточки мочегонно-эротического характера. Пустопорожнее (как жалею!) времяпровождение. Торжественный приём в пионеры, за классом закреплёна пионервожатая Шура Рабинович. Голос – как река подо льдом. Её отец запомнился, работал в отделе учёта райкома. Шнобель, во! Перехват наивных записок школяров учительницами. Безликие собрания, абсолютно не решавшие вопроса (для галочки). Иногда, вызов родителей для вздрючки в кабинет директора. Весь преподавательский состав – абсолютно! – имел прозвища, порою нелепо-обидные. Физико-химические олимпиады хорошо запомнились. Демонстрации шумные на первое мая и 7 ноября, ежегодно.
В классе шестом, забросив велосипед, голубей, рыбалку, сбор мангыра, птичий звон, комариные песни – начал читать. Возвратясь после уроков, сразу на диван и зачитывался до сумерек. Жанровый винегрет: "проглатывал" Ф. Купера, М. Рида, Я. Гашека, А. Гайдара наряду с авторами школьной программы. Книги о разведчиках (серия о майоре Пронине), шпионско-приключенческие. "Саша читает, тише!" Это пришедшему с работы отцу мама .
Из "а" класса, по свидетельству библиотекаря Татьяны Андреевны Рабинович – больше читала лишь Галя Саблина. Уехавшая куда-то после седьмого класса и растворившаяся в пространстве страны. Помню редактора газеты, хромающего фронтовика Мурашко, подарившего свою книгу "Седая молодость". С автографом, храню до сих пор!   Библиотека располагалась на первом этаже, в левом углу: книг-журналов, в кукурузном початке зёрен меньше. Очень много и без разбора читал... Право же, увлекательное чтиво оказалось! Оно выручало, давая опору, конкретно. Закалялся классиками… Учитываю: многих "классиков" и литературных пращуров с парохода современности выбросили с явным облегчением… Книги учили противостоять и "внешним влияниям": реализму увечному. Это считаю главным.
Процесс обожаю до сей поры: запойный книгочей. Имею на зависть коллегам с университета, библиотеку. Книги дают веру и успокоение, составляя, если можно так выразиться, особо-книжную соборность. Болею литературой и сейчас, по-настоящему... Хочу самореализоваться, голос выстрадан... За мной по следу строчек караван; мёд наблюдений взбаламученной злободневности, тщета их выражения...
Воспитанный на коротком вздохе, крике, тем не менее, свидетельствую. Десятилетка с её многомерностью хорошим глазом привила любовь к: чтению, письму, ведению дневников. Вооружила, если хотите – мужеством индивидуала. Хотя тихо-послушный специалист удобнее, чем на торжище жизни думающий интеллигент...
Ни о чём, ни мусолю: пару-тройку друзей да поклонниц пяток, вот уже и читатель. Мне этого вволю. Совесть чиста перед речью родною...
Многие одноклассники возвратились таки на малую Родину (Капко, Микулич, Саховская, Пасынков, Замарёхина, Сапожникова, Миронов и др). А некоторые, пасмурно вспомню: ё-ка-лэмэнэ, стукнули в калитку райского сада... Времище ест своих детей...
Вечером из парка отдыха железнодорожников, слышалась музыка. Мелодии духового оркестра, заворожён – уснуть трудно. Танцы для молодых и не очень, три раза в неделю под магнитофон. Рушились финансовые устои исполкома: молодёжь явно предпочитала забор, кассе. Чинно танцевали вальсы пары; принаряженные девчата, юноши – с набриолиненными волосами. Эстрада была душевна, запоминающаяся. Стихи в ней просты, будто три рубля. Большинство песен находило дорожку к сердцу человека. На "слуху" певцы: Жан Татлян, Эдуард Хиль, Майя Кристалинская, Мария Лукач, Галина Ненашева, Муслим Магомаев. А также – Иосиф Кобзон, певец из-под Житомира. Без парика ещё, начинающий карьеру в дуэте с женой: Вероникой Кругловой. Это Вам не современная "фанера" и шоу-бизнес!
