Золотой дурман кн. 2, гл. 5 - Откровенный разговор

Откровенный разговор

– Ты чево такой поникий* ? – встретил его во дворе Антип. – Зазря чо ли съездил? Вижу без травок вернулся. А можа, Марьянка от ворот поворот показала? – лукаво ухмыльнулся он.

Поникий* – невесёлый.

– Да-а… – неопределённо махнул рукой Мирон. – Обойдусь как-нибудь без травок.
– Ну-ну, – понимающе улыбаясь, взял под уздцы коня Антип и повёл его в стойло…
Вечерять собрались позже обычного. При свете свечей хлебали оставшуюся от обеда уху.
– Постой! – взял за руку Мирона Антип, после того как, помолившись после ужина, тот собрался выйти из-за стола. – Присядь-ка… А ты, Авдотья, убери посуду, да поставь поболе свечей.
– Ну так что, говоришь, обойдёшься без травок? – видя помрачневшее лицо Мирона, с нотками сочувствия в голосе спросил Антип.
– Да не за травками я ездил, – честно признался Мирон, – Марьяну хотел повидать. А получилось… – не договорив, развёл он руками.
– Чево – получилось? – переспросил Антип. – Чево там у Серафимы доспелось* ? Говори как есть, – участливо и в то же время твёрдо произнёс он.

Доспелось* – случилось.

