Мусильда

Здравствуй, дорогая Лиза. Наш с Олей любимый кот Лис - реинкарнация Мусильды, Муськи. Та погибла в бою с тремя собаками. На языке военных — в бою с превосходящими силами противника. Уже стара стала. 16 лет для кошки почтенный возраст. А помнишь, как она на синевском берегу, показывая кошачий кунг — фу отбилась от целой своры собак? Вертелась на камне волчком, успевая обеими передними лапами наносить удары по мордам нападающих псов. Их было штук пять, три помельче, а две больших. Причем била Муська так, что псы жалобно взвизгивали. Хорошо, что бой произошел недалеко от того места, где мы собирали байду, я успел подбежать и схватить Муську на руки. Так одна жучка, пока я нес кошку к байде, успела тяпнуть нашу рыжую красавицу за хвост. Кошка тогда рвалась у меня из рук – порву стерву!


Мечтаю, как следующим летом мы с Олей поплывем к нашей стоянке, а на носу лодки будет сидеть Лис. Ну, а если не смогу, то в памяти навсегда останутся наши походы на озеро Вукси и статуэтка Муси, сидящей на скале острова Кильпола. Кстати, озеро на острове изменилось ужасно. Мы зашли в него с Олей на байде — той, на которой ходит сейчас наш Егор, и которую он запорол, оставив с туго надутыми баллонами на солнце. Один баллон лопнул, перед этим разорвав «шкуру» байды метра на полтора. Егор считает, что байда просто стала стара, куплена 20 лет назад, но лично я считаю, что не к рукам манда — хуже варежки. Эту байду я купил на деньги от второго «Золотого пера». За статью в журнале «Посев» «Назначен шпионом». Она, кстати, была номинирована на Всемирную премию правозащитников, точно я не помню название, но меня обскакал какой — то американец. Рукожопы устроители конкурса даже не сообщили мне о том, что я номинирован. Я узнал о номинации только потому, что меня безуспешно разыскивал корреспондент «Свободы». Хотел взять у меня интервью. Что еще раз говорит о рукожопости и устроителей конкурса и корреспондента. Все мои координаты были устроителям известны. Да и найти известного журналиста в Питере – дело пяти минут и пользования Гуглом.


Кстати о птичке по имени Телепатия. В 2003 году, когда дали мне Золотое перо, я никак не мог получить премиальные деньги. Три месяца голос с жутким местечковым прононсом убеждал меня еще немножко подождать. Наконец я озверел и в этом озверении пообещал  устроить в их лавочке погром. Стоило пригрозить погромом, как деньги — 850 баксов, волшебным образом нашлись! И вот стою я в метро и мечтаю: сейчас куплю байду, бинокль, да еще и к девочкам схожу! И тут меня кто — то по плечику — хлоп — хлоп. Мля, думаю, менты научились мысли читать… Медленно оборачиваюсь, состроив будку законопослушного гражданина. Но это была Олька. Она ехала с работы. Невероятно, но в пятимиллионном мегаполисе, она встретила меня ровно в ту минуту, когда бедро у меня уже дымилось.


- Ну, что стоим, чего ус крутим с .лядским видом? Небось, премию получил? Давай пойдем в Гостиный двор, я там шубку присмотрела, должно хватить.

- Шубку, так шубку, -  согласился я.


А сам подумал — хрен тебе, а не шубку! Да знаешь, каким горьким трудом мне это Золотое перо далось? Как пасла меня во Владивостоке наружка, как били - катали ногами у памятника партизанам Приморья на улице Светлановской суки из военной контрразведки флота? Как любовница моя Галка потом недели две штукатурила мне каждое утро лицо, потому что нужно было каждый день ходить в военный суд и весь изнуряющий, парной день субтропиков стоять у подоконника зарешеченного окна и строчить в блокноте. А пот то и дело капал с носа и размывал строки. Изнемогал даже матрос Вася, приставленный к двери зала, где шел засекреченный судебный процесс по делу военного корреспондента Григория Пасько. Он в своих материалах защищал природу Дальнего Востока. Один материал острее другого. Главным загрязнителем был, конечно же, ТОФ. Тихоокеанский флот. Именно за это ГБ и вылепило из Гриши «японского шпиона»