Уличные меломаны обходились популярным журналом "Кругозор". На гибких пластинках синего цвета, шлягеры, или, по-современному – хиты. Жили скудно, финансовых скважин почти ни у кого не было. Посему: магнитофоны в городе – наперечёт. Их обладатели, не Ален Делоны, вне конкуренции у заневестившихся девушек, молодых вдов и жён лейтенантов. Лишь бы волосы на бриолине, пробор, о, (мода)…
В разговорах замелькало слово – стиляга. Брюки-дудочки, рубашка яркая с пальмами желательно, галстук цветной. Или туфли на "дутой" платформе. Стиляг, подражающих гниющему Западу, комсомольцы с гневом осуждали на игрушечных собраниях. А что мы понимали! Прошедшее время измерялось классами, взрослели юнцы без чертежей и плана...
Но будет и счастье – раз юность: "И губы прыгают – от счастья рассмеяться./ И восемнадцать лет, и жизнь не задалась./ И женщины идут, в глазах слегка двоятся,/ и на мельканье икр не наглядеться всласть".
В общественных местах чёртом из табакерки замелькал рой дружинников, ватаги бригадмильцев (бригады содействия милиции). Какие у них, шустрых, права? Не ведаю до сих пор. Но при мне, отроку на танцплощадке бригадмильцы разрезали ножницами брюки. Ибо ширина была меньше (19!?) установленных сантиметров. На танцах запрещалось играть на аккордеоне (буржуазное орудие пропаганды). Так объясняли дородные тёти и дяди-инструкторы голосом объевшегося сметаны кота Матроскина. Зимой танцевали в ДК мясокомбината, школе № 15. Возвращались стаями; горлопанила устало-хвастливо-разномастная орава.
Агрессивной жестокости, как сейчас, – не было в помине. Хотя потасовки из-за девчат, случались частенько. Парни, закончив танцевальные па, выясняли отношения. "Помощь" – ах, мать-перемать! – оказывали шпанистые друзья–супостаты. Шальные головы, не обуздавшие нрава, о, горе матерям... О наркоте, "паленой" водке, коррупции – не слышал... И о порнухе, депрессии, тумане реклам, безработице. Хотя изнанку жизни, грубые швы её узнали рано-ранёхонько. О, помнится Указ о борьбе с хулиганством 1966 года. Для многих пацанов – нырок в "места не столь отдалённые"...
Факты – румянились, история до обидного переписывалась. Страна без вранья, что генсек без бровей, не соответствует званью. Власть умело бутафорила, а полуправда вериг забайкальцев, думаю, измучила. Глуховато долдонили против окружающего мирка. Утерялся внутренний стержень: начиналась Держава Зелёного Змия...
Там, где корни мои, поросло всё травой, не поют воробьи, слышен ветра лишь вой. Сердце очень болит за родительский дом. Жизнь давно не кипит в моём доме родном. И стоит он один в этом крае большом. Не горят в нём огни, всё укутано сном. Тополёк лишь стучит тихой веткой в окно. И т. д.
… У каждого борзянина (или борзинца?) частности личные. Внешне не бросок, однако свиток времени свой. Из босоного-вороватого детства с траурной окаёмкой под ногтями запомнился калейдоскоп ситуаций. Они, ерундовые внешне помогли сформироваться. Как человеку, гражданину, личности. Цепка память, будто кадры старой кинохроники. Сначала тускло-обрывочные, потом более яркие и выразительные – сохранила воспоминания. Мои фрагменты, разноцветные камешки в мозаике:
Торжественное "погребение" ватагой задушенного кошкой цыплёнка; разлившаяся речка Борзянка и босой дед, в ограде, носящий на руках внуков. Чудно пахнущая кладовая в доме у него; заготовка родственниками громадья дров на зиму. Шлепающая меня по губам, родимая – чтоб не матерился (года 4 было). Кроликов пары, живущие в подполье. Пристройка комнаты к дому. Лыжные катания с гор Осиновка и Буха; начальные "посиделки" с девчонками сыпочными, костром, на улице Комсомольская. Вечерние споры отца с соседом об участи Патриса Лумумбы, Африки, жизни в целом и, под конец: что практически? Я бежал за перцовкой…
