Алгоритм 13-4 Мировоззрение Отношения экономики и

13- часть  - 4
Выписка из книги
Сергей Георгиевич Кара-Мурза
"Ленин. Алгоритм революции и образ будущего".

Глава 13. МИРОВОЗЗРЕНИЕ: ОТНОШЕНИЯ ЭКОНОМИКИ И ПРИРОДЫ


Лауреат Нобелевской премии Ф. Содди (один из первых экологов — «энергетических оптимистов») сказал: «Если бы Карл Маркс жил после, а не до возникновения современной доктрины энергии, нет сомнения, что его разносторонний и острый ум верно оценил то значение, которое она имеет для общественных наук».24
[ 24 Но Содди ошибался. Основные труды марксизма были созданы после утверждения термодинамики. Маркс очень быстро воспринял многие важные мысли Карно (например, методологический принцип представления идеального процесса как цикла; Маркс включил этот принцип в виде циклов воспроизводства). Иной была его реакция в отношении второго начала термодинамики, поскольку накладывало ограничения на саму идею прогресса]

 Вспоминая о словах У. Петти «труд — отец богатства, а земля — его мать», Содди предположил, что «скорее всего, именно ученики пророка забыли указание на роль матери, пока им не освежило память упорство русских крестьян» [151, с. 165, 166].

Вот это «упорство русских крестьян», которые отвергали капитализм как зло, и определило силу и вектор Октябрьской революции — это и понял Ленин к 1907 г. Исторический процесс дошел до порога, который большинство крестьян и рабочих не могло переступить — западный капитализм был несовместим с их «образом истинности». В социологии есть понятие — становление зла, когда какое-то явление и институт становятся несовместимы с массовой совестью. Это и произошло за 15 лет до 1917 г.

Это представление стало важной частью образа революции и социализма Ленина. Это был период, когда изменение картины мира обнаружило глубокое противоречие в системе капитализма — конфликт между экономикой и экологией, буржуазным обществом и природой. Это противоречие стало срезом новой парадигмы знания и объяснения мира и общества. В русской версии этой парадигмы Ленин соединил некапиталистическое крестьянское (космическое) мироощущение с возникающей наукой становления. В этом совместном развитии Ленина, большевиков и массы образ будущего, как знамени Октябрьской революции, приобрел такую силу, что на целый исторический период она защитила наши народы от соблазнов западного капитализма.

Дж. Грей писал о том влиянии капитализма, которое он оказал на весь мир: «Даже в тех незападных культурах, где модернизация происходила без вестернизации их социальных форм и структур, воздействие революционного нигилизма вестернизации должно было подорвать традиционные представления об отношениях человека с землей и поставить на их место гуманистические и бэконианские инструменталистские воззрения, согласно которым природа есть не более чем предмет, служащий достижению целей человека» [90, с. 282].

Вот пример этой силы. Социолог У.Р. Каттон (США) приводит такую историю: «В 1921 году голодную общину на Волге посетил корреспондент американской газеты, собиравший материалы о России. Почти половина общины уже умерла с голоду. Смертность продолжала возрастать, и у оставшихся в живых не было никаких шансов выжить. На близлежащем поле солдат охранял огромные мешки с зерном. Американский корреспондент спросил у пожилого лидера общины, почему его люди не разоружат часового и не заберут зерно, чтобы утолить голод. Старик с достоинством отвечал, что в мешках находятся зерна для посева на следующий год. “Мы не крадем у будущего”, — сказал он» [34, с. 21].

А в западной социологии, изучающей отношение поколений, ходил афоризм: «Будущее не голосует, оно не оказывает влияния на рынок, его не видно. Поэтому настоящее стало красть у потомков».25
[ 25 Понимание того, что у человечества есть «долг перед будущим», который не связан с прямым обменом, есть часть традиционной этики всех крестьянских культур. Индейская поговорка гласила: «Мы не получаем блага природы в наследство, мы берем их в долг у будущего».]


Можно отметить те принципы политэкономии капитализма, которые послужили барьером на пути соединения экономики с экологией и были приняты в марксизме. Но многим сторонам этих принципов были приданы как бы объективные черты, носящие характер естественного закона.

— Природные ресурсы являются неисчерпаемыми и бесплатными, поэтому они не являются объектом экономических отношений. Они «производятся» и включаются в экономический оборот как товар только в соответствии с издержками на их производство.

