Золотой дурман кн. 2я, гл. 6 - Марьяна

                Марьяна

«Та-ак… – постарался восстановить в уме ориентиры к мельнице Мирон. – Вроде как в ту сторону», – окинул он взглядом подступающие со всех сторон деревья. Изредка подгоняя Бояна и стараясь обходить высокие кустарники, обвешанные холодными каплями росы, Мирон отправился в путь.
Ёжась от промозглого осеннего утра, он выехал в долину, затянутую белой пеленой тумана.
«Где эта рощица с речушкой? – крутил он головой, соображая, в каком направлении продолжать путь. В прошлую поездку, всецело уйдя в мысли о встрече с Марьяной, он не отметил про себя ни одного ориентира и теперь старался угадать правильный курс. – Рощица, вроде как, в левой стороне долины, но до неё ехать не одну версту, – прикинул он. – Поеду-ка я прямо, а там сориентируюсь», – решил Мирон и, пришпорив Бояна, скрылся в опустившейся на землю утренней хмари.
Время шло, а под ногами лошадей все ещё путалась мокрая от росы высокая трава. Судя по времени, он уже должен был упереться в речку, пересекающую рощицу, по его соображениям, она должна быть где-то рядом.
Мирон повернул коня влево, стараясь уловить шум воды, но, проехав совсем немного, заметил, что дорога приобрела каменистый характер и стала уходить вверх.
На возвышенности туман начал рассеиваться, окрашиваясь розовым цветом от первых лучей багряного диска, выглянувшего из-за гор.
«Нужно подняться выше, где нет тумана», – мелькнуло в голове Мирона, и он решительно ударил пятками в бока Бояна, сразу прибавившего ход…
Небольшие, уходящие вдаль скалы, зубьями выросли на верху возвышенности.
Мирон соскочил с лошади и быстро забрался на один из таких зубьев. Вся долина, всё ещё покрытая мглой, расстелилась перед ним как на ладони.
«Ага, вон, однако, та рощица», – разглядел он едва видневшийся в раскинувшемся озере тумана островок.
Оказывается, блуждая в пелене утренней хмари, он ушёл совершенно в другую сторону…
Донесшийся до его слуха стук копыт и приглушённый разговор оборвал его мысли. Мирон спустился вниз, взял под уздцы обеих лошадей и пристроился ближе к скале. Вскоре на тропе появились семеро всадников. Лениво погоняя своих лошадей, они о чём-то оживлённо разговаривали. Мирон кашлянул, привлекая к себе внимание, и разговор тут же оборвался. Инородцы разом повернули головы в сторону Мирона.
– Доброе утро, – слегка поклонившись, дружелюбно произнёс он. Всадники, улыбаясь и кланяясь в ответ, подъехали к Мирону.
– Эрзендэр* , – доброжелательно произнёс ехавший впереди пожилой алтаец.
– Сен кайдан келген* ? – соскочил он с лошади и подошёл к Мирону.
Видя, что тот не понимает их языка, старшой повернулся к своим спутникам и они, размахивая руками, стали что-то обсуждать меж собой.

  Эрзендэр* – здравствуй (алтайский).
  Сен кайдан келген*? – откуда ты приехал (алт.).


Странно! Но этот чужой язык был знаком ему. Где-то – и не раз – он уже слышал эти слова. Мирон силился понять суть разговора, но смысл, казалось бы, знакомых фраз терялся, не доходя до его сознания.
– Видать, этот русский впервой в наших краях. Я так понял, что он не понимает о чём с ним говорят, – объяснял пожилой иноверец своим товарищам.
– Ты прав, Тойпынак, мало кто знает дорогу в наши края. Как забрёл этот всадник сюда? Кто бывал здесь, понимали наш язык, – согласился с ним средних лет алтаец по имени Чагандай, держащий под уздцы коня Тойпынака.
– А ты помнишь, демечи, не так давно приезжали к нам трое русских казаков? Искали сбежавшего арестанта, – подал голос щупленький, невысокий паренёк, внимательно вглядываясь из-за лошади в лицо Мирона.
– Ну и чего? – бросил на него безразличный взгляд Тойпынак.
– А то, что похож он на арестанта, чей рисунок, оставил старший из тех троих.
            Инородцы враз забалагурили, искоса поглядывая на Мирона.
– А ты как думаешь? – украдкой взглянув на пришельца, спросил демечи Чагандая.
– А что тут думать? Мало ли чего показалось Амырчаку – все они, русские, на одно лицо. Да к тому же тот, со слов казаков, хорошо понимал наш язык. А этот, сам видишь, – только улыбается.
– А ты хоть имя арестанта помнишь? – стараясь выяснить до конца услышанное, спросил демечи Амырчака. – Ведь те приезжие как-то называли его. У нас-то голова уже не та – заботами забита, а ты молодой, память хорошая.
Амырчак почесал затылок, как бы что-то вспоминая.
– То ли Тирон, то ли Мурон, – неопределённо пожал он плечами. – У этих русских такие мудрёные имена…
– А помнишь, охотники наши Очы и Мунат на лошадь, упавшую с обрыва, набрели. Может, этот про неё что-то знает? Ведь на ней клеймо было – буквы русские, Мунат их хорошо запомнил – могу нарисовать, – Амырчак подобрал прутик и медленно, обдумывая каждое движение, стал выводить буквы Б и Г.
            Инородец, улыбаясь, подошёл к Мирону:
– Демечи… Тойпынак… – хлопая себя по груди, произнёс он.
Поняв, что от него хотят, Мирон назвал своё имя. Показывая на выведенные на песке буквы и на холку лошади, демечи сводидил и разводил руками, как бы объясняя свой вопрос.
Мирон никак не мог уразуметь, что от него хотят инородцы, и только улыбался, пожимая плечами. Демечи махнул рукой и так же, знаками, постарался выяснить, откуда пришёл русский. Тот утвердительно закивал головой, взял его за руку и подвел к открытому месту, с которого просматривалась вся долина. Мирон осмотрелся и указал в сторону, откуда, по его предположениям, он выбрался на эту возвышенность.