Посадка и копка картошки; поездки с компанией на рыбалку на 9-11 км. Уличный волейбол. Строительство городской бани по улице имени К/Маркса; кинотеатра "Восток". Фильмы "Чингисхан", "Верьте мне, люди", "Последний дюйм". Песня "О, Марко Поло", "Голубая тайга"; приезд актёров Читинского драмтеатра со спектаклем; дефицитные фрукты в день выборов в Верховный Совет РСФСР. Пыльный переезд возле базы "Вторчермета". Многолюдные похороны разбившейся в автокатастрофе семьи Абагуевых, – с Борисом в одном классе; дикий отстрел бродячих собак на улицах. Внезапная школьная линейка: в космосе Гагарин!, а затем – Герман Титов; озеленение улиц под руководством председателя горсовета Мулина. Уличный футбол, настольный теннис, секция бокса в СК "Локомотив"; хлюпающая носом мама – принёс впервые тринадцать заработанных целковых. Фотокружок в школьном подвале; марш – бросок домочадцами в деревню Чиндант на 9-е мая, к фронтовому корешу отца – Попову Александру. Зачитанные "Тихий Дон", "Один день Ивана Денисовича", принесённые братом; впервые увиденные верблюды на территории старого базара. Летний кинотеатр (сборный) в районе школы № 15. Бабушка Толи Зырянова, одноклассника, по солнцу определявшая время дня. Утренние подъёмы флага, с хриплым звуком горна и рахитичной дробью барабана, костры по вечерам: лагерь в районе с. Акурай (физрук Бордюжа); а мы, золотушные шкеты, партизанили на задворках, придумывая этакое шари-вари. Сбор почтовых марок. Поездки на 12 км за вербой на великах. Буквально из всех дворов и окон, песня "Чёрный кот"; сдача "излишков" молока, очереди за хлебом, шёпот о снятии Н.С. Хрущёва. (У ушастого народа, действительно, был страх, являющийся, по-моему, фактором управления жизнью). Деление райкомов: промышленные и сельские; выезд в гости в г. Балей.
Поездки с дядей на охоту с ночевкой; живописная природа (с отцом ездили) в пос. Кокуй, что на реке Шилка. Отдача найденного кошелька с деньгами сотруднику милиции. Самостоятельный полёт на Украину, на заработанные лично деньги; проводы на местожительство в г. Саратов одноклассника Володи Крюкова. Дельные возражения учительнице русского за придирки (колкий оказался, наособицу) в изложении; чтение на зароде сена книги "Даурия" – рядом случился пожар, но тушения не заметил. Мелкие споры с директором школы Н.И. Гурусовым на уроке опять же русского языка; ежегодное участие в легкоатлетических эстафетах на приз газеты. Все ёлки, с карнавалом в школе; театрализованная сценка выпускающегося 11-го о лете. И как голубил ночами девчат-одноклассниц... Завуч Фаина Антоновна известила родителей: выпускное "произведение" сынка направляют на конкурс в область; и, о, выпускной бал!
... Чтобы кто ни говорил мне, убеждая, а советская школа была вне конкуренции в мире...
Краски смешались и стали почти неземными. Алою зарёю встретили рассвет, отметившись на любимой Борзянке. Коньяк пах клопами, как впрочем, и сейчас. Краснопёрый рассвет играл классику, шелестел камыш, осоковые дудки. Трава, раскинувшая шёлковые сети. На волю вольную утро стремилось дымом печным. Любованье общее первым лучом солнышка, глазуньей ромашек. Синее небо выпив глазами, пошли по домам, а точнее – в жизнь...
Материальные блага не грозили семье будущего юриста-профессора. С аттестатом строил на железной дороге коммунизм. Свободен: пей, ешь, веселись. Гульба безбрежно-степного пространства; радость задымившейся жизни, возгонка чувств. И мировые друзья детства!  Срама людского, голода и тюрьмы, избежал, на мелочевку ни сошёл. На юридической барахолке не истрепался. О, а судьба-рок могла пойти инаково...
Удача: жена-однолюбка. Клятва верности: да! Навсегда! Семейство счастливое – подражанью образец. А я, подлец, изменял тихо и незаметно...
Я весь "озабайкален".
Своеобразным светофором мигает жизни год. 17-й, незаметно пролетевший булыжником над головой. Оказался обоюдоострой бритвой: либо служба в армии, или учёба. Помогла дурочка-удача, майнридовско-джеклондонская закваска. Многое добрал самоуком...
