Ясак. Глава 1

 
Глава 1. Князь Иван Куракин. (черновик)

Тобольский воевода Иван Куракин проснулся сегодня поздно. Раздраженно ворча он вылез из под теплого пухового одеяла, накинул на себя шитый золотом бархатный архалук и  шлепая босыми ногами по выскобленному деревянному полу, направился в поварню.
Сквозь крошечные слюдяные оконца внутрь помещения еще несмело, но уже  все настойчивее  пробивалось бледное предрассветное утро. 
Зачерпнув  ковшом из огромной  корчаги медовой браги, он с жадностью,  судорожно глотая и отдуваясь, долго пил 
- Пора вставать – Тяжело вздохнул воевода и кряхтя, направился обратно в опочивальню.  - А где Дунька,  Степанида? Куда все подевались? – Он пытался сосредоточиться, но еще медленно и с трудом соображал и не мог уловить  хаотично роившиеся в его голове мысли.   
 Голова трещала, мутная пелена в глазах, после браги правда исчезла, но сердце все еще колотилось с такой отчаянной быстротой, что казалось вот-вот,  выпрыгнет из груди.
Неделю назад  в Тобольск из  Москвы прискакал  вестовой, с важным донесением,  от самого царя-батюшки Михаила Федоровича.
Гонец, как выяснилось, принадлежал к знатному и древнему роду Голицыных. Пусть и не встречал его воевода раньше, в столице, уж очень многочисленным было их семейство, но фамилия говорила сама за себя. Да и не послал бы  государь к нему абы кого.
 Иван Семенович Куракин,  хоть  был в опале и сослан в этот захудалый сибирский городок, против своей воли, однако чин имел боярский и титул княжеский.
Потому и встретил Иван Семенович посыльного хлебосольно и приветливо. То ли давно соскучился по общению с людьми благородного  сословия, к тому же оказавшемуся хоть и дальней, но все же родней, то ли просто время подошло, но ушли они вместе с гонцом в глубокий запой, аж  на целую неделю.
И неизвестно, сколько бы еще продолжали  князья бражничать, если бы стряпуха Степанида, вместе с глухонемым  конюхом Ефимом, не уговорили  казаков сопровождавших вестового князя  в дороге и давно уже тоскующих по родному дому, втихомолку, украдкой отправить его обратно, в Москву.
Погрузив пьяного, князя Голицына,  в возок вместе с бочонком водки, казаки  радостно отправились восвояси.

***
Государству российскому для торговли с иноземцами нужны были меха – мягкая рухлядь или, как ее еще называли, ясак. А как известно самые богатые, неосвоенные еще, пушные земли находились между Обью и Енисеем. Но поскольку ходить туда промысловикам было далековато, да и постоянно возникающие стычки между различными туземными племенами препятствовали пушному промыслу, то повелел государь  отправить к Енисею сотню казаков и стрельцов, дабы заложить  там острог Тунгусский и подчинить те народы дикие государству российскому. А на дворе уже был 7126 год от сотворения мира.

***
Хоть и люты еще в феврале сибирские морозы и снежные сугробы  кое-где достигают аж сажени по две с гаком, но приближение весны уже чувствовалось.  День стал  значительно длиннее и ярче, снег потемнел и зачерствел, а солнышко днем почти по-летнему припекающее, вселяло в души жителей Тобольска,  переживших еще одну суровую сибирскую зиму, надежду и ожидание чего-то нового и необычного.