Тойпынак устремил испуганный взгляд на начинающую освобождаться от пелены тумана низменность.
– Дёк, дёк* ! – со страхом в голосе указал он на показавшиеся зелёные островки долины.
– Дьарабас онден бадып* ! – потянул он назад Мирона. Тот, ничего не понимая, пошёл вслед за иноверцем.

  Дёк, дёк!* – нет, нет!
 Дьарабас онден бадып* – нельзя туда ходить


– Этот парень объяснил мне, что пришёл со стороны Чёрного озера, – доложил демичи своим спутникам. Инородцы враз встревоженно зашептались.
– Может быть заблудился? – высказал мнение товарищей Чилекей. – Он объяснил тебе, что там его дом?
– Да… Он шёл из своего дома и потерял дорогу в тумане, – ответил Тойпынак.
– Скажи ему, чтобы уходил, иначе накликает беду, – враждебно взглянув на Мирона, воскликнул Чагандай.
– Пусть уходит, пусть уходит… – поддержали его спутники, собираясь скорее избавиться от этого посланника злых духов.
Мирон, видя недовольные взгляды инородцев, доброжелательно распрощался и повернул назад. Теперь он знал, в какую сторону ему ехать, отметив про себя с вершины возвышенности небольшой островок деревьев на горизонте.
Туман рассеялся, и пригретая солнцем растительность наполнила пьянящем ароматом зелени утреннюю землю. Мирон, подгоняя Бояна, вскорости добрался до берёзовой рощицы, от которой без труда отыскал дорогу к мельнице-мутовке. Сбросив мешки, он стреножил лошадей, освежился вытекающей из-под мельницы студёной водой и прошёл во внутреннее помещение. Мирон  остановился у порога и не спеша огляделся. Настоявшийся запах зерна ударил ему в нос, из-под ног с писком разбежались полевые мыши, подъедающие остатки кое-где рассыпанной ржи. Когда глаза постепенно привыкли к полумраку, он отыскал жировушку, заправил её и зажёг огонь. Небольшое помещение окрасилось тусклым багряным светом, выхватившим из темноты толстые брёвна стен мельницы. Мирон, освещая вокруг жировушкой, осмотрел немудрёное устройство строения.
        – До чего всё просто, – произнёс он вслух. – Вода, протекая под мельницей, крутит лопасти, а насаженная на них ось вращает жернов – вот и всё.
«Только почему Антип назвал её мутовкой?» – пожал плечами Мирон.
Следуя совету Антипа, он отыскал задвижку и, освободив верёвку, с силой придавил вниз, торчащую из-под пола жердь. Верхний жернов со скрипом сдвинулся с места и, ускоряя вращение, загромыхал по плоскому, неподвижному камню.
– Ну вот, похоже, что заработала, – облегчённо вздохнул Мирон, наполнив зерном коробушку. – Вроде всё правильно сделал, – заключил он, наблюдая, как мука тоненькой струйкой потекла в стоявший внизу ларь.
На глаза ему попался большой, медный чайник, видать, оставленный здесь специально для нужд мукомолов.
«Вот это хорошо! Сейчас и чайку вскипятим – самое время пообедать».      
– Мирон схватил чайник и направился к выходу. – «Кабы голову не расшибить», – нагнулся он в низком дверном проёме.
Собрав хворост, Мирон разжёг костёр и нарвал растущей в изобилии  душицы. И вот он уже с аппетитом уплетал Авдотьины пироги, запивая их кружкой ароматного чая. Тишина и умиротворённость окружающей природы безмятежностью закрались в его душу. Наевшись, Мирон развалился на лужайке и устремил мечтательный взгляд в голубое, с плывущими белыми облачками, небо. Там, в вышине, зорко выискивая добычу, величаво парили орлы, всем своим видом показывая: «Вот она, свобода, где властвует только один закон – закон силы!».
Шелест листьев берёз от лёгкого дуновения ветерка, пение птиц, доносившееся из подступающей к мельнице тайги, тихий шёпот бегущей неподалёку реки – что ещё нужно, чтобы полностью расслабиться и дать волю своим мечтам… Мирон мысленно перенёсся к лесному озеру – туда, где он случайно встретил Марьяну. Но тут же неприятным холодком пробежали слова, сказанные дедом Гордеем.
«А может, несерьёзно всё с этим Фадейкой? – подсказал ему внутренний голос. – Ведь судя по тому, как Евсей отчитал навязчивого жениха, вряд ли он был доволен его ухаживаниями за Марьяной».
Проблеск появившейся надежды прогнал душевный холодок, вселяя уверенность в сердце. Как всё-таки мало нужно, чтобы человек поверил в лучшее: одно мгновение, один намёк и он, цепляясь за него как за спасительную соломинку, в мыслях уже рисует себе желаемое как сбывшуюся мечту. Так и Мирон, уцепившись за появившуюся надежду, строил для себя радужные картины, с лёгкостью поверив своему внутреннему голосу.
Крики встревоженных птиц, взлетевших из перелеска – там, где он оставил пастись лошадей, оторвали его от сладостных мыслей.
«Уж не зверь ли какой потревожил мирно поющих птиц? Как там кони?» – вскочил Мирон.
Он поднял валявшуюся оглоблю и быстрым шагом направился к перелеску.
Огромный орёл, наступив когтистой лапой на жертву и горделиво подняв голову, с тревогой следил за приближающимся к нему человеком. Но вот он взмахнул крыльями и, тяжело поднявшись над поляной, полетел к лесу, унося в лапах пойманную добычу.
«Однако опасно здесь лошадей оставлять – тайга полна зверья. Кто его знает, не бродит ли поблизости медведь или волк? Да и к вечеру время идёт…»
Мирон снял путы и отвёл коней в пристроенную к мельнице сараюшку. Здесь он нашёл запас овса – видимо, помещение было предназначено для лошадей – так что до утра он мог быть спокоен. Подперев открытую дверь, чтобы как-то осветить помещение, Мирон вошёл внутрь. Свет из дверного проёма широкой полосой падал на жернова и стоящий под ними ларь. Последние остатки зерна, высыпавшиеся на вибрирующее решето, струйкой сыпались в отверстие подвижного жернова.
