Два солнца на закате. Глава из романа

В душе как будто пожар. Мы преисполнены решимостью и отвагой. Ноябрина берет меня за руку и ведёт в гараж — старую постройку, ранее служившую амбаром, а нынче приспособленную под мастерскую для ее трактора. В просторном помещении нет больших окон, лишь на высоте пяти с половиной метров, под самым потолком, где вьют себе гнезда птицы, расположено крошечное слуховое окошко. Свет из него проникает сюда, словно в темницу, так что внизу, кроме чёрного силуэта трактора, совсем ничего не видно. Зато над нашими головами, где растянулась от края до края амбара стальная кран-балка, отчетливо проступает силуэт незнакомой округлой конструкции.

Подобные кран-балки есть в каждом гараже, с помощью них механики-водители поднимают огромные тракторные двигатели. Только сейчас вместо двенадцати-цилиндрового v-образного монстра на стальном крюке висит нечто иное, в темноте напоминающее гигантскую перевёрнутую сковородку с большой цилиндрической ручкой посередине.

«Что это?» — хочу спросить Ноябрину, но вовремя устыжаюсь своего вопроса, поскольку ответ мне известен заранее. И никакая это не сковородка, а новейшая башня со ста пятнадцатимиллиметровой пушкой, гидравлическим приводом вращения и автоматом заряжения на сорок снарядов.

— Откуда она у тебя? — спрашиваю.

— С Китая! — отвечает девушка. — В Тобольске разгружается поезд, и мне как передовику прислали первой. Но ты не волнуйся, — добавляет она, видя мое расстройство, — скоро такая будет у каждого!

В темноте Ноя улыбается.

— Это… значит… — я смотрю на нее во все глаза, способный одним своим взглядом осветить темноту, — началось?

Она легким кивком подтверждает догадку. Я в полнейшем недоумении, Ноябрина возбуждена не меньше.

Дальше все происходит как во сне. Уверенным легким движением девушка нажимает на кнопку. Слышится непродолжительное гудение, затем щелчок, скрежет, после чего башня вздрагивает и начинает спускаться прямо на нас, окончательно перекрывая свои силуэтом слуховое окно и погружая, пространство амбара в кромешную темноту.

Дабы не пропустить впечатляющую картину, Ноя зажигает свет. Люминесцентные лампы медленно нагреваются, тлеют, а затем разом вспыхивают, наполняя помещение холодным светом больницы.

Когда мрак рассеивается, башня уже внизу. Я вижу, что дверцы грузового отсека гусеничного острова отсутствуют. Вместо них в средней части корпуса темнеет круглая дыра, опоясанная кольцом прогона. Внимательно слежу, как подбашенная корзина с сиденьями для наводчика и командира медленно исчезает в отверстии. «Гигантская сковородка» накрывает корпус и, словно влитая, входит в специально организованные для неё пазы вращения. Щёлкают механизмы крепления — башня плотно встаёт на предназначенное ей место. Буквально на моих глазах происходит перерождение — вместо мирного труженика полей передо мной возвышается грозное оружие.

Ноябрина ещё минут тридцать возится с электроникой, чтобы соединить все устройства башни с объемным аккумулятором внутри корпуса. Когда приготовления окончены, девушка запрыгивает на броню, через голову ловко снимает с себя платье и притягивает меня к себе.

***

Гудит упругая подвеска, вздымаются над землей клубы пыли — словно стадо диких лошадей, несутся по восточной-европейской равнине тысячи советских танков. Двоюродный братец Илья — опытный водитель. Он ведёт наш танк в левом крыле боевого клина. Мальцы Андрей и Марат скучают у оружия. Я же в командирской башенке, пристально слежу за горизонтом. Страха нет, есть лишь смутное ощущение беспокойства за тех, кто дорог.

Каждый раз, заглядывая в оптику, мимоходом подмечаю танк Ноябрины и на время успокаиваюсь. Вот и сейчас он по-прежнему впереди боевого клина! Да, и где ему быть: Ноябрина всю жизнь на передовой. Она словно предводительница кобылиц, амазонок-кентавров, мчит впереди табуна свою стальную лошадь.

Рядом с ее танком, словно степной цепень, вьется танк Вадима. Даже здесь он ведёт себя по-обычному, пребывая в бесконечной погоне за сердцем и признанием моей подруги. С улыбкой наблюдаю, как отчаянно он старается догнать ее, вырваться в лидеры. Но ее не впечатлить демонстрацией силы и скорости. Ноябрина слеплена из мужского теста. Она всегда на шаг впереди — сама, и ловчее, и сильнее многих мальчишек. Я же давно смирился с его навязчивым присутствием, и порой от этого постоянства становится даже легче. Знаю: случись что плохое с моей подругой — Вадим без раздумий подставит плечо и грудь для ее спасения.

