Хроники Маркграфа Секс в большом городе. Часть 1

Хотя сам термин сексуальная революция появится только в 1930 году – после публикации одноимённой книги австрийского психолога и сексолога коммуниста Вильгельма Райха – ещё за десять лет до того стало очевидным, что в одной стране сексуальная революция уже произошла. В Советской России.

Началу сексуальной революции в России (как и вообще революции) было положено уже первыми декретами Советской (на самом деле, большевистской) власти. Первым из которых был, как ни странно… декрет о разводе.

Впрочем, может, и не странно, ибо большевики заявляли, что несут народу России свободу от тирании… правда, уже не очень понятно, кого. Ибо с авторитарным царским режимом (последней де-факто абсолютной монархией Европы) покончила ещё предыдущая революция (Февральская), а режим Временного правительства назвать тиранией могли только полные неадекваты.

Тем не менее, этот шаг большевиков был (на удивление) весьма прогрессивным, ибо действительно освобождал миллионы россиян (в первую очередь, женщин) от цепей «брачной тирании» … точнее, давал им возможность освободиться.

Ибо, согласно декрету ВЦИК и Совнаркома о расторжении брака от 29 декабря 1917 года, расторгнуть брак теперь можно было без обоснования причин – что было, без сомнения, самой настоящей революцией в семейных делах.

Более того, теперь бракоразводные дела изымались из компетенции судов православных духовных консисторий и передавались в ведение местных гражданских судов. То есть, становились делом сугубо гражданским.

Кстати, о делах гражданских. Следующим декретом новой власти стал декрет об отмене церковного брака, опубликованный в последний день 1917 года (занятный получился новогодний подарок),

Согласно этому декрету, Советская власть отныне признавала лишь браки, зарегистрированные отделом записей браков и рождений при городской (или сельской) управе. Церковь (любая) потеряла право регистрировать браки. Венчание в церкви стало частным делом брачующихся.

Что было однозначно весьма прогрессивным решением, ибо уравняла в семейных правах и верующих (всех конфессий и деноминация) и неверующих. Что Колокольцеву – несмотря на его крайне негативное отношение к большевикам – пришлось весьма по душе (в том Вавилоне, которым в  о время был его родной Белосток, это была бы самая лучшая политика).

Да и вообще большевистское законодательство и социальная политика в вопросах брака и деторождения в то время (до сталинского «закручивания гаек» в 1930-е годы) были самыми смелыми и прогрессивными в мире.

Одними из первых декретов большевиков женщины России были полностью уравнены в правах с мужчинами во всех сферах общественной и личной жизни, включая брачно-семейные отношения. Женщины получили право выбирать свою фамилию, местожительство и гражданский статус.

Всемерное вовлечение в производительный труд давало им возможность стать экономически независимыми от мужчины (отца, брата или мужа) – а, как известно, любая власть развращает… со всеми вытекающими.

Беременным теперь предоставлялся отпуск до и после родов. Чтобы разгрузить женщин от тяжкого “домашнего рабства”, Советское государство приступило к созданию системы яслей, детских домов и пунктов общественного питания. Расширялось и совершенствовалось медицинское обслуживание матери и ребенка, причем все это было бесплатным.

Колокольцев эти меры поддерживал обеими руками – ибо его мама, несмотря на все их с отцом алго-игры, была женщиной независимой, самостоятельной, энергичной и даже властной. И, хотя к феминисткам относилась без особой симпатии, меры большевиков поддержала.

Колокольцев уже было начал думать, что краснопузые, возможно, не так уж и плохи… как вдруг грянул Декрет о легализации абортов – первый такой закон в европейской стране.

Это решение Колокольцев поддержать не мог никак – и по религиозным причинам (он был католиком, а католическая Церковь однозначно считала аборт тягчайшим грехом) и потому, что знал (спасибо преподавательницам анатомии в школе святой Бригитты), что человеческая жизнь начинается с момента зачатия.