Мирон наполнил коробушку рожью: «Теперь, судя по всему, хватит до полуночи, а там домолоть остатки – и утром в обратный путь… Та-ак, а где же мне прикорнуть? Неплохо бы поспать часок, другой, – почесывая затылок, оглядел он небольшое помещение мельницы.
 – «На полу?..» – но его не очень-то радовало соседство шныряющих в поисках пищи мышей.
У стены Мирон заметил какую-то сломанную конструкцию, напоминающую лежанку. Пришлось брать топор и идти рубить жерди, чтобы привести в нормальное состояние спальное место. Уже затемно, натаскав  еловых веток, Мирон удобно расположился на мягкой подстилке и быстро уснул, убаюканный ароматом хвои. Проснувшись среди ночи, он попытался нашарить рукой жировушку, но, видать, во время обустройства ночлега куда-то нечаянно спихнул её. На ощупь добравшись до коробушки, он увидел, что та пуста и жернов вхолостую громыхает по неподвижному камню. Осторожно ступая в темноте, Мирон открыл входную дверь, но безлунная ночь еле освещала пространство вокруг дверного проёма. Едва разглядев в темноте мешок с зерном, он высыпал остатки ржи в коробушку. И тут понял, что мука пересыпается через край наполненного ларя. Не найдя черпака, Мирон  пригоршнями стал ссыпать перемолотое зерно в куль, время от времени отрясая голову от сыплющейся сверху муки.
«Ну, теперь до утра можно спать», – оттащил он в сторону наполненный мешок и забравшись в своё хвойное ложе тут же уснул…
Тревожное ржание лошадей нарушило его безмятежный сон. Мирон потряс головой соображая где находится.
«Кто же мог потревожить лошадей?» – присев на лежанке, забеспокоился он.
Узкие полоски света, пробиваясь сквозь щели двери, яркими лучиками легли на пол мельницы, создавая полумрак внутри помещения. Нащупав топор, не отошедший ещё ото сна, Мирон, пошатываясь, подошёл к двери. Резко распахнув её он вышел наружу, стараясь разглядеть нарушителя спокойствия. После темноты утреннее солнце пеленой застлало глаза. Сквозь выступившие слёзы, щурясь от яркого света, он едва заметил причину беспокойства: в утренних лучах зари, грациозно сидящая на вороном жеребце дама, отвернувшись, устремила взгляд на просыпающуюся после ночи затуманенную долину. Её лошадь склонившись к прозрачному ручью, фыркая, жадно пила воду.
Мирон тряхнул головой, стараясь убедиться, что это не сон.
Незнакомка почувствовав на себе взгляд, резко повернулась в его сторону.
– Ой, Господи! – перекрестясь, испуганно произнесла она голосом Марьяны. – Кто вы?
– М-мирон Кир-рьянов, – опешил стоявший в дверях человек с топором.
Наездница какое-то время пристальным взглядом изучала Мирона.
– Что с вами?! – широко открыв удивлённые глаза, наконец вымолвила она.
– Как что? – пожал плечами Мирон. – Вот, Антип попросил зерно перемолоть…
Весёлые, озорные огоньки вспыхнули в глазах Марьяны. Её звонкий смех, прокатившись по лужайке, ещё больше смутил Мирона.
 
– Вы на себя взгляните! – произнесла она, весело смеясь.
Мирон, ничего не понимая, оглядел обсыпанную мукой одежду.
– Что вы одежду разглядываете? К воде подойдите, – всё ещё улыбаясь, кивнула Марьяна на небольшую заводь с неподвижным зеркалом воды.
 – Топор-то бросьте, вы что, дрова собрались рубить?
– Лошади заржали, ну я и подумал, уж не зверь ли какой их потревожил, – бросив топор, наклонился к воде Мирон.
– Что это?! – невольно шарахнувшись от собственного отражения, произнёс он.
Отражаясь, с поверхности на него смотрела: белая, обсыпанная мукой, с горящими белками глаз физиономия. Всклоченные, словно напудренные волосы и борода довершали это страшноватое зрелище.
– Это, видать, ночью в муке измазался. Не нашёл жировушки и черпака – пришлось в темноте из ларя в мешок выгребать, а тут ещё сверху, из-под жернова, прямо на голову сыплется, – смывая с себя остатки муки, объяснял Мирон.
– А вы как здесь оказались? – подняв голову от воды, спросил он.
– Я от Серафимы еду, дедоньку хочу попроведовать. Как он там один управляется? Да вот Черныш пить захотел, я и подъехала к этому ручейку.
– Я это заметил – жарко с утра… Может, вместе поедем? – с надеждой получить положительный ответ произнёс Мирон. – Конь ваш уже напился, а я мигом – только муку из ларя выгребу.
–???.. – едва заметно пожала плечами Марьяна.
Подхватив по пути топор, он чуть ли не бегом кинулся к мельнице. Помещение едва освещалось через открытую дверь. В полумраке наспех опростав ларь, Мирон задвинул задвижку, пустив воду в обход лопастей и убедившись, что жернов остановился, вытащил оба куля наружу.
Из сараюшки слышалось нетерпеливое ржание просящихся на свободу, лошадей.
– Сейчас, потерпите немного, – навьючивал он мешки на Карьку...
Мирон запрыгнул в седло Бояна и подъехал к ожидавшей его Марьяне.
– Ну вот, я и готов.
– Ай! – легко ударила Черныша в бока Марьяна каблуками мягких, обтягивающих ноги сапог. Тот заржав, слегка поднялся на дыбы и сдерживаемый уздой, зашагал рядом с Бояном.
Ехали молча, Мирон не находил слов, чтобы начать разговор. Он всё ещё не мог поверить, что вот так неожиданно встретит Марьяну. Его вчерашние мечты вдруг нежданно-негаданно стали вырисовываться в реальность.
