Мать 2. 0 памфлет

Людмила Власова, миловидная невысокая блондинка, овдовела, когда дочке Сашеньке было 16 лет. За десять лет до этого Власовы перебрались из Волгограда в Москву. На новом месте покойный муж, не жалея сил, поддерживал на плаву свой маленький бизнес. Они смогли купить квартиру, а неработающая Людмила и дочь ни в чем не нуждались. Цена благополучия оказалась высокой - муж стал сильно пить, располнел, стал раздражительным, лицо его приобрело постоянный синюшный оттенок, и инфаркт рано свёл его в могилу.

Бизнес уплыл между пальцев к партнерам мужа, деньги кончились, и Людмиле пришлось устроиться кассиршей в «Перекрёсток». Их с Сашенькой новая жизнь устанавливалась мучительно. На работе Людмилу ругали за медлительность и ошибки, зарплаты едва хватало, хотя мать с дочерью отказывали себе во всём. После долгих смен и необходимых домашних дел сил не оставалось ни на что другое - жизнь превратилась в бессмысленный круг. Жить приходилось в грязи, с ободранными обоями - ремонт, начатый ещё мужем, не двигался. Жизнерадостную бойкую Людмилу стало не узнать.

Новым огорчением было, что от сидячей работы и дешевой еды она стала полнеть. Поначалу, вечно уставшая Людмила лишь покорно грустила о прошедшей молодости. Но послушав разговоры коллег-кассирш, азартно обсуждавших знакомства, измены и разводы - внешность женщин и деньги мужчин - она испугалась. Испугалась, что на этом волнующем поле чудес, где находятся новые мужья, она упускает свой шанс вернуть счастье.

В сентябре Людмила поехала в отпуск в Абхазию. Они поехали вдвоём с Катей – мамой Сашенькиной одноклассницы. Людмила давно не отдыхала и всё вокруг ей нравилось: фрукты, море, пряные южные запахи. Самое же любимое для неё было, когда они вдвоём с Катей вечерами садились на балконе их номера, и за бутылкой «Радеды» вели разговоры о самом сокровенном. Так, однажды Катя поразила ее признанием, что помимо мужа у неё имелось целых два любовника — один богатый, другой «накачанный». Людмила возмутилась, но когда они выпили еще, это перестало ей казаться таким уж безнравственным, и она вдруг призналась, что у неё два года не было секса. Катя сморщилась от искреннего сопереживания, и не слушая возражений Людмилы, тут же зарегистрировала её на Тиндере.
Стемнело, на улице зажглись огни, в кафе внизу заиграл шансон, с соседних балконов на них стали поглядывать усатые мужчины. Они выпили еще, поиск на Тиндере уже тоже больше не казался неловким, и подруги, смеясь, принялись обсуждать откликнувшихся на сайте мужчин.

Вернувшись домой, загорелая оживлённая Людмила обняла бледную спокойную дочь. Сашенька росла тихой послушной, кормила кошек в подъезде, собирала коллекции минералов. Незаметно, из подростка она превратилась в высокую худую девушку – с жидкими рыжими волосами и белой кожей. Теперь она училась на втором курсе электротехнического колледжа, а в свободное время работала волонтёром - аниматором в детском хосписе. Людмилу тревожило, что она перестаёт понимать дочь, что время доверительных разговоров прошло, но не знала, что можно было сделать.