Вот формулировки Маркса:
«Силы природы не стоят ничего; они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости…

Силы природы… не являются продуктом человеческого труда, не входя в процесс образования стоимости. Но их присвоение происходит лишь при посредстве машин, которые имеют стоимость, сами являются продуктом прошлого труда… Так как эти природные агенты ничего не стоят, то они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости. Они делают труд более производительным, не повышая стоимости продукта, не увеличивая стоимости товара» [77, с. 498, 553]).

«Производительно эксплуатируемый материал природы, не составляющий элемента стоимости капитала, — земля, море, руды, леса и т. д… В процесс производства могут быть включены в качестве более или менее эффективно действующих агентов силы природы, которые капиталисту ничего не стоят. Степень их эффективности зависит от методов их применения и прогресса науки, которые опять-таки ничего не стоят капиталисту» [153].

«[Водопад], который дан природой и этим отличается от угля, который превращает воду в пар и который сам есть продукт труда, поэтому имеет стоимость, который должен быть оплачен эквивалентом, стоит определенных издержек. Водопад — такой естественный фактор производства, на создание которого не требуется труда» [154]).

Повторения этой мысли можно множить и множить — речь идет о совершенно определенной и четкой установке, которая предопределяет всю логику трудовой теории стоимости.
— Политэкономия рассматривает товары не как вещи, а исключительно как отношения между людьми. Материальная сущность вещей не имеет значения для экономики, поэтому достигается полная соизмеримость вещей. Под производством понимается производство стоимости и прибавочной стоимости, а не их материальных, вещественных оболочек.

В «Капитале» Маркс заостряет вопрос до предела:
«Скучный и бестолковый спор относительно роли природы в образовании меновой стоимости. Так как меновая стоимость есть лишь определенный общественный способ выражать труд, затраченный на производство вещи, то, само собой разумеется, в меновой стоимости содержится не больше вещества, данного природой, чем, например, в биржевом курсе» [17, с. 99].

В «Капитале» (гл. I, «Товар») читаем: «Как потребительные стоимости, товары различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости они могут иметь лишь количественные различия, следовательно, не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости» [16, с. 46].

В этой модели политэкономии движение реальных вещей полностью заменено движением меновых стоимостей, выражаемых деньгами, и сама проблема взаимоотношения человека с природой в его хозяйственной деятельности из модели устранена. Устранена, следовательно, и проблема несоизмеримостей. Речь идет не о простом допущении ради создания полезной, но условной модели, а о глубоком философском положении, родившемся в той борьбе с традиционным взглядом на вещь и на деньги, что велась начиная с античности. Приняв эту философию, марксизм оказался на той траектории, которая привела к нынешнему монетаризму, когда меновые стоимости, «не заключающие в себе ни одного атома потребительной стоимости», создали свой особый мир, оторванный от реального хозяйства.

Поскольку трудовая теория стоимости Маркса исключала из рассмотрения все природные, ресурсные и экологические ограничения для роста общественного богатства, вера в возможность бесконечного прогресса в развитии производительных сил получила в марксизме свое высшее, абсолютное выражение. На деле политэкономия, начиная с Адама Смита, тщательно обходила очевидные источники неравновесности и механизмы возвращения системы в состояние равновесия. Гомеостаз, равновесие поддерживается только в ядре системы капитализма, да и то посредством кризисов и периодических войн.26
[ 26 Вспомним краткие формулы: «Капитализм вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда» (Бродель); «Запад построил себя из материала колоний» (Леви-Стросс), и многие другие.]

Из политэкономии была проблема «внешних эффектов» экономики (externalities). Под ними понимаются те социальные последствия экономической деятельности, которые не находят монетарного выражения и исключаются из экономической модели. Об этом говорил Джевонс в 1865 г., а к концу XIX в., в ходе изменения картины мира произошло фундаментальное расхождение политэкономии с наукой. Использование сил природы в капиталистической экономике (атмосфера, недра, вода и леса и пр.), которые якобы «ничего не стоят капиталисту», в действительности порождает множество «внешних эффектов». Они обычно наносят ущерб большинству человечества, а иногда часть ущерба смягчает государство компенсациями.

Примером служит «парниковый эффект», который стал предметом дискуссии с 1903 г., когда его описал С. Аррениус и дал ему название. Разогревание атмосферы благодаря выбросам углекислого газа от сжигания больших количеств ископаемого топлива воспринималось на Западе с оптимизмом вплоть до 60-х годов, пока большие исследования не показали риск негативных эффектов.

Исключая из политэкономической модели проблему природных ресурсов, разделяя физическое и экономическое и тем самым радикально отрицая несоизмеримость продуктов хозяйственной деятельности, марксизм задержался в плену механицизма и не освоил главных современных ему достижений термодинамики. Он отверг фундаментальные представления об энергии и не использовал шанс принципиально перестроить политэкономическую модель.