– Э-э… М-мм… – несколько раз пытался что-то сказать Мирон, чувствуя, что необходимо нарушить тягостное молчание. Но всякий раз, как только он раскрывал рот, слова комом застревали в горле.
– Расскажите мне свою историю. Вы когда-то обещали, – не глядя на Мирона, подсказала выход Марьяна.
– Историю, историю… Ах да! Вы же ничего не знаете обо мне, – понемногу овладев собой, уверенней заговорил Мирон. – С чего бы начать?.. – задумался он.
– Начните с детства, ведь то, что в детстве заложено  – то и прорастает в зрелости.
– Да, конечно, – согласился Мирон, размышляя какое-то время над содержанием рассказа.
– Моя гувернантка Анна Петровна, помимо обучения письму и арифметике, постаралась посеять во мне семена любви к окружающему миру, воспитав неприязнь ко лжи и приверженность к истине, – начал он свой рассказ.
– А что такое истина? Любой скажет вам, что он следует истине: но для кого-то истина и смысл жизни заключаются в богатстве, для кого-то – в карьере, а кто-то хитростью пробивает себе дорогу в жизни, считая, что это и есть суть бытия.
У нас же в доме, хотя и жили мы небедно, понятия о превосходстве богатства не ставились во главу угла. Честность и справедливость внушались мне с малых лет родителями и гувернанткой. Вот через эту справедливость мне пришлось уйти из колледжа, когда я высказал всю правду в глаза директору…
Но судьба была благосклонна ко мне и подготовившись самостоятельно, я продолжил обучение в Артиллерийском кадетском корпусе. Закончив с похвалой это учебное заведение, я сразу получил офицерское звание подпоручика. Все пророчили мне блестящую карьеру, но на этот раз судьба распорядилась иначе. Видать, Господь решил испытать меня, лишив в одночасье всего: карьеры, наследства, невесты.
И Мирон подробно рассказал о том, что случилось после пожара в имении Воронцовых.
– Последнее, что я помню – это холопы, подстриженные в рекруты и я среди них. Да ещё последние слова барышни, которую я считал невестой. Лиза ни словом не обмолвилась о похищенных драгоценностях, а упрекнула меня в том, что я лишился наследства и карьеры. Тогда я понял, что вся её жизнь подчинена богатству и положению в обществе. К сожалению, она оказалась из тех девиц, для которых главное – выгодней выйти замуж.
Мирон замолчал, понуро опустив голову.
– Да, вы правы, – с нотками сочувствия ответила Марьяна. – Мне жаль таких людей, им неведомо истинное счастье. Вроде всё у них есть, а радости в жизни нет. Они себя ублажают и тем, и этим – но всё не то. Жизнь их до краёв наполнена жаждой наживы, а для духовного в ней места нет.
О таких людях очень верно, словами известного поэта, сказал мой учитель Илларион Тихонович:
Под камнем сим лежит богатства собиратель,
Который одному богатству был приятель,
Он редко вспоминал, что жизнь его кратка,
И часто вспоминал, что жизнь его сладка.
Осталось на земли его богатство цело,
И съедено в земли его червями тело;
Им нужды нет, каков был прежде он богат.
И тако ничего не снёс с собой во ад.
– Как точно сказано и как верно вы подметили это Марьяна, будто хорошо знаете этих людей.
– К сожалению – да. К нам, в Томске, захаживали и такие. Иногда тётушка устраивала вечеринки, где собиралась вся городская знать, среди которой находились и угодники, и льстецы. И хотя крёстная не очень-то привечала их, они всё равно приходили в наш дом – как к себе, не смущаясь тем, что хозяева им не очень-то рады.
Неприятно было смотреть, как они относились к окружающим: чем богаче и влиятельней был человек – тем шире становилась заискивающая улыбка на их лицах и ниже склонялась голова в угодническом поклоне, но ежели кто был ниже рангом и не так достаточен – таких они едва замечали, изредка удосуживая высокомерным взглядом. Эти люди готовы продать душу дьяволу за богатство и расположение влиятельных господ.
– Вот и меня причислили к таким, – тяжко вздохнул Мирон. – Ведь как ни крути, а выходит, что пропажа драгоценностей моих рук дело.
– Не говорите глупостей, – слегка засмущавшись, произнесла Марьяна.                – Вы никогда не сделаете этого. На вас написано, что вы не такой человек.
– Благодарю за откровенность и доверие, – учтиво поклонился Мирон.   – Немногие хорошо знающие меня близкие люди поверили в мою невиновность…
 Я так и подумал, что вы не тот человек, который оценивает людей по положению в обществе. Поразило, с какой точностью вы описали этих алчных людишек, – помолчав немного, продолжил он начатую тему.
 – Похоже, у вас были неплохие учителя и достойные воспитатели. С каждым разом вы становитесь для меня всё большей загадкой, – с нотками неловкости в голосе произнёс Мирон.
– Расскажите мне свою историю, – помолчав немного, более решительным тоном попросил он. – Возможно, этим вы слегка приоткроете для меня занавес вашей тайны. Хотя Антип рассказал мне малость о вас…
– Ах, вот как!.. Значит, вы уже кое-что выяснили обо мне?! – перебив Мирона, недовольно отвернула Марьяна чуть порозовевшее личико.
– Поверьте мне, Антип поведал только, как люди вашей веры попали в эти края, совсем чуток упомянув о вас. Вы как были, так и остались для меня загадкой.
– В любой девушке есть какая-то загадка. И я такая же – как все другие, – всё ещё слегка смущаясь, простодушно ответила собеседница.
Мирон обескураженно повесил голову, боясь повторить свою просьбу, чтобы не показаться навязчивым. В воздухе вновь повисла тягостная тишина…
– Хорошо, если вам интересна моя история, тогда – слушайте, – после продолжительной паузы неожиданно произнесла спутница.
– Да, да, конечно! – оживился Мирон.