Потупив глаза в стол, Мирон пересказал ему разговор с дедом Гордеем.
– Вот так… – тяжело вздохнув, бросил он короткий взгляд на Антипа.
– Хм-м, – коротко ухмыльнулся тот. – А я чево тебе говорил, трандило тебе в лоб. Был бы ты нашей веры, так, можа, по-другому всё повернулось.
Ничего не ответив, Мирон опустил грустное лицо в пол.
– Да ты шибко не убивайси, – постарался успокоить его Антип. – На твой век девок хватит, ты парень виднай – за тебя люба пойдёть.
– Да зачем мне любая?! – резко ответив, отвернулся в темноту комнаты Мирон.
– Ну-ну, не серчай, это я так не к слову ляпнул, – поспешил исправить свою оплошность Антип. Пламя свечей, отражаясь в густой седеющей бороде, выхватывало из темноты его скуластое моложавое лицо.
             Мирон заметил, что в глазах собеседника уже нет той лукавой усмешки. Серьёзно-задумчивое лицо Антипа подсказывало, что тот расположен на откровенно-доверительный разговор. Этим он и решил воспользоваться, чтобы до конца понять суть этих добрых, с открытой душой и в то же время огороженных от мира людей.
– Скажи, Антип, а что вы в такую глушь забрались? Где ваша Родина? – пододвинувшись к пламени свечи, чтобы собеседник лучше видел его лицо, спросил Мирон.
– Спрашивашь, где наша Родина? – прищурив глаза, криво усмехнулся Антип. – Чево же, скажу… – немного задумался он. – Там, где служат по старым канонам, за царя не молятся, да крестятся двумя перстами – вот тут и наша Родина. Слугам антихристовым туды дорога закрыта. Веру надо иметь твёрдую, чтобы добраться дотулева. Беловодьем деды наши енто место называли.
– Так выходит, здесь оно – Беловодье-то? – вопрошающе взглянул на Антипа Мирон.
– Да как тебе сказать в двух словах всего не обскажешь. Ну, да ладныть, слушай… – Давно это было, – подняв вверх глаза, словно что-то вспоминая, начал свой рассказ Антип. – Слыхал, можа, чево про патриарха Никона? – взглянул он на Мирона, тот молча, кивнул головой.
 – Не приняли наши деды и отцы его перемен в служении господу. Не поднялась рука у добрых людей креститься тремя перстами и принять новое учение. Веру переменить – не рубашку переодеть. Вот за это и гонимы были – и царём, и церковью. Апосля меж добрых людей молва пошла, что есть де край такой – Беловодьем зовётся, и обсказано было, как найтить то место. Вот и пошли наши люди енту землю искать, а как кто натакатся на неё, так назад возвернётся, а с им уже и другие в новые места идуть… Да только каждый своё Беловодье находил.
Вот и с наших мест Иван Зырянов пошёл, а с ним ишшо пять человек отправились. Долго ли шли они – незнамо, да только добрались в ети края. А здесь – простор: ни тебе царских смотрителей, ни попов – одни инородцы, да и те апосля случившейся в етих местах войны по горам попряталися. Вот Иван и прибился к ним, да с имя походил по этой землице, пока не натакался на ето место. Вот и посчитал его Беловодьем: земля хороша, зверя в лесах туго, да и рыбы в реках хватат, орех, ягоды – всё Господь дал. А само главно – в глуши землица эта, даже инородцы боятся сюды заходить: поверье какое-то у их супротив этого места… Ну, слушай дале.
Вернулся, значить, Иван назад с товаришшем, а троя здесь остались, один то у их в дороге сгинул. Обсказал нам, как найтить это место, собрал своих, погрузил вешши – и был таков, да ешшо две семьи с ним увязались. А мы уж апосля, када дюжить гонения невмоготу стало, по его указкам сюды добрались. Семь семей с нами пришло. Одним селением строиться не стали – тайга больша, место всем хватат. Да и опаска была, кабы государевы люди ненароком не натакались на нас. А вот те, которы не прятались, – ох, и туго им пришлось, – с выражением скорби в глазах глянул Антип на Мирона.
– Власти их двойной податью обложили: кого на заводы, кого на рудники гнали – отрабатывать повинность. Да ишшо попы покою не давали – приедуть, обоберуть да учить начинають – чо не по их устоям живут. Так что, выходит: от чего они бежали, к тому и пришли.
Не выдёрживали которы таких напастей. Вон, из Сосновки: надели добры люди смертны рубахи, обложили поселение соломой, собралися в часовенке, да там и приняли смерть от огня. Две девки живыми только и остались, ходили за ягодой да заблукали, а когда к поселению вышли – глядь, огонь кругом. Кинулись они было к избам-то, да куды там, сами едва не погорели. Сколь они по тайге исходили – незнамо. Да, видать, Бог смилостивился над имя – охотничал Парамон Осташкин, ну и натакался на их. Не стой тебя – едва живых к себе в поселье припёр, вёрст пятьдесят отсель. Ели обыгались сердешные…
Вот така история… А тут от инородцев слух пошёл, что камни да золото по государевой указке по горам пошли искать… Но пока вот Господь миловал – акромя тебя никто в етих местах не появлялся.
– А Евсея ты раньше знал? Выходит, он не с вами пришёл – позже, захваченный рассказом Антипа, поинтересовался Мирон.
– А как жа не знал – в соседях нечай были. Хозяйство у него крепкое было – помешшик. А мы-то огородами жили, но тоже не голытьба – слава Богу, не христарадничали*.

Христарадничать* – просить милостыню.
 
