Год военного детства

        Год военного детства

            ( повесть)
               
       Самолёты показались внезапно.Их было штук сто,не меньше. Они шли девятками, на некотором расстоянии друг  от друга, сотрясая небо и землю прерывающимся грозным гулом своих моторов.
Иногда их рёв опускался до самых низких нот. Тогда начинали дребезжать стёкла в окнах домов, и старая хозяйка баба Ляна торопливо крестилась, глядя на сверкающий яркий иконостас.
-Домнэ милуеште, домне милуеште… домне милуеште!   (ххх)
От колебания воздуха лампадка перед божницей грозилась
 погаснуть. По ликам святых пробегали тревожные тени, словно они
 были недовольны тем, что кто-то посмел нарушить их покой.
Однако Вольке всё это было безразлично. Неподдельный ужас
 старухи смешил его. Войну до сих пор он видел только в кино. А
совсем недавно пережил и настоящую бомбёжку. Однако не почувствовал ничего, кроме разочарования из-за того, что она так быстро окончилась.
Это случилось на станции Котовск, где, пропуская идущие  к фронту эшелоны, несколько часов простоял их состав. Ехали в нём всевозможные специалисты, посылаемые из России в Молдавию, для её быстрейшего послевоенного восстановления.
Немцы появились неожиданно. Дикий рёв пикирующих «мессеров» оглушил и ошеломил. Закричали дети и женщины, бестолково кидаясь в разные стороны. Выскочив из вагона, Волька увидел, как кубарем скатился в придорожную канаву Арсик, с которым он познакомился в пути. А следом за ним туда же прыгнули и Надя Охотская с матерью и сестрёнкой. Волька хотел броситься к ним, но в этот момент непонятная дробь простучала по крышам соседнего товарняка. Где-то неподалеку раздались взрывы, и сразу запахло чем-то противным и кислым.
Прижавшись к колесу вагона, Волька , сидя на земле, глядел, как беззвучно кричал его отец, заталкивая растерявшихся детей и женщин под вагоны.
Потом над ними, чуть не задевая телеграфные провода, появился распластанный двухмоторный хищник с черно-жёлтыми крестами на крыльях. В пилотской кабине Волька явственно увидел ухмыляющееся лицо фашиста в огромных очках и тёмном шлемофоне.
Снова посыпалась дробь, поднимая между шпалами вихри
вздыбленной пыли. Отец запнулся, упал, и, выронив из рук палку, с которой

ххх Домнэ милуеште – Господи, помилуй! (молд.)

не расставался после недавнего ранения, покатился под вагон, ускользая от настигающих его молниеносных фонтанчиков…
Налёт окончился так же внезапно, как и начался. Люди осторожно вылезали из-под вагонов, бледные, растрёпанные, торопливо отряхивались и глядели друг на друга так, словно не верили, что остались живы.
Какая-то женщина с ребёнком на руках плача благодарила отца. Её
муж, в толстых роговых очках и сбившемся набок галстуке, стоял рядом, смущённо переминаясь с ноги на ногу. Отец, тяжело опираясь на палку, почти не слушал их. Отыскивая сына, он беспокойно озирался вокруг и, наконец, увидев его, улыбнулся и  помахал рукой…
С тех пор прошло всего три недели, а казалось, что много-много лет.
И почти не верилось, что всё это могло быть, и было. Волька представлял, как, вернувшись в Москву, расскажет об этом друзьям, просидевшим с матерями и бабками  полвойны в эвакуации.
Городок со смешным названием СОРОКИ, где временно разместилось правительство и учреждения освобождаемой от врага республики, был мал и красив. Слава его уходила в далёкие времена, когда на этой земле беспощадно хозяйничали турки. До сих пор здесь на берегу Днестра стояла
высокая круглая крепость. Её замшелые камни помнили не только янычар, но и Петра Великого, Дмитрия Кантемира, Александра Суворова.
До недавнего времени в крепости располагалась артиллерийская часть. Затем в одну из ночей артиллеристы ушли, и тяжёлые кованые ворота остались открытыми. Правда, любопытствующих было немного. Местных жителей древние стены не интересовали. И хозяевами крепости стали пацаны , быстро изучившие все её ходы и выходы. В основном это были дети молдаван и украинцев, с которыми приезжие москвичи быстро нашли «общий язык», хотя поначалу не понимали друг друга.
Поэтому первыми молдавскими словами, которые выучил Волька, были самые необходимые. Пыне – хлеб, апэ – вода, лапте – молоко, карне –мясо, Затем появились бунэ зиуа – добрый день, бэець – ребята, касса – дом, друм – дорога, градина – сад, рэзбой – война, и многие, многие другие.
После огромной многоэтажной Москвы странными и приземистыми казались низкие саманные домики в два, три окна, с небольшими верандами и крытыми соломой или почерневшей дранью крышами. Высокие  «журавли» над колодцами. Большие деревянные распятия с кукольно раскрашенным Христом у развилок дорог. Скрипучие телеги – каруцы – влекомые медлительными задумчивыми волами. Остроконечные бараньи шапки – кушмы, а так же мягкие кожаные постолы, похожие на индейские мокасины, цветные платки и плахты женщин. Это был совершенно особый, ни на что не похожий таинственный мир, который предстояло открыть и обжить юным непоседам – москвичам.
Москвичей было трое. Коренастый  и плотный Волька Уваров. Худощавый, медлительный, похожий на взрослеющего аистёнка Арсик Лобанов. И высокий, насмешливый Витька Стеклов, вечно кого-то задирающий и вечно хвастающийся. Познакомились они в эшелоне специалистов, а затем, приехав в городок, разыскали друг друга и не разлучались теперь с утра до вечера. Объединяло их и то, что все они были  влюблены в свою спутницу  Надю Охотскую, миловидную, хрупкую девочку, не обращавшую никакого внимания на своих поклонников.
Толстая и пушистая коса Нади, её огромные зелёные глаза и ямочки на щеках поразили Вольку с первого взгляда. Это была его первая настоящая любовь, если не считать прежних страстных увлечений Ксанкой, Риткой и Светкой из его московского дома. Чего только не придумывал он, чтобы лишний раз увидеть Наденьку. Но она равнодушно проходила мимо и, видимо, не было ещё такого огня, который растопил бы её сердечко.
Такая же неудача поочерёдно постигла Витьку и Арса. Это ещё больше сплотило их, и однажды вечером, забравшись на зубчатую крепостную стену, они поклялись никогда больше не унижать себя поисками девичьей благосклонности.
Волька и Арсик жили трудновато. Триста граммов хлеба, получаемых по детским карточкам, лишь ненадолго утоляли постоянное чувство голода. Правда, было лето фруктовое, щедрое. Вся округа сияла садами, иногда  ничейными, и мальчишки от души лакомились то черешнями и вишнями, то недозрелыми абрикосами и яблоками.
Зато Витька был кум королю. Отец его заведовал продовольственной базой Совнаркома, и в карманах Стеклова – младшего водились такие лакомства, о которых изголодавшиеся пацаны  даже не подозревали. Время от времени Витька вытаскивал из карманов пригоршни шоколадных конфет и угощал приятелей.
-Подкрепляйтесь! У нас этого добра – завались! Мать пихает мне: «Жри!»  А меня уже тошнит от сладостей.
Пацаны вздыхали и переглядывались. Буйное воображение рисовало им шоколадные дворцы с леденцовыми окнами.
-А ещё что у вас есть?- как-то спросил Арсик, глотая слюну, скудно подслащённую Витькиной подачкой.
-Ещё?- Витька задумчиво запыхтел, надувая румяные щёки.- Да что хочешь! Колбаса консервированная, тушёнки, сгущёнки… А ещё бутылки разные с коньяками и висками.
-Висками?- удивился Арс.
-Ну, да,- усмехнулся Витька.- Это что-то вроде водки. Американцы присылают. Отец морщится, но пьёт. И дружки его лакают за милую душу.
Отец всё это ящиками с базы привозит.
-По продуктовым карточкам? Разве по ним столько всего дают?
-По каким ещё карточкам?- ухмыльнулся Витька.- Да мы ими не пользуемся. У нас же база!
-Тогда, значит, воруете? Вор твой отец!- не выдержал Волька.
-Как вор? Ты что болтаешь?- Витька покраснел .
-Вор,- как можно спокойнее ответил Волька.- Война идёт. Вся страна сидит на карточках. А вы пьёте и жрёте, как гады!
-Сам гад!- вскипел Витька и сжал кулаки.- Отцу по работе положено. У него на базе излишки…
-Излишки?- Волька усмехнулся.- У нас на Бутырском валу одна продавщица тоже делала излишки. Весы хлебные подкручивала. По двадцать, тридцать килограммов хлеба в день имела. И всё на Тишинский рынок… Два года этим занималась. Ох, и били её тётки, когда поймали! Еле милиция отняла.
-Так  то продавщица,- не сдавался Витька.- А мой отец – начальник. Ему все снабженцы подчинены!
-Значит, они воруют и ему дают. Что-то моему отцу или Арсюхиной матери никто тушёнок не тащит. А у вас…
-Сволочь!- Витька яростно всхлипнул.- Шоколад мой жрать  ты не отказывался. А как…
-Что – «как»?
-Ничего. Убить тебя мало !
-За правду?
-Неправда это! Брехня!
-А брехня, так докажи!
-И докажу! Н-на-а!
Витька размахнулся и неожиданно ударил Вольку в лицо кулаком.
Из расквашенного носа весело и горячо закапала кровь. Волька утёр её ладонью, длинно цикнул слюной сквозь зубы, и решительно ответил ударом на удар.
Сцепившись, мальчишки покатились по днестровскому берегу.
Арсик в драку не вмешивался, хотя всей душой был на стороне Вольки. Однако суровый закон: двое дерутся, третий не лезь!- соблюдался им свято.
Витька был сильнее и старше. Он быстро подмял Вольку под себя и уверенно заработал кулаками.
-Будешь обзываться?  Будешь?- подпрыгивал он на недавнем приятеле, как всадник на коне.
-Буду!- кричал Волька, задыхаясь от боли и ненависти.- Вор твой отец! А ты фашист! Гестаповец! Гитлеровец проклятый!
С неимоверным трудом ему удалось выскользнуть из-под противника. Изловчившись, он вцепился руками в пухлые и тёплые, как пельмени, уши Витьки.
-Аааааа!- неожиданно визгливо заверещал Витька.- Пусти! Больно же!
-А мне не больно?- Волька крутанул пленённые уши так, что Витька сразу осип.- Признаёшься, что ты фашист? Ну-у?
-Признаюсь, признаюсь!- пораженчески взмолился тот.- Только пусти! Оторвёшь ведь!
-Ладно… трус паршивый!
Волька разжал затёкшие пальцы и с трудом поднялся. Левый глаз его медленно заплывал от удара. Нос похож был на подгнившую хлипкую сливу.
Витька сидел на песке, осторожно ощупывая пылающие уши.
-Погоди, паразит,- угрожающе забубнил он.- Скажу отцу, он из тебя котлету сделает! Попадёшься ты нам…
Увесистый обломок ракушечника, валяющийся неподалеку, привлёк его внимание. Он подтянул его к себе и вдруг, вскочив, бросился на Вольку.
-Берегись!- отчаянно вскрикнул Арсений.
Но было поздно. Камень просвистел в воздухе. В глазах у Вольки потемнело, ноги подкосились, и он, взмахнув руками, повалился на землю.
Он уже не видел того, как шкодливо бросился наутёк Витька. Как Арсик, ловко перехватив его на тропинке, опрокинул удачной подножкой и воздал за себя и за товарища. Обо всём этом он узнал дома, куда с трудом дотащили его Арс и баба Ляна, возвращавшаяся из церкви и случайно наткнувшаяся на них. Холодной кипячёной водой она промыла неглубокую рану, перевязала холщовой тряпицей непутёвую Волькину голову, и до самого вечера отпаивала его пахучими и горькими травяными настоями.
Отец приехал поздней ночью, когда Волька уже спал. Хозяйка рассказала ему о случившемся. И он долго сидел у кровати сына, с отчаянием и нежностью глядя на его исцарапанное и заплывшее лицо…


Утром Волька первым делом потянулся к зеркалу. Оттуда на него воззрилась перекошенная, вздутая физиономия, повитая по лбу домоткаными бабкиными тряпками.
Отца уже не было. На столе лежали деньги и записка. А на лавке грузно покоился вещмешок с продуктами, среди которых были хлеб, сало и обожаемые Волькой рыбные консервы в томатном соусе.
В записке отец просил сына отлежаться дома. Волька поначалу воспротивился, но затем, ещё раз критически оглядев себя, согласился. Позавтракав, он вытащил из чулана кучу немецких и румынских журналов, оставленных здесь предыдущими постояльцами. С интересом рассматривая снимки Гитлера, Антонеску и румынского короля Михая, поочерёдно корчил им презрительные рожи . И вот тут-то неожиданно возник этот далёкий, похожий на жужжание возмущённого осиного роя, тяжёлый гул.
Гул нарастал, приближался, заполняя собой небо и землю. Сначала Волька подумал, что это танки, но, взглянув на небо, понял, что ошибся.
Самолёты казались игрушечными. Звеньями, на некотором расстоянии друг от друга, они летели в сторону Кишинёва.
Достав из тумбочки отцовский бинокль, Волька выбежал во двор. Знакомые черно-жёлтые кресты на фюзеляжах и крыльях стремительно приблизились к нему.
-Га-а-ансы-ы! Фрицы проклятые!- закричал Волька, грозя биноклем беспощадному небу.- Вот появятся наши, они вам дадут!
«Юнкерсы» пролетали над самым домом. В бинокль были отлично видны не только их очертания, но даже заклёпки на ребристых уверенных крыльях.
-Один, два, три… пятнадцать… двадцать… тридцать четыре… сорок пять…
Досчитав до шестидесяти, Волька сбился со счёта. И вдруг ему стало страшно. Он вспомнил войну не киношную и удалую, где вовсю побеждали бравый Швейк и Антоша Рыбкин, а ту, которую довелось ему узнать  в его маленькой жизни. Он вспомнил и Москву в её первые осадные месяцы, и недавний путь своего эшелона по безмолвной, истерзанной, горькой земле.
Тысячи километров – и всюду безглазые руины станций и городов, печные остовы, разбитая и брошенная техника, оборванные малыши, проводящие по вагонам обожжённых слепцов в заскорузлых солдатских шинелях…
В надсадный, надрывающий душу рёв ворвались отрывистые гавкающие звуки зениток. Но чёрная туча продолжала тяжёлый полёт, не обращая внимания на эту мимолётную преграду. Она уходила, скрываясь вдали. И только последняя эскадрилья неожиданно изменила курс и стала снижаться, пикируя на город и на мост, по которому днём и ночью шли на запад войска.
Тошнотворный визг падающих бомб на мгновение как будто остановил сердце. Казалось, что вся эта дикая мощь летит на тебя и негде от неё спрятаться и спастись. Но бомбы упали именно туда, куда были нацелены. В бинокль Волька видел взметнувшиеся возле переправы рассыпающиеся колонны воды, видел, как всё на мосту заторопилось, заспешило, разъезжаясь в разные стороны, к отстреливающимся берегам, где ещё можно было надеяться на укрытие.
Сбросив первый груз, «юнкерсы» пошли на второй заход. Но тут из облаков вынырнули маленькие, ловкие «ишачки». И едва они появились, как два тяжёлых бомбовоза один за другим задымились и влетели в кипящую воду. Глухое эхо взрывов заглушило вой моторов и, похожую на стрекотание швейных машинок, пальбу зениток и крупнокалиберных пулемётов.
-Аааааа!- счастливо заорал Волька.- Бандюги! Я же говорил! Я же знал! Ура-а-а!
Ещё один «юнкерс» загорелся и отвалил в сторону, оставляя за собой кучевую струю разрастающегося жёлтого дыма. Волька следил за ним, приплясывая от возбуждения, и вдруг увидел, как из него вывалились два чёрных комочка и над ними раскрылись белые спасительные парашюты.
Ветер относил их в сторону крепости, к тому месту, где на краю двухкилометрового, поросшего мелким лесом Бужеровского оврага стоял домик бабы Ляны.
-Уйдут, уйдут!- чуть не плача застонал Волька, не отрывая бинокля от этих стремительно летящих и снижающихся фигур.
По дороге, клокоча и захлёбываясь от напряжения, пронеслись три мотоцикла с автоматчиками в колясках. Волька подпрыгнул от радости и, издав нечленораздельный вопль,  бросился за ними.
-Мэй, куда ты, байстрюк!- закричала баба Ляна, но её слабый крик так и не был услышан.
Судя по всему, парашютисты опустились поблизости, в окрестностях оврага. Волька испугался, что автоматчики проглядят их, и, не раздумывая, полез в чащу леса. Сжимая в руке бинокль, он дошёл до тропы, по которой каждый день спускался за водой к роднику. Но тут со дня оврага послышались автоматные очереди и резкие командные окрики.
Наверху снова зафырчали мотоциклы. Волька торопливо выбрался на дорогу и увидел, как из ореховых зарослей два автоматчика вывели прихрамывающего фашиста в кожаной куртке. Трое других несли на руках второго, видимо, раненного.
Раненый беспокойно зыркал по сторонам выпученными белесыми глазами и что-то злобно выкрикивал.
-Руссише швайн! Унтерменш!- успел разобрать его слова Волька и не по-детски подивился той ненависти, с которой фашист облаивал наших бойцов.
-Сам ты швайн!- неожиданно крикнул он, видя, что вокруг свои и его в обиду не дадут.- Геббельс зачуханный!
-Не зачуханный, нет,- покачал головой один из бойцов, поправляя закинутый за спину ППШ.- Этот гад из заслуженных . Ас геринговский… Гляди!- Он рывком распахнул лётный комбинезон гитлеровца.
На показавшемся серо-голубом кителе вызывающе сверкнули три серебристо-чёрных «железных» креста.
-Видал?- спросил боец. И вдруг, переглянувшись со своим старшиной,
сорвал одну из фашистских регалий и протянул её Вольке.- Возьми на память. И запомни – какие они. На всю жизнь запомни!
Немец снова залаял, как взбешенный пёс. А Волька, ястребино зажав в кулаке его орденок, засмеялся и показал ему язык. Такого сувенира у него ещё не было. Была пряжка от ремня с гербовым орлом и надписью «ГОТ МИТ УНС», были обер-лейтенантские и фельдфебельские погоны, две блестящих кокарды, одна из них эсэсовская с черепом и костями, были четыре медали, но креста, тем более сорванного с живого фашистского аса…
Вот позавидуют пацаны на родном Бутырском валу, когда он привезёт и покажет им эти трофеи.
-Я запомню,- пообещал он.- Запомню… Только вы их  покрепче бейте, чтобы побыстрее победа пришла!
Он в последний раз взглянул на орущего немца и тот, не выдержав торжествующего детского взгляда, неожиданно осёкся, замолк и отвернулся.
-Будет победа!- сказал солдат, помогая усаживать притихшего пилота в коляску.- По Румынии войска идут. Скоро и Берлин накроем. Гитлер капут!- весело подмигнул он пленному.
Тот промолчал.
-Капут, капут!- неожиданно откликнулся второй немец.- Гитлер капут! Кригс капут! Люфтваффе капут!
-Шва-айн!- бешено рванулся к нему белесый , пытаясь вывалиться из коляски.- Хунд! Фейглинг! Ферфлюхтер!..
-Заткнись!- надёжно прижал его к сиденью пожилой старшина с двумя орденами Славы на гимнастёрке.- Как ты не ори, а всем вам капут! Капут!- Он выразительно пошевелил дулом автомата.- Так что помалкивай… непобедимый!
Немец втянул голову в плечи и снова затих.
-Кто это тебя так?- сочувственно спросил, оглядывая Вольку, сероглазый веснущатый водитель мотоцикла.- Подрался, небось?
-Подрался,- нехотя ответил Волька.- Тоже с фашистом. Он хоть из наших, но фашист… Со спины напал, неожиданно… с камнем!
-Тогда точно гадёныш!- убеждённо сказал солдат.- И к тому же, трус. Со спины только трусы нападают. Как вот эти,- он ткнул пальцем в гитлеровца.- Затем порылся в висящей на боку сумке и, достав оттуда перевязочный пакет, протянул его Вольке.-  Возьми, пусть мамка перебинтует.
-У меня мама в Москве осталась. Мы сюда с отцом приехали.
-Ааа… Ну тогда женщину любую попроси. Они в этом деле разбираются.
-Спасибо,- поблагодарил Волька, пряча пакет в карман.- А бомбёжка уже кончилась, и самолётов нет.
-А и впрямь,- удивился старшина, недоверчиво оглядывая небо.- Ничего, это их последний разгул. Больше их сюда не пустят.- Он поправил автомат на груди и негромко скомандовал:- Поехали!
-До свидания!- помахал им рукой Волька, отплёвываясь от густой коричневой пыли, взвихрившейся за мотоциклами.
Всё вокруг было мирным и радостным. Трепетали стрекозы. Шелестели деревья. По узкой, обсаженной тополями и вязами Бужеровской дороге продолжали движение колонны румынских солдат. Сейчас они стали союзниками и воевали за счастливую жизнь и свободу своего отечества. Появление их никого здесь не взволновало. Жители привыкли к ним за годы оккупации. Только Вольке всё это казалось в диковинку. Сидя у обочины, он с ухмылкой разглядывал рогатые солдатские пилотки и необъятные офицерские фуражки с высокими и широкими тульями.
-Загораешь?- раздался за спиной знакомый голос.
Волька оглянулся.
-Арсюха! Привет!
-Ну и видок у тебя. Как башка-то?
-Побаливает,- Волька осторожно потрогал голову, о которой, говоря по совести, совершенно забыл.- Вот солдаты бинты дали, перевяжусь. Ты знаешь, мы тут двух парашютистов схватили! Тех, что с  самолёта…
-Взяли?- Арсик разочарованно взлохматил свои рыжие давно не стриженые волосы.- А я летел со всех ног. Мы их в городе увидели. Как они летели и куда… Ну, хоть какие они?
-Злобные!- Волька задумчиво покусал сорванную травинку.- Один, правда, ничего.  «Гитлер капут!» кричал. А второй – гад! Гнусный такой, противный… Всё визжал и грозился. Три «железных» креста имеет.
-Ух, ты!- изумился Арсик.- Ас, значит.
-Ас,- подтвердил Волька.- Только одна его железяка теперь у меня!
Он неторопливо разжал потную грязную ладонь.
-Уй-юй-юй!- заволновался Арсюха., восторженно разглядывая крест.- Повезло! Это ж настоящий трофей! Боевой! И может быть, тебе ещё медаль дадут. Они хоть фамилию твою записали?
-Не успели,- грустно признался Волька, хотя его так и подмывало соврать.- Да я и не настаивал. Мало, что ли, у них своих забот?
-Это так,- согласился Арсик, и утешающее добавил:- А может и дадут. Не каждый день такие фрицы с неба падают. Вот тогда наша Надька и пожалеет. Пожалеет ведь, верно?
В его лучистых фиолетовых глазах светилась надежда.
Волька пожал плечами.
-Кто её знает… Наверно, если дадут… Но главное, что мы их взяли! А то б они такого тут натворили. Особенно тот, белобрысый…
Арсик вертел немецкую регалию так и этак.
-Слушай, давай махнёмся!- вдруг азартно предложил он.- Я тебе немецкий штык, а ты мне крест.
-Нет,- Волька отрицательно покачал головой.- Память же… Может, я его на всю жизнь сохраню.
-Как хочешь,- Арсик уныло вздохнул и вернул награду.- Раз память – храни. Хотя штык тоже ничего… Им как кинжалом можно пользоваться. Подумай!
-Не могу,- собрав все душевные силы, сказал Волька. И хотя кинжал, конечно же, был ему совершенно необходим, он удержался от соблазна.- Не обижайся, Арсюль. Как следующего фрица поймаем, так все его кресты – твои. Вот честное слово!
-Ааа,- безнадежно махнул рукой Арсик.- Когда вы его поймаете. Да и будут ли у него кресты?


В этот день отец вернулся неожиданно рано. Он вылез из старой, размалёванной зелёной краской «эмки» и, опираясь на палку, тяжело захромал к дому. Рядом с ним, увешанный фотоаппаратами и сумками, бодро двигался корреспондент «Комсомольской правды» Николай Лохматов.
Сидя под увешанной золотыми плодами яблоней, Волька восхищённо смотрел на отца. Это был всё тот же молодой и бравый майор, только что-то неуловимо изменилось в нём за последнее время.
Два ордена Красного Знамени (один за финскую , другой за Сталинград) и орден Отечественной войны сверкали на кителе. Запылённые брезентовые сапоги были потёрты и заляпаны грязью. Погоны уже отсутствовали,  и на фуражке не алела звезда.
Безмерная, глубокая усталость, подчёркнутая двумя неожиданными морщинками на щеках, явственно старили отца. Раньше этих морщинок Волька не замечал. Значит, появились они совсем недавно. А ведь отцу шёл только тридцать пятый год.
Острая жалость пронзила сердце мальчишки. Он отбросил журнал ,  и побежал  навстречу идущим.
-Жив?- загудел отец, подхватывая его на руки.- Всё в порядке у вас?
-В порядке!- Волька с наслаждением вдохнул в себя такой родной и знакомый аромат трубочного табака и одеколона, бензина и кожи, пыли и солнца. Обняв отца за шею, он потёрся щекой о его небритую колючую щеку.- Дядя Коля, здравствуйте! А мы сегодня двух немцев поймали! Лётчиков с подбитого «юнкерса»!
-Да ну?- притворно удивился корреспондент.- И где же?
-Тут! В овраге! Пусти, папа, тебе тяжело…
Не выпуская отцовской руки, Волька затараторил:
-Они летят… А я… А наши… А мы…
Рассказ его изобиловал живописными подробностями, взрывами и некоторыми преувеличениями. Главное в рассказе, как и положено, отводилось солдатам. Себе Волька оставил роль беспристрастного и скромного, хотя и не стороннего наблюдателя. И даже участника, не требующего, правда, никаких наград, кроме внимания.
-Видал?- усмехнулся отец, поглядев на Лохматова.- Вот мальчишки растут… Разбойники! Ну а если бы патруль не успел к вам сюда? И немцы на тебя напоролись… что тогда?
-Не знаю,- честно признался Волька, морща красный, облупившийся от загара нос.- Я бы с ними не справился. Кричать бы стал, на помощь звать…
-Они бы тебе покричали,- хмыкнул дядя Коля.- Хорошо, что так обошлось!
Он колюче оглядел Вольку поверх очков и сердито согласился с отцом:
-Разбойник! И как ты его рискнул привезти с собой?
Отец ничего не ответил.

После ужина, приготовленного на скорую руку, отец и дядя Коля принялись собирать вещи.
-Завтра я улетаю в Москву за оборудованием для агентства,- сказал отец.- Вернусь, наверное, уже в Кишинёв. К тому времени его освободят. А ты поживёшь пока у дяди Коли в общежитии Совнаркома. Прошу вести себя прилично. Иначе мы поссоримся. Лады?
Лады,- растерянно согласился Волька, совершенно не представляя себе, как он будет тут один, без отца. И вообще, почему он должен остаться здесь, а не вернуться вместе с ним в Москву, к маме? Однако вопроса этого не задал. Но поинтересовался:- А как же я потом тебя найду?
-Не переживай.- Отец достал из кармана чёрную обкуренную трубку и набил её табаком.- Дядя Коля присмотрит. И Евгения Павловна, секретарша наша, тассовская, над тобой шефство возьмёт. А ты в Кишинёве постарайся найти нам жильё.
-Как это?- изумлённо вытаращился Волька.- Кто мне его даст?
-Прояви находчивость.- Отец закурил и хитровато прищурился.- Займёшь какую-нибудь пустующую квартиру и постараешься продержаться в ней до моего приезда.
-Семён!- укоризненно покачал головой Лохматов.- Это нереально. Там квартирьеры наедут из всех наркоматов. Разве с ними справится пацан?
-Попытка не пытка,- отмахнулся отец.- Ему одиннадцать  через несколько дней. Пусть находит выход из любого положения. Я надеюсь на тебя, сын. Ведь ты же тассовец!
Волька шмыгнул носом.
-Конечно.
-Вот и хорошо. Дядя Коля тебе поможет. И остальные… Я всех предупредил. А сейчас позови бабу Ляну, будем прощаться…
Выйдя за дверь, Волька невольно приостановился, услышав раздражённый голос Лохматова.
-На что ты толкаешь мальчишку? Ты с ума сошёл!
-Всё нормально,- невозмутимо отвечал отец.- Квартиру нам должны предоставить. Но и он пусть попробует своими силами. Я в его годы у Фрунзе разведчиком был и такие дела проворачивал!
-Сейчас не Гражданская !- резко парировал дядя Коля.
-Сейчас Отечественная ,- глухо сказал отец.- И нам надо учить детей мужеству и самостоятельности. А в том, что он не пропадёт, я просто уверен.
Ведь он уже в девять лет всю Москву на «колбасах» и подножках трамваев объездил! Трижды с них милиция его снимала и домой привозила. Да и шпаны там у нас в окрестных домах развелось… Потому и увёз его сюда, чтобы под влияние не попал.
-Да-а,- задумчиво вздохнул Лохматов.- Серьёзный ты человек, Семён. Прямо второй Николай Успенский. Тот тоже своё дитя с детства к борьбе приучал. Бросит малую дочь в  воду и глядит: выплывет она или нет?
-Неладный пример,- сказал, как отрезал, отец.- Иное время, иные нравственные категории. Ты, пожалуйста, присматривай за ним, насколько возможно…
Дальше Волька слушать не стал. Неудобно было, да и время не ждало.
«Испытывает, значит,- подумал он.- «Квартиру нам предоставят, а он пусть попробует». Ну и попробую! Самый главный дворец захвачу, и тогда посмотрим…»
-Баба Ляна!- позвал он, постучавшись к хозяйке.- Идите к нам. Мы сейчас уезжаем!
-Ынке о ноутате! - всполошилась хозяйка, откладывая  шитьё.- Только жить начали и уже… Мэй, мэй, мэй…           (ххх)
-Дела!- подражая отцу, важно процедил Волька.- Да и война торопит.
-Война, доамне, будь она проклята!- Хозяйка сняла передник и накинула на плечи яркую цветастую шаль.- Война…
ххх  Ынке о ноутате – вот это новость! (молд.)
      Доамне – Господи!  (молд.)
Войдя в комнату квартирантов, она первым делом взглянула на стену,
где висели фотографические портреты её сыновей. Старший в форме румынского жандарма, младший  в распахнутой на груди тельмановке
 с мопровским значком на груди.
Спустя много лет Волька узнает о трагической судьбе этих парней. Младший возглавлял молодёжное подполье в одном из районов. Старший, выследив, лично расстрелял его и ушёл вместе с немцами при их отступлении. История многих русских судеб в годы революции и гражданской войны повторилась в судьбе этой скромной молдавской семьи.
-Уезжаете, значит?- Баба Ляна опустилась на предложенный Лохматовым стул.- Жаль расставаться. Хорошие жильцы. Да и к Вольке вашему я уже привыкла. Помощник по дому. И не хулиган.
-Да уж,- иронически усмехнулся отец, поглядывая на забинтованную Волькину голову.- Борец за справедливость! Пожелайте нам, хозяюшка, доброго пути. И не поминайте лихом, если что не так…
-Что вы, что вы,- неожиданно прослезилась баба Ляна.- С такими постояльцами, как с родными… Норок ши сэнэтате! А тебе, Волька, успехов. Небось, скоро в гимназию пойдёшь?
-В школу,- прошамкал Волька, торопливо доедая кусок хлеба с  салом.- Месяц остался.
-Ну, учись на радость. Мой Митика хорошим школяром был и в лицее, и в училище…- Баба Ляна, пригорюнившись, взглянула на портрет младшего сына.- Где он теперь? Как в январе забрали, так ни слуху, ни духу. В сигуранце сказали, что его в Яссы увезли. А в Яссы теперь не доберёшься. Да и он, если жив, вернётся ли?
-Надо надеяться,- успокаивая женщину, сказал отец.- Сколько на этой войне людей без вести пропало! А потом многие возвращались. Главное, не отчаиваться. И верить! Я рано сиротой остался, а материнские руки до сих пор помню. Очень они  на ваши были похожи…
Он осторожно взял большие, тёмные, раздавленные вечной работой руки женщины и, склонившись, бережно поцеловал их.
-Спасибо, мать!
-И вам  мулцумеск… Друм бун!..       (ххх)

ххх Норок ши сэнэтате – Счастья вам и здоровья! (молд.)
      Мулцумеск… Друм бун! – Спасибо… Счастливого пути! (молд.)


Г л а в а  2.