Расколотив судьбы копилку без всякой форы, цепко по-альпинистски окончил офицерский институт. С корявой немотой тянул лямку "кубарем по Союзу", загранке. Закрутилась-завертелась двадцатипятилетнее колесо совсем не сладкой жизни. Лом дворницкий, знаете? Вот то и оно. Не стелил мне Бог соломы...
Жаль времён, быстрых, как зарница в осеннем небе. Хотя годы обманные, но чисты помыслами. Чтили не только родителей. Уважение к женщине, цвело. В терпеливой душе не слишком грамотных и не обременённых информацией, людей, жила надежда. И никто над этим не ржал – хохотал!
В любой отрезок исторический времени – свои кумиры. Тоскливо глядеть, как низвергают богов, пусть и отживших. И всё равно: нельзя жить в свинарнике и верить, что ты – благородный олень!
Представляется: жизненные истоки, начало начал идут с детства. Рвано-шкодливые впечатления, поступки юноши переходили во что-то значимое, временно-оценочное. И степенная закалка мужского характера. Незримое формирование мироощущения, каторга труда, душевного. Ряд больных и не очень мелких ошибок, упущений. Что-нибудь отчебучишь жутко легкомысленное! Трава по другую сторону забора всегда зеленее...
Хулиганствующие делишки, за которые с высоты лет – стыдно. Э, слова горько-водочные. Но так было, чекой язык вырву! Ведь юность самый трагический образ. Неподъёмный ещё на мысль воспринимаешь мир, какой есть, другого-то не знаешь. Все должно быть так, как происходит. А разве бывает иначе? И как ни хай себя, достигнутое в булькающей жизни – оттуда, из раннего детства. И только на малой Родине вдруг понимаешь, что лучшее с годами утекло. Я отлично помню, где рос и куда сейчас врастаю.
… Вижу часто я удивительный сон. Улицы акаций, ленты-лица старших, льётся аромат булочек с маком из бабушкиной кухни. Шары воздушные на демонстрациях, свою звезду, благодать любви, цветущая речка-малютка, обезумевшие мальки грызут огрызки яблока, салюты в честь дня Победы, балаган с огромным костром, наступающее лето, водоворот омутов-ямок на речке, тёплый песок-пыль под ногами, отъезд в пионерский лагерь и... я просыпаюсь...
Волосы до сих пор пахнут песком.
И последнее. Вечные истины банальностью не являются. Отсутствует река без истока, нет дерева без корней. Нет рода без памяти, Родины, без любви к малой родине.
Эпилог вместо пролога:
Нелепо клясться Родине в любви:
она своих и так, не глядя, знает...
 


 



































О, БОСРЯ

Уж не беспокойтесь сильно, граждане, прошение не возмущаться заголовком чересчур. Это вовсе не ругательство для внимательно читающей недобитой большевиками интеллигенции (о, редакционные письма!) Это – Большой Орфографический Словарь Русского Языка. Новинку года, активно рекламируемую Интернетом, с радостью приобрёл в книжном, на Амурской. Листаю, знакомы фамилии на обложке с весомо научными степенями…
О глубоком разочаровании фолиантом, ниже…
…В военном училище большинство слушателей удивлялись моей каллиграфии. Майор Сорокин (замполит) также, снисходительно кивая, учитесь, мол, салаги, как правильно ставится ударение в слове. Дорогого это стоит!
Поэтому с благодарностью вспоминается учитель школы № 43 в г. Борзе – Мурзина Валентина Васильевна. Мне дико повезло! Не допускала она  либерализма на уроках… До сего времени мелодичные, с переливом слова, запомнились. О, её умение, разбирая диктанты и зарисовки-изложения шкодливых ребятишек о природе; вызывая интерес к скучнейшему уроку –языку и литературе. И трепетное отношение к русскому слову и, с высоты годков видать, языку в целом. Как интересно вела урок! Интонации, описание-композиция темы, ассоциации, казалось бы, обыденных слов. И оказывалось, что ударение необходимо ставить именно на этом слоге, а не на другом. Слушайте, ребята: творОжник, творОжу, творожОк  – ударение на второй части слова. Записывайте, в жизни сгодится: только творОг истинно верно. А как же иначе! Шесть часов в неделю (!), до последней четверти десятого класса русский преподавали…
Эх, будь память-сталь, можно хорошие воспоминания написать; но близок локоть, а… 
И, рельефно о наболевшем.