Матрос Ваня сматывал с боевого поста, а я не смел. И чувствовал, что от жары штукатурка, щедро наложенная Галкой, начинает плыть. Военные контрразведчики били не на убой. А чтобы отбить охоту писать. Я был единственный журналист, который писал репортажи с каждого дня судебного процесса. И лицо они мое разукрасили – мама, роди меня обратно! Напротив моего поста был мужской флотский сортир.  И я как старый пидорас, стоял над заваленным дерьмом металлическим очком, вделанным в пол, снова наводил марафет, глядя в Галкино карманное зеркальце. Кабинку я, разумеется, тщательно закрывал. Представлял, что произойдет с генералом, начальником суда, если он увидит в кабинке флотского гальюна размалеванного гримом пидора – журналиста.


У меня еще со времен дела Александра Никитина, от суда и судейских изжога. Ты, наверное, помнишь, что Александра  тоже обвиняли в измене Родине, шпионаже. А статья эта в1996 году была расстрельная.  Работал я тогда в том же режиме репортажа с каждого судебного заседания, и уже тогда возникло стойкое омерзения от судейского запаха, который пропитал все угрюмое здание на Фонтанке, бывшего Императорского училища правоведения. Бессмертное «чижик – пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил…»… Пахло в этом заведении бедой. Да еще и ремонт шел. И целыми днями визжали пилы – болгарки.


Теперь же – во Владивостоке, этот судейский запах навсегда был вбит в память носа – раз пахнет дерьмом – это военный суд. Адвокаты – матерый ас Анатолий Пышкин и Иван Павлов, с которым я был в друзьях еще когда он в команде адвокатов во главе с незабвенным Юрием Марковичем Шмидтом защищал Никитина, выходили из судебного зала измотанными, и я просто не давал им пройти, чтобы взять интервью. А что мне было делать? Однажды Иван Павлов, а ему в тот год исполнилось всего 30, рассказал, что прокурор Кондаков стал ему угрожать.


- Витя, ты меня защитишь? – спросил он.


- Отхерачу любого, - ответил я. И еле успел подхватить Ивана. Он побледнел, стал терять сознание от усталости.


Но после интервью, выбитого из адвокатов, нужно еще было бежать в интернет - кафе, чтобы срочно написать свои 100 строк и успеть отправить на сайт «Беллоны». В один из таких дней процесс затянулся особенно долго, допрашивали ключевых свидетелей. Адвокаты говорили охотно, много, я все писал на диктофон, а время передачи репортажа уже истекало. Я примчался в интернет - кафе, где от компов воздух был густым как сироп, стал писать по памяти, не пытаясь даже прослушать записи. На это времени не было. Оставалось минут десять до дедлайна. Мне никак не давались последние строки. И тут к соседнему компу подсел один из «наружки». Молодой, белобрысый, волосы грязные, лет двадцати, пустое лицо, пустые глаза. Кого – то он мне напомнил. Ба, да это же: «Я скажу всем до чего довел планету этот фигляр Пэжэ ...».


Белобрысый то и дело пялился в экран моего компа. Мотал мне нервы. А время безжалостно истекало.


- Не косись, глаза испортишь, служивый, - сказал я. – Все равно через тридцать минут это будет в Интернете и ничего вы псы гребанные с этим поделать не сможете.


Мне никак не давался последний абзац. Он должен был быть убойным. И никак не выходил. Заболел затылок, затарахтело сердце. Гипертония. Но «надо прорваться на вираже…» Ентер! ЕНТЕР!


Кафешка напротив тихоокеанского флотского военного суда уже закрывалась. Но я успел хватануть 150 грамм напитка «коньяк». Вышел и закурил трубку. Затылок ломило меньше, не так часто бухало в ребра сердце. Над головой ярко мигали звезды.


Вот эти звезды над головой я и вспомнил, когда пообещал женке шубку. Вышли мы из метро и тут я предложил моей простодушной подруге:




- Давай сядем на троллейбус, переедем через Фонтанку, там, на набережной, в славном дворике служит в магазине мой друг, у него все схвачено, он позвонит в Гостинку, чтобы нам там подобрали лучшую шубку.