…Кишинёв горел. С высоты Рышкановской горы, по которой проходило шоссе, он был виден весь – до самого горизонта.
Дорога была забита военным транспортом. Где-то впереди застрял «студебеккер» с орудием. Возникла заминка. Задние машины почти упирались в борта передних. Между ними торчали пароконные фуры, легковушки, трофейный санитарный автобус и радиопеленгационная установка, над крышей которой вертелся тонкий железный обруч антенны.
Привычные ко всему короткохвостые немецкие битюги стояли спокойно, не обращая внимания на шум и гудение машин. Зато ездовые выходили из себя, замахиваясь кнутами на раскалённые радиаторы напирающих со всех сторон «ЗИСов» и полуторок.
Какой-то запалённый подполковник бегал от машины к машине, костеря шоферов. А те, одуревшие от трудных дорог, молча выслушивали его нервные речи, однако ни взад, ни вперёд, двинуться не могли. Некоторые из них, воспользовавшись остановкой, тут же заснули, положив  головы на баранки штурвалов, и казалось, что нет такой силы, которая могла бы сейчас разбудить их.
Слева от дороги, на открытом всем ветрам пространстве, располагался аэродром. Зелёные «Дугласы», «Илы» и «Яки» то и дело взлетали и опускались на поле, и ветер от их винтов пригибал к земле придорожную траву и кустарники.
Редакционный грузовик Молдавского отделения ТАСС был нагружен тюками, столами, стульями и мешками с архивными документами. Евгения Павловна, секретарь редакции, сонно клевала носом на одном из тюков. На её коленях громоздился тяжёлый  радиоприёмник «Телефункен», с прикреплёнными к нему батареями питания. Волька же сидел в кабине рядом с водителем Сергеем Степановичем, стараясь не пропустить ничего интересного.
Наконец солдаты скатили «студебеккер» в кювет, и всё заторопилось, задвигалось, покатилось на малой скорости вперёд и вниз.
Город казался вымершим. Его одноэтажные окраины после недавнего дождя утопали в грязи. Людей на улицах почти не было видно. Однако чем ближе к центру продвигались колонны, тем оживлённее становилась дорога. Кое-где на фасадах домов уже висели красные флаги. И хотя в отдельных районах  и кварталах ещё продолжалась стрельба, самые отчаянные осмелевшие жители с вёдрами свежей воды выбегали навстречу воинам.
Солдаты жадно пили прямо из ведёр, запрокидывая головы. Острые кадыки ходили на загорелых и жилистых шеях. Затем, утирая пилотками и рукавами гимнастёрок запылённые лица, благодарили горожан и шли дальше.
Евгения Павловна, тоже пересев в кабину, сокрушённо поглядывала по сторонам.
-Боже, во что они превратили столицу! Сколько лет понадобится, чтобы всё это восстановить!
Здесь была её родина. Отсюда уехала он она в сорок первом с последним советским эшелоном. И теперь возвращалась одной из первых. Она не знала, цел ли её дом, живы  ли отец с матерью, не сумевшие уехать вместе с ней. Ей хотелось выпрыгнуть из медленно ползущей полуторки и броситься напрямик через вставший на пути парк с разрушенным собором и колокольней.
Но она отвечала за груз, за машину, и за этого светлого темноглазого мальчугана, к которому успела привязаться. Она никогда не была замужем, не имела детей. И теперь нерастраченная нежность, что столько лет копилась в  душе, нашла выход.
Проскрипев по Гоголевской ,  машина  выехала на Александровскую, прошла  мимо большой красивой арки с часами и флагом на ней,  и, свернув на Синодиновскую, остановилась у одноэтажного длинного флигелька.
-Цел!- восторженно выдохнула Евгения Павловна и на ходу выскочила из кабины.- Это мой дом! Серёжа! Приехали!
Сергей Степанович, пожилой, щербатый мужчина лет пятидесяти, резко затормозил и, укоризненно покачав головой, выключил зажигание.
-Я сейчас… подождите меня,- простонала Евгения Павловна и бросилась во двор.
Через несколько минут одно из окон дома, выходящих на улицу, распахнулось, и её взлохмаченная голова высунулась наружу.
-Всё в порядке! Заезжайте во двор!.. Мама, папа, скорее дайте нам воды!..
Спустя час дядя Серёжа и Волька сидели за большим круглым столом,  и пили чай из тончайших фарфоровых чашек, чудом сохранившихся в семье во время оккупации. Евгения Павловна со своими стариками ушла в другую комнату, и оттуда поочерёдно доносились то смех, то ахи и всхлипывания  её и родителей.
Обливаясь потом, Волька  с интересом разглядывал комнату. Стены её чуть не до потолка были увешаны фотографиями в аккуратно подобранных позолоченных рамочках. С большинства фотографий смотрел представительный, важный мужчина то в  цилиндре и фраке, то в каком-то немыслимом крестьянском рубище. На остальных, зачастую украшенных дарственными надписями, красовались нарядные и томные женщины и мужчины.
-Гляди-ка,- вдруг удивлённо выдохнул Сергей Степанович.- Ша-ля-пин!
Он вышел из-за стола и, подойдя к одному из портретов, широко улыбнулся.
-Точно, он!..  «Дорогому Паше от Фёдора. Четырнадцатого февраля тысяча девятьсот тридцать третьего года». Ух, ты, значит, наш хозяин артист?
-Бывший,- ответил Волька.- Он певец. Мне тётя Женя рассказывала. В операх пел в Москве, в Париже, в Америке… А Шаляпин, это кто?
-Не знаешь?- удивился шофёр.- Ну, темнота-а… Хотя о нём в последние годы не писали. Бас это знаменитый! Я его в восемнадцатом в Маринке слушал. Когда петь начинал – занавес на сцене колыхался. А потом за границу уехал… эмигрировал.
А!- вдруг ударил себя по колену Волька.- Вспомнил! У нас дома его пластинка была.  «Дубинушка»! Так он что, враг народа?
-Да как тебе сказать,- замялся дядя Серёжа.- Я лично думаю, что нет. А там… кто его знает. Перед войной многих врагами народа объявляли. Да только не все они ими были. Не все!- твёрдо и уверенно заключил он. И помолчав, раздумывая о чём-то своём, добавил:- А Шаляпин – певец, а никакой не политик. И «Дубинушка» – его коронная! Ох, и пел он её…
-Не знаю, не знаю,- пренебрежительно поморщился Волька.- На пластинке никакого баса не было. И ничего не тряслось…
-Так, чудак,- засмеялся шофёр.- Эта ж  запись когда была сделана? Его живого надо было слышать. Вот тогда равнодушных не было. Ор в зале стоял, восторг! А он как рявкнет, так всех забивал. И один над всеми парил, властвовал…
Загрустив от нахлынувших воспоминаний, дядя Серёжа вскоре ушёл к машине. Покопавшись немного в моторе, он забрался в кузов и уснул.
Волька посидел в одиночестве, потом побродил по заросшему лебедой и лопухами двору, и, наконец, заскучав, вышел на улицу.
В руинах разрушенных зданий ещё что-то дымилось. То тут, то там мелькали фигуры людей в  военной форме. В одном из зияющих проломов Волька увидел стоящий  под деревом подбитый «мерседес» и направился к нему. Но едва он попытался залезть в него, как откуда-то выскочил сердитый боец с миноискателем в руках.
-Ты куда? Тебе жизнь надоела? А ну, давай назад, пока в комендатуру не сдал! Хотя, стой… Потрудись-ка во славу отечества!
Он вытащил из кармана кусок угля и протянул мальчику.
-Ты кто? Русский? Молдаванин? Штиу русеште?        (ххх)
-Русский!- гордо ответил Волька.- А что?
-Читать, писать умеешь?
-А как же,- Волька снисходительно усмехнулся.- Четыре класса окончил.
-Молодец! Тогда пиши… да покрасившее, поразборчивее… Значит,
Так…Проверено. Точка. Точку не пиши!  Мин нет Лейтенант Гуркин. Да не лейтенант полностью, а просто эЛ тире Тэ… Теперь дату поставь. Двадцать пятое августа тысяча девятьсот сорок четвёртого года – цифрами!.. Хорошо. Красиво работаешь! А теперь ступай. И в руины не суйся. Там мин понапихано, и немцы в подвалах ещё могут скрываться. Ведь и суток не прошло, как мы Кишинёв освободили! Усёк?
-Усёк,- возвращая ему уголёк, сказал Волька.- Дяденька, а как у вас миноискатель работает?
-Миноискатель?- улыбнулся сапёр.- А ты попробуй. Дай-ка, я тебе наушники надену… Вот так… Теперь штангу в руки и рамку к земле… Води, води! Идём дальше, я там ещё не проверил. Как в наушниках тон изменится, сразу меня зови. А я пока передохну…
Он достал из кармана кисет с махоркой, свернул цигарку и с жадностью закурил.
ххх  Понимаешь по-русски? (молд.)
-Ну, как?
-Ничего,- качнул миноискателем Волька.- Всё по-прежнему
-Ходи, ходи, сейчас зашкворчит. Лучше, внимательней води, ничего не пропускай… Да не торопись, твоё счастье от тебя не убежит!
Волька старательно водил металлоуловителем по кучам мусора и вдруг ахнул.
-Сигналит!
-Стоять!- сразу встрепенулся сапёр.- Замри  и не двигайся! Может, это железяка какая, а может…
Он отобрал у Вольки аппарат, надел наушники, послушал и отложил миноискатель в сторону.
-А ну бегом в укрытие,- приказал он.- Да не высовывайся, пока не позову…  Брысь!
Вольку словно ветром сдуло. Но он тут же высунулся из-за угла.
Солдат склонился на большой кучей щебня, осторожно разгребая её.
-Хе-хе-хе,- неожиданно раздался его тонкий заливистый смех.- Давай сюда, крестник! Смотри, какого карася ты обнаружил.
Волька подскочил к нему.
Солдат стоял, сдвинув пилотку на затылок. В руках у него лежала небольшая чёрная мина.
Волька непроизвольно. Кто знает, как поведёт себя эта опасная фашистская  гадина?
-Не боись,- подбодрил его солдат.- Я же говорил: каждому своё. Это и
не мина даже, а так – амёба. Противопехотная! Мы её сейчас, за милую душу, раз, два и - хенде хох! Вот так… И так…
Он осторожно и ловко вывинтил взрыватель и стабилизатор и спрятал их в сумку, лежащую возле ног.
-Всё! Теперь она никому ничего… Катись, жаба! Полежи до машины… Видал, как мы их потрошим? – Он снял пилотку и обмахнул е. разгорячённое лицо.- А теперь иди, браток, а то я на тебя отвлекаюсь. У меня ведь и план, и время, и обед скоро.
-До свиданья,- неохотно попрощался Волька.- Спасибо за науку.
-Да какая наука,- солдат скукожился, словно у него заболел зуб.- Ты смотри, не вздумай, если где-то такую найдёшь, даже приближаться к ней! Они твари коварные!
Он оглядел пустынный двор, полусгоревший сарай с вывалившимися стенами, врезавшийся в дерево автомобиль со спущенными скатами, и вздохнул.
-Наука… Врагу такой специальности не пожелаю. А детям, тем более. Вам жить, учиться надо. И  чтоб  навеки вечные – без войны!
Волька топтался на месте. Уходить не хотелось. Да и куда было идти? Опять к тёте Жене?
-А я думал, вы старый и злой,- неожиданно выпалил он.
-Х-хе!- сапёр польщено хмыкнул.- Мне всего двадцать три! Ни жены, ни невесты… А сам я с Алтая. Ты, часом, не земляк мне?
-Нет.- Волька отчего-то почувствовал себя виноватым.
Я москвич.
-Ну дак!- восхищённо воскликнул сапёр.- Москвичи всей стране земляки! Так что дуй, земляк! Да остерегайся. Помни, об чём я предупреждал…


Пройдя ещё несколько кварталов вверх, Волька понял, что идти дальше некуда. Эта тихая и тенистая улица, в которую упёрлась та, по которой он шёл, почти не пострадала. Единственное, что портило её вид, так это выбитые стёкла и двери в некоторых домах.
Возле красивого особняка, сложенного из серого ракушечника, стояло несколько человек. Волька подошёл к ним.
-Дяденьки, как называется эта улица?
-Садовая. А что?- невысокий полный человек в синем коверкотовом френче с накладными карманами выжидательно посмотрел на него.- Ты кого-то ищешь, мальчик? Откуда ты?
-Я из Москвы. Мой отец корреспондент ТАСС. Нам нужна квартира.
Чтобы неразрушенная и нежилая… без хозяев, то есть…
-Здесь многие дома без хозяев,- усмехнулся человек.- И хозяева вряд ли вернутся.- Он помолчал, доброжелательно разглядывая стоящего перед ним мальчишку.- А документы на заселение у тебя имеются?
-Какие документы?- не понял Волька.
-Как  это какие? - удивился толстяк.- Ордер горсовета или Совнаркома.
-Не-ет,- Волька покраснел.- Я не знал, что они нужны.
Ну, так скажи отцу, чтоб он сам этим делом занялся. Из какой редакции он, говоришь?
-Из ТАССа. Прикомандирован к республиканскому телеграфному…
-Солидное учреждение. И необходимое. Значит, тем более, спеши.
-Нет здесь отца,- страдальчески всхлипнул Волька.- В Москве он… за оборудованием уехал! Ведь у них же тут ничего нет!
-М-да,- недовольно протянул толстяк, оглядев своих молча стоящих спутников.- Не знаю, что тебе и посоветовать… Вон в тех садах несколько домов ещё не заняты. Попробуй атаковать. А там, как получится. Да застолби каким-то образом участок за собой.
-Как «застолби»?- не понял совета Волька.
-Ну, напиши на дверях, что квартира временно занята телеграфным агентством. А там посмотрим.
-Макар Петрович,- укоризненно протянул один из сопровождающих.- Да разве можно…
-Можно,- оборвал его толстяк.- Всё равно корреспондентам придётся давать. А мальчишка шустрый, может, что-то и выберет. А отец вернётся, так и утвердим. Беги!
Торопливо поблагодарив советчика, Волька бросился бежать.
«Только бы не опередили,- обеспокоено думал он.- А нам ещё ордер надо достать. Мне  зимой  по такому же галоши выдали…»
Неожиданно в памяти встала Москва, родной дом, новенькие галоши, полученные матерью по ордеру районо в промтоварном магазине. Галоши так аппетитно сверкали и пахли, что их хотелось съесть. Улучив момент, когда мать отвернулась, Волька попробовал их на зуб. Увы, они были несъедобны. Во рту долго потом оставался вкус и запах упругой резины.
Пофорсил в галошах Волька только полдня.
По Ленинградскому шоссе, с Маяковки и Пушкинки, возвращались на стоянку аэростаты. Ночи напролёт висели они, как огромные надувные колбасы, в небе Москвы. А утром возвращались на отдых и дозаправку. Иногда их уносили щеголеватые хорошенькие девушки из войск ПВО. Но
чаще увозили на автомобилях.
Проезжая через мост возле Белорусского вокзала, машины снижали скорость, и тогда отчаянные пацаны забирались на прицепы и лихо прокатывались до ипподрома, стадиона Юных пионеров, а то и до Центрального аэродрома.
Нарядившись в галоши, Волька отправился покорять Москву. Он попил газировки на углу Лесной, ловко вскочил на подножку тормозящей на повороте «Букашки» и молодецки спрыгнул с неё на трамвайном кольце у Белорусского. Затем поднялся на мост и глубокомысленно поплевал на крыши электричек, следовавших в сторону Савеловского вокзала и обратно.
У мальчишек их двора умение плеваться считалось особым шиком.
Только Дробышев из девятой квартиры умел это делать, как заправский азиатский верблюд. Посмотреть, как оплёвывает Толька вагоны проходящих под мостом поездов, приходили ребята с Миусс, Грузинской и даже с Новослободской.
Осквернив несколько ни в чём неповинных электричек, Волька увидел аэростат. Аэростат приближался. Как всегда, съезжая с моста, водитель притормозил и Волька грудью кинулся на прицеп.
Три девушки, сидевшие возле кабины, грозили ему кулаками и что-то кричали. Но Волька, улёгшись животом на торчащую из прицепа штангу, готовился к подвигу. Однако подвиг не состоялся. Грузовик почему-то свернул налево и покатил не по асфальтовому шоссе, а по параллельной линии, выложенной крупным булыжником. Только теперь Волька понял, о чём кричали девушки.
Машина набирала ход. Прицеп нещадно трясло и подбрасывало. Чтобы не свалиться, Волька ещё крепче вцепился в железный брус. Его несчастное, побелевшее от страданий лицо веселило пэвээшниц. Они хохотали.
К навалившимся несчастьям прибавилось ещё одно. Зацепившись ногой за мостовую, Волька почувствовал, как слетела с неё дорогая галоша. Он взвыл.
Поняв, что дело нешуточное, девчата постучали в кабину. Полуторка остановилась. Волька с трудом свалился с прицепа и, боясь нагоняя, понуро заковылял назад. Галоши он так и не нашёл. Пальто порвал и испачкал. Ордер на драгоценную резиновую обувь времён Великой Отечественной был, как говорится, выдан не тому.
«Ордер… ордер… ордер…»
Миновав длинную аллею, обсаженную с одной стороны колючим кустарником, а с другой огороженную соседским забором, Волька очутился перед стоящим на пригорке большим каменным домом с белой цинковой крышей. Рысью обежав этот просторный дворец, он обнаружил в нём три отдельных входа. По всей вероятности, здесь жили когда-то три семьи.
«То, что надо,- радостно подумал Волька.- Вот папка обрадуется!»
Помня строгий наказ сапёра, он осторожно прошёлся по комнатам особняка. Больше всего ему понравилась двухкомнатная квартира, окна,  и дверь которой выходили на крытую стеклянную веранду. Как и в остальных, здесь стояла беспорядочно сдвинутая и опрокинутая мебель, среди которой выделялся нарядный кожаный диван. Правда, он в двух местах был изрезан ножом или бритвой. Такие же следы носили на себе стол, резной высокий буфет и стулья. Видимо, убегающий хозяин в бессильной злобе изуродовал вещи, чтобы хоть в какой-то мере насолить победителям.
Ящики письменного стола были выдвинуты. Кучи бумаг, писем, фотографий устилали загаженный пол. Волька наклонился и поднял полунадорванное фото, с которого ухмылялся румынский офицер, в обнимку с двумя гестаповцами.
-Уууу, морды!- с ненавистью прошептал Волька и бросил фотографию на пол.- Сейчас я вас отсюда…
Он принёс с кухни веник и совок, вытащил из-под стола корзину для бумаг и ссыпал в неё аккуратно сметённый мусор.
В животе забурчало. Солнце перевалило за полдень, и неплохо было бы «бросить чего-либо в топку», как любил выражаться дядя Коля Лохматов. У дяди Коли всегда имелось что-либо в запасе. Но, к сожалению, три дня назад он уехал вместе с наступающими войсками куда-то в Румынию.
Порывшись в буфете и кухонных ящичках, Волька нашёл банку консервированных овощей, пакет с замшелыми галетами и несколько плиток немецкого эрзац- шоколада. Всё это оказалось как нельзя кстати. Поев, он рассовал шоколад по карманам и вышел во двор.
Первым делом следовало отыскать источник воды. Затем познакомиться с окрестностями.
Город находился в руках Красной Армии вторые сутки. И, конечно же, трофейные команды не успели подобрать всего, что при отступлении бросили немцы. А из оставленного Вольку интересовало только оружие. Автоматы, винтовки, и – предел мечтаний!- пистолет – «парабеллум» или «Вальтер».
Потом, через годы, он с пугающим холодком в спине будет вспоминать
тот склад оружия и боеприпасов, что хранился у него на чердаке. Укрытые тряпками за печными трубами лежали «лимонки» в тяжёлых рубчатых «рубашка», три немецких гранаты с длинными деревянными ручками, две коробки пулемётных лент, автоматные рожки к «шмайссерам», почти полный ящик патронов для нашей трёхлинейки, несколько различных винтовок, два неисправных «дегтяря», ракетницы, правда, без ракет, и многое другое.
Пока ещё ничего этого не было. Всё это лишь предстояло найти, собрать и припрятать, став  за несколько дней обладателем таких сокровищ, о которых не могли даже мечтать юные башибузуки  Бутырского вала.
Сразу за особняком начинался бескрайний фруктовый сад. Он отлого спускался под гору, по которой проходила какая-то дорога. Сад был неухоженный, старый. Земля под  деревьями румянилась от опавших груш, слив и яблок. Не думая о заразе, Волька подбирал их и, обтерев о рукав куртки, отправлял в рот.
По левую руку от дома, так же просторно, как и сад, простирался виноградник. А справа, внизу, голубело небольшое озеро, жизнь которому давал серебристый буйный родник.
Неожиданно откуда-то потянуло смрадным дымом. Запах был густой, тошнотворный. Волька зажал пальцами нос и огляделся.
Метрах в двухстах от него, над обрывом возвышался разрушенный белый дворец, окружённый высокими голубоватыми соснами. Жирный чад окутывал его, стлался по земле, трепетал и путался в кронах пышных деревьев. Дым щипал глаза, вызывал першение в горле.
Приложив к носу давно нестиранный платок, Волька вскарабкался по обрыву и очутился на просторной каменной площадке, окружённой высокой мраморной колоннадой.
На площадке, расковырянной взрывами снарядов или бомб, суетились… немцы. Закопчённые, заросшие, в мундирах с закатанными по локоть руками, они стаскивали к пылающему в одной из воронок костру трупы своих соотечественников.
Командовал ими высокий тощий гауптман с безумными глазами и костлявым лицом. Один погон на его кителе был оборван и болтался на пуговице. Фуражка каким-то чудом держалась на затылке, открывая морщинистый узкий лоб с лоснящимися залысинами. А вместо сапог на нём почему-то были ночки, из которых нелепо торчали заправленные в них брюки.
-Шнелль! Шнелль!- выкрикивал гауптман, подгоняя пятерых солдат, чуть не падающих от усталости. Длинным пожарным багром он ковырялся в костре, подкидывая в него сухие доски и ветки.
Волька застыл на месте, не в силах сделать и шагу.
«Всё,- с ужасом подумал он.- Сейчас они меня убьют!»
Изменившийся порыв ветра метнул в его сторону клубы страшного дыма. Волька судорожно глотнул его, захлебнулся и закашлялся. В напряжённой тишине, нарушаемой шипеньем и треском горящего дерева, эти звуки были услышаны.
Солдаты удивлённо уставились на мальчика. А гауптман сделал из указательного и большого пальцев подобие пистолета и направил его на Вольку.
-Руссиш киндер пу-у-у!- визгливо крикнул он и засмеялся.- Пу! Пу-у!
-Аааааа!- испуганно заорал Волька.- Ма-а-ама-а!
Гауптман хохотал и злобно щёлкал костяшками пальцев. Дым клубился чёрными кольцами. Перед глазами мальчишки всё плыло, кружилось, земля уходила из-под ног, как на пароходе во время качки. Противная и тягучая волна подкатила к горлу, и Вольку вдруг неожиданно стало тошнить.
Очнулся он от прикосновения чьих-то осторожных рук и, подумав, что это гауптман, завопил ещё громче.
-Да ты шо, ты шо, хлопчик,- донёсся откуда-то добрый хрипловатый голос.- От поганый фашист, как злякал ребятёнка… Аж сомлел с перепугу… Чумаченко, а ну поставь фрицев к стене. Да тащи сюда фляжку с водой… поживее!.. Милок, милок, ну ты шо?
Не веря своему спасению, Волька приоткрыл глаза. Перед ним стоял пожилой, невысокий сержант в застиранной добела гимнастёрке и такой же пилотке.
-Свои мы,- улыбнулся сержант, поднося к пересохшему детскому рту фляжку с водой.- На, попей, полегчает. Ось так… ось так… Ты откуда здесь взялся? По- русски -то понимаешь? Штиу русеште?
-Да-а,- Волька кивнул и неопределённо махнул рукой.
-Ага,- понятливо улыбнулся солдат.- Нечаянно, стало быть, забрёл. Ну, це бувает… А мы, милок, из похоронной команды. Чёрные санитары! Должность наша такая. Немчуры побили много, надо и хоронить. Вот пленных на це дило мобилизовали. Надо бы их на кладбище везти, а цей скаженный,- сержант указал на офицера,- упёрся и ни в  какую. Хочь стреляй его. «Вальхалла!- лопочет.- Нибелунхи!».. Зигфрида якого -то всё поминает.
И на этих орёт. А солдатам шо? Они начальства больше смерти боятся. Вот, расшмалили костёр и палят. А остатки потом закопают.
Слушая торопливую русско – украинскую скороговорку, Волька быстро пришёл в себя.
-Я знаю,- прошептал он.- Я читал…
-Шо ты читал, хлопчик,- снова заулыбался сержант, видя, что мальчишке становится лучше.- Хай, расскажи и нам.
-Да про этих… зигфридов. У отца книга есть.  «Сказание о нибелунгах». Так древних германцев называли. И у них обычай был – на кострах своих героев сжигать. Только Зигфрида они похоронили…
-Ишь ты,- удивился сержант.- Значит, фрицы по-книжному действуют. А мне думается, шо це от лени. Ямы не хотят копать. Ну да чёрт с ими! Тебе лучше, сынок? Тогда ступай… И не гляди туда, не для дитячьих глаз это. Считай, шо ничего такого не было, считай, шо це усе тебе приснилось… Чумаченко, а ну гони гансов работать! А ты тикай, сынок. Негоже у такую пору мальцам по земле шастать. Война ж кругом, чого тильки не набачишься…
-Спасибо вам,- Волька повернулся, чтобы уйти и вдруг спросил.- А это что за здание? Прямо дворец.
-Так дворец же и был,- усмехнулся сержант.- Румынского короля!  Когда тот сюда наведывался, здесь вот и жил. Вон же какая красота кругом.
Да только и остались от него лишь колонны. Ну, беги! Счастливо тебе!
-И вам того же…


Почти час после этого лежал Волька внизу у родника. Он то плескал себе в лицо пригоршни светлой воды, то наклонялся и пил её, ощущая тягучую и нежную ломоту в зубах.
Дым над дворцом вскоре развеялся. Видимо, немцы отправили  своих
погибших к Одину, и сержант с Чумаченкой увели их в другие руины.
Отдышавшись и успокоившись, Волька, не разбирая дороги, направился к дому. Длинный неглубокий окоп пересекал поросшую травой аллею. И там, на дне этого окопа, Волька увидел нечто, похожее на телескоп или небольшую мортиру.
«Миномёт!- уверенно определил он.- Немцы бросили. А вон и мины к нему…»
Мины были как две капли воды похожи на ту, что обезвредил недавно ловкий сапёр. Они аккуратно лежали в толстостенном деревянном ящике, похожие на маленьких, извалявшихся в грязи поросят.
Не думая об опасности и забыв предостережения сапёра, Волька бестрепетно вытащил одну из них и неожиданно для себя разрядил.
-Хе-хе-хе!- засмеялся он, подражая сапёру, и, легко размахнувшись, швырнул стабилизатор и головку в кусты.- Катись, жаба!- крикнул он, носком ботинка отпихнув от себя начинённую толом болванку.
Мина  вздрогнула,  как пузатый Ванька -встанька, развернулась  и нехотя покатилась под уклон.
-Та-ак,- удовлетворённо потёр руки Волька.- Теперь мы кое-что под двери подложим, чтобы посторонние не лезли.
-Небрежно, словно карасей из сачка, он выхватил из ящика пару мин и, взяв их за «хвосты», заторопился к дому.
За соседским забором слышались голоса людей и урчание автомобиля.
«Квартирьеры, наверное,- встревожился Волька.- Надо тётю Женю звать на помощь. А пока…»
Он нашёл кусок телефонного провода и привязал его к перисто округлым стабилизаторам смертоносных тушек. Затем, уложив одну «куклу» на веранде так, чтобы она сразу бросилась в глаза, вторую отнёс в кухню и засунул в духовку плиты. Отодрав несколько картонных переплётов от толстых румынских книг, написал на каждом из них найденным в письменном столе чёрным карандашом:
«ОСТОРОЖНО! ЗАМИНИРОВАНО! ВХОД ВОСПРЕЩЁН!»
Картонки эти укрепил на плите и возле парадного. Подперев дверь ржавым железным ломом, валявшимся возле крыльца, подобрал с земли кусок древесного угля и начертал на широкой филёнке двери:
«ЗАМИНИРОВАНО! КВАРТИРА ЗАНЯТА ТЕЛЕГРАФНЫМ АГЕНТСТВОМ СССР! ОРДЕР НА ЗАСЕЛЕНИЕ ИМЕЕТСЯ!»
Последняя фраза, как и все предыдущие, была явной авантюрой, за которую впоследствии Вольке крепко влетело от отца. Но тогда он не думал о будущем. Ему была необходима поддержка в настоящем. И он, сломя голову, ринулся за помощью к Евгении Павловне…


В доме Евгении Павловны царил переполох. Сама она, её родители и дядя Серёжа метались по улице от угла к углу и их отчаянные голоса эхом разносились в пустых гулких развалинах.
«Влип!»- подумал Волька, лихорадочно соображая, что ему делать.
Не придумав ничего подходящего, он прибавил ходу и радостно закричал, размахивая руками:
- Тётя Женя! А я квартиру нашёл!
Евгения Павловна, стиснув кулачки, бросилась к нему, но он  предупредил её упрёки.
-Там, на Садовой, в огромном саду! Особняк большой! Брошенный! В нём три квартиры! Одна из них двухкомнатная! Так я её заминировал!
-Как заминировал?- хватаясь за сердце и покрывшись алыми пятнами, пролепетала Евгения Павловна.- Ты шутишь?
-Ну, что вы! Я две мины телефонным шнуром связал! И одну на веранде, а вторую в печку засунул!
-Бо-о-оже!- простонала Евгения Павловна, закатывая глаза.
Она пошатнулась и если бы не подскочивший шофёр, села бы на мостовую.- Ты в своём уме? Где ты взял эти… эти… ужасные?
Она болезненно поморщилась, осторожно прощупывая пульс.
Старики заохали.
Дядя Серёжа икнул и смутился.
-Там,- смущённо выдавил Волька. Ему стало стыдно, что он так перепугал этих славных людей.- Там их много! И миномёт целёхонький. Я хотел из него пальнуть, да не знаю, как это делается.
-Ооо!- возопила Евгения Павловна.- Этот мальчишка доведёт меня до инфаркта! Сергей Степанович, заводите машину… Мама! Папа! Мы скоро вернёмся… если только останемся живы. Кто тебе позволил уходить из дому?
Евгения Павловна обессилено поправила сползающие с носа очки. Рука её непроизвольно потянулась у Волькиному уху, но на полпути остановилась.
Дядя Серёжа разочарованно вздохнул. Он понимал, что хорошая трёпка мальчишке не помешала бы.
-Ты знаешь, что мы тут пережили?- взвизгнула Евгения Павловна.- Твой отец… я всё ему расскажу!- Она с трудом перевела дыхание и трагическим голосом спросила:- какую квартиру ты хочешь взорвать? И что будет, если туда вдруг сунутся люди?
-Пусть не суются,- мрачно ответил Волька.- Я там всё написал. И что заминировано, и что её занял ТАСС!
-Боже!- Евгения Павловна всплеснула руками.- Да какое отношение ты имеешь к этим высоким четырём буквам? Ты, сопляк, понимаешь? Твоё дело сидеть и ждать, когда вернётся отец. А ещё, для того, чтобы получить жильё, необходим документ.
-Я знаю,- проявил свою осведомленность Волька.- Ордер горсовета или Совнаркома. Мне объяснили.
-Вот-вот,- обрадовалась Евгения Павловна.- А у нас с тобой нет ни того, ни другого. Ты же, не считаясь с обстановкой, действуешь, как захватчик! Да ещё подкидываешь людям в печь эти… как их…
-Мины,- покорно подсказал Волька.
-Мины!!- снова взвизгнула Евгения Павловна.- А почему ты не подложил туда бомбу? Или не поставил танк? Наверное, ничего более подходящего не нашёл?
Её доброе веснушчатое лицо с тонкими губами и острым носиком казалось старушечьим. Жиденький пучок заколотых на затылке волос усиливал сходство. В неярком ситцевом платьице, стирано перестиранном десятки раз, в матерчатых стоптанных туфлях Евгения Павловна казалась маленькой и беззащитной.
Волька вздохнул, искренно жалея её.
-Не было там ничего другого. Да я и не искал,- подыгрывая её иронии, ответил он.- А ещё я о вас беспокоился. Как вы тут?- не моргнув глазом, подольстился он.- Разве я не понимаю? А насчёт квартиры…так мне папа поручил…
-Е-рун-да!- резко отчеканила Евгения Павловна.- Не мог Семён Иванович дать тебе такое задание.
-Как не мог?- загорячился Волька, засовывая выбившуюся из-под ремня рубашку в пузырящиеся на коленях штаны.- Дядя Коля Лохматов – свидетель! Вот папа вернётся, у него и спросите.
Пронзительный сигнал подкатившей полуторки прервал возникающий спор. Дядя Серёжа распахнул дверцу кабины.
-Садитесь оба, поместимся!.. Показывай, Волька, куда ехать?
Он нажал на газ, и машина неторопливо покатила по усыпанной осколками кирпичей и стёкол улице, покачиваясь на ухабах и рытвинах…


Возле особняка суетились военные и штатские. Среди них Волька сразу узнал того дядьку, что давал ему дельные советы. Мужчины веселились. Молодой лейтенант держал в руках обмотанные проводом мины и что-то объяснял окружающим. Те покатывались со смеху.
-А вот и сам герой!- закричал толстяк, увидев Вольку, которого свирепо тащила за руку Евгения Павловна.- Твоя работа?- пытаясь подавить улыбку, спросил он.
Волька потупился, ковыряя носком ботинка рыхлую землю.
-Моя,- пробурчал он. - Но вы же сами сказали застолбить! А как было иначе? Если они вон… со всех сторон…
Он неодобрительно покосился на сухощавого мужчину в пиджаке и фетровой шляпе, который что-то бубнил и размахивал мятой бумажкой.
-Силён!- засмеялся толстяк.- Партизан, да и только! Тебе сколько лет?
-Двенадцатый пошёл. С восемнадцатого августа.
Волька помрачнел. Напоминания о возрасте всегда раздражали его.
-А зачем вам мой возраст? На войне сколько пионеров геройство проявили!
-Проявили, проявили,- отчего-то погрустнел толстяк.- Знаю, и видел.- Он вздохнул.- Только не таким способом! А ты ведь кого только не всполошил. И органы, и комендатуру…- Он бросил взгляд на лейтенанта и двух бойцов с миноискателями и щупами в руках.- Тоже мне Николай Фролов выискался!
-Не знаю такого.
Волька вопросительно взглянул на Евгению Павловну. Та пожала плечами.
-Надо знать,- наставительно сказал толстяк.- Минёр, подрывник, самый молодой Герой Советского Союза среди молдавских партизан. Ну, так что с тобой делать? В милицию сдать?
-Он больше не будет!- самоотверженно выступила вперёд Евгения Павловна.- Простите его! Мы за него ручаемся!
-А вы, собственно, кто такая будете?- поинтересовался толстяк.
-А я, собственно, секретарь республиканского телеграфного агентства!
Евгения Павловна с достоинством вскинула голову.
-Этот мальчик сын одного из московских сотрудников. Его фамилия Уваров.
-Встречались,- усмехнулся толстяк. И вытащив из кармана блокнот и авторучку, написал на чистом листке несколько слов.- Ну, что ж,- он обвёл глазами собеседников.- Прессу надо любить и ТАССу нужно помочь. Всё равно придётся обеспечивать, а тут так получилось… Комедия! Документы у вас какие-то имеются?- обратился он к Евгении Павловне.
-А как же?- Секретарша достала из сумочки, с которой не расставалась, служебное удостоверение и паспорт.- А вы, кстати, имеете право меня проверять?
-Имеет,- доверительно шепнул ей на ухо лейтенант.- Не волнуйтесь. Всё идёт по законам военного времени.
-Тогда, пожалуйста.- Евгения Павловна протянула документы.- Удостоверьтесь!
Толстяк внимательно просмотрел бумаги и с полупоклоном возвратил их владелице.
-А машина тоже ваша?
-Служебная. Мы на ней оборудование привезли. Вон оно в кузове. Ещё не разгрузили. Потому что не знаем, где вообще будем располагаться.
-Не беспокойтесь, вам всё уже выделили. Будете поблизости от нас, на Михайловской,- объяснил толстяк и повернулся к человеку с бумажкой.- Значит так, Григорий Кузьмич. Ордер мы вам перепишем, и квартиру дадим поближе к работе. А эту пока временно закрепим за тассовцами.
-Макар Герасимович!- человек возмущённо закашлялся и поперхнулся.- Как же так? Зачем всё это?
-Ещё будете благодарить! Устроим с комфортом, насколько позволяют коммунальные условия города. Как зовут тебя, партизан?- снова обратился он к Вольке.
-Воля, Вольдемар,- торопливо подсказала Евгения Павловна, вдруг счастливо поверив, что всё окончится благополучно.
-Значит так, Вольдемар,- толстяк вырвал из блокнота листок и протянул его Вольке.- Как только отец вернётся – сразу же в горсовет. К Градинарю Макару Герасимовичу. То есть, ко мне. Серьёзный разговор будет. Ну а вы пока живите здесь. И без самодеятельности чтобы… понятно?
-Понятно!- радостно воскликнул Волька.- Спасибо вам!
-Принимаю,- насмешливо прищурил тёмные глаза Градинарь. И посерьёзнев, спросил:- Мины-то, где взял?
-В саду. Там в окопе их целый ящик. И миномет стоит.
-Да-а?
Макар Григорьевич выразительно взглянул на лейтенанта. Тот на солдат. Сапёры подхватили свои атрибуты и тут же исчезли.
-Значит, вы Градинарь?- восторженно уставилась на толстяка Евгения Павловна.- Тот самый? Комиссар партизанского соединения?
-Был комиссар, да весь вышел.
Макар Герасимович спрятал блокнот и авторучку в карман, и одёрнул френч.
-Третий месяц городским хозяйством занимаюсь. Сначала в Сороках, теперь здесь. Всякого повидал за это время, но с подобным не встречался.
Он снова поглядел на Вольку.
Волька смиренно потупился под его взглядом.
-Быть бы тебе наказанным. Но за смелость и смекалку прощаю. Только в будущем ни-ни!- Градинарь погрозил пальцем.- К школе-то готов?
-Готов!- уверенно соврал Волька, хотя за всё лето ни разу об учёбе не вспоминал.- В пятый класс пойду. Только школы, наверное, не откроются.
-Постараемся открыть. Кровь из носу. В сентябре, конечно, не получится. Но первого октября точно за парты сядете. Учись хорошенько!
-Постараюсь,- пообещал Волька.
И почти физически почувствовал, как  освободилась от унылой тяжести и словно бы воспарила к небу его мятущаяся душа…

Глава  3.

