Сумерки кумиров

Вечером Мишка Щербань напился с горя и набил морду корешу под кафе «Зустрич».
Душа у него ныла – такого он не ожидал, и от кого – от Володи, Володи Высоцкого!
Теперь уже и отчество казалось ему подозрительным – Семенович. Сема… Сеня… Сруль… Ему хотелось плакать.
Он мог простить это какому-нибудь Жванецкому, или даже тому симпотному поцику, ведущему «Большой разницы», но Володе Высоцкому, который всю Мишкину жизнь был для него старшим братаном, дружбаном, практически богом, воплощением всего, что есть мужественного, безбашенного и всякого такого – Высоцкому – нет!
Жидков Мишка ненавидел. Эту ненависть он всосал с молоком покойной мамы, поварихи в детском садике, с молоком отца, всю жизнь крутившего баранку на «ЗиЛ»у, деда Опанаса, колхозного буяна и пьяницы, отсидевшего два года за хулиганку.
Мишка не знал точно, в чем провинились жиды, но знал, что провинились.
Самое же главное, что они были непереносимо, отвратительно другие – ну, какие-то… такие… Мишка не мог этого точно описать, ну, такие, не наши, сильно, короче, хитрожопые, пронырливые, и воняет от них чем-то таким… ну, короче.
И вот среди них – Володя, Владимир Высоцкий!
А как же:

Парус! Порвало парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!,

или:

Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята…?

Значит, брехня?
Мишка остановился под фонарем, пошарил по карманам, нашел вырванную из «Ярмарки кроссвордов» страницу, расправил ее и перечитал страшные строки:

«… а родной дядя Владимира Семеновича,
известный киевский…» -

нет, дальше он не мог…
Мишка плюнул в бумажку, бросил и затоптал ее в грязь.
Он шел домой и не замечал, что сквозь зубы напевает:

Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал: «Держись, браток!»,
Он мне сказал: «Держись, браток!»,
И я держался!..