Тиндер не понадобился. На Людмилу начал ласково поглядывал начальник охраны их магазина - огромный бородатый чеченец Ибрагим. Охранники все почему-то были чеченцы. То, что Ибрагим был нерусский — конечно, был минус. Когда Людмила спрашивала, любит ли он её, он с озорным видом отвечал, что любит. Его маленькие глазки всегда посмеивались и понять, что у Ибрагима на уме было невозможно. Но от него веяло таким мужественным превосходством, что Людмила слабела и не смогла долго сопротивляться его желаниям.
Когда Ибрагим стал жить у них, многое изменилось: вялые сладковатые запахи их женского жилья уступили место крепкому кислому запаху мужского пота и дезодоранта. Вообще, Ибрагим бы очень чистоплотен и навёл в квартире порядок. Тянувшийся ремонт - быстро и, кажется, бесплатно доделали откуда-то взятые Ибрагимом таджики. В туалете появилось пластиковое ведёрко: Пророк учит подмываться. Из квартиры насовсем исчезло вино, которым Людмила иногда запивала приступы уныния — зато появился кальян. Приходя домой из колледжа, Сашенька часто заставала у Ибрагима пару чеченцев. Они пили крепкий чай, курили кальян, и говорили по-своему о загадочных чеченских делах.
Сашенька видела, что на её мать Ибрагим смотрел свысока, насмехаясь над ее простотой и слабостью. Что касается себя, Сашенька иногда ловила на себе серьёзный взгляд Ибрагима. Давно уже было Ибрагимом заведено, при гостях им с матерью не ходить с голыми плечами и ногами. Но когда гостей не было, Сашенька всегда ходила по-домашнему в коротких шортах. В тот день Людмила была на работе, а Ибрагим, развалившись, пил на кухне зелёный чай. Он подозвал Сашеньку и, как-бы добродушно упрекая за нескромность, провёл рукой по внутренней стороне её голой ноги. Сашенька сбросила руку и замерла в страхе, ведь, маски были сброшены. Она пролепетала: «Вам, разве, не нужно на работу?»
Ибрагим не тронул ее. «Поехали, посмотришь, какая у меня работа» - сказал он, поднялся и слегка подтолкнул её к дверям. По дороге он зачем-то прихватил декоративный старинного вида меч, который Людмила привезла из Абхазии. Под оглушительную лезгинку в затемненном салоне Лады-калины с болтающимися чётками Сашенька сжалась, готовая ко всему. Но Ибрагим был собран, ехал молча. Скоро они доехали. Это был тихий район, в котором у Сашеньки жила школьная подруга. На тротуаре с угрожающим видом их ждали человек пять, во главе с седым мужчиной в белой рубашке, глубоко расстегнутой на выпирающем животе. Сашеньке стало еще страшнее, чем от того, что могло произойти между ней и Ибрагимом.
Те на тротуаре ждали вооружённых бандитов, а увидели, как из затемнённой калины вылез один единственный гигантский чеченец и лениво направился к ним. Они не сразу поняли, что за оружие у него в руках, что за звук раздаётся – а когда поняли, вздрогнули: Ибрагим волочил нелепый сувенирный меч острием по асфальту. Абсурдность этого была страшна. Сашенька увидела, как те, на тротуаре, сбросили угрожающий вид, а главный, улыбаясь, что-то быстро стал говорить Ибрагиму.
Когда они с Ибрагимом вернулись домой, Людмила уже вернулась. Ибрагим сразу взбесился: она нарушила запрет, была выпившая. У бухгалтера Леночки был день рождения, и она принесла тортик. После работы они хорошо посидели – немного выпили под Розенбаума, «девочки» бесстыдно расспрашивали её про жизнь с Ибрагимом. Людмила чувствовала, что ей завидуют и была польщена.
Заплетающимся языком она попыталась объяснить всё Ибрагиму, обнять его. Ибрагим сильно ударил её по лицу. Людмила закричала, белая Сашенька заслонила мать, выставив нож. Не обращая внимания на нож, чеченец ударил и Сашеньку, нож со звоном упал. Ибрагим матерно выругался и ушёл. Вскоре Людмилу уволили.

Теперь Людмила сидела дома, и ей стало ясно, что именно в Сашеньке изменилось. Сашенька надолго запиралась в комнате и сидела там в тишине – лишь изредка слышно было, как клацает клавиатура. «В интернете сижу» - отвечала она неясно. «В секту записалась» - предположила подруга Катя. Встревоженная Людмила настояла, чтобы 18-летняя дочь впустила её в свой мир.