Отец вернулся через неделю. Он привёз бумагу, мастику, ротаторы,
телеграфные аппараты, новые пишущие машинки и многое другое, занявшее едва ли не половину транспортного самолёта.
На аэродроме, где его встречали сотрудники уже обустроившегося агентства, сразу начался разговор о каких-то штатах, спецсредствах, дотациях и корреспондентских пунктах. Затем все принялись загружать ящики и рулоны в многострадальный грузовик дяди Серёжи, и Волька, наконец-то, смог обнять своего младшего брата, прилетевшего вместе с отцом.
Валерик, или как все его звали, Вареник, имел несколько курносый нос, кудрявящийся чубчик (предмет Волькиной зависти) и непостижимо своенравный характер. Как младший в семье, он привык к постоянным потачкам и обожанию. Сколько неприятностей в своё время пережил Волька из-за неуважительного отношения к этому меньшому, единокровному!
Вареник был самолюбив и обидчив. Он вечно претендовал на Волькины марки, книги, коньки, самокаты и самопалы. Кроме того, он был не чужд ябедничеству и дошёл в этом деле до гнусного совершенства. Стоило Вольке в чём-либо проштрафиться, как Вареник возводил его вину в ранг тягчайшего преступления.
-Мама! Мамочка!- сладострастно шепелявил он, свистяще выпуская воздух между выпавших молочных передних зубов.- А Волька сегодня мячом вновь чужое окно разбил. Как зафутболил, так всю форточку сразу! На него теперь в милицию заявят. А ты штраф уплатить должна. Тётя Галя кричала, что меньше, чем за сто рублей не отделаешься. А дворник Касаткин обещал Вольку водопроводным шлангом выпороть1 Они с Мишкой Гринёвым и Васькой Федотовым Касаткинову коту пустую банку к хвосту привязали. Кот заорал и домой! А там Касаткинова бабушка старая. Так кот её с ног сбил и до смерти напугал…
А ещё управдом Живов вчера приходил, когда ты в Академии была. Он соседке Зине сказал, чтоб тебе передала, а я всё слышал. Волька и Колька Михлин – «Коляй Бу-бу» какие-то пистоны во втором подъезде взрывали. А потом украли из красного уголка ежа и засунули  в машину дяди Пети шофёра. Дядя Петя, когда сел за руль, то сразу на ежа. И  с перепугу не туда поехал! А Коляй Бу-бу ему ещё шину гвоздём проколол, за то, что дядя Петя пацанов не катает…
Вареник наушничал. Волька шипел и исподтишка грозился его побить. Мать бледнела, роняла на пол кисти и, отходя от мольберта, падала в кресло.
-Эти дети сведут меня с ума,- стонала она, длинными изящными пальцами массируя виски.- У меня срочная работа, мне нужно картину в Худфонд сдавать, а тут… Ну в кого ты такой уродился?- спрашивала она, сверля Вольку презрительным взглядом.- Погоди, вернётся с фронта отец, я ему всё расскажу. Какое по счёту окно разбил ты в этом году?
-Третье,- вынужден был сознаться Волька.- Но я не хотел, я нечаянно. Мяч как-то с ноги сорвался,- оправдывался он.
-А вот и неправда, вот и неправда,- обличительно заверещал Вареник.-
Я видел, он специально туда зафутболил! Там Сёмка Фибрин живёт. А они все против него. Потому что в их квартире Карандаш в кино снимался. А ещё, потому что Сёмка не хотел с ними металлолом для фронта собирать. Они железяк с железной дороги натаскали, аж два грузовика. А Сёмка дома сидел и из окна им рожи корчил. Ну, Волька в него и запустил…
-И правильно сделал,- неожиданно сказала мать, повергая юного фискала в скорбное недоумение.
Вареник непонятливо вытаращил невинные карие глазки, а мать терпеливо разъясняла ему:
-То, что твой брат с ребятами собирают для фронта металлолом, просто замечательно. Кто вам поручил это?- спросила она Вольку.
-Никто. Мы сами,- гордо ответил сын и незаметно показал Варенику язык.- Мы там старый паровоз по частям разбираем. Он уже заржавел весь и никому не нужен. А на заводе из него танк или снаряды сделают.
-Это хорошо. Но паровоз, наверное, тоже можно починить?
-Да ты что! Это «овечка» дореволюционная. На ещё железнодорожники спасибо сказали.
Вареник был посрамлён, уничтожен, разбит.
Волька торжествовал.
Но проходило время, и несгибаемый братец брал весомый реванш.
-Мама!- снова фискальничал он.- А Волька с Юркой Седовым и Левкой Петращуком с Белорусского моста на электрички плевали. А у дрезины на платформе какие-то дядьки ехали. И Волька одному прямо на лысину капнул. А тот как рассердится, как закричит… А Лёвка Петращук на перилах моста хотел стойку на руках сделать. А там милиционер был. Он как засвистит! А они как побегут! Прямо под машину! А машина как затормозит! А шофёр как выскочит и за ними! А  они…
Скорострельные кляузы мелкого тирана были невыносимы. Помимо Вольки ни за что, ни про что страдали и его друзья.
Женщин дома номер пять дробь семь по Бутырскому валу связывала круговая порука. Дела их чад интересовали всех одинаково. И все они, конечно, были в курсе всех печалей и радостей родного двора.
Вареник был неуязвим. Его высокий моральный облик, от которого пацанов тошнило, снискал ему глубокое уважение девчонок и бабушек.
-Из этого мальчугана выйдет толк,- нравоучительно заявляла то одна, то другая блюстительница порядка.- Совсем малыш, а какой сознательный. Не то, что наши оболтусы. Хотя и их понять можно. Без отцов растут, без присмотра…
Вареника баловали. Кто конфетку сунет, кто кусок хлеба с маргарином, кто морковку или огурец со своего придомового огородика. Все жили небогато, все нуждались. Но детям отдавали  последнее, и старались по мере сил подкармливать не только своих, но и чужих.
Больше всего на свете Вареник любил кататься с Волькой  на ходивших тогда в Москве двухэтажных троллейбусах и гулять по Красной площади. В
Свои шесть лет он был завсегдатаем Исторического музея. Он мог часами стоять у Мавзолея, мечтая о том дне, когда сможет, наконец, попасть внутрь. С видом знатока рассуждал он о невиданных габаритах Царь-пушки и Царь- колокола, которые хранились за высокой и пока недоступной ему кремлёвской стеной. Он и не предполагал, что через много лет удостоится чести служить в охране Кремля и узнает там каждый самый малый закоулок.
Зная о его высокой пламенной страсти, пацаны во главе с Волькой придумали страшную месть. Получив очередную взбучку после внеочередного Вареникова поклёпа, они грустно сошлись во дворе.
Окружённый девчонками, малыш мирно копался в песочнице, лепя «пирожки».
-Вареник! Вареничек!- медоточивые голоса и умильные взоры усыпили бдительность честнейшего существа.- Хочешь, Вареничек, посмотреть на гостиницу «Москву»?
-Да!- простодушно и радостно откликнулось дитя, не подозревая подвоха.- Сейчас?
-Сейчас!
Улыбки стали ещё приторнее, а глаза счастливее.
-Только плакать не будешь?
-Не-ет!
-Ну, тогда гляди!
По команде Вольки Мишка Гринёв и Васька Федотов схватили несчастную жертву за уши и взметнули над землёй, раскачивая и припевая:
-Вот тебе гостиница «Москва»! Вот тебе Исторический музей! Вот тебе собор Василия Блаженного!
Дикий, отчаянный рёв огласил двор, заглушив гудок бегущей под откосом электрички.
Охальники, как испуганные воробьи, бросились врассыпную.
Вареник, держа в руках натруженные уши, помчался домой страдать и жаловаться.
Спустя некоторое время собор Василия Блаженного, Большой театр и Зарядье «обозревали» Волька, Мишка, Васька и совершенно непричастные к дворовой экзекуции Васька Кирсанов и Коляй Бу-бу.
Прошёл день. Второй. Многое забылось. И опять повторилось не менее резво.
-Вареничек, хочешь увидеть Александровский сад и Манеж?
-Хочу.
-А плакать не будешь?
-Нет!
-Ну, тогда смотри!
-Аааааааааа!   Ооооооооо!.. Уууууууу!
И вот теперь это многострадальное чадо стояло у трапа самолёта, с любопытством оглядываясь по сторонам. Золотые адмиральские шевроны сияли на его синей матроске. Из-под коротких штанишек сверкали ободранные коленки. И горделивая бескозырка с величавой надписью «ГЕРОЙ» сползала на левое ухо.
Вареник увидел Вольку и расплылся в улыбке.
Волька бросился к нему. Обнимая и тиская родное маленькое тельце, он вдруг понял, как непередаваемо дорог ему этот славный улыбающийся малыш.
-Я соскучился по тебе,- неожиданно шепнул он.
-Я тоже,- счастливо задохнулся Вареник.- Ты хороший! Я, когда в самолёте летел, всё время о тебе думал.
-Страшно было лететь?- деловито поинтересовался Волька.
-Не-а. Я даже ничего не почувствовал. Сначала, когда поднимались, немного тошнило. И сейчас, когда садились. А так даже приятно: вверх, вниз, вверх, вниз… Папа говорил, что это воздушные ямы.
-Счастливчик!- позавидовал Волька.- А воздушный бой вы там не вели? «Фоккеры» не попадались?
-Нет,- огорчённо поджал губы Вареник.- Там, наверху, только солнце и облака. Словно сугробы на Северном полюсе,- добавил он с таким видом, словно этот самый полюс был его родной стихией.- А у тебя пистолет уже есть?- спросил он после некоторого молчания.
-У меня много чего есть,- признался Волька.- Только тебе показывать нельзя, ты же обо всём проболтаешься.
-Не-а,- торжественно пообещал Вареник.- Честное октябрятское!
Волька кивнул. Если Вареник давал «честное октябрятское», на него можно было положиться.
-Ты надолго приехал?- спросил Волька, отбирая у него маленький чемоданчик и сетку с продуктами.- И как там мама?
-Мама скучает и волнуется. И меня отпускать не хотела. Но папа сказал, что сейчас фруктовый сезон и детям нужным витамины. А ещё она обижается, что ты редко ей пишешь. Знаешь, как она твоих писем ждёт?
-Сегодня же напишу,- пообещал Волька.- Вместе с тобой напишем. А пацаны наши как там?
-Завидуют. Всем двором нас провожали. А Генка Русак и Юрка Седов аж до аэродрома с нами доехали. Просят, чтобы ты им «парабеллы» достал. Достанешь?
-Попробую.
Волька задумался. «Парабеллум» ему самому снился по ночам. Он поделился своей мечтой с вернувшимся из Плоешт дядей Колей Лохматовым, и тот обещал помочь. Правда, дядя Коля подарил однажды Вольке ещё в Сороках «смитт и вессон» - огромный семизарядный пистолетище. Только у этой «пушки» почему-то был сточен боёк, а дуло с барабаном и рукоять были скреплены не винтами, тонкой медной проволокой. Стрелять из этого инвалида было нельзя, да и нечем. И Волька забросил его на чердак в надежде когда-то обменять на что-то стоящее.
-Слушай,- встрепенулся Волька, недоверчиво вглядываясь в Вареника.- А почему ты не шепелявишь?
Ааа!- торжествующе вскинул голову Вареник.- У меня зубы выросли! Я теперь любое «сэ»  могу, как хочешь, тянуть. Смотри!- он обнажил крохотные  нежные зубёнки.
-Точно!- поразился Волька.- Только не «сэ», а «эс»! А теперь скажи : Сталин! Солнце! Самолёт!
-Сталин1 Солнце! Самолёт!- вдохновенно выпалил Вареник.- Самокат! Санки! Велосипед! Метро! Ой, это без «эс»! Теперь ты не будешь обзывать меня шепелявым?
-Не буду,- пообещал Волька.- Но ты не огорчайся. Я тебе снова что-нибудь придумаю
-А на мне уже твой костюм. Видишь? Папа сказал, что я расту не по дням, а по часам.
-Вижу,- вздохнул Волька, с грустью вспомнив золотое довоенное время.
Тогда в их дворе снималась замечательная кинокомедия. Она так и назвалась – «Старый двор». Главную роль в ней исполнял молодой Карандаш. У него было множество всевозможных трюков. Часть из них он выполнял во дворе. И естественно, что всё юное народонаселение двора сходило от него с ума. Карандаш даже ухитрился сыграть с пацанами в футбол и провёл три гола в ворота вратаря – Вольки. Операторы добросовестно засняли исторический матч на плёнку. Но когда фильм вышел на экран, этого эпохального события в нём не оказалось.
Именно в эти дни получил Волька в подарок замечательный матросский костюм. Вместе с костюмом было куплено и полупальто с золочёными витыми якорями на рукавах и в петлицах.
Пацаны обалдели от восторга, увидев роскошного капитана. Они поочерёдно примерили «бушлат» и бескозырку и единодушно признали, что это – блеск!
Волька не дышал. Он ходил горделиво и тихо, оберегая бесценный нард от случайных соприкосновений с деревом и железом. Однако хватило его не надолго.
Едва осветители выкатили юпитеры, а операторы захлопотали у кинокамер, как Волька бросился занимать наблюдательный пункт.
Самым лучшим и выгодным было высокое сооружение из неструганных досок, скреплённое незагнутыми огромными гвоздями. Наверху был настил из таких же досок, и операторы иногда снимали с него так называемый «верхний план». Жители дома в шутку прозвали это архитектурное недоразумение «эшафотом».
Стремительно обогнав Коля Бу-бу и Вовку Киселя из двенадцатой квартиры, Волька первым вскарабкался на «эшафот». Он успешно преодолел первый и второй пролёты. Как вдруг…
Это было жалкое и позорное зрелище. Блистательный моряк, зацепившись полой пальтишка за выступающий гвоздь, беспомощно повис на нём, болтая руками и ногами. И чем дольше и яростнее барахтался он, стараясь освободиться, тем безжалостнее трещала материя, расходясь не только по швам.
Когда незадачливого зрителя сняли с «подвески», от его бравого вида ничего не осталось. О, как мечтал он о лаврах Крузенштерна и Макарова, Ушакова и Нахимова! Но они, увы!- были суждены не ему.
Расторопный весельчак-оператор запечатлел для вечности и этот эпизод. Но и он, не попав в фильм, остался лежать где-то в дальних архивах отечественного  кинохранения…
-Прекрасный костюм,- согласился Волька, и поправил воротник Братишкиной матроски.- Носи на здоровье и знай, что я  не жадный.
Разгрузка оборудования закончилась. Все с шутками и смехом разместились в кузове, а отец с Вареником сели в кабину. Дядя Серёжа включил мотор, и полуторка покатилась той же дорогой, по которой неделю назад Волька впервые ворвался в город…


Отцу квартира понравилась. Осмотрев обе комнаты, кухню, подсобные помещения, а затем и огромнейший сад, он долго молчал, изумлённо разглядывая сына.
-Как тебе это удалось?- наконец спросил он.
-Да так…- Волька скромно потупился. Невысказанная похвала отца поднимала его в собственных глазах.- Ты просил, чтобы я позаботился. Ну, я и…
-Это целая эпопея была!- вмешался в разговор  привезший их домой дядя Серёжа. Он восхищённо покрутил головой, мысленно переживая недавнее прошлое.- Волька этот дворец, можно сказать, как рейхстаг атаковал! Только рейхстаг мы  когда ещё возьмём, а особняк нате вам – битте – дритте! Тут такая кутерьма произошла, вплоть до высокого начальства…
-Дядя Серёжа!- умоляюще воскликнул Волька.- Не надо! Тебе, папа, нужно срочно с горсовет сходить. К товарищу Градинарю. Горсовет на Михайловской, чуть ниже вашего агентства.
-Хорошо,- сказал отец, вороша свои коротко подстриженные тёмные волосы.- Завтра с утра и пойду. Как туда добраться? Города-то ведь не знаю.
-А я провожу!- с готовностью воскликнул Волька.- Я за эти дни  где только не побывал!
-Да-а?- отец подозрительно оглядел его с ног до головы.- Ладно, потом разберёмся. А теперь, Сергей Степанович, давайте угостимся, чем Бог послал.
-Ежели что, Семён Иванович,- умиротворённо улыбнулся дядя Серёжа после выпитой рюмки, - я всегда к вашим услугам. Как-никак, земляки, свои люди… московские.
-Спасибо,- поблагодарил отец и налил ему следующую стопку.
Дядя Серёжа сделал несчастное лицо и решительно отодвинул сосуд.
-Благодарствую, но больше ни-ни! За рулём! Можно сказать, при исполнении. И хоть улицы разбитые, и движение малое, но, окромя комендатуры, уже и  орудовцы появились.
-Ну, что ж,- сказал отец.- Нельзя, так нельзя. А сейчас расскажите, как вёл себя мой сорванец.
-Во!- дядя Серёжа вскинул вверх большой палец.- Я таких ребят ещё не видел. Самостоятельный, шустрый, хотя и рисковый… чересчур.
Он покосился на Вольку, понял, что творится у него в душе, и с неохотой поднялся.
-Ладно. Я как-нибудь в другой раз. А сейчас на заправку надо…
Дядя Серёжа уехал.
Отец ещё раз обошёл квартиру. Понюхал цветы, стоящие на подоконниках в больших красивых горшках. Потрогал блестящий мельхиоровый поднос, на котором навалом лежали яблоки и груши.
-Откуда это?
-Здесь раздобыл. Ты не думай, я по чужим домам не лазил. Меня тётя Женя предупредила. А в развалинах много чего насобирал. Ведь это уже ничьё, никому не принадлежит.
-Как знать,- задумчиво пробормотал отец.- А вдруг и у этой квартиры хозяева объявятся.
-Не объявятся,- заверил его Волька.- Тут румынский фашист жил. Железногвардеец! А до него еврейская семья, которую он уничтожил. Сосед
Тимофей Борисович, который в МГБ работает, сказал, что гад этот в тюрьме людей расстреливал. А потом с немцами удрал. Жаль, не попался нашим.
-Жаль,- согласился отец. И с улыбкой посмотрел на Вареника.
Дитя кормилось. Фруктовый Эверест перед ним уменьшался на глазах. Вареник пыхтел, отдувался, гладил себя по животу, но оторваться от даров природы не мог. Невиданное изобилие потрясало его.
-Маму бы сюда,- жалобно простонал он.- Вот бы обрадовалась.
-Она и так рада за вас,- утешил его отец.- Как-никак, подправитесь. Только ты, сынуля, передохни. Нельзя так много с непривычки…
-А я уже не могу,- огорчённо выдохнул Вареник.- Глазами так бы ел и ел, а живот не принимает
-Ничего, это скоро пройдёт.- Отец ласково погладил его по голове.- Нравится тебе здесь?
-Очень. Только город совсем не похож на Москву. Весь какой-то разрушенный. Как Сталинград. Нам в кино показывали.
-Ничего, восстановят. Со всего Союза  сюда люди едут. И строители, и
учёные, и агрономы…
Отец снял с себя китель, прилёг на диван и прижал сыновей к себе.
-Ну, как ты жил, Вольдемар? Чем питался? Что делал? О городских путешествиях ты уже намекнул.
Волька вздохнул. Для того, чтобы рассказать обо всём, не хватило бы дня. Поэтому он вкратце поведал о главном, дипломатично умолчав о минной операции. В глубине души он сознавал, что всё это рано или поздно станет известно отцу. Но пусть лучше он узнает об этом от кого-то другого. Тётя Женя, конечно, всё приукрасит и смягчит. А дядя Серёжа если и распишет, то только в превосходных степенях. Вольку он любит и жалеет, а это по нынешним временам не так уж и мало.
-…Ну, ещё документы в школу отнёс. Она недалеко от нас… третья… имени Горького. Поработал там два дня, помогал убираться. С пацанами познакомился, хо-оро-шие! Тоже в основном приезжие. Из Москвы, из Ленинграда, из Челябинска. Но есть и несколько местных, молдаван. Но по-русски так же, как и мы, разговаривают. А ещё продуктов заготовил на зиму. Фруктов, пшена, соли… Тут, в одном подвале, немецкий склад обнаружился. Все люди брали, и я тоже. Два ящика концентратов! Еле дотащил, такие тяжёлые. Дал по нескольку пачек тёте Жене и дяде Серёже. Они так благодарили!
Волька перевёл дыхание, устроился  поудобнее рядом с отцом.
-А ещё коллекцию собрал. Ордена немецкие, погоны, марки с разных писем. На Александровской в главный банк зашёл. Там всё разбито, распахнуто, никого нет. И каких только денег не валяется! Немецкие, румынские, венгерские… Я ими все карманы набил. Будем с пацанами меняться… Папа… да ты что, уснул?
Волька посмотрел на отца, затем на  Вареника, и приложил палец к губам. Отец спал, сморённый усталостью и напряжением последних дней. Волька осторожно накрыл его покрывалом и, поманив за собой брата, вышел во двор.
-Ну, как?- спросил он, широким жестом обведя свои владения.
Вареник обомлел. Он никогда не видел, как растут яблоки. Не знал, что виноград может подниматься по стене, завиваясь под крышей. Не понимал, как можно ходить среди опадающих груш и персиков и оставаться при этом равнодушным. Всё его маленькое существо трепетало от счастья. Всё казалось сказочным. Не хватало только молочных рек и кисельных берегов. Но он верил, что и они со временем появятся.
-А там что?- спросил он, указывая пальчиком на спускающийся террасами огромный пустующий виноградник.
-Там виноград,- немного помолчав, ответил Волька.- Только у него уже хозяева объявились. Какой-то сельхозинститут. Позавчера всё колючей проволокой обнесли. И сторожа поставили. Злого, хуже собаки. Мы  с пацанами из соседних домов туда сунулись, так он за нами с дубиной… Еле удрали! Но мы его перехитрим. Войну объявим! Из нашего сада по окопам туда можно пробраться. Они почти на километр тянутся.
Волька солидно откашлялся, подумал. Он знал, что пользоваться чужим добром нехорошо, но тут же нашёл себе шаткое оправдание.
-Конечно, виноград и у нас есть. Да только он дикий. А там крупный, сладкий, разных сортов. Видишь, как я уже в этом разбираюсь? А к этому сторожу второй день дядьки подозрительные приходят. Всё оглядываются, пригибаются, словно воры какие-то. Надо бы нам за ними последить…


На следующий день отец вернулся домой к обеду. Он пришёл хмурый, взволнованный. Молча положил на стол небольшую бумажку. Волька краем глаза глянул на неё. Понял: ордер. Значит, всё в порядке, квартира остаётся за ними.
-Папа, тебе ордер дали!- преувеличенно радостно воскликнул он.
Каким-то внутренним чутьём он понял, что отец расстроен из-за него. Не иначе как добрые люди рассказали ему о сыновних проделках.
Отец молча снял свой широкий командирский ремень и сжал его в руке.
-Ты понимаешь, свинтус ты этакий, что мог на воздух взлететь?- как-то сразу охрипнув, спросил он.- Себя и людей погубить? Понимаешь?
-Понимаю,- Волька скорбно потупил повинную голову.- Но я хотел как лучше! Тут квартирьеры шныряли. А я от них защитился.
-Квартирьеры!- взорвался отец.- Да Бог с ним, с этим домом! Устроились бы где-нибудь…
Он замолчал, поморщился, и стал шагать по комнате из угла в угол. Вареник и Волька молча наблюдали за ним.
-Эх!- стукнул кулаком по столу отец.- И я хорош… Но ведь я не предполагал в тебе подобных «талантов»! Это ж надо было – комендантский взвод поднять в ружьё! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
Волька сопел. Да какой там взвод? Всего-то и было несколько солдат и лейтенант. Но теперь уже дела не поправишь. Теперь, как бы ему ни было худо, он будет молчать и постарается не проронить и слезинки.
Отец, казалось, прочёл его мысли. Он с  сожалением повесил ремень на спинку стула.
-Скажи спасибо Градинарю. Пообещал ему тебя не пороть. А надо бы, ой, как надо!- мечтательно вздохнул он.- Хотя ремень это тоже не педагогика.
Он сел на стул, привлёк сына к себе и строго посмотрел ему в глаза.
-Сына ты убитого Макару Герасимовичу напомнил. В партизанском отряде вместе с отцом сражался. Погиб, когда очередную мину на железной дороге ставил. Немцы там засаду устроили. Так он и себя, и их… Вот какие мальчишки бывают! А ты…- Отец  разочарованно поморщился.- К школе-то хоть готов?
-Готов,- облегчённо вздохнул Волька, радуясь перемене разговора.- Только у меня портфеля нет, в Москве остался. Можно я твою сумку пока возьму?
-Бери,- разрешил отец.- Она удобная. Когда у вас занятия начинаются?
-Первого октября.
-Октября?! Ты не путаешь?
-Нет. У нас там ещё многое нужно сделать. Ну и мы потихоньку будем помогать.
-Что ж, успеха.- Отец удовлетворённо хмыкнул.- Надо же, в таких условиях и… Надеюсь, ты понимаешь, как должен учиться?
-Понимаю.- Волька расслабленно переступил с ноги на ногу.- Я Градинарю слово дал… А он действительно партизанским комиссаром был?
-Действительно. За его голову фашисты большие деньги обещали. Только никто на их  посулы не клюнул. А вот сын у него погиб. Единственный, любимый… Так что ты не только за себя, но и за таких, как он, жить должен. Понимаешь?
-Понимаю,- тихо ответил Волька.- Я ведь уже не маленький. Ты знаешь…

Глава  4. 

Действительно, как и обещал  Градинарь, занятия в большинстве кишинёвских школ начались первого октября. Это было непостижимо. За какой-то месяц с небольшим  в полусожжённом, полуразрушенном городе нашли подходящие здания, завезли парты и классные доски, подобрали учителей. Конечно, обо всём этом думали заранее, но  сколько же пришлось положить на это  общего труда.
Сразу после освобождения города многие приехавшие из разных мест страны учителя пошли по домам, составляя списки своих будущих классов.
Они просили родителей и учеников помочь в восстановлении и оборудовании школ. И нигде не получали отказа. Взрослые и  подростки штукатурили и белили стены, настилали полы, вставляли стёкла, навешивали двери, латали крыши и расчищали дворы.
И Волька, конечно же, был среди них. Не дожидаясь, когда его найдут, он по совету Евгении Павловны сам принёс документы – метрику и справку об окончании четырёх классов в «свою» школу. Она располагалась на углу Садовой улицы и  Костюжанского шоссе, в двух шагах от центрального православного кладбища.
Большое двухэтажное здание, по сравнению с другими, было в более-менее приличном состоянии. Совсем недавно в нём располагалась немецкая казарма. Замызганные, облупившиеся стены хранили на себе следы солдатского «творчества». Поэтому прежде, чем впустить в здание детей,
Учителя долго скоблили и смывали скотские  рисунки арийских «художников». Затем школу дезинфицировали, и в течение почти двух месяцев ещё витал в классах стойкий запах карболки и дихлофоса.
Школа была мужская. Это накладывало своеобразный отпечаток на её новых хозяев. Мальчишки с Садовой, Синодиновской, Михайловской, Кузнечной, Купеческой и Армянской улиц единодушно отвергали девчонок. Все они росли воинами, и присутствие длинноволосых прелестниц несомненно отвлекало бы их от спартанского совершенства.
Хотя, если по правде, то многие из них завидовали ребятам из соседней Пятой, которым повезло заниматься вместе с девчонками. То были счастливчики, маменькины сынки. Так, во всяком случае, считали Волька и его новые друзья Петька Молокан, Борька Ройтман и Женька Ковбасюк.
Едва встретившись и познакомившись, они проникли на «вражескую территорию». О, как же захотелось им немедленно перевестись сюда! Но ни один из них, даже под страхом смерти, не признался бы в этом товарищам.
Именно здесь, в пятом «А» классе оказалась и давняя знакомая Вольки Надя Охотская. Увидев её, Волька застыл с полуоткрытым ртом. А Надя, равнодушно взглянув на него, презрительно дёрнула плечиком и куда-то умчалась со своими подружками.
-Ты чё? Ты чего?- затормошил приятеля Борька, испугавшись неожиданной Волькиной бледности.- Ты чё, знаешь её? Кто такая? Откуда?
-Знаю,- вымученно улыбнулся Волька.- Вместе в эшелоне из Москвы ехали. Потом в Сороках встречались.
-Ааа.… Только чё это она не поздоровалась? Не иначе как зануда.
Фифа с косичками!
Волька промолчал. Голова его кружилась от счастья и разочарования. С неожиданной ясностью он вспомнил, как два месяца тому назад прибёг к испытаннейшему средству всех влюблённых мира. Перелистав однотомник Пушкина, он старательным почерком на плотном листе бумаги начертал бессмертные строки, графомански видоизменив их:

«Я вас  люблю! Любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит:
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас  люблю безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.
Я вас  люблю так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим!!!»

При первой же встрече, набравшись храбрости, он небрежно протянул этот листок Наденьке.
-Возьми! Тут один влюблённый просил тебе передать…
Надя удивлённо взглянула на него и забавно сморщила прелестный маленький носик.
-А что это?
-Не знаю,- неестественным басом ответил Волька.- Прочтёшь, увидишь… За ответом я приду попозже. Бери, пока я не передумал!
Целых два часа валялся он в лопухах возле её дома, сладостно фантазируя. Он представлял, как, развернув листок, Надя читает его послание. Как, заливаясь слезами умиления, бросается на его поиски. Но его нигде нет. Она ищет, зовёт, страдает, не подозревая, что он находится почти рядом с ней в этих замечательных тенистых и прохладных лопухах.
Ожидание стало невыносимым. Волька вылез из убежища и решительно отправился за ответом. Сердце его выскакивало из груди, всё внутри тряслось и  холодело.
Надя играла у калитки в лапту со своей младшей сестрёнкой.
Волька подошёл, сунул руки в карманы.
-Тот… влюблённый… сказал, чтобы ты дала ответ!
Надя вновь кокетливо сморщила носик и показала красивые ровные зубки.
-Передай  т о м у  влюблённому,- насмешливо пропела она.- Передай ему, что воровать стихи у Пушкина нехорошо. И ещё передай, чтобы он больше мне не писал. Иначе я расскажу маме, и она прогонит его хворостиной!
Такого оскорбления Волька вынести не мог. Он повернулся и ушёл молча, как подобает мужчине. Он уходил осмеянный, опозоренный, представляя, как она насмешливо смотрит ему вслед. Но он ошибался. Она уже забыла о нём, продолжая беззаботно играть с  сестрёнкой.
Именно с того часа Волька стал женоненавистником. И именно с того дня стал всё чаще и чаще думать о девчонках.
В доме, который он столь мужественно отстоял, вскоре появились ещё две семьи. В одну квартиру въехала пожилая художница с мужем и невесткой. В другую  работник Совнаркома Николай Иванович Постенко с женой и двумя дочерьми – Инной и Майей.
Инна была Волькиной ровесницей и попала в ту благословенную 5-ю среднюю в пятый «А» класс. Она тут же перезнакомилась с девчонками и некоторых из них пригласила к себе.
На следующий день Волька неожиданно обнаружил у себя в саду Наденьку. Однако ни он, ни она не подали вида, что знают друг друга.
А вечером, обнаружив Вольку возле качелей, которые Николай Иванович повесил на ветвях могучего ореха, Инна съехидничала:
-Так какие стишки ты посвящал моей подруге Наденьке?
Волька покраснел, смешался. Оправдываться было бесполезно. Он раздражённо взглянул на Инну и, пробурчав:- Никакие!, поспешно ушёл.
-Может быть, и мне что-то перепишешь?- крикнула вдогонку Инна.- Я Александра Сергеевича очень люблю!
Понимая, что стал посмешищем для двух глупых гордячек, Волька в Пятой «смешанной» больше не появлялся.
До приезда отца он, под руководством Евгении Павловны и дяди Серёжи, привёл квартиру в божеский вид. Евгений Павловна накрыла изуродованный стол неизвестно откуда добытой плюшевой скатертью. А дядя Серёжа зашил сапожной дратвой диван и стулья. На диван Евгения Павловна постелила клетчатый плед, и диван стал смотреться вполне прилично.
-А ещё я советую тебе запастись на зиму фруктами,- предложила она.- Ну-ка, бери корзину и пошли в сад… Если был бы сахар, можно было бы наварить повидла. А так придётся всё это сушить…
Вскоре на крыльце, на крыше и на подоконниках под лучами горячего солнца золотились россыпи тонко нарезанных груш и яблок, фиолетовые и жёлтые сливы, истекающие мёдом персики, ароматная айва.
-Когда всё это усохнет, соберёшь и сложишь в кладовку,- объяснила Евгения Павловна.- И не ленись, пожалуйста. Заготавливай добро каждый день. Зимой вы мне не раз спасибо скажете!..
Волька не возражал. Запасы его с каждым днём пополнялись. Глядя на него, Нина Александровна – художница, и Николай Иванович с дочерьми тоже принялись за заготовки. Сад был огромный. Урожай богатый. И счастливых даров его на всех хватало с избытком.


И вот наконец прозвенел первый школьный звонок. На торжественную линейку во дворе школы собрались принаряженные учителя и их питомцы.
Учеников пока было немного. Учителей тоже. В большинстве своём это были женщины. Четверо мужчин, во главе с директором, странно смотрелись на их фоне. Военные гимнастёрки и кители с боевыми наградами и нашивками за ранения облегали их худые стройные фигуры.
Директор школы Андрей Ильич, приволакивая тяжёлый протез, прохромал вдоль строя и произнёс речь. Он говорил с детьми как равный с равными. И ребята воспринимали это, как должное.
-Страна напрягает все силы в борьбе с фашизмом. Как сказал ещё в сорок первом году товарищ Сталин: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Родина не требует от вас ничего, кроме хорошей учёбы. Самозабвенно учиться – это ваш патриотический долг, ваш посильный вклад в приближение Победы.
Андрей Ильич говорил неторопливо. Но голос его звенел от волнения, которое он не пытался скрыть. Сегодня был его праздник. Его победа досталась ему жестокой ценой. И всё-таки он был счастлив, потому что воочию видел приближение той Великой, Всенародной, встававшей перед всеми в прекрасном весеннем будущем.
-Школа смирно- о!- прозвучал в наступившей тишине голос однорукого военрука.- Знамя на вынос!..
И опять зазвенел звонок, долгий, трепетный, словно колокольчик под дугой весёлой тройки. Пронзительный голос его разносился по просторам улицы. И прохожие, останавливаясь, слушали этот радостный звон и улыбались довольно.
-В школах занятия начались! У детей сегодня праздник! Пусть он не кончается никогда!..


        Глава  5.

Первая неделя школьных занятий пролетела незаметно. События так напластовались друг на друга, что впечатлений от них хватило надолго. И через много лет в памяти без всякого напряжения вставали такие значительные и молодые лица педагогов и ребят, явственно слышались их голоса, виделись жесты, походка, одежда…
Как всегда, чуть смущённо и ласково улыбалась из тех далёких дней «русалка» - Елена Алексеевна Долгополова, длинноногая, роскошная, в золотой короне гордых кос, светозарно уложенных вокруг головы. В неё сразу и бесповоротно влюбились все пятиклассники. И уроки литературы и русского языка стали самыми интересными и ожидаемыми.
Прекрасная Елена несомненно догадывалась о всеобщем восхищении. Её античная красота приводила в восторг даже такого тюленя, как Ковбасюк.
Не по годам рослый  (ему бы не в пятом, а в девятом сидеть) Женька при виде Елены Алексеевны потрясённо распахивал рот и мог не закрывать его до конца урока.
-Закрой пещерку, галка залетит!- то и дело толкал его Волька, сидевший с ним за одной партой.
Женька приходил в себя, хмурился и стискивал зубы так, что на скулах проступали желваки. Но спустя минуту губа его вновь отвисала, а  глаза становились по-телячьи блаженными и влажными.
На первом уроке литературы в пятом «А» присутствовала корреспондентка молодёжной газеты. Это была худенькая миловидная девушка, очень серьёзная и очень внимательная.
Елена Алексеевна вдохновенно рассказывала о нашествии Батыя на Рязань и о бессмертном подвиге Евпатия Коловрата.
Класс сидел чинно и воспитанно, словно в пансионе благородных девиц. Исцарапанные, исколотые руки мальчишек, привыкшие к ножам и рогаткам, с великим трудом удерживались на крышках парт. Однако глаза, ни на секунду не отрываясь от учительницы, ухитрялись следить и за журналисткой, что-то торопливо черкавшей в своём блокноте.
Повторить закреплённый материал первым вызвался Волька. История бесстрашного  рязанца была ему известна давно. В московской библиотеке отца имелось немало исторических книг, которые Вольке очень нравились. Поэтому рассказа свой он дополнял живописными подробностями из «Истории Государства Российского» Н.А. Карамзина и «Батыя» Владимира Яна. Эти усилия не пропали даром.
-Прекрасно!- сказала Елена Прекрасная.- Такой ответ заслуживает пятёрки.
Волька сел на своё место, раздуваясь от гордости.
Женька Ковбасюк завистливо хрюкнул и нечаянно пустил слюну. Спохватившись, он так щёлкнул челюстями, что все на него посмотрели.
-В чём дело, Ковбасюк?- сразу посерьёзнев, спросила Елена Алексеевна.- Ты что-то хочешь добавить?
-Да!- Женька молитвенно устремил на неё пылающий взгляд.- Спросите и меня! Я тоже хочу о Коловрате!
-Хорошо.- «Русалка» обворожительно улыбнулась и ему.- Хорошо. Только в следующий раз. Мне нравится ваша активность, мальчики. Постарайтесь, чтобы она не покидала вас до конца учебного года. А сейчас, до свидания! Уже звонок…