Поэтому аборт является убийством – ничем не лучшим, чем убийство новорожденного младенца. За которое в Средневековье в некоторых странах матерей сажали на кол (с кочки зрения Колокольцева – и правильно делали).

Вторым декретом, который Колокольцев поддержать не мог никак, был декрет о декриминализации гомосексуальных отношений. Во-первых, потому, что католическая Церковь (впрочем, любая христианская Церковь) однозначно заявляла, что активные гомосексуалисты отправляются в Ад без вариантов.

А, во-вторых, потому, что знал (опять же спасибо учительницам анатомии и физиологии – и вообще биологии – в католической школе), что гомосексуализм – это не биология, а психология.

Иными словами, что гомосеками не рождаются – ими становятся в результате полученной (как правило, в детстве или ранней юности) психической травмы. И потому гомосексуалистов необходимо (если нужно, силой) переделывать в гетеросексуалов. Дабы они самим фактом своего существования не вносили сумятицу в и без того хаотичные неокрепшие умы детей и подростков.

При этом он – как ни странно – вполне терпимо относился к однополой женской любви (хотя мужчине-гомосеку мог и в морду дать). Когда его мама спросила, откуда такая дискриминация по гендерному признаку, он не сразу нашёлся, что ответить. Только потом смог сформулировать, пожав плечами: «Видимо, потому, что любовь женского рода – поэтому без женщины в любви никак…»

Третьим решением Советской власти, которое Колокольцев никак не мог одобрить (ибо таки католик, да и вообще в этих делах был весьма консервативен) была фактическая легализация проституции в Советской России.

Которая практиковалась практически открыто представительницами всех слоёв общества. По данным того, что в советской милиции выполняло функции отдела нравов, услугами проституток пользовался каждый второй мужчина.

Колокольцев прекрасно понимал, что всё это не от хорошей жизни (в Советской России в начале 192о-х годов это словосочетание было оксюмороном). В условиях гражданской войны и разрухи женщина зачастую могла прокормить себя и семью только торгуя своим телом… ну, а мужчина и себя-то обеспечивал с трудом, а о семье даже и мечтать не мог.

Поэтому, когда удавалось выкроить нужную сумму (не такую уж большую, ибо конкуренция у проституток была просто лютая), он шёл удовлетворять свои сексуальные желания (не потребности, ибо без секса человек может обходиться хоть всю жизнь) либо в подпольный бордель, либо (чаще) на «аллею любви». В Москве самыми злачными местами были Цветной бульвар и Трубная площадь.

С абортами было аналогично – в обстановке лютой экономической разрухи (спасибо развязанной большевиками Гражданской войне и их безумной политике «военного коммунизма») прокормить ребёнка было нереально практически для всех… поэтому реальный выбор был не между абортом и родами, а между абортом легальным и относительно безопасным и крайне опасным нелегальным. 

Поэтому Колокольцев был вынужден признать, что определённая логика в легализации абортов всё же была; более того, возможно даже, что это было хоть и преступное, но, по-видимому, всё же правильное решение Советской власти.

Результаты большевистской политики в области семейных и сексуальных отношений оказались… правильно, революционными. Большевистская революция разрушила или подорвала традиционные нормы и регуляторы сексуального поведения – церковный брак, религиозную мораль, систему мужских и женских социальных ролей, даже самое понятие любви.

Большевики провозгласили, что все теперь начинается заново, на пустом месте… только вот что строить на месте разрушенного до основания (в соответствии с главной заповедью большевистского гимна) «старого мира» было неясно совсем.

А разрушения оказались действительно фундаментальными. Количество разводов в России в расчёте на душу (точнее, на тысячу душ) населения выросло по сравнению с относительно благополучным 1912 годом в семь (!!) раз.

Церковный брак свое значение утратил, а гражданский брак многие не принимали всерьез. Многие (и не только фанатичные коммунисты) считали институт брака вообще не нужным – и свои отношения не регистрировали.