Только Евсей по первости не шибко рвался сюды. Да и в вере нашей ни горяч, ни холоден пребывал. А жена его – Анфиса, уж шибко хороша собой была: и лицом, и статью. Марьянка-то вся в её.
 Так вот, Анфиска дюже истово за нашу веру держалась – зато и сгубили её мирские. Звал я его с собой, нутром чуял, что беда вокруг ходить. Но куды там, трандило ему в лоб, думал ничево ему недоспетса – так и остался в своей усадьбе. А когда с Анфиской беда случилася, так покусал же он локти. Еслив бы не Марьянка – руки на себя наложил, ей в ту пору два годика было…
Антип тяжело вздохнул: взял со стола приготовленные на запас свечи, поджёг их от прогорающих огарков и огладив рукой бороду, устремил неподвижный взгляд на разгорающиеся пламя.
– А дальше что? – видя, что Антипу тяжко вспоминать о том времени, осторожно спросил Мирон.
 – А что дальше?.. – вновь вздохнул Антип. – Забрал Евсей Марьянку да деда Авдея: сложил в телегу кой-каки вешши, а усадьбу оставил на Касьяна Тимофеева – он у него нечто вроде управляющева был. Ну и направилси через всю Россею на восток, дорогу-то я ему всё как есть обсказал. А на руках двухгодовалая девчушка. Куды с ей в неизведанны края?
Побоялси он её сюды ташшить и направился в Томск: там у ево свояченица жила – крёстная Марьянки. Вот и порешил он: пока сам не приживётся на новом месте – в Томске, у Оксении, дочку оставить, да усадьбу свою крёстной отписать, чтобы бесхозной не стояла. 
А та женшина богата была. Муж еёшный – купец – мехами торговал. Вот через енто и сгинул, не так давно это случилося. Отправилси зимой на север к инородцам за пушниной и не вернулся – пропал вместе с обозом. Долго его искали, да куды там…
Оксения же полюбила Марьянку пушше родного дитя – муж-то всё в разъездах был, так она, считай, одна её подняла. Всё для её положила: и взростила, и грамоте обучила – сделала из её барышню под стать царице. Евсей всё не решался дочку забрать: покудыва построился да приживался. А тут слухи от инородцев пошли, что де шныряють в горах государевы люди – каменья да золото ишшут, опять опаска за Марьянку.
Апосля уже, сколь раз мы с ним в Томск пробирались, всё он намеривался забрать с собой дочку. А как приедем – Оксения в слёзы: пущай поживёт хошь ишшо годок, да и Марьянка к тётке привыкла. Почешет Евсей затылок, махнёт рукой – и ни с чем назад возвернёмся. Так вот она двенадцать годков в Томске и прожила. Ну а когда Марьянку сюды забирали, пообещал Евсей свояченицы, что не будет перечить дочке видеться с ней – будет Марьяка приезжать в Томск и гостить, сколь вздумается. Обсказал Оксении как, ежели чево, сюды – в тайгу пробраться. Прислужник у её был Савелий, крепкий мужичище, за хозяйку без раздумства голову готов был положить. Ему и доверила она ездить за крестницей. Вон, в позапрошлу зиму у тётки жила – до самой весны, вернулась, када уж снег сошёл.
Антип встал, налил себе кружку кваса и не спеша, покряхтывая, промочил горло, натруженное после продолжительной беседы.
– Ну а про себя расскажи чево, раз уж у нас такой разговор пошёл. А то сколь уж живёшь здесь, а всё как-то невдомёк было расспросить, – повернулся он к Мирону.