Сейчас втолковывают радио и шустро-модные теледивы: «йогурт», и «йогУрт». Допускается – кофе он и кофе – оно. А ведь в западных языках ничегошеньки подобного десятилетиями  не происходит! Что, опять до основания, а затем… Только привыкнешь к одному ударению, так нет, учись снова. И переучивай всех: тёщу, жену, внуков, соседей, участкового… Причин для дури на горизонте не вижу, какой-то олух царя небесного, воля очередного прожектёра (а может, гормоны заиграли)…
… 31 буква! Читатели любимые, не протирайте очки с  диоптрией. Не тридцать три, а тридцать одна буковка  оказывается в родимо-святом словаре! Мощный, ниже пояса удар нанесён по русскому языку! Почему-то буквы «Ё», «Й» из академического (!!!) словаря, удалены. Тайна сия велика есть…
В орфографическом словаре этого года (под ред. Шведовой) имеется словник на буквы «Е» и «Ё». Почему же в (БОСРЯ) отсутствует? Сам балуюсь карандашной клюкой. Знаю, что  на букву «Ё» зафиксировано тридцать шесть слов. На букву «Й» – 90. На «Ы» четыре слова. Однако об этом казусе, ФЕЕРИИ ГЛУПОСТИ словаря доценты с кандидатами, ни-ни. Ведь подписывали же текст в печать? Опять же не последнее дело гонорар… Словарь допускает ударение на дОговор; стоящие юристы всю жизнь изрекали договОр…  Думаю, нелепица полнейшая.
 Зачем жертвовать драгоценным языком в угоду кому-то? Расшатывать орфографию? Сегодня утрачена цветасто-выразительная самобытная речь (вспомним писателя Н.С. Лескова)… И почему мы, русские, позволяем делать наш язык тусклым, аморфным, бессвязным? Учёная рать баюкает разговорами, что де язык А.С. Пушкина ещё не то переживёт. Предательское убаюкивание, иного слова не подберу! Вредительское! Дети наши уже язык не понимают. Они становятся бессловесными и безумным «быдлом», как нас именует Московии «элита». Мы же издаём нечленораздельное мычание и тупо идём за ловкими барышниками-политиканами, строителями финансовых пирамид. И авторитетные словари почему-то помогают обессмысливанию языка и его носителей.
Едко вопрошаю: что думают в «глубинке» края соль земли нашей? Имею в виду библиотекарей, учителей, юристов-адвокатов, клубных работников, врачей, да и просто неравнодушных гуранов? Ведь русский является фундаментом многонациональной державы, одним из шести официальных языков ООН.
Литературу великую, язык родимых степей – шкура задубелая чувствует, целеустремлённо изгоняют из средних школ, зримо уменьшают количество часов, их качество… Как азу пишущему, это чувство понимать-воспринимать?
 Надо ставить вопрос откровенно: я – за русский язык, а ты за какой? Если ты защищаешь иные, западные, как сахар на блюдечке вся поляризация…  Разрешите пример: вы в темной комнате что-то ищете, ползаете, и вдруг мелькнет щелочка, м. б. миллиметровая полоска. Потом вы никак не можете ее отыскать, но помните – она была. Такой прорыв может быть у человека всего один раз в жизни. У меня – был. Потом уже не повторилось, но помню, что это было. Этого уже не забудешь.
Хватит выдавливать гной на страну. Мы уже бездарно «сдали» культуру, высшее и среднее образование (чего только стоит тестовое мышление в виде баллов ЕГЭ), медицину, педагогику, пенсии. Осталась СВЯТЫНЯ – русский язык. Единственный. Высшее достижение нашей многострадальной России. Лучшее, что нас объединяет. Убеждён в одном: кто ценит язык, рано или поздно будет достоин его. Нужно (о, и необходимо) держаться, как наши прадеды на Шипке…




 

Отцовский крюк

     (Притча)

Её слышал давно, ещё юношей. В хорошем настроении рассказал покойный, увы, отец. В фольклоре, застольных посиделках, чтении, аналогичного сюжета не встречалось. Сегодня вспомнить подсказала  непутёвая российская действительность.