Это был мир потаённых сайтов, «видео-блогов», «телеграм-каналов» и «стримов». Вначале этот мир явился Людмиле в виде голосов в наушниках - тембр «голосов» показался ей едким, буравящим мозг. Людмила вслушалась в то, что голоса говорили. Они говорили только о неприятном. С веселой издёвкой, без сочувствия говорили они о бедах страны. Людмила возмутилась таким бесстыдством: кто же такую грязь слушает? Сашенька, обычно молчаливая, с горящими глазами терпеливо убеждала мать ещё послушать, почитать новости на сайтах. Постепенно за глумливым злорадством голосов и новостей Людмиле стала открываться непривычная картина жизни страны. Оказалось, что кроме обычной жизни с её бедами и радостями, есть другая жизнь. Эта параллельная жизнь полна жестокости и подлости: все беды страны - от глупости и жадности властей, все чиновники сговорились, превратились в мафию, они грабят страну, строят себе дворцы, вырубают леса, сносят исторические здания, переводят деньги заграницу. А полиция и ФСБ ведут мелочную злобную борьбу с теми, кто добивается правды и справедливости. Они незаконно арестовали студента И., довели до самоубийства блогера П., зверски избили журналиста С., пытают в тюрьме политика Н.

Людмила близко к сердцу приняла эту несправедливость и жестокость, ей стало противно и неуютно – хотя сама она чиновников последний раз видела в МФЦ, где они безобидно меняли ей паспорт, а полицейских – в метро, где они проверяли таджиков или писали смски. С удивлением она видела, что саму Сашеньку эта чёрная картина мира не угнетала, а наполняла злым торжеством и ненавистью.

Когда сияющий взгляд дочери не гипнотизировал её, в Людмиле подымались сомнения: «голоса» доказывали, что жизнь в стране ужасная. Но - про какую же это жизнь они доказывали? Это же про её, Людмилы, жизнь. Жизнь у неё конечно, не сахар, но такой отчаянной беспросветности она не чувствовала, у неё было чувство, что ее заставляют думать о чужих проблемах. Она поделилась своими сомнениями с дочерью. Сашенька гневно воскликнула, как ударила: «Когда я думаю об этом, я не могу спать от боли!» и высокопарно добавила: «А те, кому всё равно – это не граждане страны, а население!».

Людмила вынуждена была признать, что она – «население». Она решила, что она чёрствый человек, равнодушный к чужим бедам, что правильный взгляд на жизнь у Сашеньки и её «голосов». «Что ж, такова правда о жизни» - заключила она со вздохом, словно разобравшись, а, на самом деле, уже совершенно запутавшись.


Больше мать и дочь не обсуждали «политику». Лишь иногда Сашенька подзывала Людмилу почитать про новое преступление или красноречивую глупость властей.
Закончилось лето. У Сашеньки пошёл последний год колледжа, Людмила сменила пару работ. К Сашеньке стал ходить Павел - вежливый молодой человек, студент экономического факультета.
По тому, как они обменивались полунамёками, показывали друг другу что-то в телефонах, посмеивались, Людмила поняла, что Павел держится тех же взглядов, что и Сашенька. Эти взгляды Сашенька и Павел никогда с Людмилой не обсуждали, словно между ними было решено: «И так всё ясно, а кому неясно, тому и объяснять бесполезно».
Однажды Людмила спросила Павла: «Неужели в стране плохо абсолютно всё?».
Павел объяснил, что это неудивительно: всё хорошее душит коррупция, а единственное средство от коррупции – выборы, а выборы Путин не допустит, потому что кормится от коррупции, а потому держится за власть.
Это было логично и неприятно. (Опять Людмила видела, что неприятно это только ей, Павла это бодрит, как математика доказанная теорема.)
«И что же делать?» - по инерции спросила Людмила, чувствуя, что она уже попала в логическую ловушку, что «логичный» ответ Павла она предвидит, но что он неправильный, потому что сама проблема, сама нарисованная Павлом картина жизни, не имеет отношения к её жизни.
Они поспорили ещё пару раз с тем же результатом – Павел был спокоен и логичен, Людмила горячилась и путалась. В конце концов, Людмила стала бояться с ним спорить: когда Павел начинал свои рассуждения, мозг Людмилы замирал — в ожидании, как неотвратимо ей будет доказано то, про что она знает, что это не так.