Тот подождал, пока Антип усядется на место, ненадолго задумался и поведал всю историю своей жизни на Смоленщине…
– Приехал гонец от губернатора с указом определить меня в рекруты, обстригли меня, оставили только чуб, а дальше не помню – какая-то стена. Чувствую, что было ещё что-то в моей жизни, но вспомнить не могу, – закончил Мирон свой рассказ.
– Да-а… – почесал затылок Антип. – Больно клюнула тебя жизня. Пожаждовал кто-то золото, а на твою головушку беда случилося. Это ж надо было кому-то всё так подвесть – кругом тебя виноватым сделали…
 Тяжело в миру жить: сладок будешь – расклюют, горек будешь расплюют, – грустно кивнул он головой, как бы утверждая этими словами всю суть мирского бытия.
– Вижу, праведна у тебя душа – вот и бьёт тебя жизня за ето, – после короткого молчания заключил Антип. – Вот кабы принял нашу веру – так, глядишь, и с Марьянкой всё бы сладилось, – испытующе заглянул он в глаза Мирону.
– Предать свои убеждения ради благополучия? – вопросом ответил Мирон. – Но кем я буду в глазах Марьяны?!.. Да и в ваших тоже: добрым, праведником, или заблудшим путником, вставшим на путь истины?.. Нет! Для вас, для Марьяны, да и для своих я буду человеком, предавшим собственные убеждения, которому невозможно доверять и на которого нельзя положиться.
– М-да-а… – слегка наклонив голову, протянул Антип. И, одобрительно взглянув на Мирона, положил свою мозолистую ладонь на его руку, выразив этим жестом согласие с высказанными квартирантом доводами.
– Ну, чево вы там? Оглазели чо ли, – послышался сонный голос Авдотьи. – Давайте ужо, ложитесь. Завтря Устин Агапов обешшалси пораньше заехать.
– И то верно, засиделись мы, однако, с тобой. Мужики завтря орешничать собралися, ну и тебя с собой возьмём, – задув почти прогоревшие свечи, поднялся Антип…
Долго ворочался в постели Мирон, в который раз прокручивая в голове рассказ о Евсее. Из темноты смежной с горницей комнаты доносился громкий храп Антипа. Вот уж и первые петухи пропели, а проплывающие перед глазами сюжеты из жизни Марьяны никак не давали заснуть. Только он забылся, как почувствовал, что чья-то тяжёлая рука трясёт его за плечо.
– Давай, подымайси, – услышал Мирон голос Антипа. – Мужики на стременах уже, – кивнул он в сторону окна, за которым слышался приглушённый говор.
– Вот, надень, а то ить в горах ночи холодные. Это Гурьянова – он парень здоровый, под стать тебе. Поди в пору будет. А твою одёжу пока Авдотья пожамкает.
Мирон натянул на себя Гурьяновы вещи и, быстро перекусив, выбежал во двор следом за Антипом.
– Чево шаперитесь?! – встретил их Устин Агапов. – Хорошо бы пока по холодку проехаться. Давайте, мужуки, живо скрутились*  – чево рассусоливать.
– Да вот, задержались немного – Авдотья в дорогу пирогов напекла, щас только последни выташшила, – виновато улыбнулся Антип и быстро проскочил в конюшню. 
– На, держи! – кинул он поводья одной из лошадей Мирону.
– Как там твои ребяты, всё для работы приготовили? А то, можа, чего отсель взять? – спросил сосед Устина Федосий Данилов.
– А как жа?! – удивлённо вскинул брови Антип. – Ермолай третьяго дня приезжал, говорить, что всё сгоношили: и балаган* , и шулушилку, и колотушу. Только мешков просил взять.