Через два дня в молодёжной газете появилась статья под неброским названием «Первый урок». Юная корреспондентка добросовестно описала всё, что ей довелось увидеть и услышать. Однако, по мнению Вольки, ей лучше всего удался следующий абзац:
«Отлично усвоил материал Воля Уваров. Его пересказ дышал волнением и страстностью. Подвиг Евпатия Коловрата – верного защитника Отечества – школьник сумел сопоставить с подвигами тысяч советских бойцов – современных Коловратов, спасших нашу Родину и ведущих сейчас борьбу за освобождение Европы. Замечательный ответ был по достоинству оценен. Пять с плюсом – первая оценка Вольдемара Уварова в новом учебном году стала и первой оценкой в новом классном журнале».
Огромная негаданная слава обрушилась на Вольку. Во-первых, отец от души порадовался успеху сына и подарил ему заветный финский нож с плексигласовой наборной рукояткой. Во-вторых, Вольку вдруг почтительно зауважали одноклассники и больше всех известный силач и задира Женька Ковбасюк.
-Если кто против Уварова станет что-то клепать, тот будет иметь дело со мной,- прочувствованно заявил Женька, назидательно массируя свой тяжёлый кулак.
Ну а в-третьих, оказалось, что газету читали и в Пятой средней школе. Вечером Инна рассказала Вольке о том, как обсуждали корреспонденцию у них в классе.
-Мы с Надькой чуть с ума не сошли! Надо же, Уваров прославился на целый свет! А когда я сказала, что ты Охотской  стихи посвящал, а она их отвергла, все девчонки её осудили. Между прочим, она завтра будет у меня. Зайдёшь?
-Не знаю…
Волька растерялся. Он так любил эту девочку, так добивался её расположения. А она посмеялась над ним, разболтав его тайну подругам, которых и знала-то от силы день, другой. Горькое чувство возникло в душе мальчишки. Он и раньше читал, что женщин, словно бабочек к цветам, влечёт чужая слава, известность, успех. Неужели и Надя такая же?
А ведь у него не прибавилось ни ума, ни красоты. Тот же нос, те же уши, те же глаза. В конце концов, ему просто повезло. На его месте могли оказаться и Женька, И Петька, и Борька. Любой из них ответил бы не хуже. Значит, тогда интерес девчонок был бы обращён на другого счастливчика?
Чепуха какая-то!
-Ладно,- словно нехотя согласился он.- Только мне одному неудобно. Я с ребятами приду. Они мировые, и вам понравятся.
Как давно это было! Как быстро всё это прошло!
Худое, словно выкованное из сдерживаемой боли лицо военрука встаёт перед глазами. Боевой командир батальона морской пехоты, один из героев Керченско - Эльтигенского прорыва Василий Фёдорович Альчук был инвалидом второй группы. Почти по кусочкам после грозного боя собрали его врачи. Они вернули ему жизнь, спасли от слепоты и ампутации обеих ног. Но не смогли сохранить левую руку и заменить обожжённую  кожу
на левой щеке. Поэтому Василий Фёдорович старался не поворачиваться к людям изуродованной стороной. В школе он всегда стоял вполоборота к строю, видимо, ни на минуту не забывая о своём ужасающем ожоге.
Кто-то из мальчишек каким-то образом узнал, что Альчук одинок. Вся его семья погибла под Киевом в первые недели войны. А сам он живёт неподалеку от школы у родственницы и половину инвалидной пенсии ежемесячно переводит в один из детских домов.
Он был неулыбчив, немногословен и требователен. Его присутствие в школе заметно дисциплинировало ребят. Даже сопливые первоклашки при нём подтягивались и как будто взрослели. Василий Фёдорович не терпел суеты и разгильдяйства. Тут они с директором были единомышленники.
Андрей Ильич, потерявший ногу в болотистых лесах под Демянском, был очень рад такому содружеству. Их пример, их воля, их поведение благотворно влияло на завхоза Петрушина, никогда не служившего расхлябанного и заискивающего старичка с вечно бегающими глазами, и даже на Геннадия Ахуновича Марта – математика и классного руководителя пятого «А».
Пацаны невзлюбили Марта с первой же встречи. Он явился перед ними напыщенный, броский, в ярко синей официантской «бабочке», сверкая  тщательно набриолиненным пробором. Листая классный журнал, он кокетливо оттопыривал мизинец, на котором торчал невообразимо длинный, отполированный ноготь. Знакомясь с учениками, Геннадий Ахунович презрительно морщился и как-то по - крысиному шевелил носом, словно принюхиваясь к  каждому из них.
Был он молод и свеж. Глядя на него, не верилось, что он, как и все остальные, «сидит на карточках». Вероятно, у него был какой-то побочный доход, о котором не ведал даже вездесущий Петька Молокан. Иногда на уроке Март отворачивался к доске и, достав из кармана что-то съедобное, торопливо проглатывал его, почти не жуя. При этом спина его горбилась, а уши шевелились нервно и часто.
Конечно, класс тотчас замечал, что Ахунович лопает. Десятки осуждающих голодных глаз нацеливались в спину учителя. И он, словно чувствуя эти обжигающие, отточенные лучи, сутулился ещё больше, а оборачиваясь, старался не встречаться взглядом ни с кем из мальчишек.
Разговаривал он со всеми так, словно нисходил с олимпийских высот. И только при виде Альчука  и директора сникал, тускнел, и проскальзывал мимо них бочком, стараясь не задеть ни словом, ни взглядом.
Однажды Молокан доложил, что «Мартышка» ухаживает за Еленой Прекрасной. Класс переполошился. А Женька Ковбасюк впал в ярость.
-Если это так,- сурово пообещал он,- если я увижу их вместе, то натворю такого… вплоть до исключения из школы! Я не  потерплю… не допущу!
К счастью, Петькино сообщение не подтвердилось. Елена Алексеевна отвергла незадачливого воздыхателя с первых же его попыток.
Предмет свой Геннадий Ахунович тоже знал плохо. Наверное, в сво1 время в институте едва вытягивал его на «тройку». Поэтому интереса к математике он ни у кого не возбудил, а сделал всё для того, чтобы многие ученики просто возненавидели алгебру и геометрию.
Даже классный «Лобачевский», шахматист и мыслитель Вилька Лещименко в недоумении поправлял очки, слушая путаные объяснения «Мартина». Под руководством матери, преподавательницы университета, Вилька ещё летом прошёл математический курс пятого и шестого классов, и иногда громогласно уличал Ахуновича в неточностях.
Поскольку взаимного расположения у руководителя и класса не возникло, стороны сосуществовали как две весьма недружественные державы, вынужденные поддерживать видимость дипломатических отношений.
На первом же уроке Борька Ройтман, большеглазый, большеротый черныш поинтересовался у наставника:
-Геннадий Ахунович, а вы воевали?
Классный покраснел и нехотя промямлил:
-Не пришлось.
-А почему?- тотчас же раздалось несколько недоуменных голосов.
-Ммм,- замялся Март.- Во-первых, у меня плоскостопие. А во-вторых, я должен был окончить курс, чтобы обучать таких любопытных, как вы.
-Пло-ко-сто-пи-е?!- изумлённо выдохнул Ковбасюк.- А как же другие – без рук, без ног? Вон у Алексея Толстого рассказа – «Русский характер»! Или в «Правде» писали про одного лётчика. Он, раненый, восемнадцать суток к своим по снегам полз! А когда ему ноги отрезали, на протезах ходить научился и в свой полк вернулся. До сих пор летает и фрицев бьёт так, что от них перья летят! Хм, а тут плоскостопие!
-А мне мама рассказывала…
-А у меня брат после двух ранений вновь вернулся на фронт,- зазвенели ребячьи голоса.
Ахунович понял, что допустил промашку. С трудом  выдавив из себя кривую улыбку, он миролюбиво произнёс:
-О мужестве и героизме мы поговорим с вами на классном собрании. А сегодня давайте повторим десятичные дроби.
-Какие дроби?- непокорно выкрикнул Женька.- Вы же классный руководитель! Нам же с вами учиться!
-Естественно,- пошевелил шустрым носиком Март.- Только учёба учёбе рознь. Как ваша фамилия, юноша?
-Ковбасюк! А  что?
-Ничего.- Геннадий Ахунович оттопырил мизинец и полистал журнал.- Если вы, Ковбасюк, будете нарушать дисциплину и подстрекать остальных, я выставлю вас за дверь. И попрошу явиться в школу с родителями!
-Ничего не получится,- надменно набычился Женька.- У меня родители на фронте. Отец артиллерист, а мать военврач. А здесь я с  сестрой живу. Она в НКВД работает следователем. Пригласить?
-Пока не надо,- недобро прищурился Март.- Но если понадобится, то мы её вызовем.
-Как бы она тебя самого не вызвала,- парировал Женька.
Но Геннадий Ахунович сделал вид, что не расслышал дерзкой реплики.
После уроков мальчишки собрались во дворе, за дровяным сараем. Женька вытащил из кармана и смачно раскурил трофейную румынскую сигаретку «Транснистрия». Важно пуская клубы дыма на ошеломлённых соратников, он выдал беспощадную речь.
-«Мартину», а точнее, «Мартышке» объявляем войну! Если кто-то дрейфит и бороться не хочет, пусть отваливает. Только, чур, не сексотить! Делай вид, что ничего не знаешь, а другим не мешай. И надо же было, чтобы этот плоскостопный нам достался. Трус он, по-моему, и больше ничего.
-Зачем же так сразу – трус?- вступился за классного Лещименко.- Может, у человека бронь была. Может, ещё что-то. Вон мой отец, как ни рвался на фронт, а его не пустили. Сказали, что в тылу нужнее. Наркомзем, поля, посевы… Что же он теперь перед каждым должен отчитываться за свою судьбу? И Марта этого, наверное, сто раз проверили, пока сюда допустили.
-Да замолчи ты, интеллигент!- поперхнулся дымом Женька.- Кому сейчас проверять? Проверят ещё, не волнуйся. Только настоящего человека сразу видно. Вон хотя бы Альчук! Он и слова не скажет, лишь посмотрит, а ты уже понимаешь, кто он есть. А этот – прилизанный, припудренный… да и коготь у него… С такими руками разве можно работать? Нет, вы как хотите, а я – за войну! Прощупать его надо. Волька, Петька, Борька, вы как?
-Х- ха, прощупать,- усмехнулся Вилька.- Это ты у сестры своей научился? Это же они всегда всех прощупывают!
-Ты мою сестру не тронь!- неожиданно вызверился Женька.- Она-то уж досыта войны хватила! В партизанском отряде с Зоей Космодемьянской была! Сама дважды ранена. Орден «Красного Знамени» имеет. И служит в отделе по борьбе с бандитизмом. А там, знаешь, какие люди нужны?
-Ну, извини, извини,- покаянно прижал руки к груди Лещименко.- Я ж не знал, просто вырвалось…
-Так думай в следующий раз прежде, чем кого-то защищать.
-Я не защищаю, а предупреждаю. Мало ли как ваша борьба обернётся?
-А ты нас не пугай,- лениво процедил Борька, достав из кармана патрон от противотанкового ружья.- Хочешь разрядить? Сумеешь?
Вилька сдвинул на нос очки и осуждающе уставился на него.
-Чурбак ты, Ройтман. И оглашенный какой-то. До добра тебя эти патроны не доведут. Отнеси их лучше военруку, пока не поздно.
-Ага, так и помчался,- хохотнул Борька и достал из кармана ещё один патрон.- Вот я из них пару «катюш» сделаю и под носом у Марта пальну.
Сдрейфит, значит, трус. А не побежит – может, даже зауважаю. Так что ты, Лещименко, протри свои очки и иди играть в свои шашки. А мы, пацаны, пошли по виноградникам! Там ещё кое-где много неубранного осталось.
-Пошли!- поддержал его Петька.- Только сначала забежим ко мне. Мать с отцом познакомиться с вами хотят. Поглядеть, что за дружки у меня появились…

           Глава 6.

Глинобитный, крытый  соломой домик Молоканов стоял на дальней окраине Малой Малины, там, где эта окраина почти сливалась с Костюженским шоссе. Это было километрах в пяти от школы, и пацаны дружно подивились Петькиной настойчивости, с которой он ежедневно преодолевал этот путь.
Правда, в этой  полусельской отдалённости была для Петьки и немалая выгода. Метрах в четырёхстах от его дома располагался склад трофейного вооружения, небрежно окружённый плохо натянутой, а оттого и совершенно провисшей колючей проволокой.
Охранял его обычно добродушный и покладистый красноармеец из «второэшелонников». За пачку «Дуката» или «Транснистрии» этот скучающий вояка запросто позволял ребятам копаться в горах неучтённых пулемётных лент и гранат, залезать под навесы, где навалом ржавели «шмайссеры», итальянские и мадьярские винтовки, противогазы, ракеты, ящики с динамитом и другое военное имущество.
Хатка Молоканов, как и окружающие её саманные невзрачные «близнецы», подслеповато смотрела на мир двумя вырубленными по фасаду оконцами, над которыми нависал лёгкий террасовый карниз, поддерживаемый четырьмя деревянными столбами.
Поднявшись по ступенькам на эту терраску, мальчики очутились в небольшом тесном коридоре, заставленном мешками, корзинами, кастрюлями и вёдрами. Налево и направо из него две низкие некрашеные двери вели в такие же низкие, бедно обставленные комнаты.
И в той, и в другой вдоль стен тянулись узкие, надёжно сколоченные скамейки – бэнкуцы, светились на стенах иконки в жестяных окладах, а  из традиционных, аккуратно развешанных рамочек с фотографиями задумчиво и напряжённо смотрела многочисленная дальняя и ближняя родня хозяев.
В левой, более просторной комнате у окна стояли три стула и стол, покрытый самодельной кружевной скатертью, а на стенах и на полу красовались домотканые грубошерстные коврики и половички. Маслянистая лампадка в красном углу тускло освещала иконостас, убранный бумажными и восковыми цветами, а на подоконнике в  высоких консервных банках росли герань и бегонии. В другом углу, напротив стола, красовалась широкая деревянная кровать, с туго набитыми, готовыми лопнуть от переполнения, подушками, возлежащими на цветном лоскутном одеяле, отчего-то напомнившем Вольке висящую у них в классе физическую карту мира.
Поскольку Волька жил уже в одном молдавском доме в Сороках, он без труда сообразил, что эта комната ни что иное, как «касса мааре» - парадная и гостевая.
Обычно даже в самых бедных молдавских домишках – кэсуцах – эти комнаты были нежилыми. Здесь заключались торжественные сговоры и заручения, сюда в первую брачную ночь приводили молодых, и тут же по традиции выставлялись для прощания останки тех, чья бренная жизнь прекращалась по истечении отпущенного ей срока.
Не успели ребята как следует осмотреться, как вод дворе послышался чей-то звонкий голос и в комнату вошла, а точнее, вбежала немолодая запыхавшаяся женщина в надвинутом на лоб тёмном платке и лёгкой безрукавной душегрейке.
-Мэй, мэй, мэй,- запричитала она, всплеснув руками и быстро оглядев засмущавшихся гостей.- Оф, Петрика, ты из меня душу вынимешь! Разве не мог сказать, что придёшь с дружками? Я бы что-то приготовила, а так…
-Ай, ну тетеме, не беспокойтесь, мама,- улыбнулся Петька, подойдя к женщине и обняв её.- Угощенье не уйдёт, если оно будет. Но мы ненадолго. Знакомьтесь, пацаны. Это мама моя.
-Тётя Докица… Евдокия Думитриевна,- слегка запнувшись, представилась женщина и, суетливо вытерев руки о передник, протянула их ребятам.
-Ковбасюк… Евгений,- пробасил Женька, вскинув подбородок и стараясь быть галантным.
-Вольдемар,- приподнявшись со стула, поклонился Волька.
-Борис Ройтман,- гордо и независимо вымолвил Борька, на секунду задержав узкую и твёрдую ладонь хозяйки в своей руке.
-Ашай-й, бине… Вот и хорошо…познакомились,- проворковала Докица Думитриевна, всё так же радушно и внимательно разглядывая ребят.- Петрика мне все уши прожужжал: «Волька… Женька…приетений меу!..» То есть, друзья! Вы не местные? По-молдавски не понимаете? А то я иногда путаюсь в двух языках.
-Я бессарабец,- гордо заявил Борька.- Родился в Кишинёвской тюрьме, потом вместе с матерью сидел в Дофтане… Волька из Москвы. Женька из Ярославля.
-Тюрьма… Москова… Кум аша? Как это?- удивилась тётя Докица.
-А так,- вмешался в разговор Петька.- Он в тюрьме родился, когда его мать там сидела. Она революционерка – подпольщица. Коммуниста нелегалэ, ынцележь? С Павлом Ткаченко, с Хаей Лифшиц работала!
-Да, да, да, понимаю,- закивала головой Евдокия Думитриевна.- О них в сороковом году по радио часто говорили. А ты, значит, из Московы? Из самой Московы?- повернулась она к Вольке.
-Из самой,- отчего-то застеснялся Волька, поражённый её откровенным и наивным восторгом.- Не бывали там?
-Откуда?- Докица плотнее запахнула душегрейку, словно ей вдруг стало холодно и тоскливо.- Мы же под румынами жили. Вся молодость вот здесь прошла. Даст Бог,- она с надеждой посмотрела на иконы, Петрика вырастет и тоже в Москову поедет. Учись хорошо, Сталина увидишь,- тронула она сына за рукав, и снова обратилась к Вольке.- Ты Сталина видел?
-Видел. На демонстрации, перед войной. Мы по Красной площади в колонне шли. Я у отца на плече сидел, и он вдруг говорит: « Смотри – Сталин!» А на Мавзолее много народу было. И я не всех разглядел. Только его, Будённого… и ещё Калинина. Мы очень быстро прошли. Да и маленький я ещё был.
-Мэй, мэй, мэй,- снова умилилась тётя Докица, с уважением разглядывая Вольку.- А твои родители где?
-Отец – журналист. Я с ним сюда приехал.
-Кто, кто?- не поняла хозяйка.
-Журналист? Писатель! – громко и раздражённо пояснил Петька, словно бы застеснявшись материной необразованности.- Скриитор, ынцележь?
-Ооо!- прямо-таки задохнулась от восхищения тетя Докица.
-А у Женька отец на фронте воюет. Полковник – колонель!
-А у Борьки мать в горкоме партии… инструктор.
-Я тэ кум… вот как! – Глаза женщины повлажнели и засветились ещё ярче. Было видно, что она гордилась своим сыном и его такими важными и выдающимися друзьями. -Ашезаць- вэ, бэець… садитесь, пожалуйста,- зачастила она, снова мешая русские и молдавские слова.- Я сейчас мамалыгу сделаю, и ещё кое-что…
-Да вы не беспокойтесь!
-Мы не за этим пришли,- запротестовали мальчишки, пытаясь сохранить достоинство.
-Не за этим, не за этим,- вежливо согласилась хозяйка, понимая их смущение и неиспорченность.- А всё же покушать надо. Хай, Петрика, займи товарищей. Подготовьте пока свои уроки!
-Хорошая мама у тебя,- уважительно сказал Волька.- Такая простая, открытая.
Петька счастливо зарделся.
-Понравилась? А я почему-то думал: смеяться станете, дескать, тёмная, неотёсанная…
-Сам ты тёмный,- возмущённо прошипел Ковбасюк.- Дать бы тебе шалабан, да железным напёрстком!
-За что?
-А за то, что стесняешься её. И перед нами свою подлянку показываешь.
-Да вы что? Вы чего, пацаны?- вытаращился Петька.- Я ж за мать кому угодно…. Вы что, сдурели? Так обо мне подумать!
-Сам виноват,- резонно заметил Борька.- Ладно, хватит скулить. Давай показывай, что за книги у вас на этажерке?
-Это отцовские,- облегчённо выдохнул Петька, радуясь окончанию неприятного разговора.- Он их при румынах в подвале и на чердаке прятал. И молдавские наши, и русские… ваши. Тут Василе Александрии, Эминеску, Кошбук… А это Горький, Лев Толстой, Пушкин… видите, какой зачитанный?
-Хорошая библиотека,- одобрил Волька, задумчиво проводя рукой по корешкам книг.- У меня отец недавно тоже несколько молдавских книг принёс. Так что я и про Штефана чел Маре, вашего великого господаря, и про даков, и про гайдуков  читал. И ещё про Иона Лютого и Кантемиров. Отец говорит, чтобы по-настоящему узнать народ, надо изучить его историю. А недавно мы с ним к пушкинскому домику на Антоновской ходили. Это возле Ильинского базара, чуть ниже резиденции митрополита. Захудалая такая халупа. Даже не верится, что в ней Пушкин жил. И ещё дом боярина Варфоломея отыскали, у которого Пушкин  в гостях бывал. Тоже почти разрушенный.
-Ну а дом, в котором Котовского к каторге приговорили, и откуда он бежал, знаешь?- задиристо посмотрел на него Женька.
-А как же,- усмехнулся Волька.- На Синодиновской. Там сейчас Управление железной дороги.
-А где штаб Третьего Украинского фронта располагался?
-Не знаю.
-Хороший краевед! Про какого-то боярина он всё разузнал, а про самое важное… Эх, ты! Но хоть про гестапо и фашистский концлагерь на Бендерской шесть слышал?
-Ещё бы,- нахмурился Волька.- Возле Сенной площади, у заброшенной церкви. Но, кстати, там сейчас тоже школа. Четвёртая, кажется.
-Мне предлагали там учиться,- помолчав, сказал Женька.- Только я отказался. Не смог бы. Тем более, что рядом с ней немецкое кладбище и тюрьма. Не зря фрицы для своих гестап самые страшные места выбирали. Там они наших пленных голодом морили, а затем на пустыре за церковью закапывали.
-А ты откуда это знаешь?- недоверчиво уставился на него Борька.
-Оттуда…- резко ответил Женька.- Моя сестра сейчас этим занимается. Вместе с чекистами расследует, свидетелей ищет. Ну и по ночам раскапывают, чтобы никого не будоражить…
-Да-а,- протянул Волька.- Фрицев-то за все эти годы сколько покосили? Вот они и зверели, и на наших раненых отыгрывались, сволочи!
Несколько минут в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь гнусавым жужжанием залетевшей со двора мухи.
-Ух, ты, гадина!- неожиданно взорвался Петька и прихлопнул насекомое старой своей пилоткой.- Скорее бы война кончилась!
-Скорее бы,- вздохнул Ковбасюк и присел на стул, рядом  с Волькой.- Я так по своим соскучился. Мать два года не видел. А отца аж с сорок первого…
-А я своего отца не знаю,- тихо сказал Борька.- Его в тридцать пятом с тремя мопровцами в СССР отправили. Обменяли на кого-то… А потом он в Испанию уехал и там погиб. У нас даже фотокарточки его не сохранилось. Сейчас, правда, мама запрос сделала. Из сигурантских архивов  «дело» затребовали. Может, там отыщется. Так хоть посмотрю, узнаю, каким он был.
Борька хотел ещё что-то сказать, но в это время в комнату вошла Евдокия Думитриевна.
-Хай ла масэ, бэець… За стол, за стол,- добродушно скомандовала она, ставя на стол поднос с крутой, дымящейся мамалыгой. Суровой чёрной ниткой она разрезала её на куски и разложила по тарелкам.- Пофтим де мынкаць – кушайте на здоровье!
Мамалыга обжигала пальцы. От неё пахло солнцем, ветрами, полем, и она счастливо напоминала ребятам о мире, в котором не было ни печали, ни голода, ни войны.
Волька ел это плотные ломти из кукурузной муки, обмакивая в густой помидорный соус, стараясь не торопиться, и ему отчего-то хотелось плакать. Чувство нахлынувшей благодарности к этой славной, по-матерински доброй женщине захватило его.
Спустя много лет, в начале девяностых, мужественный человек, заслуженный лётчик-испытатель СССР Владимир Уваров, находясь в гостях у друзей в Кишинёве, снова вспомнит этот октябрьский день 1944 года, и не сдержит внезапных слёз. По центральной улице молдавской столицы, которая когда-то на его глазах поднималась из военных руин, возбуждённая, одурманенная националистами толпа гнала трёх свиней, на чьих шеях  болтались таблички с надписью «РУССКИЕ». И глумливые вопли ублюдков: «Чемодан! Вокзал! Россия!», уверенных в своей безнаказанности, их безумно выкатившиеся глаза, искажённые неожиданной ненавистью лица ещё долго слышались и мерещились ему.
Но сейчас ребята ели, а Евдокия Думитриевна сидела рядом, подкладывая в тарелки то одному, то другому новые золотистые куски.
Наконец Женька тяжко возопил:
-О-ой! Больше не могу!- И отодвинул от себя тарелку.- Всё, тетя Докица! Сначала думал, умру от голода, а теперь…
-Да разве бы я дала вам помереть?- засмеялась хозяйка, счастливо и сладко прищурившись.- А вы чего, ребята, остановились? Кушайте, кушайте!
-Не-ет, мы тоже,- пропыхтел Борька, осторожно поглаживая себя по животу.
-Обжора!- обличительно ткнул в него пальцем Ковбасюк.- Это ж надо – один полмамалыги прибрал! Ты его, Петька, больше в гости не зови. Ну, Ройтман, ну, Ройтман!
-Чё Ройтман, чё Ройтман?- вскинулся Борька.- Сам-то так мурцевал, что чуть уши не отвалились! Ни мне, ни Вольке почти ничего не досталось.
-Ха-ха-ха,- залилась весёлым смехом хозяйка.- Ну, проказники, ну, шутники!
Женька заговорщицки взглянул на неё и примирительно улыбнулся.
-Ладно. Взбеленился! Слова ему не скажи. Тётя Докица,- обратился он к Евдокии Думитриевне.- Можно вас спросить?
Женщина, не переставая смеяться, утвердительно кивнула.
-Вот вы молдаванка…так?
-Так.
-А по-русски говорите не хуже нас. И Петька ваш в русскую школу записался, хотя ведь и  молдавские открыты. Почему, если не секрет?
-Почему?- переспросила тётя Докица и задумчиво поглядела за окно, словно увидев там нечто знакомое и дорогое.- Да потому что русский язык у многих молдаван в душе. Мы ведь даже под румынами на Россию смотрели, на Советы молились. Когда после революции нас Бухаресту отдали, это было… как сказать по-русски… тражедие.
-Трагедия!- быстро подсказал Петька.
-Вот-вот,- кивнула мать.- Трагедия для простых людей. Хотя богачи, конечно, обрадовались. А мы… У вас, в Тирасполе, за Днестром всё по-новому. А тут, у нас, всюду люди в том же ярме. Сколько за эти годы претерпели и перемучались! А только русский язык – лимба русэ – не забывали. Мой Георге, отец Петрики, часто за него получал. И в примарию его таскали, и в жандармерию. Тут у нас агент сигуранцы был… Жебреску. Так он моему муженьку дважды зубы выбивал. А тот кровь утрёт, зубы выплюнет и назло ему снова по-русски. Уж я так за него боялась, так боялась. Ну, помолчи ты, прошу, не дразни собак! А он ни в какую. В армию его в тридцать пятом забрали, так он и там с начальниками разбой имел.
-Какой «разбой»?- не понял Волька.
-Разбой- это война по-нашему. Воевал он с ними,- улыбнулась Евдокия Думитриевна.- Как только не посадили. Но когда вернулся, долго никуда устроиться не мог, хотя слесарь замечательный. Болшевиком его считали. Только у нас здесь многие такие же болшевики. Потому мы Петрику в русскую школу и определили. Выучится, в Москову поедет, инджинером станет, с министерами за ручку здоровкаться будет.
-А муж ваш… отец Петькин, он,  где сейчас?- спросил Ковбасюк.
-А где ему быть? На работе. На механическом, бывшем Ланга. Активистом стал, в профсоюз записался. Только и слышишь: «Профсоюз, профсоюз, профсоюз, профсоюз…» Прямо как начальник какой,- радостно
засмеялась Докица и, поправив косынку, поднялась из-за стола.
Ребята тоже вскочили.
-Сидите, сидите,- попросила она.- Торопиться некуда.  Оф, оф, оф, что за время такое! В городе до сих пор стреляют. Я Георгия прошу: «Не ходи по ночам, у тебя семья, дети!». А он ругается. «Несознательная, говорит. Если я буду сидеть, Штефан, Гицу, Софроний, то кто порядок в доме наведёт? Снова будем ждать и на русских надеяться? Так они же нас сами об этом и просят. Вы же, говорят, теперь хозяева, вот и берите всё в свои руки! Мы и берём…»  Так что он постоянно с коммунистами дежурит, завод охраняя, и с милицией ездит куда-то. А у меня сердце днём и ночью за всех болит. Вот и Петря в отца пошёл. Такой же неугомонный. Хорошо, хоть друзей отыскал. Спасибо вам, что пришли, не побрезговали.
Евдокия Думитриевна неожиданно всхлипнула и отвернулась.
-Да вы что, тётя Докица, вы что?- жалобно заморгал ресницами Женька, не ожидавший от себя такой «сентиментальности».- Петька у вас голова! И товарищ надёжный. Я с ним хоть сейчас в разведку пойду! Как по-молдавски «товарищ»?- обернулся он к Молокану.
-А так и есть… товарэш,- объяснил Петька.- Что по-русски, что по-молдавски. Как говорит Елена Алексеевна: корень один!
Он подошёл к матери, наклонился и неуклюже поцеловал её руку.
-Спасибо, мамика! Мы пойдём погуляем.
-Хай, идите. Только не задерживайся.
-Не беспокойся. Пошли, пацаны!
-До свидания, Евдокия Думитриевна!
-Спасибо, тётя Докица!
-На здоровье. Фиць сэнэтошь, бэець!   (ххх)

ххх  -Будьте здоровы, мальчики! (молд.)


      Глава  7.

Предстоящий набег на виноградник сельхозинститута готовился мальчишками по всем правилам стратегии и тактики. Первым делом они провели рекогносцировку местности.
От разрушенного королевского дворца, который немцы защищали упорно, вдоль крутых обрывистых склонов тянулись справа и слева длинные ряды траншей и окопов. Справа они доходили до Боюканского спуска – выложенной булыжником серпантинной дороги на окраине города. Слева почти до Костюженского шоссе, извилистыми линиями пересекая Волькин сад и  этот виноградник. По всей протяжённости их до сих пор валялись брошенные немецкие каски, россыпи патронов, миномётные плиты и катушки телефонных проводов.
Внизу у пыльной просёлочной дороги, упираясь стволами в акациевую изгородь, стояли два подбитых «тигра» и штурмовое орудие «Фердинанд».
Танки снаружи и внутри выгорели дотла. А у самоходки оказались
разбиты мотор и гусеницы. Всё остальное было пригодно к употреблению. И Волька, обнаружив это в  первые же дни, с превеликим тщанием отвинтил и уволок с орудия оптический прибор, справедливо полагая, что он пригодится в его хозяйстве.
Теперь этот прибор оказался как нельзя кстати. Установив его на чердаке Волькиного дома, мальчишки поочерёдно оглядывали место будущих действий.
Внизу скулил и исходил соплями Вареник.
-Во-о-олька!- гнусавил он.- Во-олька-а! Возьми меня к себе! А не то я всё про вас папе расскажу!
Волька по пояс высунулся из чердачного окна и, как когда-то на электрички, плюнул свысока на страдающего ребёнка.
-А-а, промахнулся!- торжествующе запрыгал Вареник, корча издевательские рожицы.- Не попал, не попал, свою мать закопал!.. Возьми! А то хуже будет!- снова пригрозил он.
Волька озверело показал ему кулак.
-Вот погоди, спущусь!
Лестницы перед домом не было и пацаны забирались на крышу по ветвям старого, огромного ореха, что рос во дворе. Вареник же не в состоянии был забраться сюда, и, следовательно, склад трофейного вооружения, собранного Волькой, находился пока в относительной безопасности.
Петька, в целях предосторожности, предложил перенести его в развалины пивзавода, расположенного неподалеку. Но Волька не согласился. По этим развалинам зачастую шныряли чужие мальчишки, и не было гарантии, что они случайно не наткнутся на припрятанный клад. Кроме того, Волька там же несколько раз видел сторожа с виноградника и приходящих к нему подозрительных типов. Они спускались в тёмные, затопленные водой подвалы и не выходили оттуда по несколько часов.
-Ну, Во-олька!- верещал и подпрыгивал Вареник, растирая кулачками подозрительно сухие глаза.- Ну, Петька! Поднимите меня! Я  хочу к вам!
-Пошёл прочь!- грозно крикнул Волька и припал к окуляру.- Итак,- командирским голосом произнёс он.- Я думаю, мы сделаем вот что… Эта средняя линия окопов идёт к блиндажу. Нижние траншеи тянутся до района Валя Дическу. Поэтому по нижней линии мы пустим Борьку для отвода глаз. Колючая проволока там приподнята, так что удрать можно легко. А мы, я, Петька и Женька доползём до блиндажа. Вчера вечером я пробирался туда и слушал. Только говорили они не по-русски. А поскольку Петька знает и молдавский и румынский языки, мы его назначим переводчиком. Смотрите, смотрите, вон, кажется, один из них идёт к сторожу!
-Где? Где?- заволновались ребятам и, отталкивая друг друга, бросились к окуляру.
-Во-он… от развалин пивзавода… вдоль серой стены…
-Точно,- понизив голос до шёпота, словно тот, идущий, мог его услышать, сказал Ковбасюк.- Действительно, жулик какой-то. Идёт и оглядывается, словно боится кого-то.
-Ну, я же говорил! А вы не верили!
Волька схватил прицел и торопливо спрятал его под перекрытия чердака.
-Они, наверное, по ночам виноград собранный вывозят. А зимой вином торговать будут, деньгу загребать.
-Надо бы в милицию заявить,- неуверенно сказал Женька.- Или моей Татьяне.
-А что мы им предъявим?- оттопырил губы Волька.- Может, там никаких следов нет. Может, они все друзья-приятели? И мы же в дураках окажемся. Твоя же Танька нас на смех поднимает.
-Ну, тебе это не грозит. Ты у нас прославленный,- надулся Женька и полез с чердака на крышу.- Пошли, а то надо ещё уроки учить и карточки отоварить. У нас в продуктовом  вместо сахара повидло дают и халву. Охмырнёмся, если что… Слезаем!
Спустившись на землю, Волька первым делом закатил Варенику  щелобан.
-Ещё раз завоешь – Москву покажу! Или на весь день дома закрою,
и  есть не дам. Понял?
-Понял,- заулыбался Вареник, счастливый тем, что мальчишки, наконец, снизошли и до него.
Оставаясь ежедневно почти пол дня в квартире, Вареник неимоверно страдал.
-А куда вы теперь?- деликатно поинтересовался он, потирая саднящий лоб.
-На кудыкину гору!- пробурчал Волька.- Ты нас здесь подожди. Мы тебе винограда принесём.
-Да-а, принесёте,- заупрямился Вареник.- Я тоже хочу!
-Ладно,- немного подумав, разрешил Волька.- Пошли! Только ты полезешь с Борисом и будешь его слушаться, как меня. Ферштейн?
-Ферштейн!- Вареник доверчиво протянул ручонку Ройтману.- А вы нас не обманете?
-Не обманем,- прогудел Ковбасюк, и достал из кармана сигарету.- Перекурим это дело. А то, если драпать придётся, не до этого будет.
-А я бы Вареника не брал,- сказал Петька, озабоченно разглядывая свои старенькие, залатанные на коленях штаны.- В случае чего, мы чухнем, а малыш куда? Его ж этот сторож  вместо нас и застукает!
-Не застукает!
Борька достал из кармана горсть подобранных в саду патронов и  с сожалением высыпал их на землю.
-Мешать будут… Не застукает,- снова повторил он.- Мы возле проволоки затаимся. И чуть что, сразу – шнырь!- и  атас!
-Ну, ладно,- Женька докурил сигарету и небрежно швырнул окурок на запущенную, заросшую травой клумбу.- А с виноградом-то как быть? Натырим?
-А то!- засмеялся Молокан.- Виноград сейчас самый сладкий, увядающий… как изюм.
-Ну, тогда вперёд!
-Вперёд!
Проводив Борьку с Вареником к нижним окопам, мальчишки направились к своей траншее. Но вдруг истошный вопль остановил их.
Орал Вареник. На дне окопа перед ним ползало большое рыжее насекомое.
-Скорпион!- визжал Вареник.- Мне такого Инна показывала!
-Да не скорпион, а медведка,- успокаивал его Борис.- Вот мы её сейчас ррраз!.. И всё!
Волька взбеленился. Отчаянный визг Вареника мог сорвать всю операцию.
-Гони его!- приказал он Борьке.- Он нас продаст своим воем!
-Я больше не буду!- затрепетал Вареник, умоляюще прижимая руки к груди. Его несчастные, страдающие глаза наполнились слезами.- Боречка… Волечка… Я буду храбрым!
-Оставь,- миролюбиво махнул рукой Женька и повлёк Вольку за собой.- Они сами разберутся.
Ребята спрыгнули в траншею и, почти наступая друг другу на пятки, заторопились к блиндажу. Тонкая и узкая завеса колючей проволоки промелькнула над ними.
-Хорошо, что это тип не завалил ходы,- сказал Волька и осторожно высунул голову на поверхность. Оглядевшись, он выполз и сорвал с ближайшего виноградного куста несколько увесистых чёрных гроздей.- Полакомимся!
Виноград был крупный и приторный. От его сока медово слипались губы и пальцы.
-А теперь – тихо!- прошептал Волька и заговорщицки прикрыл рот ладонью.- Чтобы не чихать, не кашлять, иначе труба…
Через несколько мгновений они оказались у блиндажа. От основной траншеи к нему вело неширокое боковое ответвление. Затаив дыхание, ребята пробрались к забитому досками запасному выходу.
-Если нас застукают, то всем хана,- поёживаясь, словно от озноба, одними губами прошептал Молокан, готовый в любой момент вскочить и задать стрекача.
-Тише ты!- возмущённо прошипел Волька и поманил его к себе.- Ползи сюда! Они там разговаривают!
Петька нехотя подполз и припал ухом к заколоченной двери. В томительном ожидании прошло несколько секунд.
-Ну, что?- Волька дёрнул приятеля за штанину.
-Молчат пока.- Петька раздражённо дрыгнул ногой.- Может, никого там нет?
Внезапно лицо его напряглось и перекосилось, словно он увидел перед собой живую змею.
-Там румыны,- помертвелым голосом доложил он.- И, кажется, немцы…
От ужаса у Вольки волосы на голове зашевелились. Он явственно почувствовал их внезапное ворошение. Во рту сразу пересохло, по спине побежали неожиданные ледяные мурашки.
-Не может быть!- он отчаянно замотал головой.- Не может быть! Ты ошибся!
Женька смотрел на друзей выпученными глазами. Лицо его покрылось розовато-белыми пятнами. Однако он пересилил свой страх и, отпихнув Вольку, подполз  к двери. Затем помахал рукой.
-Не веришь?.. Слушай!
Через закрытую дверь глухо, как из погреба, доносились отчётливые голоса. Один из них явно принадлежал немцу. Немец говорил быстро и раздражённо, словно бы ругался. Остальные время от времени заученно повторяли:
-Яволь, герр штурманбанфюрер!
-Яволь!..
Потом высоким и резким дискантом закричал какой-то румын.
-Вой, локотенент, требуе де хотэрый ретражеря оштирилор пе позиций диннаинте прегэтите!
-Ам ынцелес, домнуле колонель,- прогудел хорошо поставленный, вышколенный баритон.- Пофтим, мэ ынвоеск…
Бежим отсюда,- заторопил Петька, беззвучно отползая от двери.- Здесь фашисты!
-Не может быть,- всё ещё не верил Волька.- Не может быть…
-Дурак!- яростно скривил губы Женька.- Не слышал, что ли? О чём они говорили?- придвинулся он к Петьке.
-Я не всё понял… О каких-то войсках. У них где-то ещё кто-то прячется. Колонель – это полковник – говорил локотененту – лейтенанту…
Они должны отойти на какие-то позиции, которые уже готовы, и ударить нашим в спину… Тихо!
Он вдруг схватил товарищей за головы и пригнул их к земле.
Дверь блиндажа натужно скрипнула. Кто-то тяжело протопал у самой бровки траншеи, обходя блиндаж со всех сторон. Струйки земли торопливо просыпались в окоп.
-Нуй ниме,- раздался хорошо поставленный баритон.- Мержем май рэпеде!    
-Рымынець ку бине!
-Ла реведере!
-Ауфвидерзеен!    (ххх)
Вскоре всё затихло, и дверь блиндажа захлопнулась.
Позеленевшие от пережитого мальчишки отползали назад. О винограде уже позабыли.
-Надо к Таньке моей, и как можно скорее,- предложил Женька, когда они оказались по ту сторону виноградника.- Она же милиционерша и многих знает.
-Поздно будет,- убеждённо сказал Петька.- Они вот-вот драпануть готовы. Может, это диверсанты оставленные. Их сходу брать надо!
-Как?- загорячился Волька.- Ка-ак?
-Как, как?- зло передразнил его Петька.- У тебя же автоматы есть! И гранаты!
А ты умеешь гранаты кидать?
-Не-ет…
(ххх)  -Нет никого. Идёмте скорее! (румынс.)
          -Прощайте!  (румынс.)
          -До свидания!  (румынс. –немецк.)
-А из автомата стрелять?
-Не пробовал.
-Тогда чего голову морочишь? Тут надо засаду оставить. Потом окружить всех! А где их теперь искать? Один сторож остался. Давайте к отцу моему! У него есть знакомые военные. Они комендатуру поднимут. Айда!
-Стой!- схватил Вольку за рукав Ковбасюк.- А Борька с Вареником! Где они?
-Ааа, забыл!- с досадой простонал Волька.- Бежим за ними!
Спустя минуту они были там, где по их расчётам находились «отвлекающие».
-Эй, вы!- сложив ладони рупором, негромко позвал Петька.- Выходите!
-Что, уже всё?- высунулась из-за куста в трёх шагах от них довольная физиономия Ройтмана. Его рот и щёки лоснились от запекшегося виноградного сока.- А мы тут весьма повеселились!- похвастался он.
-Вылезай! Время не терпит!
-Сейчас… А где Вареник? Ва-а-ареник!
-Я здесь,- отозвался из-за соседнего куста тонкий голос.- Я объелся и чуть не заснул. Идём обратно?
-Да, да!
-А вы винограда набрали?
-Нет! Не до того было,- заторопил его Волька.- Некогда было виноград есть.
-Тогда я не вылезу.
-Почему?
-Вы  весь мой отберёте! А я целую запазуху нарвал!
-Ну и на здоровье! Подавись от жадности! Только выходи!
-Я по окопу не полезу. Там ведмедки,- позорно тянул время Вареник.- Я ведмедок боюсь!
-Оставайся тогда тут!- затопал ногами Волька.- Или пролезай под проволокой, мы её подержим…
-А ты дай честное слово, что виноград не отнимешь!
-Честное слово! Честное пионерское! Честное сталинское! Лезь быстрее, нас папа ждёт!
-Папа?!
Вареник выбрался из-под куста. Заправленная в штаны его лёгкая рубашонка раздувалась от набитого в неё винограда.
-Вот я папу и угощу…
Он доковылял до колючей проволоки и в недоумении остановился.
-Да-а, а как я здесь пролезу? У меня виноград…
-Да выкинь ты его!- забушевали пацаны.- Мы тебе ещё нарвём!
-Ага,- покачал головой Вареник.- Знаю я вас. Как на крышу, так без меня. А тут добрыми стали… Лучше я сам…
Он плюхнулся на живот и неуклюже прополз под проволокой.
-Что ты делаешь?- истерично закричал Волька.-  На спине надо!
Но было уже поздно.
Вареник стоял перед друзьями, дрожа от недоумения.
-Маммма!- наконец плаксиво вымолвил он.- Ма-а-ама-а!
По его животу, рукам и ногам, промочив насквозь рубашонку, струился густой фиолетовый сок раздавленных ягод.
-Ма-а-ма-а-а!- безутешно заголосил Вареник, выпрастывая рубашку.- Это всё из-за вас! Это вы всё наделали! Вот я всё про вас папе расскажу! А ты, Волька… ты…
Но его уже никто не слушал.
Мальчишки были далеко – только пятки сверкали.
Понимая, что его бессовестно бросили на произвол судьбы, Вареник взвыл ещё горестнее и кинулся за ними…