С появлением Павла мир «голосов» - для Сашеньки и Людмилы - расширился на иностранные «голоса», которые Павел слушал по-английски. Даже и не понимая, что там говорят, Людмила любила слушать бойкую английскую речь, когда диктор, словно, выплясывает языком – ей слышалось - «эрль-рль-рль». Иногда Павел переводил, о чём говорят. Сами мысли, переведённые с английского, казалось, приобретали дополнительную убедительность. И вот, эти иностранные «голоса» подтверждали то, что говорил Павел. Выходило, пока Людмила сомневается, весь мир говорит всё то же и теми же словами. «Слова» эти были вот какие: про страну говорили, что в ней не просто жизнь, а «режим», и режим этот называли неприятным словом «диктатура». Народ страдает от отсутствия «свободы». В стране есть «оппозиция», которая борется с диктатурой за «демократию» и «права человека». Эти слова были ругательные или хвалебные: скажешь слово и окажется, что не просто назвал что-то, а уже это и обругал или похвалил. Слова были, вроде, понятные. Ими удобно выражалась Павлова правда. Но почему-то ощущение Людмилы от жизни ими было не выразить.

Тем временем, Людмила сама столкнулась с «режимом». Казалось, этот день должен запомниться совсем другим: в тот вечер она первый раз пошла на свидание с мужчиной из Тиндера. Они зашли в кафе, и она как раз заказала капучино, когда позвонила дочь. Сашенька звонила из полиции: они с Павлом вышли на митинг и их задержали. Людмиле стало не до свидания, и мужчина галантно подвёз её до отделения полиции. В отделении, пока длилось ожидание, Людмила познакомилась с мамой Павла - высокой женщиной с короткой седой стрижкой и мученической улыбкой. Наконец, немолодой полицейский вывел угрюмо молчащих Сашеньку и Павла. Полицейский был настроен миролюбиво, он с улыбкой пожурил Сашеньку: «Ну, и стоило нарушать закон?» Обернувшись к матерям за поддержкой, он обжёгся взглядом о презрительную Павлову маму, и с интересом задержал взгляд на Людмиле.

Наступила зима. Павел окончательно переселился к Сашеньке. У них стали собираться друзья. Большой компанией они закрывались в комнате Сашеньки, о чём-то шумно спорили, смеялись. Обсуждали, судя по всему, «политику» и это Людмиле было неприятно. Но ребята были хорошие, воспитанные, и Людмиле нравилось кормить компанию бутербродами и пиццей.

А потом появился Руслан. Неприязнь к нему у Людмилы началась со знакомства. Однажды в дверь позвонили, на вопрос Людмилы «Кто?» за дверью послышалась матерная брань. Когда разобрались, и Сашенька, наконец, впустила гостя, в дверь пролез развязный парень в камуфляжной куртке – с ранней щегольской бородкой. Окинув взглядом Людмилу, парень, похохатывая, извинился. Он затащил в квартиру два тяжёлых ведра, наполненных каким-то порошком. «Удобрения» - загадочно объяснил Руслан, переглянувшись с Сашенькой, и вёдра убрали на балкон.

Руслан был старше всех в компании. Внешностью он выделялся: кожа его была немного смуглая и жирная, руки были темно синие от сложного узора татуировок, в ухе поблескивала серьга. Похоже, он ненавидел «режим» сильнее всех. С ненавистью, словно матерился, он называл ФСБ словом «ГэБня» - от ГосБезопасность. Как это ни было неприятно Людмиле, он стал лидером компании. Всё чаще из комнаты вместо гама споров слышался уверенный голос Руслана.