 Скрутились* – собрались.
 Балаган* – временное жильё.


– Ну, мешков-то хватит, – кивнул Федосий на привязанный к порожней лошади пухлый тюк. – Тут и мешки, и одеялы, и посуда.
При слове посуда Антип бросил выразительный взгляд на Мирона.
– И ему чашка с ложкой найдётси, – понял его Федосий.
– Ну чо, мужуки, с Богом! – дал команду Устин, и небольшой отряд из шести седоков, подгоняя лошадей, скрылся в утреннем сумраке тайги…
К полудню деревья расступилась, и перед всадниками открылась зажатая между гор долина. Небольшие островки кедров и лиственниц потянулись вдоль зеленеющих лугов, защищённых горами от холодного дыхания наступающей осени.
– Сто-ой! – поднял руку, ехавший впереди Евсей. – Пущай кони травку пощиплють, да и мы отдохнём.
Мужики, одобрительно загудев, спешились, отпустили лошадей и расселись кружком под тенью разлапистой лиственницы.
– Ну, чем Бог послал, – поставил на середину сумку с пирогами Антип.
Все встали и, прочитав молитву, принялись за исходящие сдобным ароматом румяные пироги…
– Ты смотри, кака осень – чисто лето!.. – укладывая остатки обеда, кивнул куда-то в сторону Антип.
– Да-а, верно… Чево-то я не помню, чтобы так долго тепло задёрживалось. Бывалочи в енту пору в горах снег ложился, а нонче, смотри, как жварит, – привалясь к лиственнице, ответил Устин. – Фадейка, приташши-ка лагушок с квасом! А то чавой-то с пирогов жажда одолела, – повернулся он к задремавшему в тени лиственницы, Фадею.
Тот приоткрыл один глаз, приподнял голову и недоумённо посмотрел на Устина.
– Давай, давай! Чего батарашки выпучил? Дома надоть спать было. Ночь-то, поди, возле Серафиминой избы прокрутился? – лукаво ухмыльнулся он.
Фадейка вскочил и кинулся в сторону сваленной в кучу поклажи.
Мирона будто обожгло от слов Устина.
«Вот ты, оказывается, какой, Фадейка», – бросил он в сторону того оценивающий взгляд. Евсей тоже недовольно посмотрел на тащащего небольшой лагушок Фадея.
– Ты, Фадейка, если не уймёсси, я с тобой по-другому толковать буду, – строго расставляя слова, произнёс он. – Серафима уже жалобится на тебя, кода Марьянка у её гостит: ходишь за имя по пятам – как хвост, проходу девке не даёшь.      
– Дыть я только хотел пособить – травы собрать, – оправдался паренёк.
– Ишь, заделье нашёл, – ухмыльнулся Евсей.
– Да чего ты, дядь Евсей?! – покраснел Фадейка.
– А таво: кода Марьянка к Серафиме приезжат – чо бы боле не крутилси возля её избы да не заглядывал по окнам. Кабель всю ночь гавкат. Оглазела уже Серафима – какой тут сон?
Фадейка, ничего не ответив, бросил лагушок и отвернувшись, сел в стороне.
– Ну и стропотливый*  же ты, Фадейка, – покачал головой Устин, разливая по кружкам квас. – Правильно Евсей говорит…
Сгрузив поклажу на отдохнувших лошадей, группа всадников скрылась в высоком разнотравье горной долины.
– Далеко ишшо? – спросил Федосий Данилов, вытирая рукавом выступивший пот. – Смотри, кака жара поднялась, хошь бы ветерок подул.
– Да, уже вскорости на месте будем, – ответил Антип. – Вот мочаг*  обойдём, а там рукой подать…

  Стропотливый* – вредный, несговорчивый.
  Мочаг* – топкое место.