Отца на работе не оказалось. Все сотрудники были в разъездах, и в помещении дежурила одна Евгения Павловна. Она торопливо оторвалась от пишущей машинки и поздоровалась с ребятами. Глаза её были красны от постоянного перенапряжения.
-А Семёна Иванович нет,- с сожалением сообщила она.- Он ещё с утра в Кожушну уехал. Там первый в республике после освобождения  колхоз организовывается.
-А когда вернётся, не знаете?
Вероятно, на лице Вольки Евгения Павловна прочла нечто большее, чем простой интерес.
-Не знаю, миленький,- расстроено ответила она.- А в чём дело? У вас что-то случилось?
-Да нет,- замялся Волька.
Сказать правду Евгении Павловне он не мог, понимая, что начнутся расспросы, и драгоценное время будет потеряно.
-Нам папа нужен по… школьному делу!
Волька умолк, переступая с ноги на ногу, чувствуя, как краснеет от своего невольного обмана.
-Ладно… Мы пойдём. До свидания, тётя Женя!
-До свидания… Ой, минуточку, минуточку! Может, чаю попьёте? У меня абрикосовое варенье есть!- спохватилась секретарша.
Но мальчишек уже и след простыл.
-Что делать?- вздохнул Женька.- Давайте всё же к Татьяне пойдём!
-Татьяна, в крайнем случае,- оборвал его Волька, задумчиво оглядывая тихую и зелёную Михайловскую.- У меня ещё один вариант есть… Градинарь!
-А кто это?- недовольно спросил Ковбасюк.- Пока мы твои варианты будем отыскивать, те гады чухнут оттуда.
-Градинарь Макар Герасимович – бывший партизанский комиссар. А сейчас в горсовете работает. Только бы он был!
Волька молитвенно сложил ладони.
-Ты ему ещё и свечку поставь,- не унимался Женька.- Где этот твой горсовет?
-Да вон же… на этой улице. А если не застанем его, тогда к Татьяне…
Пробежав пару кварталов, мальчишки остановились перед зданием, где временно располагался городской совет. Слегка отдышавшись и приведя себя в порядок, насколько было возможно, они с шумом ввалились в  вестибюль.
-Ку-уда-а?- раскинув руки, словно собираясь ловить, остановил их дежурный милиционер.- Куда это вы разбежались?
-Нам срочно,- зачастил Волька, чувствуя себя ответственным за всех.-
Нам к товарищу Градинарю! Он меня знает!
-Зампред многих знает,- усмехнулся милиционер.- Только у него сегодня не приёмный день. И вас он не примет.
-Примет, примет, вот увидите! Вы только позвоните ему! Скажите, что беспокоит Уваров… минёр… Партизан! Он помнит!
-Какой партизан?- удивился милиционер.- Ты, что ли?
-Да не важно! Скажите, что у нас важный государственный  вопрос…Оборонный!
-Кхм,- кашлянул в кулак милиционер, недоверчиво оглядывая ребят.- У всех один и тот же вопрос? А что же вы о нём в школе не расскажете? Или в милиции?
-Да, понимаете… Дело не терпит. Нам срочно нужно или к Градинарю, или в НКГБ!
Волька говорил уже почти сердито.
Услышав название столь грозного учреждения, милиционер невольно подтянулся.
-Государственный вопрос, говорите? Оборонный? Ну, что ж… попробую позвонить в приёмную. Но если набрехали…
-Да что вы, дяденька,- Волька сделал оскорблённое лицо.- Мы же пионеры! Мы же понимаем! Звоните скорее, а то беда случится!
Милиционер вздохнул и взялся за трубку телефона.
-Видать, и вправду дело важное…
Он набрал номер и кому-то негромко доложил:
-Тут к товарищу Градинарю школьники какие-то. Говорят, что срочное дело у них… Оборонное! Требуют принять… Что, что?.. Понятно.
Милиционер положил трубку на рычаг и стал перебирать на столе какие-то бумажки.
-У товарища Градинаря совещание со строителями. И сегодня он никого не примет. Я же говорил…
-Товарищ старший сержант,- запричитал Волька.- Но вы же не сказали,  к т о   к нему пришёл! Вы же про минёра забыли! Про партизана! Позвоните ещё раз!
-Позвоните!
-Позвоните!- жалостливо заныли пацаны.
-Мы же не ради себя!
-Ну, хотите, мы перед вами на колени встанем!
-Ещё чего не хватало,- возмутился дежурный и озабоченно почесал затылок. Таких настырных школяров он ещё не видел.- Ладно, попробую ещё раз…
Он вновь набрал тот же номер и как можно убедительнее рассказал про пионеров, минёров и партизан.
-Ждите,- наконец облегчённо вздохнул он, положив трубку.- Сейчас сюда помощник придёт. Ему всё и объясните.
Через несколько минут со второго этажа по лестнице спустился худой, болезненного вида человек в тёмной гимнастёрке и таких же тёмных галифе.
-Кто тут к Градинарю?- устало спросил он.
-Мы!- громко выкрикнул Волька.- Здравствуйте, дяденька! Вы меня не узнаёте?
-Нет.
-А помните двадцать пятого августа на Садовой? Вы с Макаром Герасимовичем были. А я мины в особняк подложил. Так вы меня ещё ругали!
-Ааа,- без особой радости протянул помощник.- Ну и что у тебя снова стряслось?
-Сразу не объяснишь… Но вы, пожалуйста, выслушайте.
Помощник посмотрел на огромные «кировские» часы, сверкающие на запястье.
-Могу уделить вам пять минут, не более. Отойдёмте в сторонку…
Никогда в жизни не говорил Волька так кратко и убедительно. Товарищи его помалкивали. И только по нетерпеливым выражениям физиономий можно было понять их душевные переживания.
-Та-ак,- наконец сказал помощник и повернулся к милиционеру.- Эти ребята пусть здесь посидят. А ты,- он взял Вольку за руку,- пойдёшь со мной. Он со мной!
Дежурный понимающе кивнул.


В кабинете Градинаря было накурено и шумно. Какой-то человек, стоя у карты города, увлечённо водил по ней указкой.
-…и, как настаивает академик Щусев, первым делом, конечно, улица Ленина – бывшая Александровская. Все руины, дверные и оконные проёмы в них по возможности временно заложить кирпичом, чтоб не выглядели столь отталкивающе. А затем, по мере готовности стройплощадок, будем их сносить. С перспективным планом восстановления города вы уже ознакомились – предстоит дальнейшая его разработка. Ну а первые два дома будут заложены уже в ближайшее время. Универмаг на углу Ленина и Пушкинской. И жильё, и административные здания на весь квартал от Армянской до площади Победы.
Макар Герасимович сидел за просторным, заваленным документами и книгами столом. Опустив голову на грудь, он задумчиво слушал докладчика.
Помощник, неслышно ступая по ковровой дорожке, подошёл к нему и что-то пошептал на ухо. Градинарь поднял голову и увидел Вольку.
-А-а, партизан! Ну, иди сюда, рассказывай!.. Антон Алексеевич,- обратился он к выступающему,- передохни. Извините, товарищи! Десятиминутный перерыв!
Он подождал, пока все присутствующие выйдут из кабинета, и пытливо взглянул Вольке в глаза.
-А теперь рассказывай.
Выслушав обстоятельный и краткий рапорт, помолчал, подумал, и торопливо снял трубку одного из четырёх телефонов, стоящих на приставном столике.
-Полковника Родина… Александр Самойлович, Градинарь беспокоит…
Тут вот какое дело…
Переговорив с кем-то из больших, как понял Волька, начальников, Макар Герасимович попросил помощника принести поквартальную карту Садовой улицы и прилегающих к ней участков.
-Сейчас сюда приедет военный комендант, так ты ему всё объяснишь и покажешь. В картах ты хоть разбираешься?
-В географических,- промямлил Волька.- Да и то не во всех.
-Понятно,- усмехнулся Градинарь и, расстелив принесённую карту на столе заседаний, поманил мальчишку к себе.- Смотри… это Садовая… Это Синодиновская… Михайловская… Купеческая… Это бывший пивзавод. Вот тут район Валя Дическу… видишь?
-Да,- обрадовано подтвердил Волька.-  Тут бывший королевский дворец… А это, если не ошибаюсь, наш дом!
-Не ошибаешься,- похвалил Градинарь и снова обратился к помощнику.- Мирча Ионович, продли-ка перерыв. Займи их там чем -нибудь. И не забудь извиниться.
Помощник вышел, и почти в ту же минуту в кабинете появился моложавый высокий полковник с голубыми глазами и алыми кантами на широких погонах.
-Здравия желаю!
-Добрый день. Знакомься. Ученик пятого класса Вольдемар Уваров. Мой недавний знакомый. Сейчас он тебе кое-что расскажет. Убеждён, что ситуация серьёзная.
Разговор над картой затянулся. Волька в третий раз повторил всё, что ему было известно. Затем прочертил на карте линии окопов и траншей, обозначил танки и самоходку, землянку сторожа, и все подходы к винограднику. Не забыл рассказать и про забитую вторую дверь блиндажа, и про затопленные подвалы пивзавода, где не раз встречал чужих странных людей.
Полковник слушал его с возрастающим вниманием.
-Твоя фамилия Уваров?
-Так точно,- по-военному отчеканил Волька.
-Я твоего отца знаю. Встречались на совещаниях. Ну, что же, Вольдемар, спасибо тебе. И товарищам твоим спасибо. Но пока ни о чём никому не слова. Договорились?
-Договорились.
Волька хотел ещё сказать «честное пионерское», но в последний момент сдержался.
Градинарь и Родин  крепко, по-мужски, пожали ему руку.
Когда Волька после долгого отсутствия появился в вестибюле, дежурный приветственно козырнул ему.
-Ну, как?- поинтересовался он.- Всё в порядке?
-В порядке,- счастливо улыбнулся Волька.- Спасибо вам!..

        Глава  8.

Расставшись с приятелями, Волька медленно брёл вверх по Михайловской к своему дому. Неширокая, спокойная улица каким-то чудом сохранила довоенный вид. Лишь кое-где, на стыках с улицей Ленина и Фонтанным переулком, стояло несколько искалеченных и разрушенных зданий. Остальные, в большинстве своём одноэтажные, утопали в пока ещё густой зелени тополей и акаций.
Шла вторая половина октября, а дыхания осени почти не ощущалось. Только на тротуарах валялись опавшие скрюченные листья, желтели колючие шарики каштановых оболочек, и темнели сами каштаны, похожие на трюфели. До войны отец часто приносил из Елисеевского такие конфеты.
Каштаны были тёплые и гладкие, их так и тянуло отправить в рот. Выбрав самый большой и красивый, Волька осторожно надкусил его и тут же начал отплёвываться.
«Странно,- подумал он, ощущая во рту липкую и вяжущую горечь.- И что в них находят французы? Нет, грецкие орехи куда вкуснее!».
Тем не менее, очарованный видом прекрасных плодов, он набил ими полные карманы.
«Разложу на подоконниках, пусть лежат. Зимой так приятно будет смотреть на них».
Он неожиданно вспомнил тихий черноморский городок, где они отдыхали перед самой войной. Там весь пляж был усыпан сверкающей галькой. Печка почти не была, только камни причудливых форм и окрасок лежали вокруг. Но  их холодная и гордая красота не шла ни в какое сравнение с этой живой и обжигающей красотой каштанов.
На углу Пироговской  Волька задержался перед домом, где жил двадцатитрёхлетний Герой Советского Союза  Фролов – тот самый партизанский минёр-подрывник, о котором упоминал Градинарь.
Оказывается, отец был с ним хорошо знаком. Они не раз встречались и в этом доме, и  в расположенном неподалеку гостеприимном флигельке «мэтуши Домники», содержащей небольшой домашний ресторанчик.
После освобождения города подобные заведения встречались на каждом шагу. За сравнительно небольшую плату тут можно было отведать жирного борща, настоящих котлет, аппетитных голубцов и потрясающей токаны с ломтями дымящейся, поджаренной на сковороде мамалыги.
На просторной веранде мэтуши Домники всегда стояли покрытые скатертями столы. На них выставлялся из погреба запотевший графинчик. И Николай Михайлович, так звали Героя, вскоре ставший для Вольки просто «дядей Колей», не раз вёл с отцом неторопливые разговоры, утоляя жажду из пузатеньких, рубиновых от искрящейся влаги стаканчиков.
Иногда к ним присоединялся знаменитый русский борец Иван Заикин, приезжавший сюда к своей давней знакомой из нижней части города. Приезжал дядя Ваня на рычащем и кашляющем трофейном мотоцикле, который подарили ему наши солдаты. Огромный, широкоплечий, в широченных ситцевых шароварах и выцветшей от времени тюбетейке, он напоминал выходца из какого-то особенного неправдоподобно фантастического мира.
С детства начитавшийся о подвигах Поддубного и Заикина, Волька
 с первой же встречи влюбился в него. Рассказы Ивана Михайловича были так интересны, что слушатели забывали о времени и о еде.
Однажды Иван Михайлович пригласил отца и дядю Колю Фролова к себе в гости на Каменоломную улицу. Волька с Вареником, конечно же, увязались за ними.
Войдя в дом, все остолбенели. На давно небеленых стенах висели всевозможные афиши разных лет, сообщающие о мировых борцовских чемпионатах и о «показательных полётах непревзойдённого авиатора Ивана Заикина». Тут же красовались потемневшие от времени покрытые лаком лавровые венки, выцветшие чемпионские ленты с медалями и множество фотографий.
У Вольки глаза разбежались. Далёкая и, казалось бы, ушедшая в прошлое История стала удивительно близкой и осязаемой. По-видимому, такие же чувства испытывали отец и дядя Коля.
В один прекрасный день с разрешения Заикина Волька затащил к нему друзей. Борька, Женька и Петька, затаив дыхание, слушали рассказы удивительного старика об авиаторах Уточкине и Россинском, знаменитом антрепренёре Иване Владимировиче Лебедеве, писателе Куприне, циркаче Труцци, всемирно известных борцах де Калметте, Пенгале, Оно-Окитаро, Джованни Райцевиче и многих других.
Перед глазами вставали то Царицынская пристань с арбузными баржами, то просторы Ходынки, небоскрёбы Чикаго и Филадельфии, парижские бульвары, золотые пляжи Кубы и Адриатики.
Где он сейчас, Иван Михайлович? Что делает? Возможно, сидит у мэтуши Домники с кем-нибудь из знакомых, с сожалением и грустью вспоминая заветное прошлое…
Проходя мимо калитки, ведущей к дому, Волька жадно втянул в себя воздух. Он представил ароматные кушанья и сглотнул голодную слюну. Конечно, здесь его могли покормить в кредит, как сына одного из постоянных клиентов. Но это было бы нечестно по отношению к отцу и Варенику.
Вспомнив о братишке, Волька испытал запоздалые угрызения совести.
Вареник сидел на ступеньках крыльца, изнемогая от обиды. Ему хотелось есть и пить, но попасть  в дом он не мог, так как ключи остались у Вольки.
Словно заботливая добрая мама, захлопотал Волька возле несчастного ребятёнка. Разогрев на примусе кашу и чай, он с нежностью смотрел, как уписывает Вареник нехитрые эти лакомства. Затем, раздев мальца, замочил в тазике его пропитанные виноградным соком штаны и рубашку и, как сумел, постирал их.
Вареник глядел на него счастливо и сонно. Он был добрым человечком и давно простил своего непутёвого брата. Волька уложил его в постель, а сам вышел во двор и уселся на скамейке под развесистым старым орехом.
В быстро темнеющем небе наливались медовые звёзды. Из-за соседского забора тянуло дымом костра. Где-то поблизости шипели и орали коты. А в саду протяжно и нежно стонала какая-то птица, - то ли плакала, то ли пела на своём родниковом и ветреном осеннем языке.


Днём у Вольки должна была быть встреча с Наденькой. Вареник доложил, что она приходила с Инной и спрашивала о нём.
«Но теперь всё…».
Волька затосковал. Конечно, она обиделась и никогда не вернётся. Но она должна понять, что сегодня он не принадлежал себе. Он расскажет, объяснит. Хотя,  как объяснишь, если полковник Родин приказал всё держать в строгой тайне. Даже отцу, наверное, нельзя об этом рассказать. А девчонкам и подавно!
Волька вздохнул.
Странный вечер сегодня. В саду хозяйничают подозрительные люди. Орудуют ножами и ножницами, обрезая засохшие ветви с деревьев. А сами всё поглядывают в сторону виноградника, словно ожидают кого-то или кем-то интересуются. Не дай Бог, если они из шайки колонеля! А может быть, наши…военные? Надо всё это выяснить, подойти к ним. Но как и на кого оставить теперь дом и Вареника?
Пока Волька терзался сомнениями, появился отец. Он был явно встревожен. Не шутил, не радовался, как обычно, а сразу же прошёл в комнату и долго сидел за столом и что-то писал. Затем тщательно проверил запоры на окнах, закрыл дверь на ключ и заложил её толстым отполированным черенком от лопаты.
Волька наблюдал за его действиями с нарастающим удивлением. Удивление достигло предела, когда Семён Иванович достал из кармана  наградной «Вальтер» и положил его себе под подушку.
-Ложись спать!- приказал он сыну.
И, потушив свет, сам прилёг на диван, не раздеваясь.


Проснулся Волька от сильного стука в дверь. Кто-то ломился в неё, пытаясь выбить ногами филёнки. Волька вскочил и, натыкаясь на стулья, бросился в соседнюю комнату.
-Папа!- закричал он.- Я боюсь!
Отец стоял возле дверного косяка с пистолетом в руке. Свет луны и недалёкого фонаря на столбе, проникая сквозь щели в ставнях, освещал его.
-Ложись!- приказал отец.- Это бандиты! Возьми Валерку и быстро под стену возле окна!
Дверь стонала под ударами тяжёлых сапог.
-Дескиде уше!- хрипел по-молдавски чей-то задыхающийся голос.- Дескиде уше, кынеле! Поркул советиче!     (ххх)
-Папа-а! Это локотенент!- в ужасе закричал Волька.-   Я узнал его голос! Он фашист… с виноградника!
-Тихо!- оборвал его отец, и Волька услышал, как негромко щёлкнул спущенный предохранитель «вальтера». – Лежи и не паникуй! Мы сейчас разберёмся…
-Дескиде уше!- снова закричали во дворе и ударили в дверь так, что она затрещала от невиданного напора.
С грохотом вывалился и покатился по полу черенок от лопаты.
Удара!.. Ещё удар и дверь распахнулась.
-Ааа!- заорал кто-то в темноте торжествующе и страшно.- Аааааа!
И в этот момент отец спустил курок.
Оглохший от выстрела, потерявший способность соображать, Волька не слышал ни отчаянного вопля раненного человека; ни стука падающего тела. Очнулся он лишь тогда, когда в окно снова кто-то забарабанил и чей-то срывающийся голос крикнул:
-Семён Иванович! Как вы там? Живы?
-Живы!- облегчённо откликнулся отец.- Только я, кажется, сделал что-то не так!
Тут же в коридоре затопало несколько ног, загомонили люди, что-то поднимая с пола и унося.
Под окном прошумел мотор отъезжающего автомобиля. Затем послышался истерический плач соседки-художницы и успокаивающий тенорок Николая Ивановича.
Наконец всё затихло. Отец вновь включил электричество, а затем, взяв ведро с водой, выплеснул воду на пол веранды и принялся тереть пол веником.
-Пока не впиталась,- объяснил он вошедшему в дом  подполковнику с автоматом через плечо.- А то так и останется…
Подполковник вздохнул, достал из планшета авторучку и лист бумаги и, присев к столу, принялся что-то торопливо записывать.
  ххх-Открой дверь! Открой дверь, собака! Советская свинья! (молд.)

-Ну, дверь ты, наверное, починишь сам,- обратился он к отцу.- А если нет, то завтра пришлю бойцов из комендатуры.
-Сам, сам,- отмахнулся отец.- Нарушил я ваш сценарий.
-Он,- веско  выделив слово «он», сказал офицер,- вырвался из оцепления и сюда! Вероятно, хотел заложников взять. Так что, не переживай, ты всё правильно сделал. Будем надеяться, что выживем. А остальных мы взяли. Троих в блиндаже, восьмерых на пивзаводе… в подвалах скрывались. Следствие покажет, кто и что… Ты завтра зайди к нам. Уточним кой - какие детали.
Подполковник поднялся из-за стола, поправил на плече ППШа, и увидел огромные полудикие глаза Вольки.
-Ну что, герой, испугался?- ласково спросил он.
-Да.
-Так это естественно. Молодец, что не врёшь.
Он быстро провёл ладонью по голове мальчишки и вышел из комнаты.
Отец в коридоре, сняв дверь с петель, сосредоточенно стучал молотком.
-Ишь, бугай!- сердито бормотал он.- Такую красоту испортил… Ладно, подобьём, подкрасим, новее будет. Ну что, сынок? Запомнится тебе эта ночь?
Волька вздохнул.
И мне запомнится.- Отец одним ударом вогнал в доску последний гвоздь.- Я надеялся, что уже ушёл от войны, начал мирную жизнь. А она всё догоняет нас, всё в души целится.
-Папа,- собравшись с духом, спросил Волька.- Папа… ты… убил его?
Отец не ответил.
-Па-апа-а!
-Нет!- Отец ожесточённо бросил молоток на пол.- Ранил. Кажется, тяжело. И это страшно. Но у нас не былого другого выхода.- Он тряхнул головой и, словно оправдываясь перед сыном, добавил:- Загнанный зверь самый лютый! А этот и в последние минуты крови жаждал. Да только в  своей захлебнулся… Ладно, хватит об этом. Помоги-ка мне навесить дверь… А Валерка-то где?
-Спит. Я его будил, не добудился.
-Ну и хорошо. Ты ему ничего не рассказывай. Надо вас, наверное, в Москву возвращать. Неспокойно ещё здесь, опасно. Да и мать там бесконечно переживает. Ты ответил на её последнее письмо?
-Не успел. Завтра… то есть, сегодня напишу.
-Не забудь!- Отец приподнял с пола тяжёлую дверь и неожиданно ловко навесил её на петли.- Вот так!.. Напиши, что у нас всё в порядке. Пусть не волнуется. А теперь возьми веник и смети этот сор…
Он встал у открытой двери и посмотрел на нежное розовеющее сквозь просветы деревьев небо.
-Вот и ночь прошла. Солнце -то какое, будто майское! Ну что ж, будем завтрак готовить да на работу собираться. Принеси-ка из кладовки концентраты, сынок. Что-то я сильно проголодался!..


Спустя несколько дней удалую четвёрку неожиданно вызвали в учительскую.
Мальчишки насторожились. За что?
Кажется, в последнее время никто из них не совершил ничего предосудительного. Драк не было, стёкол не били, на уроках вели себя прилично, и даже с Геннадием Ахуновичем на особые обострения не шли.
Кроме того, в активе у них были два общегородских воскресника по уборке улиц и тимуровская разгрузка угля в подшефном детском саду. В чём же дело теперь? Что такое?
Женька Ковбасюк брёл по коридору, мрачно прикидывая в уме, за какие провинности их вызывают?
-Не иначе кто-то накапал,- обречённо бубнил он.- Может, опять из-за
Ройтмана? Вечно ты со своими огнестрелами!- неожиданно набросился он на Борьку.- Какой пример подаёшь малышам? Из-за тебя даже Вареник в развалинах ищет патроны!
-Да не за патроны это,- неуверенно отбрыкивался Борька.- Я ведь их в школе не палю. Это всё из-за Вольки. Связался с девчонками, а до педсовета дошло. Ну, чё ты нашёл в этой Надьке? На фиг она тебе сдалась? Задавака, воображала, всё чего-то ломается… «Боря, а как вам нравится полонез Огинского?- очень похоже нежным Надиным голоском неожиданно пропел он.- Ах, вы знаете, я от него без ума! А вчера мы слушали Шестую симфонию Чайковского, так это такая прелесть, такая прелесть! Ах! Ах!»- Борька грациозно заломил руки и в притворном экстазе закатил глаза.- Ах! Ах!
-Ну, ты!- шутливо замахнулся на него Волька.- Много понимаешь. Тебе до Нади ещё расти и расти. Знаешь, как с ней интересно? И о книгах поговорить можно, и о музыке, и о кино…
-Скажите, пожалуйста!- комически завихляв задом, просюсюкал Борька.- А о цветочках и ягодках вы не рассуждаете? Бабник ты!- осуждающе выкрикнул он.- Девчоночник! И нас на это толкаешь. А я больше туда не пойду. Мы с Петькой лучше на озеро двинем рыбу глушить. Я у Лёшки Сухаря три запала от гранат на  свои трассирующие вменял. Отдал ему двенадцать последних. Зато запал в воду кинешь, он – буууух!- и никаких удочек не надо.
Незлобиво препираясь, ребята дотащились до учительской и остановились.
Петька по - шпионски приложил ухо к двери.
-Тихо что-то… Может, там никого нет?
-Как нет, если вызывали? Историчка просто так с урока не отпустит. Давай постучи!
-Стучи, Женька!
-Нет, пусть Волька стучит!
-А почему Волька? Вон Ройтман самый отчаянный, пусть он и доказывает…
-Я-а? А Молокан на чё?- возмущённо пискнул Борька. И вдруг озорно подтолкнул подглядывающего в замочную скважину Петьку коленом в зад.-
Давай, гусар!
Дверь отворилась. Петька не удержался на ногах и, влетев в учительскую, позорно растянулся на полу.
-Уууу,- разгневанно замычал он, желая отомстить обидчику, но, приподняв голову, тут же поскромнел.- Здрасьте!- растерянно пробормотал он, поднимаясь с колен.- Вызывали?
-Явление первое!- торжественно провозгласил Андрей Ильич, величественным жестом римского патриция указывая на обескураженного Молокана.- А где остальные?
-Мы здесь,- замогильным голосом ответил Ковбасюк.- Мы нечаянно к двери подошли, и Молокан поскользнулся…
Сидящая за столом завуч Мария Григорьевна Шанина и военрук засмеялись.
-Так, так, так,- директор с нескрываемой иронией оглядел всех четверых и представил молодому лейтенанту, стоящему возле окна.- Вот это они и есть. Уваров, Ковбасюк, Ройтман и Молокан.
Лейтенант подтянулся.
-Здравствуйте, ребята. Я приехал по поручению полковника Родина.
-Гос-по-ди-и!- непосредственно завопил Ковбасюк.- А мы думали, что нас воспитывать будут. Опять ругать…
-А есть за что?- усмехнулся лейтенант.
-Кхм… да вроде бы нет,- пожал плечами Женька.
Но Мария Григорьевна, тряхнув копной роскошных рыжих волос, тут же не согласилась.
-В вашем возрасте всегда найдётся нечто, за что следует наказать. Надеюсь, вы согласны со мной? А, пионеры?
-Ну-у… если двойка по математике, так я её исправлю,- обречённо опустил повинную голову Петька.
-А я научусь по-пластунски   ползать, как надо,- пообещал Женька.
-Вот видите,- сказала Шанина.- И это только малая толика ваших грешков.
Все снова заулыбались. Андрей Ильич многозначительно посмотрел на завуча.
-Ладно, Мария Григорьевна, не будем портить праздник. Нам известно, ребята, о ваших приключениях на винограднике. Вы поступили как настоящие патриоты. Жизнь наша только входит в мирную колею, и мы ещё продолжаем оставаться на переднем крае. И тут нет деления на детей и взрослых. Каждый по мере возможностей выполняет свой долг. От имени всех учителей нашей школы благодарю вас. Спасибо, ребята!
Мальчишки слушали директора с нарастающим в душе облегчением.
-А сейчас вы поедете с лейтенантом Натальиным,- сказал Андрей Ильич.- Куда и зачем, сам Валерий Владимирович вам объяснит. В школу можете  сегодня не возвращаться. Однако на завтра все уроки должны быть сделаны. Договорились?
-Договорились!- нестройным хором ответили мальчишки, и повернулись к лейтенанту.
Тот был краток.
-Едем!- прочувствованно предложил он и, надев фуражку, козырнул педагогам.- Благодарю за содействие. Честь имею!


Чёрная лакированная «эмка», стоявшая у ворот, гостеприимно приняла всех пятерых. Лейтенант уселся рядом с водителем, а мальчишки, тесно прижавшись друг к другу, разместились на заднем сиденье. Тревожное ожидание чего-то небывалого и радостного, подмывало их петь, шуметь, толкаться, но они сидели смирно, лишь озорные бесенята играли в глазах.
Спустя десять минут машина остановилась возле белого ампирного здания военной комендатуры города и лейтенант, первым выскочив из неё, велел друзьям выходить.
-Прибыли!.. Прошу!.. А теперь за мной!
В вестибюле часовой в наглухо застёгнутом кителе вопросительно посмотрел на них. Лейтенант протянул ему какую-то бумагу и часовой подобрел. Он положил листок на тумбочку и крутанул пропускную вертушку.
-Проходите!
По широкой лестнице все поднялись на второй этаж и вскоре остановились перед массивной, обитой дерматином дверью.
Полковник Родин был в кабинете не один. Вместе с ним за столом сидели три человека в штатском и подполковник, которого Волька уже знал.
-Приехали?- обрадовался Родин, поднимаясь навстречу.- Здравствуйте!
-Здравствуйте,- поздоровались мальчишки, сразу засмущавшись и не зная, куда девать руки.
Сидящие за столом  люди смотрели на них с добрым вниманием.
В потёртой и заштопанной одежонке, в стоптанных, чиненных-перечиненных сапогах и ботинках, с тонкими шейками и голодными глазами
перед ними стояли дети войны.
Полковник вышел из-за стола. Остальные мужчины поднялись и застыли по стойке «смирно», подчёркивая значительность момента.
-Итак, ребята, за ваше мужество и находчивость военная комендатура города награждает всех вас именными часами!
Родин взял со стола четыре заранее приготовленные коробочки и поочерёдно вручил их мальчишкам.
-Спасибо за помощь.

«Нужно что-то сказать,- заволновался Волька.- Нужно сказать что-то важное, как в армии… как бойцы говорят… А, вспомнил!»- мысленно воскликнул он и, принимая из рук полковника награду, выкрикнул:
-Служу Советскому Союзу!
Мужчины зааплодировали.
Остальные пацаны чуть не умерли от горя.
-Служу Советскому Союзу!-  вторя Вольке, отрапортовал Ройтман.
-Служим Советскому Союзу!- запоздало выкрикнули Ковбасюк и Молокан.
Родин вопросительно взглянул на лейтенанта. Тот успокоительно кивнул.
-Ну, что ж, ещё раз спасибо вам, ребята. Вы очень помогли нам. Желаем вам быть такими же смелыми, любить Родину и защищать её от врагов. А сейчас лейтенант Натальин проводит вас к себе. До свидания!
Он поочерёдно еще раз пожал руки всем четверым и передал их лейтенанту.
-Счастливо вам, ребята!
В узком, похожем на посылочный ящик, кабинете на подоконнике кипел электрический чайник. А на покрытом газетами письменном столе лежала буханка белого хлеба, две банки американской тушенки, пачка сахара,  круг копчёной колбасы и четыре плитки шоколада.
-От имени и по поручению…- Лейтенант расставил стулья, достал из небольшого шкафчика стаканы и пригласил гостей садиться.- Угощайтесь на славу! А я потом за вами зайду…

На улице мальчишки нетерпеливо раскрыли коробочки. В каждой из них лежал замечательный трофейный хронометр с чёрным светящимся циферблатом, на кожаном ремешке.
Волька вытащил часы, взглянул на обратную сторону. На сверкающей никелированной крышке было выгравировано:
«ВОЛЬДЕМАРУ УВАРОВУ – за мужество и находчивость
От военного коменданта г. Кишинёва. Октябрь, 1944 г.»
Почти такие же надписи были сделаны и на остальных часах.


    Глава 9.

