Одиссея Полярного лиса. глава 12

Давным-давно, еще до войны, годах этак в 20-х, поехал молодой Пауль Иоганн Шлаг в далекую Москву. Хотелось посмотреть ему на невиданные достижения загадочных большевиков.
И не был тогда Пауль пастором, а был нищим студентом-философом. И о том, что годы спустя придется ему постранствовать гораздо больше и дальше – в мыслях не держал.
Красная Россия не особо удивила молодого Шлага, в Германии тогда тоже колобродил призрак Карла Маркса. Да и расцвета не было ни там, ни здесь. Голодно было, и отчетливо попахивало нищетой да новой войной. А вот люди удивили! Своим оптимизмом, задором и неколебимой верой, что скоро станет намного лучше.
На одной из улочек Москвы, выходя с очередной выставки пролетарского искусства, Пауль внезапно услышал родную речь. Оживленно болтали между собой три девушки в красных косынках, совсем не похожие на фроляйн фатерланда.  Пауль, хоть и робел немного, но подошел познакомиться. С великим удивлением узнал студент, что в далекой варварской стране живет обширная диаспора немцев и австрияков Поволжья, и что немцы эти вовсе не собираются стоять в стороне от строительства новой счастливой жизни.
Девушки приехали в столицу поступать на курсы сельских учительниц, чтобы поехать обучать грамоте калмыцких и туркестанских ребятишек! Мозги студента слегка съехали набекрень от этих планов, а сердце дрогнуло от взгляда одной изкрасно косыночной сеятельницы доброго и вечного…
Потом были дорогие сердцу подмосковные вечера, ночи, рассветы на Воробьевых горах…
А потом они были вынуждены расстаться: ему на Запад, а ей – в другую сторону!
Вернувшись, Пауль, неожиданно для себя, затосковал. Потянулись нудные дни и ночи, денег на хлеб и масло не было, а вот на пиво и шнапс почему-то находились! И не раз, будучи выброшенным на мостовую из очередного гаштета, Пауль поливал камни обильными пьяными слезами… Кто сказал, что только русские способны топить горе в алкоголе?
Однажды поутру Пауль Шлаг проснулся не у себя в съемной каморке, а в холодной келье монастыря. Выяснилось, что сюда он попал в невменяемом состоянии, долго каялся старенькому монаху и дал по пьянке обет стать  слугой божьим.
Назад дороги не было! Потихоньку втянулся в церковную жизнь, сделал неплохую карьеру, приход получил. И на происходящие вокруг события  внимания обращал мало. Ну, пришел к власти какой-то художник и писатель, и что с того?  Душа важней! И про фроляйн из России как-то забылось.
Потом – война, гестаповцы и «добрейший господин Бользен»…
Дальнейшие события вы уже знаете. И вдруг, спустя столько лет, встреча в духе мексиканских сериалов.
Расчувствовались старички, поплакали в объятиях, и я понял, что ,как член экипажа парома, пастор для нас потерян!
- Ну, правда, господа, останусь я тут! Всегда мечтал о спокойной старости, сельским хозяйством займусь, буду бродить в полях! Да и аппарат дамам починить требуется, я в Индии особый змеевик видел, «кобра в Кама сутре» называется. – пастор смущался, краснел и хлюпал носом.
Переглянувшись с остальными, я кивнул. Совет да любовь!
В конце концов, это я втянул пастора в его похождения, а клад атамана мы и без него найдем. Родя стал нервничать, мол, скоро ночь, а тут эти бабки…  Да и Хома потихоньку полено потяжелей утянул из кучки возле самогонного аппарата. Как бы не вспомнили старые привычки! Бабки, конечно, не ведьмы и не процентщицы, но судьбу искушать не стоит. И я скомандовал отплытие…
Куда там! Обе старушки в голос взвыли, умоляя остаться до утра у них в гостях! Мол, сколько лет нормальных людей не встречали, да и не по-божески отпускать нас, вот так, на ночную реку, без хорошего стола и подарков…
И бабули не ударили лицом в грязь: всё было! И картошечка с конопляным маслом, и малосольные огурчики, и самогон «слеза немецкой фроляйн»! И пара безвинных курочек нашли приют в наших желудках, под вечный тост «за дружбу народов»!
И был теплый вечер. И был закат, неподвластный кисти импрессиониста, и далеко разносился над притихшей рекой неизбывный русский мотив «Черного ворона»…
… Ночевали мы на сеновале, глядя до сладкой жути на далекие созвездия сквозь дырявую крышу, и звезды манили нас, затягивали в неведомые пространства.
Пахло полынью, мышами и ночными фиалками. Сон накрыл меня прохладным предутренним покрывалом, рядом так же счастливо сопели мои друзья. Что значит какой-то там клад, в сравнении с волшебством летней ночи? Меньше чем ничего…
Видно старушки знали толк в химических процессах, ибо наутро ни у кого голова не болела. А еще нас ждал сюрприз – пять новеньких домотканых рубах, на всю команду. Простые посконные рубашки, крепко и ладно сшитые и, удивительное дело, точно впору пришлись!
- Сами пряли, сами ткали, сами шили – чтоб вам  служили!- приговаривали рукодельницы, оглаживая и оправляя на нас обновки.
Родя шмыгал носом, а Хома не утирал крупные, с вишню, скупые казацкие слезы. Подарок пришелся по душе всем, даже мне, хоть я порой тосковал по своей старой форме. Было в этих рубашках что-то исконное, родное, берущее за сердце, как бескрайние поля, как шепот березовой рощицы. Как первый щелчок затвора, после чистки и смазки автомата…
Уплывали мы с обновленными, просветленными, перезагруженными душами.
Чуть позже, Михалыч  решил уточнить, куда мы, собственно, направимся в первую очередь. Решили плыть до Уфо-сити, и почта есть, и вообще, любопытно глянуть на живых инопланетян! Если они там есть, разумеется, а не привиделись бывшим ученым, столкнувшимся с российским менталитетом.