Поселья Антиповых сыновей спрятались в тайге, подступающей с возвышенности к горной долине.
– Хороше место! – окинув взглядом окрестности, заключил Устин.
 – Тут тебе и тайга, и опять же луга рядом – сено завсегда под боком. Ишь, каки зароды твои ребяты наметали, – кивнул он в сторону раскиданных по лугу, огромных стогов сена.
Три ладно срубленные избы стояли в окружении пихт и елей, скрывающих обитателей от открытого пространства Кедровой пади.
– Ну что, мужуки, можа, отобедайте? – пригласил приехавших Гурьян.
– Да мы уже перекусили… Мать в дорогу пирогов напекла – не голодные. Поехали на место, до темну бы управиться…
Лениво жевавший овёс жеребец недовольно фыркнул, когда Гурьян оторвал его от трапезы и запрыгнул в седло.
– Поехали…
– А Ермолай с Харитоном иде? – вопросительно взглянул на сына Антип.
– Ермолай уже на месте – нас дожидается. Кой-чево ишшо доделать не успели. А Харитон с печкой в бане затеялся. Нову собрался сгоношить, стара-то совсем худо топится – надысь едва не угорели.
– Ай! – подстегнул жеребца Гурьян, и седоки, растянувшись цепочкой, следом за ним въехали на едва заметную тропу, уходящую в полумрак подступающей со всех сторон тайги.
Дорога, петляя меж разлапистых елей и уходящих далеко вверх макушек лиственниц, поднималась всё выше и выше в гору. Могучие кедры, сбившись в кучки, по мере подъёма постепенно вытесняли других хвойных обитателей тайги. Кое-где скалы преграждали путь, и приходилось пробираться через чащу кустарников жимолости, обходя поросшие баданом овраги.
– Ну вот и пришли! – остановился Гурьян, услышав доносившийся из кедрача стук топора.
– Ермолай чегой- то гоношит, – кивнул он в сторону раздающихся звуков.
Молодой бородатый мужик среднего роста отбросил топор и с улыбкой вышел навстречу подъезжающим гостям.
– Здорово живёте, мужуки! – поприветствовал он прибывших. – Давно уже вас дожидаюся.
– Вижу, без дела не сидишь, – соскакивая с лошади, произнёс Антип. – Чево это ты гоношишь?
– Да бревёшки для шишкарни подготавливаю, – махнул Ермолай на отёсанные от веток тонкие стволы сосенок.
– Ну дык давай подмагнём, – предложил Антип. – Сегодни бы с шишкарней закончить надоть, апосля-то недосуг будеть.
Ермолай неопределённо пожал плечами.
– Ну-ка, давай, мужуки, аргужем подмагнём шишкарню сгоношить! – крикнул Антип, видя нерешительность сына.
Приехавшие разом спешились, словно ожидая этой команды: застучали топоры, зазвенели пилы. Ещё солнце не успело спрятаться за верхушками елей, как дело было закончено.
– Ну что, давайте повечерим, а с утра –за работу. Нынче хороший орех уродился, – махнул Ермолай на грубо сколоченный возле избушки стол. Рядом, над костром, парил медный чайник.
– Фадейка! Ну-ка ташши сюды пироги и посуду, – крикнул Антип, сметая со стола нападавшую хвою.
Паренёк, недовольно бормоча себе под нос, не спеша направился к сбившимся в кучу лошадям.
– Ишь, какой гордоватый… – бросил ему в след Антип.
– Не понимаю, дядь Антип, – пожал плечами Мирон. – у вас же орех под боком, стоило в такую даль залезать?
– Э-э… – укоризненно покачал тот головой, – развиж то орех? Кедрача мало, да и шишка мельче, и белке на зиму оставить надобно – не то уйдёть, куды ж тогда белковать пойдёшь. А здесь, гли-ко: и кедры невысоки, и шишка крупнее, да и орех ядрёный.
– Поздно нынче орех на ветках задержался, – подошёл к ним слышавший разговор Устин. – Оно кабы снег-то прошёл да придавил шишку, апосля стаял – орех бы упал. А щас, гли-ко, весь на ветках дёржитса, – кивнул он в сторону растущего неподалёку от избушки кряжистого кедра.
– Вот и пришлось подождать, когда лучше поспет – шишку легче обивать будеть, чуть вдарил колотом – и посыпится, – добавил Антип…
Выбрав колотушу побольше, Мирон с удовольствием ударял по могучим стволам кедров, чувствуя, как от работы приятное тепло разливается по всему телу. Он был доволен, что хоть как-то может отблагодарить этих душевных людей за хлеб и кров. Не по его нраву было слоняться из угла в угол, чувствуя себя нахлебником.
Фадейка с Ермолаем перетирали шишки, раскатывая их меж двух ребристых половинок, распиленного по вдоль обрезка тонкого соснового бревна, после чего просеивали через сито. Остальные мужики собирали шишки в кули и сносили в шишкарню.
Дружная компания работала слаженно и споро, длинный ряд кулей, наполненных отборным орехом, выстроился вдоль стены в избушке...