За какие-то полтора месяца отношения Геннадия Ахуновича с классом обострились до предела.
Март лютовал. Класс отвечал ему железной сплочённостью.
Война шла не на живот, а на смерть. Не помогали ни чрезвычайные меры наказания, ни редкие фальшивые заигрывания учителя с учениками. Число колов и двое неуклонно росло, вызывая тревогу и недоумение педсовета.
Всё чаще и чаще появлялась на уроках математики заведующая учебной частью Шанина.
Невысокая, стройная Мария Григорьевна считалась второй после «русалки» красавицей школы. Усаживаясь обычно возле окна, рядом с председателем Совета отряда Мишкой Мамуровским, она внимательно слушала витиеватые объяснения Марта, а потом, с разрешения учителя, гоняла по предмету самых нерадивых по её мнению учеников. Среди них на первом месте были Ковбасюк и Ройтман, затем Уваров, Молокан, Сережа Сорокин и Славка Куртяну.
Как ни странно, но на вопросы завуча «оболтусы» отвечали довольно сносно. Даже Ковбасюк заслуживал положительной оценки. Мария Григорьевна делала непонимающие глаза и пожимала плечами.
Четвертную контрольную почти весь класс написал на «хорошо» и «отлично». Не поверив своим глазам, Геннадий Ахунович решил валить «противника» на устных ответах.
-Ковбасюк!- отрывисто вызвал он копающегося в портфеле Женьку.- Иди отвечать!
Женька неторопливо спрятал портфель в парту, поднялся и вразвалочку приблизился к доске.
-Объясни-ка нам принцип деления дробей.
Женька набрал полные лёгкие воздуха, жизнерадостно улыбнулся и… промолчал.
-Та-ак,- радостно потёр руки Март.- Не знаешь? А как же это на контрольной ты всё правильно решил?
-Не знаю,- Женька изумлённо уставился на учителя.- Видно, что-то мне в голову стукнуло и всё сразу получилось.
-Да-а?- Март подозрительно втянул в себя воздух, словно обнюхивая мальчишку.- Вот так сразу и получилось? А может, просто списал?
-Да у кого?- Женька пренебрежительно махнул рукой.- Отличники на первых партах сидят. А у «камчатки» разве что-то спишешь?
-Хм…- Геннадий Ахунович поджал и без того тонкие губы.- Ну, ладно. Попросим Ройтмана объяснить нам деление дробей. Ты слышишь, Ройтман?
-Слышу!- с готовностью отозвался Борька.- А как? У доски или с места?
-Можешь с места. Прошу!
-Ну, если с места…- Борька выразительно почесался.- А может, лучше у доски?
-Хорошо. Иди к доске… Нуте-с, я слушаю.
-Значит, так…- Борька взял в руки мел и повернулся к  классу.- Ой, я забыл. О чём вы просили рассказать?
-О принципе деления дробей!- чугунно проскрежетал Март.
Ручка в его руке непроизвольно подрагивала.
Класс восторженно замер, предчувствуя очередную схватку.
-Ааа, значит, так…деление дробей. Пожалуйста! Хотя…-  Борька
ловко состроил плаксивую рожицу.- А почему Ковбасюк не отвечает?- неожиданно возмутился он.- Ковбасюк, ты  почему не отвечаешь? Тебя Геннадий Ахунович первым спросил! Геннадий Ахунович, поставьте ему кол! Ишь, хорошенькую моду взяли! Они дробей не знают, а Ройтман за них отдувайся! А я вам чё, учитель? Геннадий Ахунович, пусть Ковбасюк самостоятельно изучает предмет, а я объяснять ему не буду!
-Ковбасюк своё получит.- Март со страдальческой миной обмакнул перо в чернильницу и что-то вывел в журнале.- А сейчас я спрашиваю тебя.
-Хорошо. Я отвечу,- покорно склонил голову Ройтман.- Только я лучше на бумажке напишу, чтобы Ковбасюк не слышал. Ишь, лодырь! Почему не знаешь дробей?
Класс стонал.
Борька вытащил из кармана листок бумаги и карандаш. Вместе с ними оттуда, словно бы нечаянно, выпал патрон от немецкой винтовки.
Геннадий Ахунович взглянул на него и побледнел.
-Что это?- трагическим голосом спросил он, опасливо засовывая под стул свои длинные ноги.
-Где?- Борька непонимающе огляделся.- Ах, это?.. Это патрон. Вам он нужен? У меня их много… вот…
Борька запустил руку в карман и выложил на стол перед Мартом пригоршню патронов.
-Убери немедленно!- подскочил на стуле Март.- Они могут взорваться!
-Ну, что вы,- успокоил его Борька и торопливо накарябал на бумажке несколько слов.- Вот мой ответ! Там всё правильно. А Ковбасюку – кол!
-Я сказал, убери свои железки!- повторил Март.- Или ты будешь исключён из школы!
-За что?- недоуменно вытаращился Борька.- Вы же сами сказали, что вам надо… Вот, весь класс подтвердит!
-Сказали, сказали,- с готовностью закивал головой Петька.- Мы все слышали.
-Но если не хотите, я могу убрать… Пожалуйста!- Борька небрежно смахнул патроны со стола и рассовал их по карманам.- А Ковбасюку кол!- торжествующе провыл он и отправился на своё место.
-Как – кол? За что?- забуянил Ковбасюк.- Вы что мне оценку уже выставили?
-Конечно,- задыхаясь от негодования, выдавил Март.- Может, мне за твое незнание пятёрку ставить?
-Так вы же меня не дослушали и сразу – кол! Я жаловаться пойду! Пусть Мария Григорьевна меня проверит! Вы мне даже сосредоточиться не дали, а вызвали Ройтмана. А Ройтман – босяк! И неизвестно ещё, что он там написал…
-Прекрати кривляние!- Март разъярённо стукнул кулаком по столу.- Это издевательство!
-Ну да, издевательство,- плаксиво промычал Женька.- Вы мне слова сказать не даёте. А я математику знаю! Меня Лещименко подтягивает… Вот, пожалуйста… Чтобы разделить дробь на дробь, надо числитель первой дроби умножить на знаменатель второй, а числитель второй дроби на знаменатель первой. Могу и на доске показать, если хотите.
Геннадий Ахунович сжал руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев. С каким наслаждением он врезал бы сейчас по мордам всем этим ройтманам, ковбасюкам, лещименко, молоканам!..
-Садись,- наконец, с нескрываемой ненавистью пробормотал он.- И постарайся в следующий раз не паясничать.
-А как же оценка?- миролюбиво поинтересовался Женька.- Геннадий Ахунович?
-Оценку твою, я пересмотрю.
Не глядя ни на кого, Март захлопнул журнал и, не дождавшись звонка, поспешно вышел из класса…


Время неслось – не остановить. Война уходила всё дальше. Сводки Информбюро сообщали о боях на Сандомирском плацдарме, в районе озера Балатон, на подступах к Варшаве.
А на освобождённой земле налаживалась мирная жизнь.
По воскресеньям на улицы молдавской столиц выходили тысячи людей. Он расчищали завалы, ремонтировали дороги, закладывали кирпичом пустые оконные проём мёртвых домов. На подгримированных стенах руин, на заборах и новостройках алели лозунги:
              «ВОССТАНОВИМ РОДНОЙ ГОРОД ИЗ РУИН И ПЕПЛА!
      СДЕЛАЕМ ЕГО ЕЩЁ ПРЕКРАСНЕЙ, ЧЕМ ДО ВОЙНЫ!»
Школьники работали наравне со взрослыми. Каждое воскресенье с утра собирались они во дворах своих школ и под руководством классных наставников с мётлами, лопатами, носилками спешили на «свои» объекты.
Однако Геннадий Ахунович всеми правдами и неправдами старался на воскресники не ходить.
И вот однажды в класс ворвался перевозбуждённый Петька Молокан.
-Ребя! Я вчера нашего Марта на базаре видел! Он там петушками на палочках торгует!
-Врёшь!- загалдели мальчишки.- Не может быть!
-Чтоб мне света не видеть!- истово побожился Петька.- Я хотел к нему подойти, но духу не хватило. Айда в следующее воскресенье на Центральный рынок… там сами увидите!..
Всю неделю великолепная четвёрка жила в предвкушении ожидаемой встречи.
Наконец воскресенье пришло.





Глава 10.

Центральный рынок, начинающийся с расчищенных развалин на улице Ленина, шумел и неистовствовал, запруженный многотысячной толпой. Чего-чего и кого тут только не было!
У мальчишек глаза разбежались от обилия пирожков и борщей, варёной кукурузы и караваев пшеничного хлеба. Всё это стоило бешеных денег и продавалось в большинстве своём, конечно же, не от хорошей жизни.
Изредка то там, то тут раздавались истошные крики – карманники украли кошелёк. Не менее шумно было у пивного ларька, где «чернушки» дурили наивный народ тремя обманными картами.  Безногий инвалид с тремя медалями  на груди катил на громыхающей по мостовой  самодельной коляске с визжащими и требующими смазки подшипниками. Где-то кого-то били. Кто-то снова плакал. Кто-то смеялся взахлёб. Всё это было уже привычно, узаконено и никого кроме милиции не волновало.
Петька вёл друзей уверенно и быстро, находя в бурлящей толпе подходящие лазы. Наконец он остановился и обличительно взмахнул рукой.
-Вот! Глядите!
Действительно, неподалеку от недавно построенного на скорую руку мясного павильона, держа на сгибе руки плетёную корзину, стоял Март. В другой руке у него алели и золотились несколько леденцовых петушков.
- А вот петушки сахарные, медовые!- расхваливая товар, заливался Март.
От его привычно- изящного вида не осталось и следа. Он был одет в замызганную солдатскую шинель без хлястика и стоптанные кирзовые сапоги. На голове комом сидела цигейковая ушанка с распущенными завязками, а на груди блестели две медали «За отвагу».
-А вот петушки! Налетай, хватай, отдаю по дешевке! Эй, гражданин, купи сосульку дитю!.. Слышишь, парень, угости девушку! Не жмись, не скупись, она ж тебя любить серьёзней будет!
Торговля шла бойко. Неожиданно откуда-то вывалился небритый тип в телогрейке и сыпанул в корзину Марта ещё несколько пригоршней леденцов.
-А вот петушки медовые, сахарные!- бесновался Март.
-У кого есть деньги?- неожиданно засуетился Женька.- У кого что имеется, складывайте!
Ребята полезли по карманам. Трёхрублёвок и мелочи набралось на два петушка.
-Пошли к нему!- скомандовал Женька.- Мы сейчас покупатели.
-А может, не надо,- неуверенно промямлил Волька.- Неудобно как-то…
-Кому неудобно?- яростно воззрился на него Женька.
-Нам.
-Да-а?- Женька презрительно оглядел его с головы до ног.- Нам неудобно, скажите, пожалуйста! А  ему – учителю – удобно? Тем более, с чужими медалями!
-Так, может, он от нужды, от голода,- не сдавался Волька.
-Это у него-то нужда? Деньги из всех карманов сыпятся! И всё время даже на уроках что-то жрёт, жрёт, жрёт! В общем, кто со мной, пошли! И про медали сейчас спросим. А ты, дурак, оставайся!
Мальчишки двинулись вперёд. Волька постоял, подумал, и поплёлся за ними.
-Здрасьтете, Геннадий Ахунович,- с невероятным почтением поздоровался Ковбасюк и даже приподнял над головой свою красивую, несколько великоватую артиллерийскую фуражку.- С воскресеньем вас! Ишь, как вы замаскировались… даже не узнать!  И, к тому же, с медалями!
Вот будет что рассказать ребятам в школе!
У Марта от неожиданности глаза полезли на лоб. Он хотел что-то сказать, но слова словно застряли у него в горле.
-Нам пару медовых – сахарных,- протягивая ему деньги, попросил Женька.- К сожалению, на большее не хватило. Так что, будьте любезны, вот этого и этого…
Март молча взял деньги и так же молча протянул Ковбасюку карамельки.
-Полакомимся!- умильно облизнулся Женька.- Всё по очереди лизать станем… Можно, мы тут возле вас постоим? Вроде рекламы! А если хотите, и торговать поможем. Эй, народ, налетай, хватай, разбирай!- неожиданно дурным противным голосом заверещал он.- Петушки медовые, сахарные! Наш учитель их делает! Эй, гражданочка, возьмите леденец! Товарищ инвалид, вот здесь бесплатно угощают!
-По-о-ошли вон!- обретая дар речи, озверело заорал Март.- Колесаня! Сыпь сюда!
Толстомордый тип в телогрейке набычившись надвигался на ребят.
-Щё, жульё?- издали поинтересовался он.- Так я вже им сейчас все жабры  пообрываю!
-Ого!- уважительно сказал Женька.- Горим! До завтра, Геннадий Ахунович! Подавись ты своими леденцами!
Два ярко-красных петушка с размаху полетели под ноги Марта.
-Сам жри это дерьмо! Барыга! Гад! У кого медали стащил?
На них обращали внимание. Март круто повернулся и побежал к мясному павильону.
-Держи воров!- истошно завопила телогрейка.- Лови карманщиков! Они у меня деньги вырезали!
-Какие деньги?- возмущённо затоптался на месте Волька.
-Бей их!- Колесаня нагнулся и схватил с земли булыжник.- Дави-и-и!
-Беги!- толкнул Вольку Борька Ройтман.- Им сейчас ничего не докажешь. Они же пьяные!


Минут десять приходили в себя мальчишки после быстрого бега. Влетев в какие-то развалины, повалились на кучи земли и щебня,  запалено хватая воздух.
-Ну, Март! Ну, подлюга!- наконец прошипел Молокан.
-Сколько буду жить, не забуду,- дрожащими руками расстёгивая пуговицы на пальто, сказал Борька.
-А Волька, дуб, ещё рассусоливал: «Может, у него нужда, может, он от голода!»- насмешливо подколол Вольку Ковбасюк.- Ой, как я ненавижу эту интеллигенцию! Во всём она сомневается, всё чего-то доказывает! А этот «Мартын» преступник настоящий! И у него там целая шайка!
-Надо об этом Андрею Ильичу рассказать,- предложил Борька.
-А что Андрей Ильич? Что он сделает?- Женька прямо-таки задыхался от злости.- Что-о?
-Ну, наверно, придумает,- поддержал Ройтмана Молокан.- Сумели же мы на винограднике…
-На винограднике…- Женька достал из кармана пустую пачку от сигарет и с досадой отшвырнул её в сторону.- На винограднике фашисты были! А тут ведь свой…
-Да какой он «свой»?- возмутился Борька.- Какой он свой?
-Во, во!- победоносно наставил на него палец Женька.- Осознали, наконец. А то «не надо… не стоит… не может быть…» Пропадёте вы без меня! Особенно Уваров. Любой хмырь его проведёт… А ещё москвич называется.
-А при чём тут москвич?- вспылил и Волька, носком ботинка отбросив в сторону обломок кирпича.- Нас ведь учат верить людям. А мы…
-Так то – людям! А этот плоскостопый разве людь?
-Спорим, что после этого он в школу не придёт?- азартно предложил Борька.- На чё хошь спорим. Ну?
-Придёт,- пророчески вздохнул Ковбасюк.- У него глаза отмороженные, ему не стыдно. Он ещё всю банду с  собой притащит. Вот тогда мы попрыгаем!
-Да ну тебя,- устало сказал Молокан.- Вечно тебе банды мерещатся. Ты лучше ответь, зачем леденцы выбросил?
-Да-а,- Женька снял фуражку и обмахнул ею разгорячённое лицо.- Петушков жаль… Только, понимаешь, не мог я их взять у него! Такая злость нашла. Мы же твои ученики, а ты… У меня кровь в глаза бросилась, прямо затошнило как  будто. Простите, пацаны. Я деньги отдам.
-Чего уж…- Борька с неохотой поднялся  и стал отряхивать пальто  и штаны от налипшей земли.- Всё правильно. Я, наверное, тоже так бы сделал. Пусть подавится! А мы не обеднеем…


На следующий день Геннадий Ахунович появился в школе, как ни в чём не бывало. Он был по-прежнему напыщен, наряден и сух. О вчерашнем инциденте на рынке не сказал ни слова. Будто его и не было, будто не он вчера драл глотку на шумном базаре.
В классе было жарко и душно. С первого ноября печи стали топить. Техничка с утра набивала углём круглые, обитые железом «домны» и раскалённый жар в них держался почти до обеда.
Неторопливо раскрыв журнал, Геннадий Ахунович провёл перекличку. Затем взял в руки мел и подошёл к доске.
-Сегодня мы начинаем новую тему,- сказал он и принялся выводить на чёрной поверхности столбцы каких-то цифр.
В тот же миг Борька вытащил из парты горсть разряжённых автоматных  патронов. Приоткрыв на секунду дверцу печи, он воровато огляделся и швырнул их в огонь.
Геннадий Ахунович писал. Мел крошился в его руке.
Волька и Женька, заметившие боевой маневр Ройтмана, на всякий случай зажмурились и наклонили головы к партам.
Пальба началась так неожиданно, что многие из ребят не успели ничего сообразить.
-Бо-омба!- страшным голосом закричал Ковбасюк.- Ло-ожись!!!
Ученики шарахнулись, кто куда.
Геннадий Ахунович, уронив мел, упал на пол и на коленях, прикрывая голову, руками, пополз к двери.
Борька держался за живот.
-О-ой! Ооооой!- заходился он в хохоте.- Отставить! Это учебная тревога! Геннадий Ахунович, вставайте! Это просто уголь трещит!
Март охнул и прислонился спиной к стене.
По коридору уже кто-то бежал. Дверь отворилась, и на пороге возникли директор и военрук.
-В чём дело? Что случилось?- закричал Андрей Ильич.- Что здесь произошло?
Он с трудом наклонился, чтобы помочь Марту, но тот с ненавистью отпихнул его от себя.
-Этих подонков нужно сгноить в тюрьме!- взвизгнул Март.- Я бы лично их перестрелял! Всех до одного! Всех! Всех… всех!
-Да что вы говорите? Опомнитесь!- понизил голос директор.- Геннадий Ахунович, придите в себя! Вы же педагог!
-Да как это – детей стрелять?- тут же подал реплику Ковбасюк.- Это ж изверг какой-то1
-Ковбасюк!- грохнул об пол протезом Андрей Ильич.- Молчать! Что здесь произошло, Геннадий Ахунович? Отвечайте!
-Они… они хотели меня убить,- покачиваясь на негнущихся ногах, забормотал Март.- Добром это дело не кончится. Это вы их такими растите!- неожиданно закричал он, поочерёдно тыча пальцем в лица военрука и директора.- Это ваше поколение негодяев!
Василий Фёдорович и Андрей Ильич переглянулись.
-Ну, это уже слишком. Прекратите демагогию, Геннадий Ахунович. И идёмте с нами. Вы же,- обратился директор к  классу,- будете сидеть, пока мы не вернёмся. Товарищ Альчук, позвоните в гороно.
Приволакивая протез, он вышел из класса. Альчук и Март последовали за ним.
-Я пойду, послушаю, что там,- самоотверженно выскочил из-за парты Мишка Мамуровский.- Я же председатель Совета отряда, постараюсь всё объяснить…
-Так они тебе и поверят…- Женька вытащил из парты портфель и принялся укладывать в него тетради и учебники.- А впрочем, иди…
В классе наступила тишина. Все сидели, не ведая, чего ожидать. Дело пахло исключением из школы, и, быть может, детской воспитательной колонией.
Наконец дверь бесшумно отворилась, и в класс влетел Мамуровский.
-Ну, что?
-Что-о?- нетерпеливо вскинулся класс.
Мишка улыбнулся.
-Похоже, что Марта турнут. Они в кабинете директора собрались. Андрей Ильич, Шанина, Альчук и Ботезату из гороно. А я в учительской притих. Но почти всё слышал. Марта расспрашивать стали, а он как понёс! И всё матом! Ну тут директор говорит: « На вас уже достаточно жалоб поступило и из других классов. Вы несостоятельны как педагог и воспитатель. Вы ненавидите детей, и они платят вам тем же. Так что, лучше нам расстаться  по-хорошему. Вот перо и бумага, пишите по собственному… А тот, который из гороно, ещё добавил: «Пока по собственному!»
-Ну а Март?
-Что – Март?- волновались ребята.
-Не знаю,- вздохнул Мишка.- Неожиданно «русалка» появилась и меня попёрла… Так что, будем сидеть и ждать. Может, стенгазету пока выпустим? А то, сколько вас ни прошу, никто заметок не пишет.
-Ничего, напишут,- мрачно усмехнулся Вилька Лещименко.- И напишут, и пропишут…
Все опять замолчали. Ожидание было невыносимым.
За пять минут до звонка в классе появился военрук. Лицо его было, как бы покрыто железной окалиной.
-Встать!- негромко скомандовал он.- Всем в военный кабинет! Надеть комбинезоны и противогазы. Два часа подготовки по особой программе. Вперёд!..


Два урока, без перемен, до изнеможения, до слёз пятый «А» бегал и ползал во дворе.
-Встать!… Ложись!.. Встать!.. Ложись!..
Команды военрука следовали одна за другой.
-Ползком марш!.. Быстрее, быстрее! Ковбасюк, опусти корму! Уваров, не задерживайся!.. Молокан, отпусти ногу Медвецкого!.. Быстрее, быстрее… так… так… А теперь встать!.. Ложись!.. Встать!.. Ложись!.. Бегом по кругу… ма-арш!.. Отстающие, подтянись! Ковбасюк, ты у меня сейчас и стометровку сдашь, если не перестанешь лодырничать!.. Молокан, отпусти рукав Уварова! Раз –два… раз – два!..
Из окон учительской за ними молча наблюдали директор и завуч.
Когда, наконец, усталые и взмыленные мальчишки ввалились в класс и попадали, кто на пол, кто на парты, следом появилась Елена Прекрасная.
-Вставать не нужно,- торопливо предупредила она, с нежностью глядя на взъерошенных и потных мальчишек.- Хочу сразу сказать, что вы счастливо отделались. Благодарите Андрея Ильича и инспектора гороно,
которые сумели вас понять. Поэтому с  сегодняшнего дня вашим классным руководителем буду я.
-Ура-а-а!- слабым голосом прокричал Ковбасюк и облегченно прижал руки к груди.- Теперь-то мы не пропадём!
-Не знаю, не знаю,- засомневалась Елена Алексеевна.- Может, вы и мне какую-то мину подложите. На вас не угодишь… И всё же я надеюсь, что мы найдём с вами общий язык.
-Найдём!
-Конечно!
-Мы так вас любим! И  с вами куда угодно!- зазвенели восторженные детские голоса.


Геннадий Ахунович больше в школе не появлялся. Месяца два спустя Волька с Борисом случайно встретили его на Пушкинской, возле коммерческого «Гастронома». На нём была распахнутая офицерская шинель, из-под которой сверкали уже три медали и орден Красной Звезды. На ногах красовались новые хромовые сапоги, чуть присобранные в «гармошку». Презрев леденцовый товар, теперь Геннадий Ахунович успешно торговал дефицитными камешками для зажигалок.
Увидев мальчишек, он оборвал на полуслове рекламную фразу и отвернулся, сделав вид, что не узнал их…


Глава 11.

Спустя неделю после увольнения Марта в классе появился новый ученик. Это был солдат, вернее, воспитанник конно-артиллерийского полка, расположенного в казармах близ Сенной площади.
Полк появился здесь недавно. Мальчишки со всего города бегали смотреть на его зачехлённые орудия, ровными рядами стоявшими на Сенной.
Раньше на этом месте шумел живописный скотный базар. Здесь торговали всем, чем угодно. А со стороны тюрьмы, в которой когда-то сидел Котовский, и разрушенной церкви обычно располагались десятки крестьянских телег с водружёнными на них винными бочками.
Ребят вино не интересовало. Зато всю осень они пили здесь замечательно прохладный и терпкий муст – виноградный сок нового урожая. Муст был сказочно дёшев. За желтоватый «стахановский» рубль, с отпечатанным на нём шахтером, можно было получить целый стакан упоительного солнечного напитка.
Теперь же на площади стояли орудия и прицепы, возле которых прохаживались строгие неразговорчивые часовые. Чуть поодаль возвышались краснокирпичные казармы с забитыми фанерой и жестью окнами. А ещё дальше были плац и конюшни, откуда каждый вечер ездовые солдаты гоняли на водопой табуны торопливых коней.
«Воспитон» появился в классе в начале первого урока. Он лихо козырнул ботаничке, и так же лихо представился, громко щёлкнув каблуками сапог:
-Гвардии рядовой Алексей Орехов! Прибыл для прохождения учёбы. Разрешите приступить к занятиям, товарищ преподаватель?
-Да, да, да,- залепетала старенькая Елизавета Павловна, близоруко разглядывая бравого солдатика.
Класс загудел.
-Й-ех ты!- восторженно выдохнул Ковбасюк.- Кавалер! Да ещё с наградами!
На груди Орехова висели две медали – «За оборону Сталинграда» и «За боевые заслуги».
-Нашего героического полка прибыло,- продолжал витийствовать Женька.- Давай, боец, к нашему шалашу!
Алексей Орехов тряхнул головой, откидывая со лба льняную волнистую чёлку, и снова обратился к ботаничке:
-Куда прикажете сесть?
-А где свободно,- пропела Елизавета Павловна.- Есть у нас свободное место?
-Есть!- откликнулся Ройтман.- Возле меня. Иди сюда, солдат. Осваивай плацдарм!
Борька вздохнул и сосредоточенно засопел, продолжая разряжать немецкий винтовочный патрон.
Алексей усмехнулся, услышав про «плацдарм», привычным жестом расправил складки на гимнастёрке и направился к нему.
-У тебя за что медали?- сразу обратился к нему Женька, повернувшись со своей парты.- Ты что, воевал? В самом Сталинграде?
«Воспитон» посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и ничего не ответил.
Женька обалдел. В классе никто не смел так вести себя с ним. Борька тоже обомлел от солдатского нахальства.


-Ишь!- оскорблено зашептал Ковбасюк.- Форсун! Нацепил медали, так, думаешь, и всё? Вот мы с тобой на перемене поговорим. Кто кого?
-Угу!- неприязненно подхватил Борька, демонстративно отодвигаясь от Орехова.- Ты, знаешь, какие у него мускулы? Он запросто может орудие поднять!
-На дурную силу всегда найдётся умная техника,- не поворачивая головы, отрубил Алексей.- И приёмчики! Самбо или джиу-джитсу. Которые сразу успокаивают.
Ковбасюк пыхтел и подпрыгивал.
Класс насторожился, следя за поединком.
Одна Елизавета Павловна ничего не замечала, упоённо объясняя строение цветка.
Ковбасюк задумался. Самоуверенность Орехова поубавила его воинственный пыл. Кто знает, может «воспитон» действительно владеет какими-то методами?
Борька, желая поддержать приятеля, словно ненароком направил на новичка разряжаемый патрон.
Алексей рассеянно взглянул на него, поморщился, и вдруг ловким движением вывернул его руку и нажал на запястье.
Борька взвыл от неожиданности и боли и разжал пальцы. Патрон, звеня, покатился по полу, рассыпая порох.
-В чём дело?- встрепенулась Елизавета Павловна.- Ройтман, ты опять со своими причудами?
-Да-а,- плаксиво протянул Борька, усиленно растирая руку.- Я ничего… А  этот… дерётся!
Он ошалело посмотрел на Алексея. Но тот сидел, как ни в чём не бывало, с неимоверным интересом слушая объяснения про тычинку и пестик.
Взывая о помощи, Ройтман обратился к Ковбасюку.
-А? Что?- сделал непонимающие глаза Женька, явно идя на мировую с  солдатиком.- У тебя что-то упало? Или ты патрон направил не туда? Так он же мог взорваться!
-Чё, я патроны не умею разряжать?- окрысился Борька.- Так чё, за это надо руки ломать? У, гад, какой умелый! Не хочу сидеть с тобой за одной партой!
-Да брось ты,- миролюбиво приструнил его Ковбасюк.- Может, ещё помиритесь, найдёте общий язык.
-Вот ты с ним и находи. Вижу, что пошёл на попятную!
Алексей сидел с непроницаемым выражением лица, делая вид, что не слышит этих препирательств. На самом деле душа его ликовала, и улыбка счастливо кривила губы.
На перемене его окружили. Каверзных вопросов никто не задавал. Инцидент с Борисом был понят правильно и учтён.
-Нас неожиданно из Румынии завернули и направили сюда,- рассказывал Орехов.- Объявили, что пока без нас обойдутся. Дескать, у нас теперь всюду техника, куда вам с вашими лошадками. А я считаю, что наши кони могли бы и до Берлина дотопать. Только приказы не обсуждаются, начальству виднее.
-А чуб тебе, между прочим, состригут,- не прощая обиды, не сдержался и ляпнул  Борька.- Мы все тут под Котовского и Тимошенко, а ты, чё, особый?
-Ну, уж дудки!- потирая шею, натёртую высоким целлулоидным подворотничком, отрезал Орехов.- Мне причёска разрешена самим комдивом. Так что, тут мне школа не указ.
Увы! Как ни старался бравый солдатик казаться взрослым и выдержанным, детство брало своё. Конечно, он чувствовал некоторое превосходство над этими «шпаками». Как- никак, сын полка, награждённый, состоящий на довольствии,- но мальчишеское тщеславие и задиристость давали о себе знать.
-Спорим, что остригут!- не унимался Борька.- На чё хошь спорим!
-Зачем?- снисходительно усмехнулся Алексей.- Я по другому ведомству прохожу. У меня служба…
-А на службе, как известно, солдат тоже стригут,- подал голос Женька, раздражённо поглаживая свой безволосый «котелок».
-Стригут, да не всех,- парировал Алексей.
-А как же в суворовских?- поинтересовался Лещименко.- Суворовцы – будущие офицеры! И все как один – наголо! Я думаю, пацаны, это бесполезный спор. Ты, Орехов, расскажи лучше, за что награды получил. На войне ведь медали за так не дают.
-Не дают,- согласился Орехов.- Но рассказывать о себе неудобно. Может, как-нибудь в следующий раз…


В этот день пятым уроком было военное дело. Урок проходил в военном кабинете и был посвящён обращению с пистолетом-пулемётом Дегтярёва, образца тысяча девятьсот сорокового года.
Василий Фёдорович, ловко управляя одной рукой, разобрал и собрал ППД.
-Кто желает повторить?- спросил он, обводя глазами стоящий навытяжку класс.
Десятки рук тут же взметнулись вверх.
-Хорошо,- шевельнул губами военрук, изображая подобие улыбки.- Верю, что можете. Не раз, наверное, трофейные разбирали. Ну а кто с завязанными глазами попробует? Ковбасюк? Уваров? Сорокин?
Ученики замялись, опуская головы.
-Мы, это…
-Василий Фёдорович, мы так ещё не готовы…
-Разрешите мне,- выступил вперёд новенький.- Алексей Орехов!- чётко отрапортовал он.
Военрук взглянул на него с интересом.
-Прошу!.. Ковбасюк, завяжи ему глаза!.. Да потуже, потуже… Теперь подай автомат. Засекаю время… Начали!
Мальчишки замерли. Только слышалось позвякивание деталей, поочерёдно опускаемых Алексеем на обитый жестью большой «прозекторский» стол.
Через пару минут всё было закончено.
-Молодец!- отрывисто похвалил новичка Альчук.- Можете встать в строй.
-Есть!- Орехов эффектно повернулся налево кругом и вернулся на своё место.
-Ковбасюк!- привычно вызвал военрук.- Сумеешь повторить?
-Разобрать попробую, а собрать… собрать… едва ли,- признался Женька.
-Понятно.- Альчук пригладил пустой рукав кителя.- У тебя всегда есть отговорки. Итак,- он неторопливо прошёлся вдоль строя.- Даю вам на освоение оружия два дня. Приходите хоть после уроков, но чтобы автомат все разбирали и собирали для начала наощупь. Ваш товарищ Орехов поможет вам. Назначаю вас ответственным  за эту операцию,- повернулся он к Алексею.- Да, кстати, а почему вы не постриглись?
-Ааа! Я же говорил!- торжествующе возопил Борька.
Василий Фёдорович скосил на него прищуренный глаз, и Борька увял.
-Я… мне…- неожиданно растерялся Орехов.- У меня разрешение комдива… Я военнослужащий!
-У нас в первую очередь вы ученик. Надеюсь, вы понимаете это не хуже меня. Армия ваш дом, ваша семья. А школа – костяк, общественный фундамент будущей жизни. И не стоит выделяться и противопоставлять себя коллективу. Тем более, что вы человек дисциплинированный.
-Да я… да мне,- пытался протестовать Орехов.
Но Альчук нетерпеливым движением плеча остановил его.
-Прекратить пререкания!.. Класс, налево равняйсь! Сми-ирно-о! На первый- второй рассчитайсь!
-Первый!
-Второй!
-Первый!
-Второй!
-Первый!
-Второй!..
Алексей вышел из кабинета туча тучей. Ученики окружили его.
-Ну, чё? Я же говорил!- победоносно шмыгнул носом Борька.- Это перед нами ты корячился, а перед военруком…
Алексей даже не взглянул на него.
-Думаю, что сборку ППД вы освоите без меня,- разочарованно сказал он.- А мне в этой школе климат не подходит. Здесь не военное училище, а десятилетка. И этот военрук ваш…
-Конечно,- перебил его Ковбасюк.- Ты у нас солдат, и всё знаешь. А мы – салаги штатские, и нам всё это ни к чему. Только ты военрука не трожь! Не тебе его обсуждать! А не нравится наша школа – катись! Лишь потом не возвращайся…
Женька развернулся и, расталкивая ребят, направился в класс. Остальные потянулись за ним…


На следующий день Орехов явился в класс, как ни в чём не бывало. Он снял шинель, шапку, и весело провёл рукой по коротко остриженной голове.
-Вот… выполняя указание,- мирно улыбнулся он.- А насчёт климата я ошибся. Он как раз мне и подходит. Так что, не будем ссориться. Подвинься, Ройтман! Уступи немного места товарищу!..

           Глава 12.