В одном из многочисленных сёл Забайкалья жил имущий хозяин. Назовём для чёткости, не повторяясь – Крестьянин. Жил, что называется, обильной чашей. Владея землями, птицей, КРС и скотом помельче. Еженедельно ходил в церковь и среди односельчан пользовался заслуженным уважением. К «горькой» – абсолютно равнодушен.
И был у Крестьянина единственный Сынок. Мать умерла вскоре после родов. Сынок являлся, естественно, наследником всего имущества. А нажитое являлось довольно значительным состоянием.
  Чадо по жизни оказалось на редкость непутёвое. Ничем благотворным не занимался, к грамоте, труду питая отвращение. Бродяжил днями по родному селу. Щупая ядрёных девок, выхвалялся отцовским богатством. Каждый день надевал обновы, приобретённые любимым родителем. Однако носил их демонстративно, типа шаляй – валяй.
Надевая рубаху – обязательно испачкает или порвёт. Обует новые сапоги: забредёт в грязь. И не думает вычистить или помыть обувь. Бесхитростно вот забрасывает  на чердак, надевая иную пару с рубашкой.
Крестьянин, безо всяких, Сынка любил, нежа. На юношеское мотовство смотрел с улыбкой, вспоминая при этом жену, горюя. Иногда, правда, упрекнёт, но так, вскользь, с добра гримасой, наедине.
Пришлёпало время, и Сынок упал к ногам: тятя, благословите на женитьбу!
Крестьянин построил молодым дом с чудесным видом на церковь. Значительны хоромы баня, конюшня и хозяйственные пристройки. Сынок был очарован. Одного лишь не мог вразумить: для чего вбили здоровенный крюк в горнице? Спросил об этом у плотников, затем у Крестьянина. Раз другой, тот хмуро отмалчивался. А на третий вдруг яростно зарычал: «Да чтоб на нём повесился, когда моченька иссякнет!»
После такого взрыва эмоций Сынок закончил расспросы.
Вскоре, опосля богатой свадьбы, Крестьянин простудился. Болел недолго и умер. И выяснилось: не так уж был и зажиточен. Точнее: дома скот, земли, птица, конечно, остались. Однако наличных ассигнаций оказалось крайне мало.
Имущество требовало ежедневного догляда.  Хозяйство – ухода А к этому – то Сынок не был приспособлен. Отцовские счета и записи в амбарных книгах, не понимал. Крепкое хозяйство быстро шло к упадку.
Вместе с тем, Сынок поначалу жил по таким же обычаям. Вёл разгульно-пёстрый образ жизни. Распродавая потом и кровью нажитое имущество, таявшее росой на восходе солнца. Наконец, пришёл тот день и час, когда вспомнил о тряпках, закинутых в молодости на чердак. Стал приводить более-менее в форму. И, тоже, продавать хихикающим односельчанам.
Скорое изменение уклада жизни от благополучия к нищете оказалось ходким. Главное – полной неожиданностью для Сынка. Жена венчалась с обеспеченным мужем. И вовсе не хотела делить с супругом наступающую бедность: забрав дочку,  – ушла. Дворовая челядь стала просить расчёта. Что можно было продать – ушло за бесценок.
И вот однажды, с глубокого бодуна, потеряв уже всё, зашёл Сынок в дом. Там – хоть шаром покати. Даже тараканы отсутствовали. Взгляд остановился на торчащем в потолке крюке. Вспомнились пророческие слова отца.
И тихо поплёлся на конюшню, за верёвкой.
Сделал тугую петлю, обратился с молитвой к всевышнему. Зацепил верёвку за крюк. Забрался на оставшуюся единственную в доме табуретку. И, простившись с жизнью, отпихнул её ногами. И очутился… нет, не в лучшем из миров. А на грязно-заплёванном полу. А сверху, из раскрывшегося тайника, обильно высыпались золотые червонцы …
Переступив через конец, Сынок НАВСЕГДА ДРУГОЙ личностью знался. Буквально на голову свалившееся золото не разбазарил, не пустил дуриком на ветер. Восстановил, насколько смог, отцовское хозяйство, исправно работая до конца земных дней.