Несмотря на полуденную жару, почти каждое утро лёгкий морозец серебрил заросли бадана, зелёным ковром опоясывающие торчащие из земли валуны.
 Проснувшись, Мирон хватал бадью и бежал к роднику. Хрустально-чистая сладковатая на вкус вода заполняла небольшую каменную чашу неподалёку от избушки. Прогнав остатки сна, ополоснувшись холодной ключевой водой, он возвращался с наполненной бадьёй и пригоршнями ягод жимолости и красной смородины: набирал для заварки сухих листьев бадана и малины, разводил костёр и ставил на него огромный медный чайник. Он уже свыкся с тем, что его мирская посуда, стоявшая отдельно от общей, всякий раз каким-то одиночеством откликалась в его душе. Но, что же, он здесь гость и должен уважать порядки, заведённые хозяевами. Видя неловкость староверов в присутствии мирского человека, Мирон выбирал время, чтобы успеть перекусить отдельно от других…
Работы начинались, когда солнце, просушив округу от сырости утреннего тумана, прогревало землю, поднявшись над верхушками деревьев. Всё выше, по ходу работы, поднимались в гору орешники, всё ниже становились произрастающие там кедры, всё тяжелее давили на спины заполненные крупными шишками кули.
Огромные валуны и невысокие скалы вставали препятствием между кедрами, создавая дополнительные трудности.
– Хороший орех пошёл, да только как взять его. Ишь, сколь каменьев повылазило, – пробираясь с тяжёлой ношей по узкой кромке камней, с недовольством высказался Антип.
– Давай мешок! – бросив колот, полез ему навстречу Мирон.
– Да погодь ты!.. Здесь не развернёшьси, – топчась на небольшом пятачке, пробовал сбросить куль Антип.
– Ай!.. Нога меж каменьев застряла! – охами и стонами закончил он свою речь. Мирон кое-как дотянулся до Антипа, подхватил у него мешок с шишками и помог ему спуститься.
– Тьфу ты, зараза!.. Однако ногу порешил, – опираясь на плечо Мирона, охал тот.
Закинув на спину мешок и поддерживая Антипа, Мирон направился к избушке.
– Тятенька, чево с тобой?! – бросив шелушить орехи, вскочил им навстречу Ермолай.
– Чево кондыбаш-то* ?
– Чево, чево… Не вишь чо ли – итить не могу. Нога меж каменьев застряла, а тут ишшо мешок в сторону тянет, ерыхнулся*  с ним – кабы не Мирон, так и сбрякал бы оттель.