Алексей Орехов на поверку оказался славным парнем. И  пацаны не представляли себе, как до этого могли жить без него.
Он отлично разбирался во всех видах оружия и прекрасно ездил верхом. Его бешеный аллюр по улочкам Малой Малины приводил в восторг и ужас жителей тихого предместья. Какие только трюки не выделывала Алёшка на своём жеребце! Его буланый красавец Коршун, казалось, понимал хозяина, как человек.
Однажды Алексей пригласил ребят на плац, где бойцы прогуливали лошадей. Из-за ограды, затаив дыхание, мальчишки наблюдали за ним.
Алексей был в ударе. Он то посылал коня в галоп, то останавливал на полном скаку, поднимая на дыбы так, что становилось страшно, как бы жеребец не завалился на спину и не задавил седока. Но лёгкое движение узды, удар каблука и Коршун снова нёсся по кругу, преодолевая препятствия в виде всевозможных заборов и ровиков.
После разминки Алексей подбежал к друзьям.
-Ну, как?
Пацаны молчали, не находя достойных слов.
-Да-а,- наконец опомнился Ковбасюк.- Тебе запросто можно в цирке работать. Ты же ведь почти чемпион. Хоть по эквилибру, хоть по джигитуре!
Выдав столь мощное «научное» определение, Женька снисходительно оглядел одноклассников. Мудрёные высокие слова стали с некоторых пор его увлечением. Женька выискивал их в словарях и энциклопедиях, в газетах и журналах.
Эрудиция его росла. Он даже на уроке литературы ухитрился как-то ввернуть словечки «конъюнктура» и «тенденциозно», чем поверг в немалое изумление дорогую свою «русалку».
-Же-е-еня, где ты вычитал эти слова?- всплеснула руками Елена Алексеевна.- Ты хоть понимаешь их значение?
-А как же,- гордо выпрямился Женька.- Всё досконально заучил наизусть!
Долгополова покачала головой и в продолжение урока то и дело как-то странно поглядывала на него. Женька же делал вид, что не замечает её удивления, и продолжал рисоваться, прямо-таки выходя из себя.
Сейчас  вымолвив нечто несусветное про «джигитуру», он ждал привычных похвал и потрясений. Однако ребята, окружившие Орехова, пропустили его реплику мимо ушей.
-Нет, в цирк я не пойду,- ответил Алёша.- Мне история нравится. Окончу школу и в университет поступлю. Это же здорово!
-А в военное не хочешь?- поинтересовался Мамуровский.- Я лично о суворовском мечтаю!
-Для суворовского я переросток. Четырнадцать скоро. Сейчас уже в седьмом классе сидел бы, если б не война. Но и за то, что хоть в пятом учусь, спасибо замполиту! Он ко мне бойцов с образованием прикрепил и походным порядком мы два класса прошли. Я писал плохо, неграмотно. Так майор что придумал! Письма за раненых писать. Да ещё предупредил: «Получат родные письмо от бойца, а там будто курица лапой водила. Что они о тебе подумают? О батарее родной? Так что каждое письмо сначала на черновике, а потом уже начисто. По словарю сверяясь. Это приказ!» Что мне оставалось делать? Слушаюсь! Будет исполнено!.. Теперь ошибки редко допускаю, да и почерк налаживаю.
-Да-а,- позавидовал Молокан.- Везёт тебе, Орехов. Ну а медали у тебя за что?  Про Сталинградскую понятно. А вот «За боевые заслуги»…
-Ну,- хитро прищурился Алексей.- Она за немецкого генерала. Я его, эсэсовца, при чрезвычайных обстоятельствах взял. Подорвал гранатой машину, а когда он выскочил тут же приём джиу-джитсу и – хенде хох! Привёл к своим, а там как раз член Военного совета фронта оказался. Он  с себя медаль снимает и мне на грудь: «Носи, герой! Заслужил!» Вот так…
Алексей, невинно улыбаясь, оглядел ребят.
-Эх, ты!
-Ну, даёт…
-Вот это сила!- не чувствуя подвоха, завздыхали пацаны.
-Поверили?- спросил Орехов.
-А то! Я подобный приёмчик на себе испытал,- уважительно заметил Борька, потроша очередной патрон.
-Ну, Ройтман, ну, Ройтман,- Алексей вырвал у него патрон и зашвырнул в кусты.- Давай выкладывай всё, что у тебя есть!
-Да ты чё!- заерепенился Борька.- Ты чё? Тоже командир нашёлся! Хорошенькое дело – по чужим карманам лазить! Тебе никто такого права не давал!
-Давал,- спокойно ответил Орехов. - Армия дала. А ну, вываливай. Не то по шее получишь.
Борька растерянно уставился на мальчишек, прося защиты. Но те молчали. Эпизод с фашистским генералом произвёл впечатление.
-На, подавись!- горько застонал Ройтман, вытаскивая из кармана горсть зажигательных, и бросил их под ноги солдатику.- Только я сегодня же других наберу. Вон  их  сколько до сих пор повсюду валяется. В любой развалине!
-Не наберёшь,- веско сказал Алёша.- Тебя совесть замучает. Ты нам сейчас клятву дашь.
-Какую клятву? Ты чё?- окончательно возмутился Борька.- Чё ты здесь командуешь? Плевать я хотел на твои приёмчики1
-Приёмчики не при чём,- Алексей подтянул ремень на шинели, поправил ушанку.- Мне мать твою жаль. И тебя, дурака. Ведь все эти удачи до поры, до времени. А потом вдруг как жахнет и – нет Ройтмана! Да и другие пострадают. Так что мы с тобой по-братски, по-хорошему. Друг ты нам или нет?
-Ну, друг,- не сдавался Борька.- Только чё я за это иметь буду?
-А что хочешь,- оживился Алексей. Он взглянул на плац, где солдаты продолжали гонять битюгов, и хлопнул Борьку по плечу.- Хочешь на коне покататься? Хотите, пацаны? Я со старшиной поговорю, он разрешит. Вместе будем косяки на водопой гонять. Хотите?
-Хотим!- восторженно ухнул Ковбасюк.
-Хотим!
-Хотим!
-Соглашайся, Ройтман!- закричали мальчишки.
-Ладно,- сквозь зубы процедил Борька.- Только, чур, с уговором. Ты мне и седло дашь.
-Дам!- развеселился Алексей, носком сапога отбрасывая патроны в сторону плаца.- Мировой ты парень, Борис. И вообще ведь все мы уже давно взрослые. Вы сами это доказали, когда фашистов выследили! А насчёт генерала я, ребята, приврал. Всё гораздо проще было. Расскажу как-нибудь. Боевых эпизодов достаточно было. Всё же с сорок второго года в полку… А сейчас подождите, к старшине смотаюсь. Добуду для вас коней…


Когда лошадей стали выводить из денников, старшина Сирота сказал Алёше:
-Зови огольцов, да поживее. Кони пить хочут. А ещё… друзья эти твои ездить-то умеют?
-Не знаю, растерянно заморгал белесыми ресницами Алёша, с трудом удерживая гарцующего под ним Коршуна.- Не балуй! Не балуй!- смешливо крикнул он коню, делающему вид, что хочет укусить хозяина за колено.
Мальчишки ожидали его возле ограды.
Время приближалось  к вечеру. Легкий ветерок разносил по улице неистребимый до сих пор запах гари и пыли. Сейчас к этому, уже привычному запаху примешивался волнующий аромат замечательного конского пота.
-Ну, как вы тут?- спросил Алёша, осаживая жеребца.- Готовы?
-Готовы!- ответил за всех Женька.- Целый час торчим. Разрешили?
-Разрешили. Только ездить-то вы умеете?
Пацаны переглянулись.
-А чего тут уметь?- Женька молодцевато расправил плечи.- Сел в седло и помчался. Знай, дави на шпоры и крути узду!
-Не скажи,- нахмурился Алёша, поглаживая лоснящуюся шею жеребца.- А если конь понесёт, куда деваться будете?.. В общем, если кто-то в себе не уверен, пусть лучше откажется. С конями шутки плохи. Так же, как и с патронами,- добавил он и строго посмотрел на Борьку.
Борька растянул широкий рот в ухмылке, рукавом пальто утёр хлюпающий нос.
-Давай вороного, не томи душу! Только, как и договорились, с седлом!
-Будет седло,- заверил его Алексей и пришпорил Коршуна.
Тот вздрогнул, всхрапнул, взвился на дыбы и пошёл в намёт.
Через несколько минут мальчишки разбирали коней. Это были тяжеловесные битюги, спокойные и мудрые. Алёша проверил на каждом из них седло и подпругу, сунул в зубы мундштуки надёжных уздечек.
-Значит, так… Ехать в общем строю, от других не отрываться. Зря уздечки не дёргать, И коней не шпынять. А то они хоть и смирные, а всё равно немчура. Взбеленится, так костей не соберёте. Понятно?- на всякий случай припугнул он ребят.
Мальчишки засопели, закряхтели, завздыхали.
Волька хотел было отказаться от поездки, но побоялся, что его сочтут трусом.
-Понятно,- обречённо подтвердил он.
-Тогда садитесь!.. Да не с правой стороны, Ковбасюк, а с левой… А ты, Волька, так до стремени не дотянешься. Подведи коня к столбику… И ты, Молокан… Сели?.. Порядок! Пошли потихоньку!..
Очутившись в седле, Волька сунул ноги в стремена и тут же запутался в них. Пока он разглядывал, куда проскочили ноги, битюг тронулся с места и лениво затрусил за собратьями. С перепуга и от неожиданности Волька потерял узду. С ужасом сознавая, что пропал, он обеими руками вцепился в гриву каурого мерина.
Табун неторопливо тянулся к далёким колодцам, специально отведённым для водопоя. Свернув с Сенной на Килийскую, косяк вскоре очутился на узкой, идущей под гору улочке.
С неимоверным трудом выпростав ноги из стремян, Волька неотвратимо съезжал из седла на шею коня. Не чувствуя управления и не зная, чего хочет неопытный всадник, битюг игнорировал его и вёл себя свободно и непринуждённо. Больше всего его сейчас интересовала увядшая серая травка на обочинах дороги. Каурый то и дело наклонялся и щипал её по ходу движения.
«Ооо!- мысленно вопил Волька.- О-о-оой!»
Алёша, гоняющий Коршуна вдоль табуна, зорко наблюдал за товарищами. Все они напоминали ему привязанные к сёдлам мешки с трухой.
Борька, странно выкатив глаза и открыв рот, хватал воздух пересохшими губами, и, казалось, умирал от страха. Женька не менее испуганно трясся на своём мерине, мёртвой хваткой вцепившись в узду и в гриву. Петька Молокан держался приличнее, но и он был молчалив и скромен, как никогда. А Волька, Волька, пижон, крокодил бутырский, сидел уже на шее коня и готов был сползти по ней на землю.
Алёша подскакал, нагнулся и ловко выхватил волочащуюся под копытами узду.
-Держи! Да скорее спустись в седло, не то шею коню скрутишь! Ноги в стремена засунь и упирайся в них носками!
-Не получается!- виновато сморщился Волька.- Они всё время проваливаются и ускользают!
-А ты не волнуйся! Обхвати коленями живот, это поможет держаться. Ну а теперь отпусти гриву и берись за узду. Лошадь хозяина должна чувствовать, руку твою…
Пока битюжок стоял, Волька выпрямился в седле и со стороны смотрелся неплохо. Но как только конь двинулся, мальчишка тут же забыл про наставления. Узда снова непроизвольно выскользнула из руки, а ноги запутались в стременах. Не решаясь больше хвататься за гриву, он вцепился в луку седла и отдал себя на волю случая.
До колодцев оставалось совсем немного, когда кони, почуяв воду, прибавили шаг. Одуревший меринок, устремившись за ними, неожиданно перешёл в галоп, грузно вскидывая трудовой откормленный зад. В животе у него что-то громко ёкало, словно набитая горохом погремушка.
От этого неожиданного рывка Волька взвизгнул и, как будто его вытряхнули, вывалился из седла. Прикрыв голову руками, он распластался на мостовой, слыша и ощущая справа и слева от себя страшный цокот летящих копыт.
«Всё!- безмерно жалея себя, подумал он.- Сейчас задавят…»
Но кони безопасно обошли незадачливого наездника и скрылись за поворотом. Подхватившись с земли, Волька, прихрамывая, припустил за ними.
Дикие, истошные крики донеслись до его слуха. Перед ним на мостовой валялся Борька. Дрожащими  руками отряхивая пальто, он пытался приладить к рукаву вырванный с мясом лоскут.
Однако орал не он. Голосил, с каждым вздохом набирая силу, удалой жокей Ковбасюк. Рёв его был подобен паровозному или фабричному гудку.
-Снимите меня-а!- взывал к людям Женька.- Помогите мне слезть! Карау-у-л!
Его неуправляемый гнедой, обуреваемый жаждой, рвался к  каменным глубоким колодам, в которые четверо солдат безостановочно накачивали воду. Высокий колодезный журавель с подвешенным к торцу противовесом из старых тележных колёс то и дело со скрипом то взлетал вверх, то опускался. И из тяжёлых, поросших зелёным мохом бадей с упоительным плеском лилась холодная, голубоватая на вид вода.
Женькин битюг был эгоистом и стремился напиться вне очереди. Молчаливо распихивая сородичей, он продирался к колодам, не заботясь о страдающем бесполезном седоке. Конечно, если бы умелая и строгая рука хотя бы раз осадила его и дала понять, что он не прав. Но, увы!- узда волочилась где-то под копытами. А могучая и твёрдая (где не надо!) длань всадника остервенело цеплялась за гриву.
-Вай-вай-вай!- почему-то по-восточному трубил Женька, ощущая коленями теснящие его со всех сторон разгорячённые конские тела.- Вай, вай, вай! Я больше не хочу! Снимите меня!
-Держись!- издали крикнул ему Алёшка, продираясь сквозь плотный лошадиный заслон.- Сиди спокойно, ничего с тобой не случится!
Да-а!- без всякого стеснения ещё громче заголосил Женька.- А вдруг они меня раздавят!
-Тебя раздавишь!- простужено просипел кто-то из солдат, наблюдавших за этой сценой.
Бойцы смеяться уже не могли. Они просто держались за животы и стонали, захлёбываясь кашлем. Даже добродушный и сострадательный старшина Сирота и тот едва не валился с ног от хохота.
-Ооооой!.. О-о-ооой! - изнемогал он, вытирая мокрые от смеха глаза.- Ну, буденовцы! Ну, лихачи! Если ж их пустить в психическую атаку, так они всех гансов перепугают! Голыми копытами Берлин возьмут! Ооооой,  не могу-у! О-о-ох!
Наконец Алексею удалось пробиться к Женьке и вывести его из окружения. Меринок, не понимая, почему его уводят от воды, упирался всеми подковами.
Оказавшись в безопасности, Женька тюком свалился с  седла и тут же присел.
-Ноги что-то не держат,- огорчённо сообщил он.- И корму я себе набил аж  до крови. Теперь две недели сидеть не смогу. А вы издеваетесь… смешно вам!
-Ооооой!- снова повалились от хохота бойцы.- Ооо-о-ой! И откуда он такой взялся?
-Ничего,- пряча усмешку в обкусанных, прокуренных до желтизны усах, приободрил Женьку старшина.- Не грусти, герой! А дружки твои где? Небось, тоже под Оршей Берлин штурмуют?
-Здесь мы,- тихо подал голос Волька, сгорая от стыда.- У нас с непривычки не получилось. От неожиданности!
Солдаты снова заржали. Теперь их было не остановить. Разгоревшееся веселье переходило в истерику.
-Агарков! Стодушный! Гаранян!- строго прикрикнул Сирота, делая умоляющие глаза.- Отставить! Ну что вы, право?
-Есть отставить!- давясь хохотом, козыряли бойцы.
-Конечно, с непривычки, согласился с Волькой старшина, незлобиво похлопав по крупу неожиданно приткнувшегося к нему жеребчика.- Спервоначалу с кем не случается. Ну а так вы молодцы. Особенно вон тот чернявый!- показал он на Ройтмана.- Уж так скакал, так прыгал! Чистый Чарли Чаплин!
-Ааааааааа!- загоготали солдаты и бросились прочь от колодца.- Ой, перестаньте нас смешить!  Ой, мы же по-о-омрём!
Старшина любовно посмотрел на вояк.
-От, оторвы!
Затем обратился к Ковбасюку:
-И ты хорош. Небось, после школы поступишь в оперу? Глотка у тебя, как у парохода! Я, услышав, подумал: « Откуда здесь ледокол?» А это оказывается ты!
Мальчишки пытались улыбаться.
-Хорошо вам,- оскорблено пробурчал Борька.- Вы-то  вон сколько лет с лошадьми. А мы впервые…
-Так я же вас спрашивал!- рассердился Алёша, горяча Коршуна.- И как чувствовал, самых мирных тихоходов подставил. Ну а если бы вам верховых отдали, что тогда?
Ребята молчали.
-Обратно, видно, пешком потопаете?- сочувственно поинтересовался Сирота.- После таких «скачек» никто из вас больше к коню не подойдёт?
-Я пешком не пойду,- вызывающе вскинул голову Волька.- Как приехал, так и поеду. Обратно дорога в гору идёт. Так что если полечу, то уже не  с шеи…
-Молодец!- восхитился старшина и поглядел на него с заметным интересом.- Ну а дружки твои как? Поедут?
-А чего дружки?- героически простился с жизнью Женька.- Помирать, так с музыкой… А что, я действительно сильно орал?
-Ещё как!- подтвердили вернувшиеся к колодцу солдаты.- Мы твой ор за версту услышали!
-Верно старшина определил. Пароход!
-А я себя не слышал!- удивлённо покачал головой Женька.- Мне казалось, что я молча… шепчу про себя… в душе только…
-Ого -го!- восхищённо хлопнул его по спине сержант Гаранян.- Из-за твоих криков люди из домов повыскакивали! Думали – пожар! Но ты не горюй. С такой глоткой если не в Большой театр, то в командиры точно выйдешь. До старшины дослужишься!..


Обратный путь, как ни странно, показался мальчишкам короче и легче. Утолившие жажду кони шли спокойно и медленно. Пацаны пообвыкли и держались в сёдлах почти прилично. Только лёгкий стыд за первую неудачу не позволял им победоносно и лихо поглядывать на прохожих.
Тем не менее, на следующий день, с молчаливого согласия Алёшки, они залихватски описывали одноклассникам свои приключения. Тут были гонки с препятствиями, прыжки через канавы, «свечки», и галоп с закушенными удилами и распущенными по ветру гривами.
Больше всех усердствовал Женька, и ему внимали с завистью и почтением.
Алёшка Орехов в похвальбу не вмешивался. Он только с весёлой усмешкой слушал фантастическую болтовню приятелей, и время от времени заговорщицки подмигивал то одному, то другому…


       Глава 13.

Приближался новый  - 1945-й год.
Настроение у людей было радостное. Все понимали, что война подходит к концу и победа не за горами.
Незадолго до праздника стало известно, что в школу приедет с концертом самодеятельность из Пятой смешанной. Инна по секрету сообщила Вольке, что они с Надей принимают участие в этой программе. Затем, тряхнув кудряшками, как бы между прочим спросила:
-А Женя этот ваш будет?
Волька с удивлением воззрился на неё.
-Ковбасюк? Конечно! А он что, тебе нравится?
Инна опустила глаза и, не зная, что ответить, затеребила тонкими, испачканными чернилами пальчиками тёмный «гимназический» фартучек.
Волька улыбнулся и в душе позавидовал Ковбасюку. Надя о нём никогда, наверное, так не расспрашивала.
Да, они встречались. Правда, изредка и тайком то на квартире у Инны, то возле касса единственного пока в городе кинотеатра «Родина», расположенного в самом центре Пушкинского парка. Иногда он провожал её домой, на Гоголевскую, рассказывал о своей жизни, о друзьях. Но её это, кажется, мало интересовало.
Стихией её была музыка. Она могла говорить о ней часами, и Волька волей – неволей должен был разыгрывать из себя меломана. С серьёзным видом он выдавал всё, что успевал узнать о Чайковском, Бахе, Шопене, изнывая от тоски, слушал по вечерам передаваемые по радио всевозможные симфонии и оратории, лишь бы не отстать от Наденьки, лишь бы постоянно видеть и слышать её.
Тяжело вздохнув о нелёгкой своей участи, он снова обратился к Инне.
-Женька – мировой! Будет здорово, если вы подружитесь. Я ему передам… Мы сядем в первом ряду и будем вам аплодировать!
-Что ты, что ты!- ужаснулась Инна, приложив к пылающим щекам узкие смуглые ладошки.- Мы и так боимся до смерти. Вдруг не то станцуем…
-Ну и что?- пренебрежительно скривил губы Волька.- Балерины, и те сбиваются.- Он с хитринкой посмотрел ей в глаза.- А Женька сегодня должен ко мне зайти. Мы пойдём на озеро кататься. Там уже лёд, народу много. Хочешь с нами?
-Не знаю, смогу ли,- снова засмущалась девочка.- Майка что-то приболела. Надо её лечить.
-Ну, как знаешь…
Волька снял варежки, слепил снежок и с размаху запустил его в сидящую на ветке ореха сороку.
Птица возмущённо вскрикнула и улетела. Белые пушистые искринки
посыпались с потревоженной ветки на воротники и шапки ребят.
-Как знаешь,- со значением повторил Волька, вытирая мокрые ладони о пальто.- Если надумаешь, то мы будем недалеко, на горке…
Однако в этот день Женька к другу не пришёл. Не явился он на следующий день и в школу.
Ребята встревожились.
-Заболел, наверное,- уверенно предположил Петька.- На катке разгорячился, снегу поел… Надо после уроков к нему забежать!..


Женька жил в угловом доме на пересечении Кузнечной и Пушкинской улиц, занимая с  сестрой две небольших комнатки с отдельным входом. Через дорогу от них располагалась одна из редакций Радиокомитета, а чуть дальше стоял домишко, в котором квартировал Василий Фёдорович Альчук.
Всё здесь было исхожено, осмотрено и изучено до мелочей.
День был морозный и солнечный. Накануне выпал новый снег и сейчас он скрипел под ногами, создавая радостное настроение.
Мальчишки швырялись снежками. Волька удачно угодил холодным рассыпающимся кругляшом в ухо Молокана. Петька взвыл и, призвав на помощь Ройтмана, извалял Вольку в снегу. Затем они катались на ногах по примороженным скользким тротуарам, тузили друг друга портфелями и сумками, короче, веселились во всю.
Женька был дома один. Он лежал на тахте в трусах и майке, и глаза его были полны слёз.
-Что случилось?- Борька присел на край тахты и затормошил дружка.- Ты что, заболел?
-Да не молчи ты!- рассердился Волька.- Что случилось!  Рассказывай!
Женька утёр уголком подушки мокрые глаза и вынул из-под неё какую-то бумагу.
-Читайте…
Волька почти вырвал её у него из рук.
-Вслух читай,- потребовал Молокан.
Волька пробежал глазами по строчкам и ахнул.
-Ты чего? Ну, чего?- заторопил его Петька.
Волька растерянно взглянул на него и опустил руки.
-Это… похоронка…
Борька побледнел и закрыл рот рукой, чтоб не закричать. Петька тяжело опустился на первый попавшийся стул и вдруг отшатнулся, увидев своё отображение в зеркальной дверце гардероба.
-Не может быть!
Женька всхлипнул.
-Читай!..
-«Дорогая Татьяна Степановна! Дорогой Женя!- медленно прочёл Волька и перевёл дух.- От имени и по поручению командования с глубокой печалью извещаю вас о том, что ваш отец гвардии полковник Степан Андреевич Ковбасюк погиб смертью храбрых в боях с фашистскими извергами на подступах к городу Варшаве и похоронен со всеми воинскими почестями в братской польской земле.
Мы все, его боевые друзья, глубоко скорбим по поводу гибели нашего дорого командира. И клянёмся вам, что жестоко отмстим врагам за его смерть. Призываем вас быть мужественными и стойко перенести тяжёлую утрату. Сообщаем вам,  что за проявленные мужество и  героизм ваш отец Степан  Андреевич Ковбасюк представлен к  высокому званию Героя Советского  Союза.
По поручению общего собрания полка сообщаю, что мы, артиллеристы, решили считать вас, Таня и Женя, детьми нашей части и постоянно переводить вам часть средств из наших офицерских аттестатов.
Мужайтесь, дорогие наши! Помните о том, что вы не одиноки. Каждый день, каждый час вы с нами. И пусть не все из нас доживут до Великой Победы – она близка. Советский народ никогда не забудет своих героев и их дорогих сирот.
С боевым приветом заместитель командира полка гвардии подполковник В. Марчуков. Действующая армия. 18 декабря 1944 года».
-Вот так,- прошептал Женька, и слёзы снова навернулись у него на глаза.
Ребята молчали. Слова утешения были сейчас ни к чему. Да и разве могли слова облегчить то горе, что неожиданно обрушилось на их дорогого товарища?
Война снова показала свой страшный оскал. Уходя на запад, она иногда казалась неправдоподобной. Только ежедневные сводки с фронтов в газетах и по радио напоминали о ней. Но здесь, в тылу, давно не гремели выстрелы, не проливалась кровь. И странно верилось, что она уже нигде не льётся. Хотя смерть на полях сражений находила всё новые и новые жертвы.
Вольке неожиданно вспомнились слова отца:
«Я надеялся, что ушёл от войны. А она всё догоняет нас, всё в души целится…».
Вот и Женька жил беззаботно, отчаянно, не обращая внимания на трудности быта и бытия. Он верил, что в  е г о  семье всё будет хорошо. Отец и мать возвратятся с войны живыми и невредимыми. А сам он, окончив школу, поступит в Архитектурный институт, и по его проектам люди построят такие города, каких ещё не было на земле.
В институт он, конечно, попадёт – его намерения твёрдые. И мать, может быть, вернётся с победой. Только отец никогда не обнимет сына, не прижмётся к его щеке своей колючей, обветренной…
Женька вдруг резко вскочил с тахты и стал натягивать свитер. Странный огонь в его глазах то затухал, то разгорался.
-Я пойду к немцам!- твёрдо заявил он.- Я хочу увидеть их!
-Зачем?- попытался остановить его Волька.- Что это даст? Они же ведь – эти – не виноваты…
-Они все виноваты!- закричал Женька.- Все! Все! И должны ответить за всё!.. А потом я убегу на фронт… в папину часть…
Разговаривать с ним было бесполезно. Женька всегда знал, чего хочет, и добивался своего.
-Его нельзя отпускать одного,- сказал Волька.- Пошли все вместе! Только немцев сейчас нет в лагере. Они на работе.
Он подождал немного, ожидая, что Женька передумает. Затем, видя, что его не остановить, надел шапку и первым вышел из комнаты.


Лагерь военнопленных находился в нескольких кварталах от бывшего королевского дворца, на той же Садовой улице. По утрам из него выходили колонны бывших вояк вермахта и, уныло шаркая подошвами по мостовой, направлялись на свои объекты. Часть из них заново отстраивала железнодорожный вокзал. Остальные трудились на восстановлении жилых и административных зданий.
К немцам в городе относились почти спокойно. Хотя память об их зверствах жила, и истребить её было невозможно. Неухоженные и напуганные поначалу, они за последнее время освоились в плену и, вероятно, чувствовали себя здесь гораздо лучше, чем на передовой.
Выйдя из дома, ребята спустились по Пушкинской до улицы Пирогова и по ней дошли  до Гоголевской, где на вновь отстраиваемом четырёхэтажном корпусе работала одна из бригад.
Молодой солдат-автоматчик, охранявший её, сидел на снарядном ящике возле костра, блаженно жмурясь и не обращая внимания на своих подопечных. Второй конвойный, тоже с автоматом, прогуливался возле другого конца здания.
Четверо пленных в серо-зелёных шинелях, поёживаясь на ветру, месили раствор в большом круглом чане и затем носилками и вёдрами перетаскивали его на второй этаж, тяжело поднимаясь по крутым деревянным мосткам с односторонними ненадёжными перилами.
Завидев ребят, немцы заулыбались.
-О, киндер! Киндер!
-Малтшик! Карашо!
Затем один из них отстегнул от ремня обтянутую серым сукном фляжку и дружелюбно приблизился.
-Малтшик! Малтштик немного вассер носить! Вода! Вода!- объяснял он пацанам, протягивая флягу.- Там…- он махнул рукой куда-то в сторону.- Там…ес хиб бруннен… колёдец! Вода попить! По-жя-люй-ста!
-Воды тебе?- засипел Женька.- Воды-ы?!.. Сейчас я вас напою!
Наклонившись, он схватил с земли обломок кирпича и пошёл на немца.
Волька вцепился ему в рукав.
-Это же пленный! Ты что…
Женька не реагировал.
Немцы застыли, сбившись в кучку, и потерянно смотрели на медленно приближающегося к ним подростка. Какое-то удивлённо- жалкое и обречённое выражение появилось на их лицах. Они не пытались бежать, не сели защищаться. А он, словно в бреду, занося над собой руку, надвигался на них и глаза его были пустыми.
Выпала из дрогнувших пальцев и со звоном покатилась по тротуару злосчастная фляжка. Немцы стояли, понуро опустив плечи, и кровь отливала от их худых морщинистых щёк.
-Сволочи!- всхлипнул Женька.- Сво-о-олочи-и!
Он чуть не до крови закусил губу, готовясь ударить, и в этот миг кто-то крепко и властно схватил его за руку. Женька вздрогнул, ослаб, и припал лицом к пропахшей дымом солдатской телогрейке.
-Да ты что, ты что, родной мой,- ласково говорил солдат, прижимая к себе трясущуюся от рыданий мальчишечью голову.- Успокойся, очнись… Аль беда какая случилась?
-Немцы у него на фронте отца убили,- торопливо сказал Петька.- Вот он и не выдержал, сорвался…
-Ай-яй-яй, несчастье  какое, ай, горе,- сокрушённо ахнул солдат. И, свирепо оглянувшись на немцев, махнул им рукой: уходите, мол!
Но они продолжали стоять.
-Понимаю тебя, родной. Всю боль твою понимаю. У меня… под Рязанью… тоже всех побили и пожгли. Зондеркоманда! Только что же ты на безоружных-то руку поднял? Они же нам ответить не могут. Да и не виноваты они в твоей беде, как ни крути…
-Ведь я же говорил!- раздражённо поддержал солдата Волька.
-Виноваты!- Женька непримиримо отстранился от бойца.- Если б не они… мы бы жили, не зная…
-Конечно,- согласился солдат, горячей ладонью утирая его слёзы.- Конечно! Только мы же не они! Мы же люди. И  лежачих не бьём,  такой
у нас закон. А эти немцы по-своему тоже жертвы. Их вели, как баранов, они и шли… властелины мира… арийцы!.. Ну, шагайте, работайте, чего уставились?- снова крикнул он  пленным.- Шнель!
-Война – плёхо!- вдруг с отчаянием выдавил владелец фляжки и что-то зачастил, зашпрехал по-своему, срываясь на визг.
Женька стоял, опустив голову.
Солдат вновь обнял его за плечи.
-Пойдём к костру, погреемся.
-Мне не холодно… Я не хочу.
-Ну, как знаешь,- вздохнул солдат.- Тогда давай так постоим. Помолчим, успокоимся… А там и пойдёте.
-А где он, этот колодец?- неожиданно спросил молчавший до сих пор Борька.
-Колодец?- улыбнулся конвойный.- А вон за тем домом, во дворе.
-Я сейчас…- Борька поднял с земли оброненную фляжку.- Я сейчас. Не уходите без меня!
Он словно бы забыл, что его двоюродная сестра была замучена гитлеровцами в Борисовском гетто. Он словно бы не ведал, что его дед и бабка лежали среди тысяч уничтоженных в Бабьем Яру. Он словно не помнил, что, едва родившись, просидел со своей матерью год  в страшной румынской Дофтане.
-Я с тобой!- крикнул Волька.- Подожди!..
Через несколько минут они вернулись с водой.
Вся немецкая бригада уже стояла на улице, затаив дыхание. И в этой тишине громко скрипел снег под ногами мальчишек.
Борька подошёл к пленному и протянул ему фляжку.
Его лицо исказилось, сморщилось, покраснело, и он неожиданно зарыдал. Затем с трудом выдавив из себя:- Битте!- повернулся  и, ссутулившись, побежал прочь от костра, от земляков, от ребят.
-Вот и хорошо, сынки, вот и хорошо!- облегчённо заговорил конвойный.- Ненависть – она перегорит. А добро навек в душе останется. Вы ж сейчас для них,- он кивнул в сторону оставшихся немцев,- больше сделали, чем вся наша идеологическая пропаганда! Иди, сынок!- подтолкнул он Женьку.- Живи и помни батьку! Он за тебя, и за нас, и… за этих вот жизнь свою положил. Чтобы мир была на свете… чтобы люди всегда людьми оставались!..

Глава 14.
 

С некоторых пор в школе стал бесчинствовать Длинный.
Это был великовозрастный балбес с горилльими руками и непропорционально маленькой головой на широких сутулых плечах. Поговаривали, что он дважды оставался на второй год, что его отец – председатель скобяной артели инвалидов смертным боем колотил его и поэтому парень всю свою злобу и боль вымещает  на более слабых.
Звали Длинного Федькой. Фамилия его была Туганов. Он учился, вернее, числился учеником десятого – выпускного. Но, как всем было известно, выпускать его оттуда с аттестатом никто не собирался.
Раза два или три Волька видел его в городе ни к сем иным, как с Витькой Стекловым – своим  Сорокским недругом. Витька ещё больше вытянулся, похудел. Из рукавов потрёпанного серого пальто тяжело высовывались тонкие, мосластые руки. От кого-то из ребят Волька узнал, что Витькиного отца посадили за растрату уже здесь, в Кишинёве, и теперь, оставшись без него, Витька с матерью ужасно бедствуют.
В глубине души Волька даже пожалел его. Но Стеклов своё зло помнил и не собирался забывать. Однажды он столкнулся с Волькой лицом к лицу возле кинотеатра «Родина» в осеннем Пушкинском парке.
На секунду растерявшись, Волька пересилил себя и протянул руку.
-Здорово, Стекло!
-Здорово,- сквозь зубы процедил Витька, и руки не подал.- Шкандыбаешь ещё?
-А что?- неожиданно покраснел Волька, чувствуя себя не очень уверенно.
Чужое и напрасное недоброжелательство всегда выбивало его из колеи. Он не мог понять, как можно столько времени таить в себе гнев и обиду.
-А что мне сделается?- несколько запоздало добавил он.
-Да мало ли что?- нехорошо прищурился Витька.- То ли с трамвая сверзишься, то ли кренделей в своей школе получишь
-А за что мне «кренделей»?- обиделся Волька.- Что я кому сделал?
-Да уж сделал,- придвинулся к нему Витька.- Мне, например. Ты думаешь, я простил? Ведь из-за таких, как ты, мой отец сейчас…
Он не договорил и всхлипнул, глотая слёзы.
-Твой должок за тобой. И мы ещё сочтёмся…
Набрав полный рот слюны, он сплюнул её Вольке под ноги и, увидев, что от кассы спешат с билетами Женька и Борька Ройтман, торопливо юркнул в толпу.
На протяжении всего киносеанса ощущал Волька на своём затылке недобрый взгляд Витьки, сидевшего с Федькой Длинным и ещё каким-то парнем в предпоследнем ряду.
И вот теперь этот Длинный оказался в их школе. В сопровождении таких же оболтусов – Кольки Ротаря и Юрки Никовского по прозвищу «Акула».
Длинный пиратствовал среди малышей. Прижав в тёмном углу какого-нибудь октябрёнка, он шарил у него в карманах, отбирая пятаки и гривенники. Если их не было, лез в портфель. Доставая оттуда нищие завтраки и чистые тетради, он одни прятал в свою сумку, а другие пожирал тут же, на глазах детей.
-Скажи матери,- набив рот, свирепо шамкал он,- чтобы в следующий раз больше смальца на хлеб намазывала. Слышишь?
Цепкие безжалостные пальцы больно впивались в ухо или горло мальчонки.
-Слышу,- испуганно отвечал тот, заливаясь слезами.
-Ну  то-то…- Длинный удовлетворённо почёсывался. Он всё время как-то странно чесался, словно его беспокоили лишаи или насекомые.- Завтра, если не принесёшь, задавлю под лестницей! Иди! А если кому-нибудь накапаешь, тогда вообще – прощай!
Запуганные и замордованные малыши становились данниками Длинного. Морда его зарумянилась от дармовых харчей, залоснилась, загноилась прыщами.
Колька Ротарь и Акула вертелись возле него. Сами они даже на слабых не нападали и довольствовались теми объедками, которые снисходительно подкидывал им Федька.
Длинный наглел. Некоторые старшеклассники, встречая какого-либо зарёванного малыша, не раз пытались выяснить причину его слёз. Но детишки, страшась тагановской мести, продолжали рыдать и… отмалчиваться.
Видя, что пока его пакости сходят с рук, Федька принялся за пацанов и постарше. Число обиженных им росло. Некоторые из них перестали ходить  в школу. Однако ни в комитете комсомола, ни в учебной части  ни о чём не подозревали.
И вот наконец случилось то, что должно было случиться.
Длинный  напал на Вольку, на которого ещё осенью в кинотеатре указал ему как на своего заклятого врага  Витька Стеклов. Да Длинный и сам давно приглядывался  к этому шустряку, одетому в американское «подарочное» пальто и такие же ботинки. У шустряка водились монеты и марки, немецкие ордена и значки, которыми он обменивался с другими коллекционерами. Но главное, что прельщало Длинного, так это часы. Однажды увидев их на запястье у пятиклассника, он теперь думал только о них.
Подговорив Акулу и Ротаря, Федька послал их к Уварову  с предложением меняться или подарить их « в честь будущей дружбы». Однако Волька слышать не хотел ни о каких предложениях.
И тогда Туганов решился. Он поймал Вольку в раздевалке и, больно заломив ему руку за спину, сорвал часы.
-Не хотел по-хорошему, возьмём по-плохому!
Волька ошалел от неожиданности и бросился на него.
-Отдай!
Но Длинный увернулся и так саданул его кулаком под ложечку, что у Вольки перехватило дыхание. Согнутый пополам, почернев от обиды и боли, он вернулся в класс.
Одноклассники забеспокоились.
-Что с тобой?
-Что случилось?
-Длинный… часы… отнял,- с трудом выдавил из себя Волька.
-Ча-асы?!- вскинулся Ковбасюк.- Часы-ы? Ах, бандюга! А ну пошли, пацаны, проучим его!
-Проучишь, как же,- подал голос со своей парты Кока Снегирёв, рыженький, похожий на лисёнка, мальчик.- Длинный – вон какой! А с ним ещё эти шакалы. Они ж нам всем башки  поотрывают!
-А это мы ещё посмотрим,- сказал Орехов, пряча в парту тетрадку и учебники.- Давай показывай, где они,- подтолкнул он к дверям Вольку, и сам неторопливо вышел вслед за ним.


До начала уроков оставалось ещё пятнадцать минут.
Длинный играл в «лянгу» возле туалета. Двое его подручных восторженно наблюдали за ним. Лёгкий кусочек бараньей шкурки со свинцовым грузиком, подбрасываемый ногой Длинного, взлетал и не падал.
-Сорок шесть, сорок семь, сорок восемь,- монотонно бубнил Акула.- Ну, ты даёшь, Федяй. Рекордсмен!
Пятый «А» молчаливо и сплочённо надвигался на них. Длинный перестал играть и вытаращился на ребят.
-Это ещё кто? Чего надо?
-Верни пацану часы!- требовательно сказал Ковбасюк.
-Часы?- хохотнул Федька.- Какие часы? Чьи?
-Его!- Женька вытолкнул Вольку вперёд.- Верни по-доброму, не то хуже будет. Часы именные!
-А мне плевать!- Длинный явно бравировал своей силой и независимостью.- Будешь вякать и твои сниму… до пары! А ну, валите отсюда, пока целы!
-Ах, ты, мразь!- Женька сжал кулаки и направился к нему.- Отдашь или нет? Считаю до трёх… Раз… два…
-Три!- дурашливо крикнул Федька и костлявой пятернёй так двинул Женьку, что тот отлетел к стене.
Акула и Ротарь захохотали.
-Врежь ему ещё, чтоб запомнил на будущее!
Женька, мотая головой, с трудом оторвался от стены.
-Ребята!- позвал он.- Пацаны, что же вы?
Петька Молокан расстегнул солдатский ремень с тяжёлой медной пряжкой и намотал его на руку. Борька кинулся в уборную и вылетел оттуда с длинной тяжёлой шваброй. Остальные прижались друг к другу, готовясь к смертному бою
-Подождите!- раздался спокойный, рассудительный голос Орехова.- Подождите, я сам…
Длинный  издевательски уставился  на него.
-Ещё один герой!- подмигнул он приятелям.- Бёг бы ты отсюда, милок, пока не ранетый! А не то я твои побрякушки обдёргаю!
-Что ты сказал? Побрякушки?- прищурился Алёша, и было видно, как напряглись его мускулы под гимнастёркой.- Что сказал? Повтори!
-Цацки я твои поотрываю! Бляшки вот эти!- крутанулся на стоптанных каблуках Федька.- Думаешь, повесил две монетки, так и жук? А я вот у тебя сейчас их… хап!
Он резко выбросил руку, пытаясь схватить Алёшу за грудь, и в тот же миг оказался на полу. Никто не понял, как это произошло. Не понял и сам Длинный.
-Ах, ты, гнида! -яростно задышал он, поднимаясь с пола.- Ах, ты, червяк!
Алёша снова подобрался, слегка наклонив голову.