***

К вечеру горизонт начинает розоветь, и эта розовость чрезвычайно тревожна, поскольку вопреки всем законам природы, проявляется она не на западе, а на востоке, за нашими спинами. Пристально наблюдаю за странным восходом, и мне, кажется, будто новый день торопится с пробуждением, не дождавшись окончания прежнего.

Вслед за розовостью появляются необычно кудрявые облака и начинают расти и ширится так быстро, словно кто-то однажды записал приближение грозы на кинопленку, а теперь крутит для нас на максимуме. Выглядит это все весьма пугающе, а радует только то, что мы удаляемся от ужасного грозового фронта, а не спешим к нему на встречу.

Из соседнего люка вылазит Марат. Поначалу он смотрит по ходу движения, туда, где осеннее солнце угольком тлеет под тяжестью облаков, но потом оборачивается и тут же встречается с грозным лицом геошторма.

— Что это? — спрашивает стрелок настороженно. Его взгляд выглядит напуганным.

Признаться, я и сам встревожен не менее. Но вида не подаю. Если это, именно то событие, к которому готовили нас всю жизнь, то хочу, чтоб меня в нем запомнили, преисполненным, и бесстрашия, и хладнокровия.

— Похоже на работу минутмэнов! — говорю, словно по инструкции, а сам удивляюсь своему голосу, какой он спокойный, и будто чужой, похожий на голос диктора из дедушкиного радио. Этим голосом только одним и дозволено освящать такие страшные события, и, подражая его звучанию, все дальнейшее я произношу четко, понятно, без нотки сомнений и страха.

— Проверь-ка, дружок, счётчик Гейгера! — обращаюсь к стрелку, и тот, словно чувствуя мой настрой, исполняет незамедлительно.

Голова Марата скрывается в чреве танка, некоторое время отсутствует, а затем появляется вновь.

— Пощелкивает! — сообщает встревоженно.

Киваю:

— Быстро они, стервятники!

Впрочем, таким сдержанным и хладнокровным я хочу выглядеть для других, внутри же сердце сжимается от боли.

***

«Неужели этот день настал?»

Однажды, когда я был ещё маленьким, мой покойный отец произнес слова, которые запомнились мне на всю остальную жизнь: — «Если наступит день, когда солнце зайдёт на востоке, значит время пришло, значит наших полей больше нет, значит ничего из того, что ты так любил больше не существует! Все, что у тебя останется в этот миг: твои боевые товарищи и дорога на запад!»

Я всегда страшился этой метафоры, но никогда до конца не мог разобрать ее смысла: что это будет за день, когда солнце поведёт себя так странно и наступит ли он вообще? Подобные вопросы и иллюзии грядущего перемешивались в моем детском сознании, порождая страшные картины рокового дня.

«ржавая пробка, сдерживающая наш гнев, не выдерживает,
и вдруг наступает день,
когда на востоке появляется новое солнце,
хотя предыдущий день ещё не закончился.
Два солнца на закате!»


Так, кажется, пелось в одной иностранной песне.

Чтобы разобраться в этой метафоре, я даже прочитал несколько умных книжек о движении планет и светил, но нигде ничего подобного не нашёл, и только сейчас, когда на моих глазах восток разразился алым, и будто новорожденное солнце пробудилось в надвигающихся сумерках, мне стал понятен ее смысл.

Все мы дети войны. Мы с рождения знали, что этот день настанет. Мама говорила: «Люби эту землю, но никогда не сели в ней свою душу. Душа — это ветер, а воспоминания якорь. Душа должна быть свободна. Когда день последнего приказа придёт, ничто не должно тянуть тебя обратно».

Я сдерживаю слёзы, сердце болит, но урок усвоен — золотые поля моей родины остаются за горизонтом и воспоминания о них навсегда тают в розовом мареве уходящего дня!

***

Илья молчит, думаю, он тоже осознал произошедшее и, стоит отдать ему должное, храбро принял судьбу. Ну, что ж, больше ни слова о прошлом! Только вперёд, только на запад!

Мы едем дальше, а я наблюдаю, как клубы дыма продолжают отрываться от земли и вздымаются все выше и выше до самого неба, и в какой-то момент мне начинает казаться будто на границе света и тьмы гигантский танк красного командира несется на запад вместе с нами. «Не может быть!» — удивляюсь видению, а сам явственно слышу слова дедушки.

«Конь красного командира появлялся каждый раз, когда мой отряд шел в атаку», — шёпотом пересказывал старик истории своей молодости. Рассказывая о бравых походах Красной Армии, он не раз упоминал красного коня, который скачет на закат. Говорил он об этом феномене вскользь, возможно опасаясь, что прочие взрослые сочтут его слова через чур безумными, но сам, я уверен, считал своё видение полной взаправдой.