***
Подьячий Агафон, запыхавшись и отдуваясь, несмело протиснулся в трапезную воеводы. Наскоро перекрестив лоб, он скороговоркой поведал  Ивану Семеновичу, что  ночью в Тобольск прибыл из Пелымского острога казачий отряд, во главе с сыном боярским Петькой Албычевым, да с ним промышленных людей человек сорок.
Воевода ожидал Албычева,  так как сам, еще месяц назад,  посылал за ним гонцов. Этой весной, давно откладываемая  экспедиция к Енисею, должна была состояться, во что бы то ни стало, иначе воеводе неприятностей не избежать. Последний срок подходит. Кстати, об этом и в Указе царском, что Голицын привез, писано было. А раздражать  думских бояр Куракину совсем не хотелось, он все-таки надеялся на милость Государя и возможность когда-нибудь снова вернуться  в столицу.    
Собиравшийся было плотненько позавтракать, Иван Семенович оттолкнул медное блюдо с жареным диким гусем, помедлив,  все-таки выпил кружку холодной медовухи и поднялся из-за стола.

***
В длиннополой шубе крытой малиновым бархатом и собольей шапке-боярке, в сопровождении подьячего, Куракин пешком направился к приказной избе.
Несмотря на ранний час на площади  уже было весьма многолюдно и увидев воеводу многие горожане снимали шапки и кланялись ему. Народ уважал московского боярина. Все жители Тобольского острога считали, что попал сюда князь не по доброй воле, а сослан был царем Михаилом Федоровичем по навету злых  людей из их же боярского сословия.
В глубине души Куракин осознавал, что причины для недовольства и опалы, мягко говоря,  были, а ссылка в далекую Сибирь все же  не самое суровое наказание  за измену и предательство.  Слава Богу, хоть жив остался.
Еще совсем недавно боярин князь Иван Куракин был на Москве человеком известным. Занимал при дворе солидные должности и входил в десятку самых знатных людей России. После свержения Васьки Шуйского, он вместе со своим лучшим другом князем Федором Мстиславским выступили инициаторами царских выборов на Московский престол.
 Именно Федор тогда первым предложил короновать на российский престол пятнадцатилетнего  Владислава, сына польского короля Сигизмунда Третьего. И Патриарх Гермоген тогда был не против, единственно чего он хотел, так  чтобы Владислав перешел в православную веру.
 Вот тогда-то и разошлись их пути-дорожки. Князь Иван Куракин так и остался ярым сторонником избрания на престол  польского королевича, а Федор Мстиславский, возглавлявший тогда боярское правительство, вдруг  внезапно изменил свое мнение и первым подписал грамоту об избрании на царство Михаила Романова. И не прогадал. Видимо знал князь Мстиславский что-то, что неведомо было Куракину.
С тех пор князь Федор Мстиславский в фаворе. Теперь он первый думский боярин, правая рука государя. Молва идет, что у него самое большое жалование - тысяча двести рублей в год. А вот Куракина  именуют теперь не иначе как предателем и изменником, и сидит он не в Москве, а,  в Сибирской глуши, в забытом Господом Тобольске.
Иван Семенович, конечно, даже в своих рассуждениях, мягко говоря, лукавил. Всем известно, что хоть сибирским воеводам государственное жалование и не полагалось,  зато на вверенной ему территории он сам себе был и царь и Бог. Как говорится, на белый хлеб с маслом вполне хватало.
Не секрет, что обладая практически неограниченной властью, воевода, в задачу которого входил сбор «ясака», мог легко утаить сотню другую шкурок ценного меха. Кроме того, при сборе «ясака» определенный процент вполне легально предназначался в подарок воеводе, так называемые «воеводские поминки». И получалось, что чем больше «ясака» соберет воевода, тем больший процент от этого он получит. Ну, а «объясачивание» туземцев на новых, завоеванных землях, так вообще, кроме официальных доходов, сулило еще и огромные, никем не учитываемые  трофеи.  К тому же за присоединение к России новых земель, государь достойно и щедро вознаграждал.
Кроме всего прочего, каждый воевода, прежде всего, был  еще  российским помещиком и где-нибудь в рязанской, смоленской или новгородской губернии у него в собственности были огромные имения с сотнями, а то и тысячами крепостных крестьян. В общем, жить-то можно было. Не зря же некоторые воеводы на свои кровные денежки снаряжали целые экспедиции на захват и колонизацию новых земель. Впоследствии все это сторицей окупалось, принося им не только богатства, но еще и славу, и уважение в обществе.
***
- Вон Черкашка Рукин уже бежит. –  Заорал подьячий,  отвлекая Ивана Семеновича от мрачных мыслей. – Я,  воевода уж не ругай, без  твоего ведома  спозаранку за ним уже послал.
Воевода  развел руками и молча глянул на Агафона, что  одинаково могло означать либо «молодец казак, атаманом будешь», либо «ну и болван же ты, братец» и,  вздохнув,  грузно поднялся на высокое крыльцо приказной избы.