В том далеком 2003 году мы только год как стали жить с моей подругой, и она еще не знала, какого разлива солдатской смекалки я успел достичь. Доехали до Фонтанки, там во дворе был действительно магазин. Спортивного снаряжения.


- Выбери себе жидкостной компас,- посоветовал я Оле, - а то ты вечно по лесу блуждаешь в обнимку со своим топографическим идиотизмом.


Как только она отошла, я подмигнул знакомому продавцу и тихохонько ему сказал:


- Я премию получил, а женка шубку захотела. Выпиши мне, пожалуйста, байдарку – двойку, я на нее давно слюни пускаю, палатку - двойку и бинокль с переменным зумом.


Он влет просек ситуацию, сунул мне в руки бумажку с выписанными сумами, и ушел в подсобку, а я поспешил в кассу. Взглянул на чек – от премии осталось ровно на две бутылки шампанского. Тут и Оля компас себе выбрала.


- Ну что, - поехали в Гостиный? - спросила она. 


В этот момент мой знакомый продавец уже выкатил тележку с моим вожделенным добром. И глаза моей женки округлились.


Вот как мне досталась эта байдарка – двойка. Четыре раза мы с Олей сходили на ней в Ладогу. А водичка в море нашем ладожском студена. Мне хоть бы хны, заготовлю на камушке соточку, кусок черняшки, сальце сверху с чесноком и – мырь со скалы. И тут же чертом обратно! Хлоп родную, сальцем с хлебом зажевал. Этим же макаром я в Белом море купался весной… А Оля женщина трепетная, подойдет к воде, кончиками пальцев попробует – ой, сводит. И вспомнил я, как мы с тобой Настькой и Егором нашли на Кильполе небольшое внутреннее озерцо. Оно соединялось с Ладогой узкой протокой и хорошо прогревалось. Поэтому и рыба там клевала бешено. Помнишь, как дети, было им в ту пору совсем ничего, неумело, через голову выдергивали из воды рыбеху. И та летела, трепыхаясь. И тут же попадалась в пасть к хитрой кошке Муське. Быстро же она высчитала траекторию. И приходилось мне успевать ее опередить, чтобы не заглотила плотвину вместе с крючком.

А помнишь, какие закаты – во все небо горели над Кильполой? И в этом теплом свете зари ярко - рыжим огнем светилась шерсть на нашей красотке.


Но как говорили древние – нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Когда мы с Олей нашли вход в протоку, то увидели, что вся она заросла телорезом. И когда продирались в два весла к озеру, шурш стоял такой, что я боялся – телорез протрет днище. Палатку мы поставили на том же месте, где стояла тогда наша. Но удочку в озеро было не закинуть, настолько заросло оно все водорослями. Пришлось мне лезть в воду с ножом, и выкашивать под водой все это буйство. И телорезом я руки и ноги порезал крепко. С трудом я освободил небольшое блюдце воды. Подкормил заранее сваренной кашей с сухарями, семенами льна, макухой. Но поплавки стояли мертво. Мало того, стоять на берегу – в тридцатиградусную жару было невозможно. Такого количества оводов, слепней, мошки, матерущих, кусучих  мух я никогда в жизни не видел. Воздух жужжал и звенел. Вокруг нас металось в остервенении одновременно штук пятьдесят этих тварей. Удочку было невозможно держать в руке. Мы просто осатанели от этих непрерывных укусов. Устали отмахиваться. Наверное, такое их количество было от сочащейся из моих небольших порезов крови. Возможно, на Кильполу вывозили на лето коров и они паслись где- то неподалеку.


  Тут я вспомнил, как древние евреи называли самого грозного языческого бога — Бааль зевув. Повелитель мух. Вельзевулом стали звать его, трепеща, христиане.

Но далеко я ушел в своих воспоминаниях о былом. Сыну нашему я посоветовал продать старую байдарку и купить новую. Думаю, что когда он купит ее на свои кровные, станет пылинки сдувать.