Однажды, когда в комнате Сашеньки было особенно шумно, Руслан вышел на кухню, где Людмила делала пирожки для компании. Негромко играло радио, они перекинулись парой фраз, и наступило молчание. Людмиле давно казалось, что Руслан, хоть почти ровесник её дочери, смотрит на неё, как взрослый искушённый мужчина – властно и безжалостно, с мыслью лишь об удовольствиях, которые он получит от её тела. Она отгоняла эту неприятную мысль, но под его бесстыдным взглядом всегда чувствовала себя неловко. Сейчас он молча стоял за её спиной, и ей было страшно, что он дотронется до неё.
Она напряжённо искала, что бы ещё сказать. В тот момент, когда она начала фразу, Руслан прижался к ней сзади и положил руки ей на грудь. Преодолевая парализующий страх, стыдясь закричать, Людмила стала отдирать его руки, но он с ловкостью опытного соблазнителя, не сопротивляясь, быстро менял положение рук, легко и умело касаясь её тела в ещё более сокровенных местах. Он проник пальцами под халат, бельё и уже трогал её, не ведая запретов.
Людмила закричала. Руслан отпрыгнул. «Сучка!» - бросил он ей, то ли с ненавистью, то ли от возбуждения и, тяжело дыша, вышел к компании. Больше Людмила никогда в жизни его не видела.

На следующее утро, когда вся семья собиралась – кто на работу, кто на учёбу - в дверь позвонили. Сашенька открыла и в их маленькую квартирку с грубыми криками ввалились гиганты в чёрном - в масках, бронежилетах, с автоматами. На чёрном замелькали жёлтые буквы «ФСБ».
За солдатами вошёл высокий молодой парень в штатском и по-хозяйски прошёл на кухню. Людмиле он приказал идти за ним. Там он, молча, отодвинул тарелки с недоеденной кашей и, разложив бумаги, стал что-то писать. Людмила прислушивалась к тому, что творилось в квартире - к грубым голосам солдат и тихим голоскам Сашеньки и Павла. Всё же она пропустила момент, когда их увели. Между тем всё заканчивалось. Парень дал ей подписать какую-то бумагу. Солдаты выходили, неся кто ноутбук Павла, кто вёдра Руслана. Видя ее растерянность, парень в штатском сказал ей:
«Что же вы, Людмила Ивановна, не знали, что у вас дома собиралась экстремистская организация? Ваша дочь террористка, они взрывы готовила. Вон химикаты для взрывчатки у вас изъяли - два вёдра»

На суде Людмила волновалась больше обвиняемых: за прутьями Сашенька, Павел и еще несколько парней и девушек (Руслана почему-то не было) спокойно переговаривались, улыбались. Бледная Сашенька помахала ей рукой.
Когда дошло до «последних слов», первым встал Павел - как всегда спокойный и слегка высокомерно улыбающийся:
Павел, словно, читал лекцию, он начал издалека - с древней Греции. Потом перешел к Китаю. Людмила не слишком вслушивалась в смысл его речи – в целом, было ясно, что в Китае было хуже, чем в Греции - но любовалась достоинством, с которым он держался. Между тем Павел заговорил про важность ветвей власти и в завершение высмеял тех, кто считает, что у Россия особый путь.
Людмила и сидевшая рядом мама Павла захлопали. В задних рядах их жидко поддержали.

Затем встала Сашенька. Людмила заметила, что у дочери трясутся руки. Сашенька начала едва слышно:
«Нас судят за то, что мы пишем правду!»
Собралась с силами и громко продолжила:
«Мы живём среди обмана, людоедства и воровства? Разве это неправда!? То, что я запостила — чистая правда!»
Сашенька словно потеряла мысль, нерешительно она продолжила: «Говорят, мы готовили восстание…»
Вдруг она посмотрела прямо на Людмилу:
«Вот там, в зале сидит моя мать. Мама простой человек. Она работала кассиром в «Перекрёстке», пока её не выгнали, как собаку. Всю жизнь - день за днем – таких, как она, власти держат в невежестве и страхе! Враньём по ящику скрывают от них ужас нашей жизни. Ночь - наша жизнь, темная ночь!»
Людмила сама не заметила, как встала. Мать и дочь смотрели сияющими глазами друг на друга. Голос Сашеньки зазвенел:
«Мама, не бойся революции! Да, революция это кровь, но это путь к очищению, к освобождению сотен честных людей, кто страдает сейчас. Нам нечего терять!»