– Матушки своей я почти не помню, – с печалью в голосе, начала рассказ Марьяна. – В воспоминаниях осталось только что-то ласковое, нежное, – устремила она вдаль мечтательный взгляд, как бы переносясь в то далёкое время. – Мне было два годика, когда её не стало. Злые люди сгубили её. Мы так и не узнали истинную причину её смерти.
Вскоре, опасаясь за нас, тятенька бросил всё и подался в эти края. Меня же отвезли к крёстной в Томск. Не хотел тятенька брать меня с собой в далёкую неизведанную глушь, очень боялся за мою жизнь.
Тётушка Оксиния и её муж полюбили меня как родную дочь. Фрол Петрович торговал пушниной и часто уезжал на закуп. Своих детей у них не было и тётушка решила самолично взрастить меня, отказавшись нанять няньку. Женщина высоких моральных устоев, она воспитывала меня в духе заповедей Господних и сделала всё, чтобы дать мне хорошее образование.
Первым моим учителем был дьяк Феофан. Взявшись позаниматься со мной письмом и арифметикой, он не очень-то старался, иногда по неделе не приходя на уроки.
Видя, что мои познания продвигаются весьма медленно, тётушка отказалась от его услуг, доверив моё обучение отставному унтер-офицеру Ивану Милославскому. Этот аккуратно приходил на уроки, но был большим любителем выпить. От него всегда несло вином и я еле сдерживалась, чтобы не выбежать из комнаты, особенно когда он, наклонившись надо мной, начинал объяснять какой-либо урок.
Однажды, дав мне задание самостоятельно позаниматься над арифметической задачкой, он куда-то ушёл и вернулся только к концу занятий. Шатаясь, Милославский встал в дверном проёме и ухватившись руками за косяки, уставился на меня пьяным прищуренным взглядом.
 В какую-то минуту он рванулся вперёд, но запнувшись о порог, растянулся посреди комнаты. До смерти перепугавшись, я закричала вне себя от страха. Прибежавший на крик Савелий схватил его, как котёнка за шиворот и протащив через все комнаты, выкинул на улицу. В следующий раз, когда он только вошёл, крёстная тут же показала ему на дверь. И хотя он попытался убедить тётушку, что такого больше не повторится, Савелий так грозно взглянул на него, что Милославский пятясь задом и кланяясь, быстро убрался восвояси.
Вот на этом моё обучение временно завершилось. Поиски нового наставника закончились ничем. Тётушка пыталась решить вопрос через знакомых, но вся томская знать испытывала те же самые трудности. Всё, чему они смогли научить своих чад, – едва писать и читать да немного арифметики – только на это и были способны здешние учителя…
Но вот однажды, в один из долгих зимних вечеров, крёстная, устроившись поудобнее около тёплой печи, пересматривала старые письма от жившего в Санкт-Петербурге Данилова Василия Петровича – дядюшки мужа. Она любила перечитывать его рассказы о жизни в столице. Отставной полковник, он с талантом писателя отображал каменные дворцы, широкие проспекты, море и стоящие на рейде корабли. Много рассказывал о товарищах, с которыми коротал свободное время.
В одном из писем он рассказывал о своём хорошем знакомце – бывшем директоре частного пансионата, с которым часами беседовал, узнавая от него много интересного из мира науки.
Недолго думая, она тут же взяла перо и бумагу и написала ему длинное послание. Между рассказами о житье-бытье она сообщила о возникших трудностях с моим обучением и попросила его о какой-либо посильной помощи, предлагая любую оплату достойному учителю. И уже утром следующего дня управляющий с этим письмом выехал в столицу.
Через два месяца он вернулся с дядюшкиным знакомцем, которого Василий Петрович уговорил взяться за моё обучение. Это был действительно необыкновенной души, образованный человек. Казалось, нет на свете такой вещи, о которой бы он не мог рассказать.
Каждое своё занятие Илларион Тихонович начинал словами: «Ну-с, мадемуазель, вижу, вам не терпится узнать, что же я поведаю на сегодняшнем нашем уроке? – поднимал он палец вверх, а далее заговорщическим тоном, почти шёпотом, продолжал: – А сегодня я расскажу вам…», – и он сообщал тему урока, что ещё больше подстёгивало мой интерес к занятиям, – с лёгкой улыбкой опустила голову Марьяна.
– Незаметно пролетели эти годы, за которые я многому научилась. Вот и пришло время расставаться, – вздохнула она. – Все домашние со слезами на глазах проводили его до кареты. Каждому он оставил частичку своего тепла, для него все были одинаковы: и хозяева, и слуги. Для всех у него нашлось доброе напутственное слово:
«Вам непременно нужно побывать в столице», – обнял меня на прощание учитель.
«Будем с Василием Петровичем ждать вас в гости», – повернулся он к тётушке.
«Я уже думала об этом. Даст Бог, ближе к лету соберёмся», – помогая ему подняться в карету, ответила она.
Илларион Тихонович закрыл дверцу, и с навернувшимися на глазах слезами, помахал из окна провожающим.
Марьяна замолчала, задумчиво опустив повлажневшие глаза.
– Это тот самый учитель, который читал вам стихи Сумарокова о собирателях богатств?
– Да… – коротко кивнула она.
– Ну а дальше что? – осторожно спросил Мирон, переживая, что Марьяна закончит на этом свой рассказ. – Вы побывали в столице? – устремил он на спутницу вопросительный взгляд.
– Нет, не пришлось, – не глядя на него, ответила Марьяна. – Незадолго до этого случилась большая беда: муж тётушки не вернулся из очередной поездки за пушниной – сгинул вместе с товаром в тех глухих местах и крёстная всё ещё не могла прийти в себя.
А в мае приехал тятенька и, несмотря на все просьбы крёстной, забрал меня сюда:
«Мала ишшо по столицам лындать. Дома делов хватат. Вот подрастёшь малость, тогда поглядим», – мило улыбнувшись говору Евсея, закончила она свой рассказ…
За разговорами они не заметили, как петляющая берегом реки дорога вывела их к берёзовой рощице. Лошади, мотая головами от назойливых мух, не спеша бежали по высохшей от росы траве, успевая на ходу схватить пучок-другой сочной зелени. Подувший вдруг ветерок подхватив с водной глади остатки ночной прохлады, свежестью пахнул на притомлённых осенним зноем седоков.