***
Как оказалось, с Петром Албычевым  в Тобольск прибыл еще и вогульский князь Василий Кандинский. Если с Албычевым воевода был хорошо знаком и специально за ним послал, то  Кандинского видел впервые и тот сразу же, еще  с «порога», ему не понравился. Уж очень независимо для национала вел себя вогульский князь. А местному населению, особенно «остякам», Куракин не доверял и опасался их.
Однако виду князь не подал, не пристало ему перед нижними чинами характер свой показывать. Зато те, при виде воеводы, вскочили и шапки
 Воевода  тоже снял шапку, молча перекрестился на темные лики икон и только потом оглядел гостей.
- Будь здрав, воевода. – Почти в голос молвили они,  склонив головы в знак уважения.
- Будьте и вы здоровы, служивые. Сколько казачков привел с собой? – Воевода вопросительно глянул на Албычева.
- Десять добрых казаков со мной, с полной амуницией. Хоть сейчас можем в поход выступить. Говори, кого воевать будем, воевода.
В это время хлопнула входная дверь и вместе с клубами морозного воздуха, в избу ввалился стрелецкий сотник Черкас Рукин. Молча перекрестился в красный угол, с достоинством поклонился вначале воеводе, а потом и гостям и, не сдержавшись, бросился обнимать своего старого приятеля Петра Албычева.
- Приехал, чертяка. А я  все глаза проглядел тебя ожидаючи. Сколько же мы с тобой не виделись? Я уж и не чаял тебя увидеть, а тут Иван Семенович и говорит, мол, с Петькой Албычевым к Енисею пойдешь. Я так и обомлел от радости такой.
- А что за напасть на Енисей-то идти? Тунгусов гонять что ли? Это можно, распоясались поди совсем, чертово семя. – Рассмеялся Петр.
- Острог на Енисее ставить будем. – Начал было Черкас, но осекся и повернувшись к воеводе. – Правильно я говорю, Иван Семенович? Ведь за этим экспедицию снаряжаем?
- Государь наш Михаил Федорович так повелел. Будем на реке Енисее острог закладывать, людишек местных к присяге царской приводить, да  крестить на православный манер. – Куракин обвел взглядом присутствующих и остановился на Албычеве. - Для того тех десяти казаков, что ты  из Пелыми привел, маловато будет. – Воевода повернулся к сотнику. - Сколько ты, Черкас, готов стрельцов  Тобольских отправить к Енисею? Чтобы не в ущерб городской обороне было.
- Три десятка стрельцов подготовлены уже и хоть сейчас готовы выступить в поход. – Отрапортовал стрелецкий сотник.
- Это хорошо, но все равно мало – Куракин на минуту призадумался скомкав бороду в кулак и прикрыв глаза. -  А есть у меня думка такая, -  он снова обвел всех взглядам - полсотни казачков годовальщиков,  в  Кетском остроге, службу  свою кончили и отправляются они сейчас домой за Каменный пояс. Кто на Яик, а кто и подальше, на Дон. Ты, Петруша, с ними поговори, может кто из них и изъявит желание службу в Сибири продолжить уже под твоим началом. Тем более что недовольны они службой у Кетского воеводы Чеботая Челищева, возвращаться к нему обратно, через год, не хотят.
- Поговорить-то оно конечно можно. Только сам же говоришь, воевода, что не хотят они больше служить в Сибири. – Развел руками Албычев.
- Так то, у Чеботая они служить не хотят, а тебя-то они ведь еще не знают. Посули прибавку к жалованию, да кормовых чуток прибавь вот они и клюнут. Имей в виду, Петр, государь наш Михаил Федорович рассчитывает, что  острог  новый не только границы  государства российского раздвинет, но и поможет казну государеву пополнить  за счет ясачных земель, а потому денег казенных на это  жалеть никто не будет.
- Для такого дела я бы тоже мог полсотни своих ратников выделить, – встрял  в разговор вогульский князь Василий. До этого он смиренно молчал и только  головой крутил, не понимая о чем  это говорит, строгий бородатый воевода.
- Тебе, князь, разве гоже  со своими-то соплеменниками воевать? -  Сурово покосился на национала воевода. Возвращайся-ка ты лучше в свою вотчину «кондинскую», да обеспечь мне «ясак» как полагается. У тебя, князь, за прошлый сезон еще недоимка имеется, а уж пришла пора новых платежей. Вон Агафон не даст соврать. –  Куракин  повернулся к подьячему. – Верно, я говорю, Агафон?
- Ей Богу, должок имеется. У меня и расписка «кабальная» есть, все чин по чину. – Поклонился неизвестно кому, подьячий и стал зачем-то перебирать бумаги на своем столе.
Воевода помолчал, собираясь с мыслями, покряхтел, прикидывая как бы ему побыстрее, да повежливее, отделаться от надоедливого национала и не придумав ничего лучшего, пробурчал.
- Вы с дороги-то в баньку сходите. Агафон вон организует, а потом всех к себе прошу отобедать. Там все и обговорим. – И кивнув, вышел.

