Былинные земли. Рубец дележа. Часть 26

(Продолжение)

КОРЧЕМНАЯ ИСТОРИЯ

Когда набожницы (виленские монахини) покинули берега Системы, частные землевладельцы (паны-помещики) свободно вздохнули. Теперь никто не мог противостоять прагматической сути капитализма, и землевладельческие центры, усадьбы, ориентировались на выигрыш, прибыль. Империальная власть потворствовала магнатскому строю, при котором царские палаты наполнялись доходами с крестьянских, христианских, закутков.

Поток поборов складывался из чинша, податей и дани. А в Свядском поместье наибольшая сумма наличности снималась с аренды корчем. В Стайске корчмы не было, да и не могло быть – это понятно. А прибрежье, где располагались Веребки, было идеальным местом. Система открывала широкий простор для трактирных услуг. Неспроста в перечне дани, что поступала на хозяйский «стол», в основном продукты питания: мед, яйца, грибы, куры, гуси. Ассортимент требовался для кормежки гостей.

Корчма – это питейное заведение, которое с давних пор считалось привилегией королевской власти. Только король мог разрешить открыть виннодельческое предприятие, избирательно поощряя своих ставленников. Судя по документам великокняжеской эпохи, когда набожницы соседствовали, в Свядском поместье не было ни винокурен, ни корчм. Во всяком случае, они не упоминались ни в покупном акте 1720 года, ни в «экономическом» обзоре 1800 года. А в инвентарной описи 1848 года появились, из чего можно сделать вывод, что их прародительницей стала Цецилия – наследница жабовских земель. На пару с мужем – «мольтанским рыцарем» Марцинкевичем, она развернула бурную деятельность на подступах к Системе, которая поощряла алкогольную тему. Спирт требовался, чтобы облегчить тяжелые условия лесосплавщиков. «Зеленый змий», можно сказать, обвил сплавные берега. Корчемное потребление расцвело буйным цветом, и вдоль связующей водной магистрали расплодились питейные заведения, которые вошли в обиход под названием «разуваек».

В застенке Веребки фиксировалась Веребская корчма. Пожалуй, она была наиближайшей к торговой речной трассе, и приносила Свядскому поместью 35 серебряных рублей в год.

«Близнецом» Веребского застенка считались Видлы. Предположительно, Видлы - это те же Вилы: деревушка на противоположном берегу Эссы, в устье Свядицы. В польском Словнике за 1887 год указана весь Вилы с двумя осадами. Она входила в состав той же гмины, что и другие свядские селения: крепилась к Волосовичам. Весь – не застенок, весь – это деревня. Видимо, за 40 лет произошли перемены, и связаны они опять-таки с Системой.

Если брать современные Вилы, то это крайняя северная точка Свядского поместья на протяжении многовековой истории. Там заканчивала свой бег речка Свядица, стекая с Лукомльской возвышенности. А напротив было устье Берещи. Обе реки были пограничными, межевали с землями бернардинок в эпоху их существования. Область делилась на земли церковные и частные – панские (помещичьи). Перекрестный водоток создавал выигрышную позицию, и помечен былинными топонимами: как с одной стороны Эссы, так и с другой.

К сожалению, граница не сложилась достаточно твердо и постоянно нарушалась, оставаясь спорной на протяжении длительного времени. Профиль был неясным. Это наглядно продемонстрировала «Писцовая книга», составленная в 1563 году. Посланник московского князя и царя Грозного Василий Низовцов, проводя разграничительную черту между полоцким и виленским поветами, не мог точно сориентироваться на подступах к Лепелю с южной стороны (мы об этом уже говорили). Соседские отношения там не складывались. Богомолки постоянно жаловались на наезды смежников, на самоуправство частных землевладельцев-магнатов и приводили в пример их непомерные аппетиты. К числу таковых относились также свядские Жабы.

Последние попытки монахинь добиться четкого разграничения относились к 1779 году, в бытность Теодора Жабы. Они настоятельно требовали от великокняжеского Трибунала установить неприкосновенные линии. Но государство - Речь Посполитая, как известно, обрушилось, и вердикт не был вынесен.

В великокняжескую эпоху связь со Свядой, и далее с Борисовом, поддерживалась через Веребки. То был древний, неизвестно когда сложившийся, сухопутный шлях. Его помечали придорожные курганы – волотовки, насыпанные на путейных развилках. При приближении к Эссе дороги разветвлялись: одна вела в Лукомль и Оршу, а вторая в Борисов.

Система поменяла расклад. Церковное устройство ликвидировали, Лепель избрали на роль уездного центра, и он обрел статус города. Там разместились управленческие структуры сквозного водного пути.

Область на юг от Лепеля, вверх по Системе, стала интенсивно развиваться, бурно осваиваться, лесные дачи, что определяли то направление, резались и сплавлялись, а территория заселялась. Так возникли Забоенье, Великое Поле, Черноручье. Учитывая, что в тарифном плане Лепельской парафии за 1775 год таких топонимов нет, то ученые сделали вывод, что они появились в период после 1775 года. Это подтверждается первыми российскими картами, что составлялись в период передела. К тому времени еще не сложилась устойчивая лексикология новых обжитых мест, и карты «грешат» ошибками. Назвать их абсолютно точными нельзя. Многие пункты не на своих местах, координаты перепутаны. К тому же, надо учитывать неопределенность межевания. Можно предположить, что новоявленные сельские единицы – это результат исхода «пригонных» людей под крыло церковного, общинного, земледелия.