В письме Марксу Энгельс так оценивает концепцию энтропии: «Превращение сил природы, особенно превращение теплоты в механическую силу и т. д., послужило в Германии поводом для нелепейшей теории… Я жду теперь только, что попы ухватятся за эту теорию как за последнее слово материализма. Ничего глупее нельзя придумать» [155].

Более развернутое отрицание Энгельс сформулировал в «Диалектике природы»: «Клаузиус — если я его правильно понял — доказывает, что мир сотворен, следовательно, что материя сотворима, следовательно, что она уничтожима, следовательно, что и сила (соответственно, движение) сотворима и уничтожима, следовательно, что все учение о «сохранении силы» бессмыслица, — следовательно, что и все его выводы из этого учения тоже бессмыслица…

В каком бы виде ни выступало перед нами второе положение Клаузиуса и т. д., во всяком случае, согласно ему, энергия теряется, если не количественно, то качественно. Энтропия не может уничтожаться естественным путем, но зато может создаваться» [156, с. 600].

В особом разделе «Излучение теплоты в мировое пространство» Энгельс пишет: «Превращение движения и неуничтожимость его открыты лишь каких-нибудь 30 лет тому назад, а дальнейшие выводы из этого развиты лишь в самое последнее время. Вопрос о том, что делается с потерянной как будто бы теплотой, поставлен, так сказать, без уверток лишь с 1867 г. (Клаузиус). Неудивительно, что он еще не решен; возможно, что пройдет еще немало времени, пока мы своими скромными средствами добьемся его решения… Кругооборота здесь не получается, и он не получится до тех пор, пока не будет открыто, что излученная теплота может быть вновь использована» [156, с. 599].

Энгельс специально подчеркивает, что видит выход в том, что можно будет «вновь использовать» излученную теплоту: «Вопрос будет окончательно решен лишь в том случае, если будет показано, каким образом излученная в мировое пространство теплота становится снова используемой» [156, с. 599].

Таким образом, идеология неограниченного прогресса не только заставила классиков марксизма отвергнуть главный вывод термодинамики (и создаваемую ею новую картину мира), но и пойти вспять, возродив веру в вечный двигатель второго рода. Огромный культурный и философский смысл второго начала, который либеральная политэкономия просто игнорировала, марксизм отверг активно и сознательно. Был пройден важный перекресток в траектории общественной мысли индустриальной цивилизации.

Так возник концептуальный конфликт с новаторским, но ясным трудом русского ученого и революционера-народника Сергея Андреевича Подолинского (1850-1891). Подолинский, почитатель и лично знакомый Маркса, глубоко изучивший «Капитал» и одновременно освоивший второе начало термодинамики, сделал попытку соединить учение физиократов с трудовой теорией стоимости Маркса, поставить политэкономию на новую, современную научную основу. Он рассмотрел Землю как открытую систему, которая получает и будет получать (в историческом смысле неограниченное время) поток энергии от Солнца. Никаких оснований для того, чтобы отвергать второе начало исходя из социальных идеалов прогресса и развития производительных сил, не было.

Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства через фотосинтез, вовлекающий в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу «Труд человека и его отношение к распределению энергии» [157] и послал ее Марксу. Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии, и трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом — политэкономия должна была соединиться с физикой.

 По его расчетам устойчивое развитие общества требует затраты одной калории человеческого труда с вовлеканием в оборот 20 калорий солнечной энергии (это нередко называют «принципом Подолинского» [9]). Этот труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой экологии в ее экономическом аспекте (например, он сыграл важную роль в становлении взглядов В.И. Вернадского).

Энгельс изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882 г. изложил свой взгляд Марксу, утверждая, что попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна. Он посчитал, что новая, термодинамическая картина мира требовала изменения всей базовой модели политэкономии.

Но представления о мире, включающие биосферу и хозяйственную деятельность человека, начали интенсивно развиваться и стали важной частью новой парадигмы обществоведения, но уже помимо марксизма и даже нередко в конфликте с ним. Тот культурный кризис, вызванный столкновением индустриальной цивилизации с природными ограничениями, который мы в открытой форме наблюдаем сегодня, «обрел язык» уже в формулировках Клаузиуса и Томсона. В труде Подолинского имел материалистический и оптимистический ответ, но марксистская мысль его не приняла и в себя не включила.

Конец выписки.
Отклик в      http://proza.ru/rec.html?2023/09/13/537

Сборник http://proza.ru/avtor/gsotula&book=12#12

.