  Кондыбать* – хромать.
  Ерыхнуться* – резко качнуться

 
Ермолай подхватил отца с другой стороны и помог Мирону завести его в избушку.
– Ой, как нога вспухла! – осторожно стянув сапог, вскрикнул Ермолай.
– Давай-ка я тебя к себе домой свезу. Отлежисся маленько, Аграфёна каки травки поприкладыват. Апосля со всеми и уедешь.
– Чево это я у тебя без дела разлёживаться буду?! – с недовольством отказался Антип.
– Всё… Крышка баушкиным пирожкам! Домой надоть – там делов хватат: пимы починить, да Мирону чего сгоношить. Куды ж он в зиму в сапогах-то.
– Ну, как хошь, – махнул рукой Ермолай.
– Давай, я тебе палочки с обеих сторон привяжу, чобы ноге покой был.
Да батожок сгоношу, а Мирон тебя до дому проводит.
– А-а, – неопределённо отмахнулся Антип. – Без палочков доеду.
Ермолай всё же выстругал две дощечки и привязал по обеим сторонам больной ноги, изладил батожок и помог Антипу забраться в седло.
– Ай! – хлопнул он по холке жеребца и долго стоял, провожая взглядом отца.
Уже затемно они добрались до скита. Мирон ссадил Антипа с лошади и, придерживая, проводил в избу.
– Ох-ти мнеченьки! – вскинула руки Авдотья, разглядев в тусклом свете свечей прыгающего на одной ноге мужа.
– Ты иде это так угробился? – подхватила она его под руку и помогла дойти до лавки.
– Ясно дело, иде – с кулём шишек едва с кручи не брякнулся, – тяжело опустившись на лавку, ответил Антип.
– И чо тебя туды понесло… – покачала головой Авдотья. – Не молодой ужо.
– У меня где-то пихтовое масло осталось, – подошёл Мирон к висевшей около печи полочке.
              Бабка Серафима давала переломы мазать, – вытащил он небольшую глиняную черепушку. – Да вот тут ещё кой-какие снадобья, – выставил он на лавку с пяток таких же баночек.
– Ну вот! А говорил, что травки закончилися, – лукаво подмигнул Антип.
Мирон закашлялся, словно поперхнувшись, и отвернулся в сторону, почувствовав неудобство.
– Да ладныть… – примирительно произнёс Антип. – Твоё от тебя никуды не уйдёт…
– Ух, как в нос шибануло! – задёргал он ноздрями, когда Авдотья обильно смазала ногу пихтовым маслом.
– Ничего, недельку другу полежишь – заживёт как на собаке… Не ко времени тебя угораздило ногу порешить, – с укором закончила она.
– Чево это не ко времени? – удивлённо взглянул Антип на Авдотью. – Беда не выберат, кода случитса: ко времени али нет.
– А того – лезешь куды не попадя!.. Зерно надыть помолоть – мука вся закончилась. Теперь жди, када ты обыгаешься.
– Ну дык дошла бы до Савелия Бочкарёва, попросила на перво время – он не откажить.
– Да ходила ужо, брала. Последню муку сегодни изстряпала. Неловко опять итить просить.
– Давайте, я на мельницу съезжу, – вызвался Мирон.
– А ты хоть знашь, как оно зерно помолоть? – кряхтя, поудобней уселся на лавке Антип.
– Ну, так в чём тут хитрость? – удивился Мирон, – Ежели есть какая мудрёность – так обскажи.
– А кака ж там мудрённость? – пожал плечами Антип.
– Само главно пустить воду на черпалы, как только жернов закрутитьси – сыпь зерно в коробушку да поглядывай, чобы пуста не была. Апосля муку из ларя в мешки выгребешь – и всех делов-то, – развёл он руками.
– Хм! А как же воду на черпалы пустить? – озадаченно глянул Мирон.
– Увидишь жердь из полу торчить, верёвкой подвязана. Ты верёвку-то отвяжи, а жердь вниз осади, задвижка и перекроит обводной путь для воды. Побежить тогда она на мельнично колесо. Вроде и всё.
– Ну, так я завтра с утра и поеду, а к вечеру со своей мукой будем.
– И сколь же ты думашь до вечеру зерна помолоть? – взглянул на него Антип.
– С двумя кулями, поди, управлюсь, – бросил Мирон, ориентируясь на лежащие вокруг их смоленской усадьбы мельницы.
– Ишь ты, прыткай какой, – покачал головой Антип. – С двумя кулями абыдёнкой не выйдет – ночевать на мельнице придётся, а поутру, ежели управишься, возвернёсся.
– Что ж это за мельница? За день два куля не в силах помолоть.
– А нам хватат. Ето щас вот, закрутилися – с орехами связались, мука-то вся и вышла… Ну, хватит уже про енто – пошли вечерять, – опираясь на плечо Мирона, попытался подняться Антип.
– Давайтя, давайтя, проходите, – засуетилась Авдотья. – Шти ещё горячие, – схватила она ухват и поспешила к печке…
Проснулся Мирон от позывного чувства голода в желудке, вызванного, идущим из печи ароматом свежеиспечённых пирогов. В окнах едва забрезжил рассвет, наполняя горницу утренним полумраком. Сладко потянувшись, он уселся в постели.
– Проснулси? – не оборачиваясь от печки, произнесла Авдотья. – А я вот пирогов с капустой настряпала. Позавтракашь и с собой возьмёшь.
– А мука откуда? – протирая глаза, спросил Мирон.
– Осталося чуток. Под чистую без муки – тоже негоже.
– Ну да… – зевая, кивнул головой Мирон. – А для помола зерно где взять?
– В амбаре, в мешках стоит.
– Ну, я тогда Карьку воз*поедешь. А Карька пущай в поводу идёт – мешки с мукой на ево обовьючишь, – послышался из соседней комнаты голос Антипа. – Да, ишшо: возьми жир – жировушка*  там есть, только жиру долить. В мельнице-то темно – окнов нету… Дорогу помнишь? – помолчав немного, добавил он.
– Да, поди, не заблужусь.
– Ну, смотри…

  Жировушка* – светильник.

                Продолжение следует...