***
Воевода был недоволен собой.  Ему, еще совсем недавно  ближнему боярину и князю, приходится приглашать к своему столу безродного дикого туземца. Но ничего не поделаешь, князь Василий Кандинский теперь даже и при дворе царском личность известная.  Года три назад предыдущий воевода Тобольский, князь Иван Петрович Буйносов-Ростовский, в Москву его привозил. Правда, Ивану Семеновичу познакомиться с ним тогда не пришлось, Бог миловал, был он в то время в Смоленске. Но знал, что государь национала всячески обласкал, вознаградил и именовал его не иначе как – князь.
На воеводу снова нахлынул целый ворох  уже давно забытых и путаных  воспоминаний, вдруг отчетливо и ярко  всплывших в его сознании.
- Старею, наверное. – С горечью отметил Иван Семенович и ему до боли, вдруг захотелось туда, за Каменный пояс. Нет, не в Москву, а в Орловскую губернию в отцовское имение, где они  вместе со своей сестренкой Марией, под присмотром многочисленных тетушек, нянек и дядек, провели  все  свое детство.
 Князь Иван получил неплохое, по тем временам, домашнее образование. К восьми годам  не только легко  читал Часослов,  Псалтырь и Деяния апостолов, но еще свободно говорил и писал на польском и греческом языках, знал географию, историю и арифметику.
Был парнишкой рослым, хорошо сложенным и в 1591 году, когда ему только-только стукнуло  семнадцать  лет, он  уже на государевой службе. 
 Начинал службу рындой при дворе Федора Ивановича, сына  Ивана Грозного, а  в 1606 году князь Иван уже воевода и наместник Смоленский.
- Все складывалось как нельзя лучше, пока  он не связался с князем Мстиславским – поморщился, вспоминая, воевода Куракин вздохнул, смачно сплюнул в снег и перекрестился.
. – Где они теперь все эти бояре,  ратовавшие посадить на трон польского щенка. Присягавшие всем, кому придется, от самозванцев Дмитриев до этой потаскухи Марины Мнишек? Если бы не новгородские ополченцы князя Пожарского, да этого солевара Минина, сгинула бы матушка Россия. - Иван Семенович словно забыл, что сам был сторонником польского королевича и просто не успел, или не сумел, как его друг Федька Мстиславский, вовремя сориентироваться в сложившейся тогда ситуации.
 Воевода схватился за грудь и остановился, переводя дух. Последнее время его сильно мучила одышка, сердцебиение и приливы крови к голове. Много раз бывая в боях и сечах, к смерти воевода относился уважительно, но без страха, как и подобает православному христианину. Где-то там, на Смоленщине,  которую в прошлом году по договору «Деулинского перемирия» отдали  полякам,  до сих пор, наверное, живет его жена Гликерия. Детей  воеводе Бог не дал, может потому он  к своей  супруге относился с прохладцей, вспоминая о ней лишь иногда.
- Даже если и умру я, не приведи Господи, – воевода остановился и перекрестился – то и оплакать-то меня некому. – Он вдруг вспомнил, как два года назад, как раз почти в эту пору,  здесь в Тобольске скончался  его помощник и второй воевода, князь Григорий Иванович Гагарин, так его с обозом увезли в Москву. - А меня, наверное, здесь в Сибири и похоронят.
Почему-то вдруг вспомнилась старшая сестра княгиня Мария. Как она там, здорова ли? По иронии судьбы  муж ее, князь Буйносов-Ростовский Иван Петрович, был до князя Куракина Тобольским воеводой целых два года. В Сибири он тоже жил один, оставив в Москве жену свою Марию Семеновну с малолетним сыном Алексеем.
Теперь князь Буйносов у государя Михаила Федоровича «кравчим» числится. Люди сказывают, большим уважением  пользуется он  при Царском дворе. 
Воевода вдруг понял, что давно стоит возле собственного терема, а  глухонемой конюх Ефим, размахивая руками, пытается ему что-то сказать.
- Ну что ты крыльями-то машешь? – Рассердился воевода – нешто я могу это разобрать.
Но от дома уже бежала стряпуха Степанида, она-то и доложила, что прибыли, мол, люди с Кетского острога от воеводы Челищева и в людской боярина дожидаются.
- Ну что ж, еще одна благая весть. - Перекрестился Иван Семенович и прямиком направился к избе, где в настоящее время кроме кучера никто не проживал.