Принесенная большевистской революцией сексуальная свобода оказалась “свободой от“, а не “свободой для“. Граждане России (особенно молодёжь) почувствовали себя освобожденными от некоторых прежних норм и ограничений, но понятия не имели, что же им с этой самой свободой делать…

Среди российской молодёжи стала популярна теория стакана воды, которая отрицала само существование любви (как говорится, приплыли) и сводила отношения между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение без всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды.

Иными словами, опускала человека до уровня скотины… даже не до всякой скотины (многие виды животных создают семьи на всю жизнь).

Появилось даже общество «Долой стыд!». Участники движения исходили из убеждения, что единственным олицетворением демократии и равенства может служить только нагота.

В 1922 году в Москве проводились Вечера обнажённого тела, позднее даже проводились уличные шествия в Москве и Харькове. Члены общества (как мужчины, так и женщины) толпой ходили по улицам города совершенно нагими или надевали лишь ленту через плечо с надписью «Долой стыд!».

Причём не только маршировали по улицам, но и ездили в общественном транспорте (к ужасу и негодованию пассажиров). Старухи крестились, говоря: «Апокалипсис! Конец света!» и растерянно спрашивали у прохожих: «Что ж это делается-то? Скоро и нас заставят раздеться?»

Эти «голые демонстрации» члены общества проводили не из-за бесстыдства или раскрепощенности (по крайней мере, они так считали и заявляли), а с фундаментальным идеологическим обоснованием:

«Одежду носят наживающиеся на эксплуатации буржуи. Мы – не буржуи, поэтому должны отвергнуть одежду. И вообще человек произошел от обезьяны. Значит, люди – животные. Животные не носят одежду. Следовательно, мы тоже не должны носить одежду»

Идеологом и одним из основателей движения был друг Льва Троцкого, революционер и эротоман Карл Радек (впоследствии это станет одним из увесистых булыжников национал-социалистов в «огород мирового еврейства»).

Именно он возглавил первые колонны обнаженных людей новой формации, маршировавших по Красной площади. К обществу имела отношение и знаменитая Александра Коллонтай, проповедница свободной любви.

Участники шествия выступили на площади с обращениями к народу России:

«Мы уничтожили чувство стыда! Посмотрите на нас, и увидите свободных мужчин и женщин, истинных пролетариев, сбросивших оковы символов буржуазных предрассудков!»

Колокольцев это тоже не мог поддержать, ибо считал, что даже двуногих скотов нужно стремиться делать людьми (этим вот уже тысячелетия занималась Церковь, впрочем, с переменным успехом) – а не самим опускаться до уровня скотины.

Среди рабочей и студенческой молодежи добрачные и внебрачные связи стали обычным делом. В прогрессивном Петрограде в начале 1920-х годов сексуальный опыт уже имела половина 18-летних юношей и две трети девушек того же возраста (что поделать, девушки взрослеют гораздо быстрее).

Юноши в среднем начинали половую жизнь между 16 и 18 годами, а среди тех, кто к моменту опроса уже имел сексуальный опыт, примерно четверть (!!) потеряли девственность еще до 16-летия. Женщины начинали половую жизнь позже мужчин, но разница между полами постепенно уменьшалась.

С краткосрочными связями (переспал-забыл) ситуация была прямо обратная, ибо девушкам свойственно гораздо серьёзнее «относиться к отношениям». Более половины девушек и почти девять из десяти юношей. При этом только каждый двадцатый (!!) объяснял интимную близость чувством любви.

Что совсем неудивительно, самыми сексуально активными оказались комсомольские активисты – и особенно активистки.

Никого не удивляли (и не возмущали) и внебрачные связи. Их принципиально оправдывали около половины студенток, а фактически имела каждая третья. Среди московских и петроградских рабочих половина имела внебрачные связи.

И вот в это «красное царство сексуальной свободы» в самом начале ноября 1921 года на постоянное жительство переехал католик латинского обряда, шестнадцатилетний Михаил Евдокимович Колокольцев. Выросший и воспитанный во вполне консервативной католической семье во вполне консервативном еврейском, католическом, и православном Белостоке.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