– Хорошо-то как! – полной грудью вздохнула Марьяна. – Не помню таких жарких осенних дней…
 Серафима говорит, что ещё неделю вёдро*  продержится.
– Антип сказывал, что она большая знахарка, – взглядом, ожидающим ответа, окинул Мирон спутницу.

  Вёдро* – хорошая погода.

– Хм… – не поворачивая головы, красноречиво ухмыльнулась та.
– Говорит, что Серафима шепотками да заговорами лечить может, – попытался он разговорить собеседницу.
– Может, может… – безучастным тоном ответила Марьяна.
– Ты тоже можешь?! – неожиданно перешёл на «ты» Мирон.
– Могу!.. Да вот только не признаю этого – колдовством припахивает, – сверкнула она на него широко открытыми глазами.
 – Но Серафима всё по-своему понимает: какой, говорит, в этом грех, если и людям, и растениям в пользу? Ведь она и огород с шепотками сажает да обихаживает. И вправду, урожай у неё из года в год на зависть всем – ни одной червоточинки, – понемногу разговорилась спутница.
– Ну а травки?.. Снадобья всякие? – осторожно постарался продолжить тему Мирон, – ведь здесь тоже чудеса случаются.
– Чудеса… – с лёгкой иронией усмехнулась Марьяна. – Да, случаются… Вот хотя бы вас взять…– с едва уловимыми, вызывающими нотками в голосе произнесла она.
– М-да-а… – почесал затылок Мирон.
– Когда я приехала сюда, Серафима распустила надо мной крылья, как наседка над цыплёнком, – уже тихо и неторопливо продолжила Марьяна.
– Почему-то она решила, что только мне должна передать своё знахарское ремесло. Достала она из сундука аккуратно завёрнутые в тряпицу старинные бумаги, исписанные шепотками да заговорами: «Вот, почитай. Апосля я тебя всему этому обучу», – бережно положила она передо мной толстую связку.
Какой-то тайный и неведомый мир открылся перед моими глазами. Часами не отрываясь я читала и перечитывала эти послания из прошлого. Через месяц, уже многое могла повторить наизусть, оставалось только ждать случая, чтобы на деле применить мои познания. Но вот как-то, читая Святое Писание, я вдруг поняла, что не приемлет Господь заговоров и шепотков – сродни колдовству всё это и прямо высказала своё мнение Серафиме:
– «Господь ведь тоже чудеса творил, исцеляя: калек, слепых, расслабленных…» – загадочно улыбнувшись, миролюбиво ответила она и не навязывая этого учения, повела меня в мир растений.
Ну что, казалось по первости, особенного в этих корешках да зелёных стебельках с невзрачными цветочками? Но Серафима так умело показала мне их суть, что я разглядела в этом разнотравье свой, особенный – живой мир. Она открыла мне все секреты зелёного царства: где какую травку лучше сорвать и в какое время у неё наибольшая сила. Ведь здесь так же, как у людей: составляешь, к примеру, снадобье – подбирай травки, чтобы они по характеру подходили друг к другу, тогда и действовать будут слаженно, с пользой.
 А вот, допустим, собери вместе неуживчивых друг с другом людей – они тебе всё дело развалят и толку от них, когда вместе – никакого, любой в одиночку сделает больше. Так и травки потеряют свою силу, если соберёшь вместе разные по натуре… Так вот: кабы не поработали дружно эти травки – лежать бы вам во сырой земле.
Мирон то и дело осаживал коня, хотя тот и так двигался почти шагом. Ему казалось, что прошло лишь мгновение, как они отъехали от мельницы-мутовки, а уже и берёзовая рощица позади, и тайга тонкой нитью замаячила на горизонте. Как хотелось, чтобы эта совместная поездка продолжалась как можно дольше!
– А у меня такое чувство, что я уже видел всё это, – кивнул Мирон на приближающуюся полоску тайги. – И язык инородцев, что живут в этих местах, кажется, мне знаком. Вроде к сердцу смысл доходит, а умом понять не могу, – произнёс он, чтобы поддержать затухающий разговор.
– И когда же вы успели столкнуться с инородцами? – с интересом взглянула Марьяна на спутника. – Где услышали их язык? В эти места они не заходят – боятся.
– Заблудился я вчера, – начал объяснять Мирон. – Туман густой лёг – ничего не видно. Ну и поехал в другую сторону.
И он рассказал о встрече с инородцами, упомянув их странное поведение, когда показал им, откуда держит свой путь.
– Шарахнулись от меня, как от прокажённого, – закончил  рассказ Мирон и, словно ища ответа на странность инородцев, вопросительно поглядел на Марьяну.
– Сказывают, озеро в этой долине есть – Чёрным его инородцы называют. По их поверью, злые духи там обитают. Ну а вы, видать, с той стороны пришли, – объяснила та причину их страха.
– Чёрное озеро – Кара-кёль, – вдруг молнией промелькнула разгадка в голове Мирона, которую он тут же высказал вслух.
– Да, верно, – бросила удивлённый взгляд Марьяна. – Так его Иван Зырянов называл в тех бумагах, где он описал эти места, и обсказал, как сюда добраться. Я у тятеньки их видела, ему Антип слово в слово переписал то, что Иван для староверов оставил.
– Рассказывал мне про него Антип… Ну, что это он, Иван, Беловодье отыскал, – вспомнил Мирон ночной разговор.  – Только вот про Чёрное озеро не упомянул. Эх, узнать бы у него, где это загадочное озеро и что за духи там обитают… – с разгоревшимися от интереса глазами произнёс Мирон.