***
К началу апреля отряд для экспедиции к берегам Енисея практически был уже укомплектован. В его состав входили тридцать казаков, столько же стрельцов и около полусотни промышленных, да мастеровых и праздношатающихся столько же набралось.
Поскольку путь к Енисею был не близкий, а маршрут неизвестный и опасный, то основной тяжестью, кроме продуктов, конечно же  было оружие и боеприпасы.
По сложившейся среди путешественников традиции и обычаю, каждый человек должен  нести у себя за плечами не менее двух с половиной пудов груза.
В данном случае ситуацию осложняло то, что люди шли не только в неизвестность. Им предстояло там жить, строить жилье, обустраиваться не на один год, а навсегда и  возможно отстаивать свои поселения, а может  даже жизнь, с оружием в руках.
По приказу воеводы Куракина в Тобольск  от Чеботая Челищева прибыли двое казаков. Они, когда-то, во главе с десятским Иваном Кайдаловым, собирая по остяцким стойбищам ясак, уже бывали в тех местах и даже участвовали в боях с националами, кочующими по берегам таежных рек Кети и Кеми, вплоть до самого Енисея. Места они помнили и хоть без особой охоты,  но брались показать дорогу к Енисею.

***
Когда, наконец-то, настало время и ранним утром, с первыми лучами солнца,  струги наконец-то отчалили от берега и стали уплывать  вниз по Иртышу, казакам еще долго, долго, была видна одинокая фигура Тобольского воеводы, князя Ивана Семеновича Куракина.