Возможно на его восприятие оказали странные погодные явления того времени, а может тяжелая доля первых строителей коммунизма, в любом случае, жизнь его оборвалась слишком давно, чтобы оставить мои предположения навсегда без ответа. Вот только теперь, спустя много лет мне вдруг передалось по наследству это видение. Да, слегка осовремененное, так сказать, идущие в ногу со временем, но в целом весьма схожее.  В любом случае мысль, о том, что красный командир и его танк, могут быть ещё живы, вселяет в меня спокойствие, и я на время забываюсь.

***

Ещё полчаса спустя мы проезжаем стороной какой-то далекий город, название которого я никогда не вспомню. В этот момент последние лучи солнечного света на мгновение пробиваются сквозь завесу мрака, и я вижу, как купола церквей тревожно вспыхивают золотым и розовым. В мире словно пробуждается древнее заклятье, наполняя многовековые строения мистическим смыслом. Думаю: «быть беде» и в то же мгновение, словно подтверждая истинность пророчества, справа от нас появляется и стремительно растёт белая полоса.

Ее называют Пальцем Бога, коварным предвестником ещё одного дьявольского создания наших врагов — Першинга. В отличие от минутмэнов, расположенных на другом континенте, першингу, не надо пересекать океан. Чтобы добраться до наших позиций, ему достаточно пролететь от стартовых шахт Свентошува не более пяти ста километров. Першинг меньше своего собрата, удар его слабее, но попадает он всегда точно в цель, а, следовательно, гораздо опасней.

Я наблюдаю, как полоса быстро удлиняется, словно кто-то огромный и невидимый чертит стремительную линию на листе небосвода. Достигнув края рисунка, она упирается в горизонт, и небесному художнику кажется, что рисунок испорчен. Взбешённый, он мстительно мнёт бумагу, разрывая картину на тысячи лоскутков, а гигантский ластик тем временем безжалостно затирает город. Дом исчезает за домом, и мы видим, как, разметав постройки, ударная волна его гнева неотвратимо движется в нашу сторону.

Но мы готовы и танки готовы! С молоком матери мы впитали историю этой секунды, разучив наши роли до совершенства, и теперь забытая детская сказка, набором заученных наизусть команд прорывается сквозь годы и огрехи памяти. Словно по сигналу беззвучного гипнотизера, мы начинаем действовать слаженно и быстро. Командую: «Надеть противогазы, закрыть люки!»  и ещё пристальней смотрю в даль: перед тем, как нас накроет первая волна смерти, у меня есть секунда, чтоб убедиться, что с Ноябриной все в порядке.

Моментально нахожу ее танк. Он все там же, впереди клина, по-прежнему несётся поперёк полей и огородов, не замечая ничего вокруг, словно сам добровольно стремится на встречу смерти. Внемля его иррациональному желанию, волна накрывает его первым. Теряю танк из вида, и на последних долях секунды ныряю в люк, успевая закрыть его перед самым дуновением смерти. Рентгенометр фиксирует поток излучения. Тут же хлопают крышки воздухозаборников, изолируя нас от смертельного давления взрывной волны. Герметизация проходит успешно, и следом в работу включается сепараторы, задача которых нагнетать в салон воздух, не позволяя мельчайшим частицам радиоактивной пыли проникать внутрь.

 «Надеюсь у Нои все хорошо!» — думаю. Возможно, последнее...

Танк нервно качает, но в целом движение остаётся прежним. Никто не пострадал, приборы в норме. Першинг упал слишком далеко, а его страшный удар целиком поглотил древний город, впитав магией родных улиц, инородное зло чужого мира.

Вскоре я вновь наблюдаю наши колонны. Все танки движутся, как ни в чем не бывало. Радуюсь маленькой победе, но интуиция говорит — это только начало!

***

Небесный художник макает свою кисть в красное, насыщая запад закатными красками — першинги начинают ложиться все ближе и уже спереди. Понимаю, что таким способом противник пытается предугадать наше движение, и радуюсь, что, даже при подобной скорости реагирования, большинство ракет поразят пустые цели. Эффект от атак происходит с задержкой: расчетное время подлёта от стартовых шахт Свентошува — около десяти минут, радиус поражения — километр. Танк, идущий со скоростью около шестидесяти километров в час, преодолевает за время подлёта расстояние в десять раз больше и полностью выходит из зоны поражения.

Подобно парусным лодкам танки движутся галсом, что конечно же замедляет движение, но избавляет нас от прямых попаданий. Вот и вновь мы меняем своё направление, и очередной першинг ложится мимо.

С каждой минутой першингов становится все больше. Остатки синевы перечёркнуты подлёдными полосами, другая часть неба полностью заросла грибами смерти. Постепенно все вокруг наполняется дымом и пламенем, и мне начинает казаться, что мы несемся сквозь ад.