– А нету уже Ивана, – с промелькнувшей печалью в глазах опустила лицо Марьяна. – Два года минуло, как утонул. Ближе к весне это случилось – оттепель стояла, а он на лошади через реку поехал, вместе с ней под лёд провалился. Одежда намокла, отяжелела, ну и не смог выплыть… Да и про Чёрное озеро вряд ли вам кто что скажет– боятся наши туда ходить, говорят, дьявольское то место.
– Ну, если такие слухи идут – значит, бывал кто-то на этом озере?
– А как же? Вот и Иван упомянул про него. Ещё Гурьян, Антипов сын, добрался дотуда. Да вот только страху натерпелся – аж по первости заикаться стал. Серафима его после этого травами отпаивала.
– Хотелось бы хоть краешком глаза взглянуть на это таинственное место, – с проскользнувшими нотками любопытства произнёс Мирон.
– А вы поспрашивайте у Антипа, может, он чего знает? – посоветовала Марьяна.
– Да, я уже подумал об этом…
– Но лучше всего – забудьте эту затею.
– Тп-рру! – соскочил с Бояна Мирон, поправляя не замеченные за разговорами съехавшие с потника*  мешки с мукой, которые успели натереть спину Карьки.
– А ну, давай-ка, я на Бояна их перегружу, пущай Карька немного отдохнёт, – погладил он натёртую грузом спину жеребца. – Придётся пешком пройтись, – с просьбой в глазах взглянул Мирон на спутницу.

  Потник* – войлок, подкладываемый под седло.

– Ну, что ж, здесь недалёко осталось, – ловко спрыгнула с лошади Марьяна.
Мирон подхватил поводья Черныша, зажав их в руке вместе с поводьями Карьки. Боян же покорно поплёлся сзади…
Небольшие, потянувшиеся к тайге перелески, тенью прикрыли утомившихся от жары путников. Зелёные лужайки с пестреющими осенними цветами множеством островков врезались между берёз и лиственниц.
– Смотрите, они не такие напыщенные и важные, как, скажем, розы, но зато как прекрасны в своей простоте! – протянула Марьяна, собранный по дороге небольшой букетик со вкусом подобранных осенних луговых цветов. – За их неказистым видом прячется необыкновенная сила, способная исцелить многие недуги, – добавила она.
– Но эти невзрачные цветочки, дополняя друг друга, превратились в великолепный букет. С каким мастерством вы подобрали всё это! – с искренним восторгом в голосе одобрил композицию Мирон.
– Моя гувернантка научила меня этому искусству, – слегка покраснев от похвалы, ответила Марьяна. – В Томске, гуляя, мы часто собирали букеты полевых цветов, и Стефания объясняла мне, которые из них хороши в одиночестве, лишь стоит добавить чуточку зелени, а какие начинают радовать глаз, когда дополняют друг друга.
– Моя гувернантка Анна Петровна тоже любила цветы. Когда мы ходили на прогулки в окрестные рощи, она собирала букет и ставила его в столовой, посередине обеденного стола. Как сейчас вижу разноцветье ромашек, васильков… А по весне – ветки с душистыми гроздьями сирени или черёмухи…
Странно всё-таки: моё прошлое стоит перед глазами ясной картиной, а далее – тёмная ночь… И вновь, как солнечное утро, появляется настоящее.
– Слава Богу, что для вас взошло солнце, растопив темноту небытия, – задумчиво глядя перед собой, ответила Марьяна.
– Ну, это только благодаря вам. Век перед вами в неоплаченном долгу, –  с нотками признательности произнёс Мирон.
– Господа благодарите, что не оставил вас. Да травки, поднявшие на ноги. А по поводу долга передо мной, я уже говорила и повторяю: вы мне ничем не обязаны. Забудьте ваши страдания, как страшный сон.
Мирон ничего не ответил, и только улыбаясь про себя, тупо устремил взгляд в надвигающуюся зелень тайги. Марьяна, также не расположенная к дальнейшим разговорам, опустив голову, поднимала сапожками путающиеся под ногами стебельки трав.
– Ой! – вдруг подпрыгнула Марьяна на месте, выронив букетик цветов. – Что это там пробежало?! – прижавшись к Мирону, указала она рукой в придорожную траву.
– М-мышь, наверное, – выдавил из себя он, оторопев от свежести дыхания Марьяны, словно наполненного ароматом дикого мёда.
– Мышь? – робко переспросила девушка, подняв на него широко распахнутые глаза. Изумрудная зелень леса и синева небес перемешались в её лучистом взгляде.
– Н-наверное… – чувствуя, как кругом пошла голова, ответил Мирон.
– Да?.. Я так и подумала, – отстранилась от спутника Марьяна, пряча проступивший на лице румянец смущения.
 – До смерти мышей боюсь, – призналась она, оправдывая свой поступок.
 – В Томске, для моего спокойствия, тётушка Оксиния держала трёх котов. А слуга Осип расставлял во множестве мышеловки, куда помимо мышей часто попадали любопытные кошки, – искоса бросив взгляд на Мирона, улыбнулась девушка.
– Барышни большие трусихи, что касаемо мышей или всяких там насекомых, – стараясь поддержать её, улыбнулся он в ответ.
«Какие совпадения иногда случаются в жизни, – подумал про себя Мирон, вспомнив, как когда-то вот так же шёл по лесной дороге с Лизой и та, испугавшись то ли зайца, то ли лисицы, тесно прижалась к нему, ища защиты. Как всё-таки непредсказуем Божий промысел, круто повернувший его жизнь. Несмотря на все постигшие Мирона невзгоды, он не сетовал на судьбу и был благодарен ей за то, что подарила встречу с Марьяной. И даже если она отвергнет его, те недолгие минуты, что они были вместе, воспоминаниями счастья навсегда останутся в жизни…»
– Поехали дальше на лошадях, боязно как-то по дороге идти, – с тревогой глядя в траву, запрыгнула Марьяна в седло.
– На лошадях… – безучастно повторил Мирон, присев на корточки, чтобы собрать обронённые Марьяной цветы.
– А что? Карька ваш уже отдохнул…
– Марьяна… – поднялся Мирон, протягивая ей букетик.