Когда объявляли приговор – год колонии, Людмила от волнения, как сквозь вату, слышала, как мама Павла крикнула: «Позор!». В публике сдержанно засмеялись, лениво защелкали камеры, а судья спокойно пригрозила очистить зал суда.
Вечером, когда Людмила, ссутулившись, сидела перед телевизором и отпивала вино из чайной чашки, позвонила мама Павла.

На следующий день они встретились в метро на Лубянке. Мама Павла дала Людмиле один из двух больших плакатов – лист ватмана, натянутый на планки и свернутый в трубочку. Матери вышли к зданию ФСБ и прохожие стали на них с удивлением оборачиваться. От страха сердце Людмилы колотилось в ушах и ее подташнивало. Когда она развернула плакат, до неё не сразу дошло, что лист был абсолютно чистый. Мама Павла жалко улыбнулась: «Чтобы «им» не к чему было придраться. Все всё, ведь, и так всё понимают.»
Людмила выругалась на эту глупость и, приложив сворачивающийся лист к мокрой гранитной стене ФСБ, начала писать губной помадой, безжалостно ломая ее и кроша. Сердце, казалось, разорвёт грудь, руки тряслись. Людмила хотела написать: «Александра Власова невиновна!» Когда написала «А», её кто-то дёрнул назад. Молодой красивый парень зло тащил её за рюкзачок и тянулся отнять плакат. Людмила увидела, как маму Павла двое уводят, держа за руки. Так и не развёрнутый её плакат трубочкой катался по асфальту. Прохожие, украдкой на них посматривая, спешили мимо, далеко обходя их по проезжей части.
Парень изловчился и вырвал у неё плакат, при этом он зацепил и порвал ей колготки. Инстинкт сохранения колготок был сильнее страха, Людмила вcкрикнула: «****ь! Колготки!» и сильно топнула парню по ноге. Какой-то дядька - уже другой - больно схватил её за руку и потащил. Хромая из-за сломанного каблука она крикнула: "Быстро пустил! Ты мужик или нет!» Дядька не отвечал, запыхавшись, тащил Людмилу к тёмному микроавтобусу. В автобусе их дожидался еще один парень. Мама Павла сидела сзади, отвернувшись к окну. Словно вспомнив что-то, она зло бросила парню: «Где ваши нагрудные жетоны?» и опять отвернулась. Людмила затихла и стала вытирать слёзы. Парень внимательно посмотрел на Людмилу, спросил: «А вы не пьяная?». От такого позора Людмила заплакала ещё сильнее.

Через 5 лет Людмила с мужем в Стамбуле – сидели в ресторанчике на набережной. Людмила смотрит на закат над Мраморным морем сквозь бокал красного вина и улыбается: она только что положила трубку — Сашенька звонила из Москвы, поговорила Людмила и с внучкой. Дочь она отругала: эти горе-родители простудили ребёнка. Но как можно всерьёз ругать, когда Сашенька ждет второго. Пока говорили, на заднем фоне были слышны уютные язвительные голоса ведущих «Эха Москвы» - Павел любит слушать после работы. После тюрьмы он отрастил смешную бороду и стал ненавидеть перловку.
Людмила нежно берет мужа за руку… Тут новый звонок: кто же это? «Моя Катерина звонит! Я быстро!» Муж улыбается.
Через полчаса, Людмила рассказывает: «Потрясающе! Ты не поверишь, она развелась и выходит замуж — нет, не за богатого любовника, и не за накачанного, а за совсем нового — по любви.» (С Тиндера? Какой он? Очень интересно!)
«Катерина предлагает в следующие выходные (мы, ведь, уже вернёмся) встретиться, посидеть.»
Людмила с мужем нежно улыбаются друг другу. Она берет кубик рахат-лукума, нашпигованного фисташками, затягивается журчащим кальяном - белоснежный холодный дым мягко ударяется в нёбо - и счастливо жмурится на слепящие солнечные блики. Оранжевое приплюснутое солнце садится за горизонт, голубые силуэты танкеров чернеют.