Похороны

   Сегодня воскресенье, мой единственный выходной день, но мне, увы, нужно сходить на похороны. Причем обязательно. Шансов на то, что покойник воскреснет, мало — он  прожил слишком грешную жизнь. Смерть не выбирает дни недели — дата похорон всегда непредсказуема. Они могут выпасть на Новый год, на 1 апреля, и, тем более, на выходные. Кому как повезет…

   В детстве я относился к погребальному обряду равнодушно — не радостно и не грустно. Единственным неудобством, которое несли с собой похороны, было то, что они останавливали дворовые игры. Мы переставали гонять мяч, собирались в кучу и с нетерпением ждали, когда траурная процессия покинет двор. Жизнь на некоторое время замирала, а потом все возвращалось на круги своя. Пока гоняешь мяч, тебе некогда задумываться о смерти. Понимание конечности жизни приходит спустя годы. Приходит вместе со страхом быть закопанным в холодную землю. Но, со временем, мы смиряемся с неизбежным, обманывая себя тем, что с нами это случиться не скоро. Всю нашу жизнь нас сопровождает состояние отложенной смерти. В первой половине мы старательно отгоняем мысли о «костлявой», а во второй, наоборот, все чаще и чаще думаем о ней, пытаясь угадать, когда она случится и какой будет.

   …Сегодня мы прощаемся с Ромой. Он – типичный дворовый алкоголик-тунеядец. Рома немного не дожил до пятидесяти. Для человека, неразборчиво пившего любые спиртосодержащие яды, это — почти предельный возраст. Жил Рома в моем старом дворе. Поэтому я просто обязан с ним попрощаться, хотя бы в память о совместно прожитых бок о бок годах и о тех задушевных беседах, что мы вели вечерами, сидя на лавочке.

   Собравшись, я вышел из дома и сел в машину. Нужно заехать за бывшим соседом – Капланом. Он, как и я, съехал из нашего двора несколько лет назад. Съехал, но душевная привязанность осталась. Мы созвонились. Каплан уже ждал меня у дороги.
Какой прекрасный весенний день, — подумал я. Солнце теплыми лучами приятно облизывало лицо и согревало подмерзшую за зиму душу. Роме повезло быть похороненным в такой погожий денек. Это, пожалуй, — единственное, в чем ему повезло. Да и то, скорее, повезло не ему, а тем, кто придет его хоронить. Роме точно все равно. Нет никакой закономерности кем являлся покойник, и какая будет в день его похорон погода. Мне приходилось хоронить приличных людей в дождь и холод, а всяких выпивох и хулиганов — в такие хорошие дни, как сегодня.
Я приметил на обочине Каплана, плавно сбавил скорость и остановился. Каплан открыл дверь и сел рядом.

— Салам алейкум, Каплан.
— Алейкум салам, — его ответ прозвучал, скорее, весело.
— Он точно умер?
— В этот раз умер.
— Все-таки умер, — грустно проговорил я.
— Да. Я сам уже думал, что он нас переживет. Сколько раз он умирал? — спросил Каплан.
— При мне два раза.
— Бог любит троицу.
— Первый раз он должен был умереть после аварии, —  вспомнил я.
— Второй, – когда истыкал себя ножом. Восемь дырок проделал в животе. По «белке». Помнишь? — спросил Каплан.
— С внутренними демонами боролся. И еще, однажды мне позвонили и сообщили, что он вот-вот умрет. Мы все собрались во дворе. А он через полчаса пришел на своих двоих.
— Заявился на собственные похороны, — рассмеялся Каплан. — Они тогда перепились. Как раз был повод.

   Мы замолчали и задумались. Рома... Он не был подлым, гнилым человеком. Безвредный алкоголик с кучей вредных привычек. Он досаждал просьбами, которые крутились вокруг главного Роминого интереса – выпивки. Больше всего покойный доставал Каплана, жившего на первом этаже. И днем, и ночью можно было услышать просительные голоса у его окна. Безотказный Каплан был для местных алкашей «палочкой-выручалочкой». Он выполнял роль строгого, но справедливого отца. Когда надо, журил (мог и в лоб дать), иногда привлекал к общедомовым работам, но чаще безвозмездно помогал, чем мог. То денег подкинет, то вытащит из «ментовки», то поможет с госпитализацией. Несмотря на то, что Каплан был старше меня лет на десять, мы с ним поладили с первого дня знакомства. Сблизила нас любовь к тяжелой атлетике. Каплан – мастер спорта, в прошлом профессиональный спортсмен, а я так, — любитель-самоучка. Почти каждый вечер мы посещали его каморку, где была установлена примитивная скамейка для жима лежа со штангой советского образца.  Хорошее было время. Стараемся поддерживать связь, хоть и разъехались в разные концы города.

— Штангу не забросил? — спросил я Каплана.
— Тягаю. Привычка – вторая натура. А ты?
— В подвале оборудовал «качалку». Иногда спускаюсь. Но одному как-то скучно тренироваться, — ответил я.
— Приехали. Дом – наш сладкий дом, — пропел Каплан. — Паркуйся.
 
   …Я поставил машину под развесистым платаном, и мы вошли в наш старый двор. У единственного подъезда на стульях стоял открытый гроб, обитый красным бархатом. Рядом с гробом сидела одетая в черное престарелая мать покойного. Вокруг суетились немногочисленные соседи и Ромины друзья-собутыльники. С каждым посещением своего бывшего двора он мне кажется все меньше и меньше. В принципе, за эти годы в нем ничего не изменилось. Таких мест в городе уже немного. Остатки асфальта, трава, проросшая то тут, то там, плохо побеленный фасад и самодельная беседка – все артефакты моего детства на месте и в той же кондиции. Здесь остановилось время. Это – точка воспоминаний. Зашел – и сразу окунулся в прошлое.