– Я хочу тебе… Вам… – пытался он подобрать слова, смотря ей в глаза красноречивым взглядом.
– Ой, как там дедонька?! Поздно уже… – перебила она Мирона, девичьим чутьём угадав, что тот собирается сказать.
– Торопиться надо… – резко ударила она в бока Черныша. Конь заржал и, встав на дыбы, с места галопом рванул вперёд, оставив позади, растерянно стоящего с цветами в руке Мирона.
– Благодарю за компанию!.. – нежным отзвуком донёсся из леса приглушённый голос Марьяны.
Как быстро пролетел этот день – словно миг. Будто вспыхнувшей искрой он зажёг в душе Мирона что-то новое, волнующее, затмившее всю его боль, всё его прошлое. И вдруг растаял – как сон, оставив в памяти: обворожительные глаза, мягкий шёлк волос и сладостный аромат дыхания Марьяны.
«Эх, было ли всё это?.. А может, только видение?» – устремил он печальный взгляд на голубой небосвод, где, жалобно курлыча, спешили на юг построенные клином стаи журавлей…

– Ну чево, скумекал, как с мельницей управиться? – встретил Мирона Антип.
– Да какая тут хитрость? – пожал тот плечами. – Сделал всё, как ты сказал.
– А цветы, чево, Марьянке насобирал?
– Марь-янке… – растягивая слово, кивнул головой Мирон. – Они не такие напыщенные и важные, как розы, но зато как прекрасны в своей простоте! – с грустью глядя на букетик, повторил он её слова.
– Чево, чево? – не понял Антип.
– А-а… – махнул рукой Мирон
«Простые… напыщенные… А ведь в этом сравнении вся Марьяна. Её прекрасная простота затмит напыщенность самых дорогих роз», – пронеслось в его голове.
– В водичку бы их поставить…
– Вон, спроси у Авдотьи черепушку… Чой-то с тобой неладное получилося: то хоть куды – любо посмотреть, а то ходишь поникий – аж самого тоска берёть, – сделав непонимающую мину на лице, пожал плечами Антип.
– М-да… – бросив опечаленный взгляд, тяжело вздохнул Мирон. – Скажи, Антип, что это за озеро – Чёрное? Где-то здесь, в долине… – перевёл он разговор на другую тему. – Знаешь ли дорогу туда?
– Озеро? – насторожился тот. – Откулева ты про ево услыхал?
Мирон рассказал о встрече с инородцами и охвативший их страх, когда он указал, откуда пришёл:
– «Кара-кёль», – с ужасом произнёс предводитель, указывая в ту сторону. – Не знаю почему, но что-то подсказывает мне русское название этого места – Чёрное озеро.
– Вон оно чо… – посерьёзнев, ухмыльнулся Антип. – Да, есть тако озеро, только вот искать ево не советую – дьявольско то место.
– Сам же говорил, что Иван Зырянов бывал там – и ничего…
– Бывал, бывал… Да только никому про то не обсказывал, – отмахнулся Антип.
– Ну, тебе-то наверняка разъяснил, где оно, чтобы обходили это место стороной.
– Хм… – недовольно хмыкнул тот, – ишь ты, какой ероховатый* , мало тебе ишшо досталася. Едва обыгалси, а уже опять свою голову в неладное засунуть хошь, трандило тебе в лоб, – отвернулся Антип, давая понять, что разговор на эту тему окончен…

  Ероховатый* – беспокойный.

Вся скопившееся работа на время болезни Антипа легла на Мирона: в конюшне почистить, скотину накормить, сено убрать под навес – везде нужно успеть. Антип почти не поднимался с постели, распухшая нога не давала покоя ни днем, ни ночью. Мало чем помогли и припарки, по нескольку раз в день накладываемые Авдотьей.
– Видать, штой-то сурьёзное у тебя получилося, – кивала она на распухшую ногу мужа.
– Как шилом ширяит, – жаловался Антип, прилаживаясь то так, то эдак – ища покоя для ноги.
– Схожу-ка я к Марьянке: пущай придёть, обсмотрит, да каки-нибудь снадобья приготовит, – спохватилась Авдотья.
Услышав про её намерение, Мирон не находил себе места, в ожидании снова увидеть очаровательную целительницу: «Как теперь отнесётся к нему Марьяна после их последнего расставания?».
Недавняя совместная прогулка вызвала чувство неуверенности у Мирона – путающее мысли и комом встающее в горле в самые важные моменты разговора.
Хлопнула дверь. С замиранием сердца Мирон приготовился услышать нежный голос Марьяны.
– Вот те на! Уехала Марьянка! – с порога выпалила Авдотья.
– Как уехала?! Мы же, вот, с мельницы вместе с ней… – недоговорил Мирон, открыв рот.
– Да ты обскажи всё толком! Чево замолкла? – прикрикнул с кровати Антип.
– Да погодитя вы, дайте хошь дух переведу, – уселась Авдотья на лавку возле печи.
– Ну дык вот, – немного помолчав, начала она. – Савелий к Евсею намедни приезжал. Оксиния его сюды направила, чобы Марьянку в Томск проводил. Уж больно соскучилась она по ней, почитай два годочка не видала хресницу. Да чой там говорить, милее дитя родного для неё Марьянка-то. А та в ту пору у Серафимы гостила. Ну а как возвернулась оттель, так немедля с Савелием в Кедрову падь, за Евсеем, поехали. А Евсею куды деваться – посулился же не перечить Оксении, коли та захочить хресницу повидать. Вот вчерась и проводил Марьянку. Сам Евсей мне и обсказал всё.
«Вот так вот собралась и уехала, даже не попрощавшись… Видать, прав был Антип: сладка ягодка, да не по зубам», – грустной мыслью пронеслось в голове Мирона…
Чувство одиночества, охватившее его, в унисон с тоскливыми осенними дождями повисло над повседневностью, серая пустота унылых дней чередой потянулась к долгой сибирской зиме…
                Продолжение следует...