-Да я ж тебя сейчас заделаю!-  Длинный выхватил из кармана складной охотничий нож.- Сейчас я вам всем кровя пущу!
Он нажал на какую-то кнопку и блестящее острое лезвие с щелчком высочило из толстой костяной рукоятки.
-Держитесь, сявки!
Рука его откинулась в опасном замахе.
Все оторопели. Даже оболтусы. Сейчас произойдёт непоправимое, прольётся кровь…
-Не-е-ет!- страшно закричал Волька и, почему-то зажмурившись, сбоку бросился на Длинного.
Но Алёшка опередил его. Он присел и, распрямившись, словно согнутый гибкий прут, подпрыгнул и носком сапога ударил Федьку в челюсть.
Длинный охнул, теряя равновесие, нелепо взмахнул руками и, ударившись головой о дверь туалета, стал сползать по ней на пол. Нож вывалился из разжавшихся пальцев.
Акула и Ротарь дрогнули.
-Вот это трофей!- воскликнул Женька, подбирая с пола нож.- Держите этих собак!- отрывисто приказал он, видя, что оболтусы собираются удрать.- Сейчас мы их тоже учить станем!
-А мы-то причём?- заискивающе заюлил Акула.- Это всё он – Длинный!
-Все вы одинаковы,- хмуро сказал Алёша и, схватив Федьку за шиворот, приподнял его с пола.- Ну, очухался, сурок? Значит, так… часы сам отдашь или руку ломать придётся?
Длинный смотрел на него с испугом и недоумением, не в силах поверить, что этот коренастый, незавидный солдатик так легко одолел его.
-Са-а-ам,- простонал он, всё ещё пытаясь казаться независимым.
Однако вместо желаемой улыбки, жалкая гримаса исказила его лицо.
-Тогда снимай,- сказал Алёша.
Федька подрагивающей рукой расстегнул ремешок и протянул хронометр Вольке.
-Извини…
-Минуточку!- Алёша взял из его рук часы и бегло глянул на гравировку.- Всё в порядке, твои,- сказал он Вольке.- Будь здоров и носи, не теряя.
-Ну а теперь бить!- безжалостно предложил Молокан, разматывая ремень.- Всех троих, чтобы неповадно было. Хай, мэй, Волька, начинай!
Акула затравленно огляделся, понимая, что с пацанами не совладать.
-Да причём здесь мы?- снова запричитал он.- Длинный виноват, его и трясите!
-Ах, гадёныш !- злобно взвизгнул Федька.- Предатель!
Но Юрка даже не взглянул на него. Ему важно было убедить пятиклассников, что сам он – хороший.
-Я теперь тоже за всех заступаться буду,- неуверенно пообещал он.
-Ты заступишься,- Молокан смотрел на него с нескрываемой ненавистью.- Ну что, ребята, начнём?
Длинный пронзительный звонок предупредил экзекуцию. Подводить Елену Прекрасную под неизбежное «ЧП» пятый «А» не собирался.
-Ладно,- сказал Женька.- На большой перемене дотолкуем. Старшеклассников позовём и маленьких…
Волька и Петька заговорщицки переглянулись. Петька стремительно наклонился к Длинному, всё ещё сидящему на полу.
Тот, решив, что его начнут бить, резко отпрянул, защищаясь рукой.
-Мы тебя всё равно затравим!- угрожающе предупредил Петька.- Всю школу поднимем. А надо будет – ребят с Малой Малины позовём. А ты знаешь, какая там шпана!
Федька молча кивнул. Угроза была нешуточная.
-Но за что? За что?- слабо шевельнул он тяжёлыми губами.
-За всё!- твёрдо отчеканил Петька.- А теперь думай…


На большой перемене пацаны кучей ввалились в десятый «А». Страха не было. Они были уверены, что старшеклассники, узнав о Федькиных пакостях, поддержат обвинение.
Однако класс был пуст. Только Ротарь с Акулой сидели за последней партой и о чём-то шептались. Увидев противников, они растерянно умолкли.
-Где Длинный?- требовательно спросил Ройтман.- Куда он делся?
-Н-не знаем,- приподнялся из-за парты Юрка.- Он нам  ничего не
с-сказал. Собрал портфель и ушёл.
-Та-ак…- Борька был суров, как карающий судия.- А вы почему остались? – Он засунул руки в карманы и подошёл к их парте.- Передайте Длинному, чтобы в школе больше не появлялся. Ему здесь будет очень плохо. Ясно?
Борька прямо-таки упивался негаданной властью над старшеклассниками.
-Ясно,- поспешил откликнуться Ротарь.- Если увидим, передадим.
-Увидишь,- хмыкнул Женька.- Куда вы от него денетесь!
-И ещё,- добавил Молокан,- если он начнёт отлавливать пацанов на улице, то адрес его мы знаем. И уж там мои парни с Малой Малины его точно пришьют!
Конечно, трогать, а тем более «пришивать» Туганова никто не собирался. Но необходимо было по горячим следам закрепить победу и дать почувствовать этим шакалам свою сплочённость и силы. Мародёрская троица в общественных отношениях признавала только напор и кулак, и разговаривать с ними приходилось на их языке.
-А вы, если ещё раз кого-то тронете, пеняйте на себя,- предупредил Ковбасюк.- В крайнем случае, мы вас по одному ловить будем. И тогда посмотрим, что и как…

Весть о том, что пятиклассники проучили Длинного, с телеграфной быстротой распространилась по школе. Из всех  классов приходили ребята посмотреть на них. Особенно ликовала малышня. Ковбасюк и Орехов были героями, и влюблённые октябрята ходили за ними по пятам.
Кое-что от этой славы перепало и Борьке, и Петьке, и Вольке, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, и даже боязливому Коке Снегирёву.
Слух о коридорном побоище дошёл и до администрации. На первом же педсовете Туганов за злостное хулиганство и постоянную неуспеваемость был исключён из школы. Его приятели Юрий Никовский и Николай Ротарь счастливо отделались выговорами.
В классах воцарились мир и покой. Никто никого не боялся, никто никого не терзал. Счастливые малыши весело и озорно, как прежде, куролесили на переменах.
А через пару дней Василий Фёдорович Альчук повесил в  вестибюле объявление:
«ВСЕ,
КТО ЖЕЛАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ В СЕКЦИЯХ
    ПО ИЗУЧЕНИЮ ПРИЁМОВ БОРЬБЫ И САМООБОРОНЫ, МОГУТ       ЗАПИСАТЬСЯ В НИХ У АЛЕКСЕЯ ОРЕХОВА (5-й «А» класс).
     ЗАНЯТИЯ В СЕКЦИЯХ БУДУТ ВЕСТИ А. ОРЕХОВ И МАСТЕР       СПОРТА СССР ПО ВОЛЬНОЙ БОРЬБЕ В. В. НАТАЛЬИН».

В тот же день большинство спортивных списков было составлено. И, конечно же, пятый «А» был первым внесён в них крупным Алёшкиным почерком в алфавитном порядке от «А» до «Я».


Глава 15.

Война подходила к концу. Двадцать пятого апреля советские и американские войска соединились на Эльбе в районе небольшого немецкого городка Торгау. Бои шли уже в самом Берлине. И до Победы, которую все ждали со дня на день, оставалось ровно две недели.
Школа готовилась к первомайской демонстрации. Василий Фёдорович в эти дни особенно нажимал на строевую подготовку, работая с каждым классом в отдельности.
-Не подкачать!- было его основным девизом.- Надо так пройти перед трибунами, чтобы все увидели – идут наследники Победы! А потому, шире шаг… равнение направо… Грудь вперёд! Не живот, не живот, Ковбасюк, а грудь! И – строевым! Раз-два-три!.. Раз-два-три!.. Равнение, равнение! Молокан, гляди веселей! Мамуровский, дистанция – вытянутая рука! Тяните ножку! Хорошо, ребята. Хорошо!
Альчук улыбался. В последнее время улыбка всё чаще освещала его лицо. Василий Фёдорович был влюблён. Его подруга – Елена Прекрасная – отвечала ему взаимностью. Свадьба их должна была состояться в день Победы. Об этом разведал и доложил классу несравненный молдавский следопыт Петрика Георгиевич Молокан.
Узнав эту новость, Женька вспылил.
-Как? Когда? По какому праву?
Но затем, горько и гордо поразмышляв, сменил гнев на милость.
-Пусть женятся,- благосклонно дал он добро на брак Долгополовой.- Мне ещё расти, и расти, а ей, видно, ждать уже нельзя. Кроме того, у меня Инка есть. А Василий Фёдорович – человек наш. Вот если бы это «Мартышка» был, я бы воспротивился. А так, совет да любовь!- важно повторил он где-то вычитанную или услышанную фразу.
После гибели отца Женька очень изменился. Всё меньше времени отдавал он вчерашним забавам. Всё дольше сидел за книгами по архитектуре и градостроительству. Он  стал своим человеком в городской библиотеке
на Пушкинской,  и сумел затащить туда Вольку и Петьку.
Один только Борька противился «научному бытию», и, скучая без друзей, проводил всё свободное время на плацу у Орехова. Пара недель тренировок научили его сидеть в седле, не хватаясь за гриву. Ноги он держал теперь как заправский кавалерист. И хотя не решался пока ни на «свечки», ни на скачки с препятствиями, уже довольно прилично переносил и рысь, и галоп.
А весна, как всегда, удивляла и радовала. Сладко пахли цветущие абрикосы и вишни. Даже развалины, оттенённые яркой зеленью платанов и лип, не казались такими печальными, как раньше.
На проспекте Ленина несколько кварталов были обнесены заборами новостроек. Звенели трамваи - от вокзала до Скулянской рогатки, и от Армянского кладбища до предместья Вестерничены. Из репродукторов, установленных повсюду, неслась весёлая музыка. И хотя всюду ещ1 преобладал защитный цвет войны, он всё чаще и чаще перебивался многокрасочными цветами шелков, крепдешинов и ситчиков. Вся страна работала на восстановление и подъём молдавской столицы.


В эти дни пятый «А» расставался с Ореховым.
Алёша уезжал. Получив в школьной канцелярии документы, он пришёл прощаться.
-Вот и всё, пацаны. Убываю! На днях приказ пришёл о передислокации. Мы думали – на Берлин! Но там и без нас управятся. Бои возле рейхстага идут. А нас как будто на Восток отправляют. Меня комполка хотел здесь оставить, у матери своей. Но я его упросил, и бойцы заступились. Так что сегодня ночью в эшелон и – марш, марш!
-Где грузиться-то будете?- поинтересовался Волька, не сводя с Алёши погрустневших глаз.- Мы тебя провожать придём. Всем классом.
-Где, где…- Алёша выразительно посмотрел на него.- Военная тайна! А если по совести, то я и сам не знаю. Поэтому простимся здесь. С дороги писать не буду, а как прибудем на место, сообщу. Адреса ваши у меня есть. И Женькин, и Борькин, и Волькин…
-Мне по этому адресу не пиши,- огорчённо вздохнул Волька.- Я ведь тоже уезжаю.
-Ку-уда?- вытаращил глаза Молокан.
-Домой. В Москву…
Волька замолчал. Бородатые гении науки и литературы осуждающе смотрели на него со стен класса.
-В Москву?- переспросил Женька.
-Да.- Волька виновато развёл руками.- У отца командировка заканчивается. Его назад отзывают. Если ещё задержимся, то от силы на месяц, пока я экзамены сдам. Так что, Алексей, записывай заново… Москва… Бутырский вал… дом пять дробь семь, квартира один… И вы, пацаны, запишите. Мало ли что? Вот Петька хотел приехать… ещё кто-нибудь…
-А что?- тряхнул головой Петька.- И приеду! Жди!
Его погрустневшее лицо непривычно сморщилось, словно он хотел заплакать. Однако усилием воли взял себя в руки.
-Оф, пе друм, пе друм, пе кятрэ,
ши ла мындра ничь одатэ,
оф, пе друм, пе друм, пе друм…- неожиданно завёл он свою любимую песню о каменистой дороге, которую вспоминал только в печальные и критические минуты.
…оф, пе друм, пе друм, пе друм,
ши ла мындра ничь окум…
-Да-а,- в горестном раздумье произнёс Ковбасюк, явно сочувствуя Петьке и понимая его.- Распадается наша команда. Эх, лучше бы вы не говорили. Уехали, и всё! А так теперь думай о вас. Один уматывает, другой…
-Дисциплина,- многозначительно выдохнул Алёша.- Война!
Волька промолчал. О чём было говорить? Всё зависело не от него. Он так истосковался по матери и Варенику, которого незадолго до Нового года увёз в Москву дядя Коля Лохматов.
И всё-таки, всё-таки его сердце оставалось здесь. В этом городе, на этой земле, среди этих мальчишек. Разные они были: русские и евреи, молдаване и украинцы, породнённые не только сплочённым школьным братством, но и общей народной судьбой.
Если бы Волька смог, то, наверное, разревелся бы. Но слёзы не шли.
Детство незаметно кончилось.
Да и было ли оно вообще в эти горькие, гордые годы?
Алёша поднялся.
-Мне пора…
Мальчишки повыскакивали из-за парт, окружили его.
-Мы проводим тебя!
-Не надо. Так будет тяжелее… В общем, как говорится, не поминайте лихом1
-Да ты чё, Алёха!
-Мы тебя не забудем!
-Может, ещё встретимся когда…
-Может быть. Как утешает нас старшина: «Жизнь длинна, а земля тесна!» Я тоже буду помнить. Вы для меня… вы же… короче, сами понимаете!
Он небрежно закинул свою потёртую кирзовую полевую сумку через плечо и поспешно вышел из класса. Бравый русский солдатик и тоже ведь ещё пацан пацаном!
Несколько минут все стояли неподвижно, Затем, не сговариваясь, кинулись к окнам.
Алексей шёл по двору, низко опустив голову. У ворот он остановился и оглянулся на школу.
Невысокое серое здание смотрело на него длинными рядами распахнутых окон. В трёх из них на втором этаже стояли его друзья.
Алексей подтянулся, выпрямился, и, сжав кулак,  по рот-фронтовски вскинул его над головой.
-До встречи!- крикнул он.- Вы слышите меня, пацаны? До встречи!..

Глава 16.

2 мая 1945 года Берлин капитулировал.
С этого часа все – и взрослые, и дети,- жили ожиданием Указа об
 окончании войны.
Радио в домах не выключали. Но проходил день, второй, третий, а долгожданного сообщения не было. После полуночного исполнения Гимна СССР ещё в течение часа по всем волнам звучала лёгкая музыка, и транслировались концерты.
Уже издох от крысиного яда в подземно бункере Гитлер. Уже, уничтожив собственных детей, приказал застрелить себя и жену Геббельс. А война всё продолжалась.
Обречённые фашистские дивизии затягивали смертельную петлю на шее Праги. Ожесточённые и бессмысленные бои на уничтожение шли в Померании. И всё-таки ежедневно люди во всём мире просыпались с надеждой на Победу.
Её ждали пятого и шестого мая. Её ждали седьмого.
Общее напряжение достигло предела. Когда же? Ко-о-огда?
А земля цвела. Сады благоухали. И сладковатый аромат их, врываясь в открытые окна классов, кружил головы мальчишкам.
Нужно было готовиться к экзаменам. Надо было сдавать русский и литературу, математику, историю, географию, ботанику. Однако никому ничто не лезло в голову, всё валилось из рук. Даже педагоги ходили как чумные. Едва дождавшись звонка на перемену, они почти бежали в учительскую.
-Ну, как?
-Ну, что?
-Ещё не объявляли?..

И в этот день последним уроком в пятом «А» стояло военное дело. Но заниматься в кабинете в такую пору и в такой час было невыносимо.
-Василий Фёдорович,- слезливо канючил Молокан.- Вспомните, как мы прошли на первомайской демонстрации. Сами же говорили, что лучше всех! Так пожалейте нас сегодня! Давайте лучше в футбол поиграем!
-Давайте, Василий Фёдорович!- загомонили мальчишки.
-Зачем нам теперь автоматы и противогазы?
-Война кончается!
-И никогда её больше не будет!
-А я думаю, что футбол от вас не уйдёт. Наиграетесь ещё досыта.
Альчук подошёл к сейфу, где хранилось учебное оружие, и достал оттуда две гранаты – «лимонку» и противотанковую.
-Хотите поразмяться? Ну что ж, давайте с пользой! Займёмся знакомством с устройством гранат. Ройтман, бери экспонаты!
-А чё Ройтман? Чё Ройтман?- запротестовал Борька.- Где что – сразу Ройтман! Я и противогазы таскал, и винтовки… я и гранаты должен? А остальные на чё? Вон Уваров, Молокан, Лещименко! Или Мамуровский! Пусть работают!
-Разговорчики!- бодро оборвал его Альчук.- Я бы на твоём месте, Ройтман, поблагодарил за оказанное доверие. Кто-кто, а ты оружие понимаешь. Премного наслышан о тебе.
-Да ну?- Борька польщено улыбнулся.- Только я всё давно уже забросил. Даже патроны не разряжаю… слово дал. А если вы что-то слышали про склад, который был у Уварова, так мы его сами милиции сдали. Чуть не целый грузовик всего вывезли…
-Ну и молодцы,- Альчук захлопнул дверцу сейфа и запер его на ключ.- Молодцы, что вовремя одумались. А повинную голову меч не сечёт. Так что я на тебя, Ройтман, особенно надеюсь. А то доверишь гранаты Молокану, и он сразу, чего доброго, начнёт рвать чеку…
-А зачем мне это нужно?- обиделся Петька.- Что я гранат не видел?  Сколько одних запалов повзрывал! А если бы и дёрнул, так что с того? Она ж не боевая – учебная!..
Через несколько минут класс построился на спортивной площадке.
-Итак…- Альчук легко и прошёлся вдоль строя, привычно отворачивая от ребят левую половину лица.- Итак, что это такое?- Он взял у Ройтмана «лимонку» и подбросил её на ладони.- Это так называемая боевая граната, принятая на вооружение многими армиями мира. Гранаты бывают артиллерийские, винтовочные, ручные. К последним относятся противотанковые, противопехотные, дымовые и так далее. Наша является осколочной противопехотной. Состоит она из металлического корпуса, или «рубашки», видите эти нарезные квадратики… мощного заряда взрывчатого вещества и взрывателя. Правда, Ройтман, как и Молокан, называет взрыватель запалом, но это, в сущности, одно и то же. Так, Ройтман?
-Так,- гордо подтвердил Борька.
-Ну а раз так,- не дал ему покрасоваться перед одноклассниками Альчук,- отдай-ка, Ройтман, свою противотанковую Ковбасюку, а сам иди  сюда.
Василий Фёдорович вновь подкинул в ладони «лимонку» и покосился на окно учительской, где, словно в раме стояла и улыбалась Елена Прекрасная. Она приветственно махнула рукой. Он хотел ей ответить, но, взглянув на лукаво ухмыляющиеся рожицы мальчишек, сдержался и смущённо кашлянул в кулак.
-Кхм… кхм… Итак, Ройтман, представь, что ты идёшь в атаку. И тебе сходу нужно подавить огневую точку противника. Ну, хотя бы ручной пулемёт. Как ты будешь бросать гранату?
-Ну, как?- Борька озабоченно надул свои толстые вишнёвые губы.- Подбегу и брошу!
-А пулемёт? Он же садит кинжальным огнём!
Альчук по-птичьи склонил голову набок и снова мельком взглянул на окно.
-Ну-у… тогда ползком,- поправился Борька.
-Что ж, попробуй ползком,- Василий Фёдорович протянул ему «лимонку».- По-пластунски, вдавливаясь в землю, постоянно меняя позицию, чтоб к тебе не пристрелялись. Ну а когда подползёшь на доступное расстояние, тогда… что?
-Тогда?- Борька растерянно завертел головой и толкнул в бок стоящего рядом Коку Снегирёва.- Что тогда?.. А! Тогда… тогда  я её швырну, да и только.
-Швырнёшь, Ройтман, не сомневаюсь. Только как? Лёжа или приподнявшись?
-Да уж как получится.- Борька нетерпеливо почесал себя за ухом.- Не всё ли равно?
Этим боевым броскам он не придавал особого значения. Чего проще, - метнёшь запал в  воду, он – ша-а-арах!- и рыбка всплыла брюхом вверх.
Но тут пулемёт, да ещё стреляющий. С ума можно сойти.
Конечно, ты многое знаешь, многое умеешь. Но ведь тебе всего лишь двенадцать. А граната увесистая. И с тридцати метров лёжа швырнуть её в цель, это всё- таки расстояние. Ну, пусть не с тридцати, с двадцати. Тоже не легче. А если кинешь неудачно, например, себе на пузо, что тогда? Значит, надо приподниматься. Конечно же, приподниматься!
Борька с отвращением посмотрел на «лимонку» и, как Василий Фёдорович, подбросил её в ладони.
-Я считаю, что надо приподнявшись… Так удобнее.
-Ну, что ж…
Альчук подошёл к яме для прыжков и осмотрел опилки. Они были мягкие и влажные, как свежескошенная трава.
-Что ж,- повторил он.- Раз Ройтман рассуждает технически грамотно, мы попросим его продемонстрировать своё искусство. Исходная позиция – вот эта яма. Прицельный ориентир – площадка для городков. Обращаться с гранатой умеешь?
-А как же!- Борька чуть не задохнулся от негодования. Чтобы он да не умел!- Вы же знаете…
-Знаю, Ройтман.- Василий Фёдорович привычно поддёрнул пустой рукав.- Поэтому объясняю тем, кто ещё не умеет. Взяв гранату в правую руку, левой  выдергиваете чеку, вот она… и широко размахнувшись, бросаете во врага. Предупреждаю и прошу запомнить на всю жизнь: с момента, как вы сорвёте чеку и до взрыва в вашем распоряжение имеются четыре секунды. Четыре секунды и – всё! Потом пламя, взрыв, смерть… понятно? Только четыре секунды!
-Понятно!- нестройно ответил класс.
-А звук какой при этом получается?- сдавленно пискнул Кока Снегирёв.
-Звук?- переспросил военрук.- У учебной гранаты просто лёгкий щелчок. А у боевой вслед за щелчком сразу появляется дым… лёгкий такой дымок, будто спичку зажгли… Усвоили?
-Да-а!
-Ну а сейчас отличным гранатометанием отметим канун великой Победы!
Альчук помолчал, заложил руку за спину, и обвёл глазами двор.
Спортивная площадка сияла чистотой, десятки различных сооружений, от турников до шведских лестниц и окопов полного профиля были сделаны руками его питомцев – и старших, и младших. В большинстве своём учащиеся росли и развивались нормально, и это было высшей наградой их руководителю.
Да, он старался делать из них мужчин. Настоящих. Смелых и мужественных. Он поощрял в них силу и ловкость, честность и доброту. Ненавидя слюнтяев и лодырей, он учил этому и ребят. Личный пример был для него лучшим педагогическим оружием.
Если кто-то из младших подростков, хотя бы тот же Ковбасюк, сильный, но тяжёлый и неповоротливый, плохо подтягивался на турнике, Альчук не стыдил его, не укорял. Он молча подходил к перекладине и на одной своей правой подтягивался и пять, и десять раз. После этого можно было не сомневаться, что Женька из кожи вылезет, а выжиматься будет лучше всех.
Василий Фёдорович улыбчивым взглядом обвёл стоящий перед ним строй. Эти мальчишки ходили у него в любимцах, хотя и не догадывались об этом. Вот цыганистый, кудрявый Миша Мамуровский, не уступающий на борцовском ковре даже восьмиклассникам. Вот повзрослевший и серьёзный Ковбасюк. Вот вечный выдумщик и фантазёр, бахвал и забияка Петя Молокан. Вот интеллигентный, веснущатый, словно сорочье яйцо, и бескомпромиссный Виля Лещименко. Вот вечно улыбающиеся Журбенко, Визитей, Охримович… Все такие разные, непохожие, особенные, все уже такие взрослые!
Альчук отошёл от ямы с опилками и прислонился спиной к гимнастическому бревну.
-Кто-то из вас сказал перед уроком, что война больше не повторится. Будем надеяться. И будем верить. Только для того, чтобы сохранить мир, нам, наверное, ещё долго придётся держать порох сухим. И сделать это предстоит вам, дорогие ребята. А теперь за работу. Ройтман, готов?
-Так точно!- отрапортовал Борька.
-А раз готов, занимай исходный рубеж и – вперёд!
Борька расправил плечи, стиснул гранату в ладони и побежал.
-Ура-а-а!- неожиданно заорал он, да так, что прыгающие неподалеку воробьи испуганно сорвались с места и улетели.- За Родину! Ура-а-а!
Он пробежал несколько метров и лихо плюхнулся лицом в опилки. Затем, отплёвываясь, привстал и, забыв выдернуть чеку, неловко швырнул гранату, упавшую от него в десятке шагов.
Все засмеялись, потому что эту картину надо было видеть.
-Ай-яй-яй,- сокрушённо вздохнул Альчук и печально развёл руками.- Ты убит, Ройтман. Ты убит! Погиб из-за собственной неповоротливости.
-Мэй, мэй, мэй!- притворно запричитал и Молокан.- Такой герой, такой атлет! Мы на его примере учиться хотели, а он… Мэй, что делается, мэй!
-Мэй, мэй!- передразнил его Борька, выковыривая набившиеся в нос и уши опилки.- Чего ты размэйкался? Попробуй сам, а я на тебя погляжу! Спорим, что с первого раза и у тебя ни фига не получится!
-Ничего,- по-отечески ободрил его Альчук.- Попробуем ещё раз. Молокан, принеси гранату.
-Пожалуйста!- Петька в два прыжка одолел расстояние, схватил «лимонку» и на вытянутых руках, словно хлеб-соль, протянул её Ройтману.- Играйтесь на здоровье!
-Пошёл ты!- огрызнулся Борька.- А то дам этой блямбой по кумполу, будешь знать…
-Ну, ну!- осадил его Альчук.- Не баловаться оружием! Это всё же граната, а не мяч. Итак, будешь бросать её вторично. Из положения стоя. Значит, граната в правой руке… надеюсь, ты не левша?
-Нет,- пробурчал Борька.
-Тогда, значит, граната в правой руке, а указательный палец левой в кольце… Рывок и…
Что произошло дальше, никто толком не запомнил.
-Стой!- вдруг страшным голосом закричал Борька и, отбросив «лимонку» в сторону, бросился к школьному забору, возле которого несколько второклашек колотили о камень каким-то продолговатым предметом.- Сто-о-ой!
Все остолбенели. Василий Федорович взглянул туда, застонал и побежал за Ройтманом.
Борька подскочил к мальчишкам, выхватил у них то самое, продолговатое, и, прижимая его к себе, кинулся к угольному сараю.
-Ройтман, бросай!- хрипло выкрикнул Альчук.- Остальные ло-о-ожись!
Пустой рукав его развевался по ветру. На бегу он опрокинул второклашек наземь и уже приближался к Ройтману.
-Сто-ой! Отдай!
Борька повернул к нему испуганное белое лицо, хотел что-то ответить и в это мгновение раздался взрыв.
Зазвенели разбитые стёкла… Стая ворон с граем взлетела над деревьями… Кто-то тонко и пронзительно закричал… Послышался топот бегущих ног… Новые крики… И чей-то пронзительный стон:
-Ма-а-ама-а…
Волька стоял, окружённый людьми, ничего не понимая. Сознание было застопорено, словно в полусне.
В двадцати метрах от него, в луже крови, неестественно скорчившись, лежал Альчук. Чуть дальше, на угольной куче, разбросав руки в стороны, валялся Борька.
Промелькнули перед глазами окровавленная щека Женьки… Белые трясущиеся губы  Мамуровского…Плачущий прихрамывающий Молокан… Андрей Ильич… Шанина… Бледный, трясущийся завхоз Петрушин…Какие-то старшеклассники… И почерневшая, некрасивая, поддерживаемая под руки  ботаничкой и географом Елена Прекрасная. Глаза её были пусты и страшны, как у мёртвой…
Кто-то тряс Вольку за плечи, что-то говорил ему. Издалека прорубились чьи-то слова:
-Контузия… Шок…
Санитары в белых халатах с носилками… Рычащий мотоцикл… Милицейский капитан с рулеткой в руках ползал на коленях возле сарая…
Волька молчал. Пацаны отвели его домой, уложили в постель. Принесли горячего чая, поили с ложечки. Вечером прибежали Инна и Надя. Плакали, вздыхали…
И тут Вольку прорвало. Отвернувшись к стене и уткнувшись лицом в подушку, он тоже заплакал. Тело его содрогалось от неумело сдерживаемых рыданий, на душе становилось спокойнее, легче, и он вдруг неожиданно для всех уснул.
Когда он очнулся, была поздняя ночь. В распахнутом окне светились крупные звёзды. Ветер шевелил занавески. Нежно пахло землёй и цветами.
И далеко, в другом конце города, на станции, басовито и тонко перекликались паровозы…


…Их хоронили через два дня.
Школьный двор и  Садовая были запружены народом.
Два обтянутых красной материей гроба – большой и маленький – стояли рядом на высоком деревянном помосте. Помост утопал в венках. В почётном карауле у изголовья погибших стояли солдаты и школьники. Горестно играл оркестр. Надрывалась в крике, заламывая руки, рано поседевшая от лишений и тюрем Борькина мать. И всё так же сухи и безжизненны были глаза Елены Алексеевны, закутанной в чёрный кисейный платок.
В траурной процессии, следовавшей за открытым грузовиком, люди говорили о случившемся. Мальчишки прислушивались к разговорам взрослых, стараясь их запомнить и понять.
-…это предательство. Какой-то  старик малышам противотанковую мину подсунул. Говорит: разряжайте, в ней порох красивый!
-Эээ, сколько ещё врагов невыявленных здесь осталось! Может и сейчас какой-то гад среди нас идёт и радуется втихомолку.
-Да какое же сердце надо иметь, чтобы на детишек руку поднять?
-Они метили в точку. И Победу нашу омрачить, и тревогу посеять. Дети – это будущее. Вот они в него и целили…
-…говорят, энкагебисты напали на след. Арестовали несколько человек. В том числе и завхоза школы.
-Завхоза?! Это такой скромный старичок… такой приветливый?
-Этот приветливый – профессиональный провокатор. Ещё в двадцатые годы стал агентом сигуранцы. Входил в группу наёмников, следивших за Павлом Ткаченко…
-Откуда вам это известно?
-Да весь город гудит! Ребятишки показали, что мину им дал именно завхоз. А потом опознали его.
-…сволочей  стрелять нужно, без суда и следствия. Вот тут, на месте, взять и расстрелять!
-Какие мерзавцы! Какие изуверы!..
Снова застонал оркестр. Машина остановилась неподалеку от центрального входа на кладбище, возле двух свежевыкопанных могил.
Продравшись сквозь толпу, Волька протиснулся к ямам, с затаённым страхом ощущая под ногами податливую чёрную землю. Сейчас эта земля навсегда засыплет Борьку и Василия Фёдоровича.
Он хотел уйти, но толпа напирала, почти притиснув его и Женьку к борту грузовика. Преодолевая тоску и ужас, Волька заставил себя взглянуть в лица погибших.
Василий Фёдорович лежал, укрытый белым полотном до самой шеи. Лицо его было странно задумчивым, словно он мучительно искал и не мог найти ответа на какой-то вопрос.
Борька как всегда улыбался, будто спал на цветущем лугу. Перевязанная голова его белела на низкой подушке, и сбоку на повязке просочилось темно и пугающе влажное кровяное пятно.
После кратких речей прогремел троекратный салют. И над двумя украшенными венками холмиками скорбно вознеслись два узких деревянных обелиска с жестяными звёздами на вершинах.
      На одном из них было выведено:
  «ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВИЧ АЛЬЧУК.
         1913 – 1945 г.г.»
    На другом:
          «БОРИС САМОЙЛОВИЧ РОЙТМАН.
    17.12.33 г. – 7.05.45 г.»


      Глава 17.

А на следующий день к людям пришла ПОБЕДА.
В эту ночь Волька так и не смог уснуть. Он лежал в темноте с открытыми глазами и, почти не мигая, смотрел на высокие звёзды.
По радио передавали концерт.
Перебивая музыку, настенные часы пробили один раз. В это время обычно радиопередачи заканчивались. Но дикторша неожиданно объявила следующий номер.
Волька насторожился. Такого никогда ещё не было.
Затем песня оборвалась на полуноте. После некоторой паузы в репродукторе послышалось чьё-то учащённое дыхание, и знакомый рокочущий голос Левитана загремел из чёрной тарелки:
-…ПОДПИСАНИЕ АКТА О БЕЗОГОВОРОЧНОЙ             КАПИТУЛЯЦИИ ГЕРМАНСКИХ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ…»
Это была Победа!
-Победа!- закричал Волька и бросился в другую комнату будить отца.- Папа! Папа, проснись! По-о-обеда-а! Левитан говорит!
Отец торопливо зажёг настольную лампу и, подбежав к репродуктору, включил его на полную громкость.
-Наконец -то…- прошептал он.- Сбылось, свершилось… Почти четыре года… четыре года!
За окном послышались возбуждённые голоса соседей. Кто-то требовательно постучал в оконную раму.
-Семён Иванович! Победа! По-о-обеда-а!
Во дворе шумели, пели, плакали, обнимались.
Откуда-то со стороны Боюкан взлетели гроздья ракет.
-По-о-обеда-а!..
Отец обнял Вольку и прижал его к себе.
-Всё, сынок, отвоевались! Ах, какая теперь наступит жизнь! Только представь себе, только представь… Победа… победа!- без устали повторял он, прижимая к груди горячую, лобастую, коротко остриженную голову сына…

…Сменяя друг друга, не затихая ни на миг, играли оркестры.
Город был расцвечен цветами и флагами. Толпы людей стояли на тротуарах.  А по Костюженскому шоссе, Садовой и Пушкинской, к центру, шли и шли войска.
В открытых «виллисах» и легковушках ехали генералы и офицеры. А за ними нескончаемыми колоннами пылила пехота, катили орудия, танки и полевые кухни.
Солдаты возвращались домой. Запылённые, измотанные, прошедшие пол-Европы, они шагали по этой освобождённой земле, чтобы вскоре сеять хлеб и строить дома, возводить мосты и растить детишек.
Шли пожилые и  юные, русские и украинцы, белорусы и армяне, узбеки и молдаване. Шёл народ, выстоявший и победивший в самой страшной из войн, которые когда-либо обрушивались на человечество.
Губы солдат были красны и припухлы от сотен благодарных поцелуев.
Волька, Женька, Инна и Надя стояли на углу Садовой и Пушкинской, возле Радиокомитета. Девчонки визжали от радости, забрасывая бойцов цветами. Когда букеты кончались, они вновь бежали к заборам, обрывая растущие за ними кусты сирени, и дарили, дарили, дарили…
Волька стоял задумчивый  и молчаливый. Какой  несправедливой иной раз бывает жизнь! Вот идут победители, вот поют и смеются на улицах те, кого они спасли от рабства и уничтожения. Но ни Василий Фёдорович, ни Борька Ройтман, ни миллионы других погибших в этой войне никогда не увидят этого торжества.
Пожилой, вислоусый, похожий на Тараса Шевченко, солдат с шинельной скаткой через плечо и до блеска надраенным котелком на боку, неожиданно выскочил из строя и обнял Вольку.
-О чём задумался? Пошли с нами!
-Пошли!
Волька оглянулся на друзей, махнул им рукой и зашагал с бойцами, стараясь идти в ногу.
-Ну, как живёшь?- поинтересовался солдат.- Как учишься?
-Хорошо.
Волька поднял к бойцу просветлённое лицо. Счастье, радость, восторг оттесняли щемящую грусть.
-Ну и молодец!- порадовался солдат.- Настоящий гвардеец. А как зовут тебя?
-Волька.
-Ишь ты… Волька! Но как это по-взрослому будет?
-Ну-у… Вольдемар.
-Да какой ты Вольдемар?- засмеялся солдат, дружелюбно оглядывая его.- Какой ты Вольдемар? Нос курнос, веснушки русские… Ты, брат, Вовка… Владимир! Владетель мира!- весело воскликнул он.- Вот и владей всем, что мы для вас отстояли. Отныне и в дальнейшем – на вечные времена!
Солдат остановился, взял мальчишку за плечи и легонько потряс, словно проверяя на крепость.
-Живи долго, дорогой! А мы дальше пойдём. У нас служба ещё не кончилась…
Он поправил пилотку, шевельнул  пшеничными усами и заторопился, догоняя своих.
Армия продолжала поход.
Рота за ротой, полк за полком, дивизия за дивизией.
Снова медленно тянулись по запруженным народом улицам «виллисы», «студебеккеры», «зисы», полуторки, артиллерийские конные упряжки…
Громыхали оркестры, сменяя друг друга. Пронзительный и щемящий марш «Прощание славянки» то затихал, то звучал с новой силой, разливаясь над усыпанными цветами мостовыми.
День клонился к вечеру. Пыль стояла над городом.
Люди всё так же обнимались и плакали, смеялись и пели в общей надежде, что их ждёт, наконец, такая прекрасная, такая светлая жизнь!
Которой, казалось, не будет ни конца, ни края.