Вскоре от командира звена приходит указание «рас сосредоточиться», и словно звёзды во вселенной, бегущие от эпицентра большого взрыва, наши танки рассыпаются по степи в разные стороны. Однако подобный манёвр не мешает нашим замыслам: не меняя общего направления и, формирую дистанцию между машинами в двести-триста метров, мы по-прежнему мчимся на запад, с одним лишь уточнением — стрелять по нам тактическими ракетами теперь сравнимо с пальбой из пушки по комарам. Есть только один минус подобного построения — я надолго теряю из виду танк Ноябрины.

***

Першинги ежеминутно вспахивают землю гигантскими ударами небесной мотыги. Объезжать возникающие кратеры становится все сложнее. Танк легко сносит молодые деревья и хлипкие постройки, но наткнись он на мало-мальски серьезное препятствие — от удара можно переломить позвоночник или убиться об острые углы интерьера. Через оптику почти ничего не видно, поэтому вся надежда на Илью, на его мастерство и выдержку. Сейчас он ориентируется больше на компас и шестое чувство профессионального водителя или, как у них принято говорить — внутреннюю вибрацию.

По рации сообщают, что многие отстали, но скорость велено не сбавлять и ни при каких обстоятельствах не останавливаться. Последняя дозаправка была под Смоленском, следующая — за стеной, на территории противника. Впереди Тысяча километров на одном дыхание, поэтому вся надежда у нас на новый улучшеный двигатель и дополнительные баки с горючкой.

Через час затихает. Я вылезаю наружу, и вижу, как с неба падает снег. Снег в конце сентября — для этих мест недостижимая роскошь. Впрочем, и снегом то это назвать можно лишь с натяжкой, снежинки больше похожие на частички пепла: чёрные, липкие. Подмечаю, что счётчик Гейгера словно взбесился, а это значит, у меня есть всего пара секунд, чтоб оглядеться.

Вокруг, покуда хватает глаз, простирается большая среднерусская равнина с редкими вкраплениями куцых озёр и переплесков. Сзади на горизонте, в тех местах, которые мы уже миновали, по-прежнему вырастают грибы ядерных взрывов, — минутмены и першинги продолжают свою работу. Но там, где мы есть сейчас, взрывов не видно — близость границ заставляет противника, прекратить атаки.

Я поворачиваю голову вперёд и дивлюсь необычному эффекту: привычный знаменатель неба и числитель земли больше не разделяет тонкая дробь горизонта. Горизонта теперь два. Один расположен чуть выше другого, а между линиями раздела с лева на право, подобно размотанной ленте бинта, тянется белая полоса. Понимаю, что подобным образом может выглядеть только одно, самое грандиозного рукотворное сооружение на свете — Великая Стена Советов.

Стена выглядит невредимой, и при виде ее нерушимости меня бросает в дрожь: что, если Красный отряд не успел, что, если не справился с задачей? Так размышляю, покуда она увеличивается, и вместе с ее ростом, возрастает мое беспокойство.

Наше преимущество — скорость. Замедлиться или полностью прекратить движение означает стать легкой мишенью. Для нас это неминуемая смерть. Не взорви Красный отряд стену в ближайшее время, весь наш крестовый поход обречён на провал.

Мы выезжаем на пригорок, и я вижу удивительную картину: со всех сторон, покуда хватает глаз, к стене стекаются бесчисленные чёрные точки. Все это мобильные единицы нашей великой армии, танки с аббревиатурой Т-55М и Т-62. На некоторых башнях китайская маркировка Type-69, но мы то знаем, что технологии, присвоенные китайцами, разрабатывались нашими отцами и дедами. Все это несметное полчище привело сюда чувство великого долга, и все они ждут только одного сигнала, чтобы лавиной броситься в пролом, ворваться на территорию неприятеля и разрушить до основания все то, что нам ненавистно!

Но худшие опасения начинают сбываться. Достигнув стены, танки замедляются. Слышу, один за другим замолкает их рокот моторов. Из люков показываются растерянные головы моих товарищей. С моего расстояния разглядеть их лица не так-то просто, но я и без этого представляю, как возникают на них выражения недоумения и растерянности. Чувствую тоже самое: гигантское разочарование. В этот момент все в моей жизни теряет смысл, а губы предательски шепчут: «это конец!»

***

Сердце в клочья, разум в огне, по щекам текут слёзы — я практически труп, когда раздается внезапный грохот. Часть стены грузно падает, а когда дым рассеивается, сквозь белёсую пелену дыма проступает отчётливая щербина пролома. Радостное ликование летит над полем.  Недра танков взрываются многотысячным громом моторов, и, словно река, освобожденная от оков плотины, великая армия Советов дружно врывается на территорию противника.