   Я полюбил, если так можно выразиться, похороны, когда мой возраст хронологически стал ближе к концу, чем к началу. Есть в траурном обряде что-то подлинное, настоящее. Мне нравится смотреть на пришедших проститься с покойником и на то, как они выражают скорбь. Если это не наигранное, искусственное, горе, то люди страдают индивидуально, неповторимо. У каждого есть свой почерк и стиль. Кто-то рыдает в голос, кто-то подавленно молчит, но у всех в такие моменты меняется взгляд – он становится отстраненным. Так мы заглядываем в свое будущее. Нас всех ждет смерть, и нас тоже кто-то будет хоронить.

— Здорова, Каплан, — участвующие в траурном событии алкоголики подошли и стали нас приветствовать.
— Привет, привет, — ответил за нас обоих Каплан. — Сколько лет, сколько зим! Как вы тут без нас поживаете?
— Да плохо. В ваших квартирах гады поселились. Один – вертухай, второй – таксист. Зимой снега не выпросишь.

   …Пока Каплан беседовал с бывшими подопечными, я вспомнил о жизни здесь. Рома не всегда был запойным алкоголиком. Он родился в обычной трудовой семье. Поздний ребенок – его баловали. В эпоху Перестройки Ромин отец быстро сориентировался и ушел в частный бизнес. Он стал «цеховиком-палочником». Первые большие деньги потекли рекой. Машины, импортная бытовая техника, модная одежда и многое другое – в семье было все, что на тот момент можно было купить. С достатком пришло легкое отношение к жизни. Ромин отец стал выпивать. Именно он первым сунул сыну стакан с вином.
 
— Пей при мне, сынок, — сказанул папа малолетнему Роме. — Ни за что не переживай. Я все тебе куплю.

   Вскоре папа прогорел и умер. После первого глотка вина Рома так и не смог остановиться. Были в его жизни и наркотики, легкие и тяжелые. Но настоящую страсть покойный испытывал только к алкоголю. Ему он был предан беззаветно. В промежутках беспробудного пьянства Рома успел дважды жениться с разницей в двадцать лет и завести детей. В первом браке родился сын, во втором – дочь. Сын пошел по правильному пути – работает, женат, стал отцом. Ромину дочь отобрали у пьющих родителей органы опеки и отдали на удочерение. Ее дальнейшая судьба не известна, но, думается, она попала в хорошую семью. Был в Роминой жизни еще один эпизод. Однажды Рома попал в аварию. За рулем «Жигулей» сидел его вдрызг пьяный друг. На большой скорости машина влетела в престарелую прохожую. Бедная старушка скончалась до приезда «скорой помощи». Виновник аварии выжил и схлопотал срок. Рома «заработал» открытый перелом руки и получил от государства пенсию по инвалидности. Так ни дня не работающий Рома стал жить или, вернее, пить за государственный счет.

— Я не могу без смеха на них смотреть, — Каплан вытащил меня из воспоминаний. — Все алкаши в твоей одежде.
— «Фунфурик» (так мы прозвали любителя «Боярышника») – в моем спортивном. Никодим – в моих джинсах и кроссовках.
— «Мебельщик» – в твоей куртке. Ты что, до сих пор им одежду привозишь? — спросил Каплан.
— Привозил Роме – он раздавал на свое усмотрение.
— Слышал, Витя-баптист умер?
— Ага. Не выдержал он этого ритма. Так пить, как эти, могут немногие, — ответил я.
— Они все его имущество пропили за два года. Жалко Витю, хороший мужик был, — посетовал Каплан.
— Мне жалко их родственников. Смотри на Ромину маму. Сколько она вытерпела?!
— Отмучилась. Муж ей кровь пил, потом этот. Бедная женщина!

   …Пришел священник, ко входу подогнали похоронный микроавтобус. Мы с Капланом подошли ближе ко гробу. Мертвый Рома выглядел гораздо лучше себя последних лет. Похоронщики здорово поработали над его внешностью. Непривычное зрелище. С открытыми лицами у нас, у черкесов, не хоронят. Мы чуть постояли у гроба и отошли в сторонку. Священник что-то еще прочел, мать всхлипнула, друзья-алкаши сделали скорбные лица – и на этом прощание окончилось. Никто из присутствующих не стал произносить речь – всем и так было понятно, что хоронят заурядного забулдыгу, а не университетского профессора. Священник ждал вознаграждения, алкаши –поминок. Гроб подняли и понесли в автобус.

— Хорошо, что они в твоей одежде. Можно легко представить, как бы ты выглядел, если бы пил, — пошутил Каплан.
— Помнишь, как он говорил, чем отличается алкаш от просто пьющего человека? — сквозь грустный смех спросил я.
— Обувью.
— Да. Пьющий следит за чистотой обуви, а алкашу уже все равно. Он это громогласно произносил и шел протирать туфли, — вспомнил я. — Будет хохма, если он сейчас встанет с этой фразой на устах.

   На чужих похоронах часто хочется смеяться. Говорят, что это – защитная реакция организма на стресс.  Но я так не думаю. Просто, быть может, нам смешно и где-то радостно, что сегодня хороним мы, а не нас.

— На кладбище не поедем, — предложил Каплан. — Мы там не понадобимся. Они решили экскаватором закапывать.
— Согласен. Давай ко мне. Потренируемся.
Мы сели в машину и поехали в сторону моего нового дома.
— Каплан, мне кажется, сегодня мы похоронили не только Рому, — сказал я своему старшему другу. — Мы навсегда попрощались с этим двором, с частью нашей жизни.
— Да. Больше там делать нечего.
— Придет время и нас понесут, мой друг.
— Все мы там будем. Но, пока не понесли, еще потягаем железо.