Так, на карте 1810-1816 годов в устье речки Свядица, на правом, церковном, берегу обозначен «застенок Черноручье». А ближе к нему, со стороны Лепеля – «Юшки». Такая деревня там и сейчас, но в то время к Юшкам приписывалось: «Усоха то ж». На предшествующей карте, 1795 года, «Усоха» помечена отдельно, территориально она относилась к церковному уделу. Это подтверждается земельным отчетом за 1891 год. Вся та область крепилась к казенному имению Заболотье, которое вобрало в себя правостороннюю половину былого богомольческого удела - большого Лепельского поместья. Юшки к концу XIX столетия назывались уже «селением». Тот же ранг был присвоен Забоенью, Большому (Великому) Полю, Черноручью. Все они населялись православными людьми «по люстрационным данным». Госказне принадлежали также пять больших лесных дач, что покрывали территорию имения.

По состоянию на 1800 год, территория Лепельского поместья рассматривалась в составе Белорусской губернии, которая была создана вслед за дележом Речи Посполитой, и граничила с Борисовским поветом. Граница между поветами протягивалась на юге по речке Свядица, но Видлов (Вил) в устье не было. Это видно по карте того времени. Их и не могло там быть, так как строительство Системы только начиналось, и путь в Лепель лежал по-другому.

Система кардинально поменяла расклад. С ее устройством возрос поток лесосплава по Эссе, и дорога на Борисов сложилась из Лепеля через Свяду. Тот путь поименовали Борисовским трактом. Тогда мог возникнуть застенок в прибрежье Эссы, где свядская наследница Цецилия Марцинкевич открыла корчму. Та корчма в инвентарной описи за 1848 год помечена как Видлянская. А в самом застенке проживала единственная семья Александра Пшонко (15 человек).

Их пригонные обязанности были абсолютно такими же, что и веребчан – цифра в цифру. Застенки имели одинаковые площади пахотной земли, данью облагались одинаковой, несколько разными были гурты домашнего скота. Но разительно отличались арендной платой за корчмы. Видлянская приносила дохода почти в два раза больше – с нее взимались 50 рублей серебром.

Кто же распоряжался корчмами? Кто приносил отдачу? Из архивного документа – той же описи, этого не видно. По идее, те, кто проживал в застенках, кто управлял застенковыми дворами. Но историк Носевич другого мнения: «Обычно арендаторами были евреи, иногда - шляхтичи или мещане-христиане. Но собственным крепостным никто корчмы в аренду не сдавал. Если крестьянин будет в ней сидеть и торговать - кто будет за него пахать?»

Действительно, «корчемные дворы» прописывались отдельно. Как видно из таблицы, они выделялись особой строкой и занимали по полморга застенковой земли. А это примерно пятьдесят на пятьдесят метров – площадь приличная.

Если смотреть весь поток уплат, что стекал в имение, то именно гостевой ресурс был наиболее весомым. Естественно, ему было первоочередное внимание. Арендатор в виде постороннего лица мог быть. А кто наполнял корчму продуктами питания? Кто варил супы и разливал пиво? Кто обслуживал корчмы? Никто из веребских старожилов никогда не говорил, что в Веребках располагался кто-то посторонний.

Странно выглядит перечень семейства Павла на тот час. Почему-то в отчете о хозяйственной деятельности он прописан не как «Шушкевич», а как «Павелъ Сушкевичъ». Были основания повторить опыт древних Сушкевичей?

В составе его двора числились три батрака. Представителя мужского пола звали Joska. Необычное имя. Белорусские архивисты расшифровали его как «Йозка». «Правильнее было бы назвать «Иозка», или «Ёзька» - уменьшительно от «Иосифа» (по-польски «Юзеф», по-русски «Осип»), - поправил ученый Носевич. - Видимо, какой-то бедный родственник Павла, помогавший ему в хозяйстве за кров и харчи».

Может, действительно, «Joska» - носитель древней фамилии «Сушкевичъ»? Почему-то он единственный в перечне застенковцев, чье имя в латинской транскрипции. Как это понимать?

Считать, что Joska Сушкевичъ был арендатором питейни, нет оснований. Оказывается, это имя было распространено в то время. Еще один «Йозка» обозначен в застенке Стайск, где корчмы не было. Он прописан как брат шурина в хозяйстве Антона Стельмаха.

По странному стечению обстоятельств, имя «Иосиф» «всплыло» через десяток лет, но уже под другой фамилией. «Выпись из книги брачных обысков» за 1861 год зафиксировала бракосочетание «Марфы Павловой Шушкевичовны» с «помещичьим крестьянином» Иосифом Ивановым Прусским. Его возраст в обыске не указан, но принадлежность к застенку очевидная – он «православного вероисповедания», и не был со стороны. А о «Марфе Павловой» сказано: «девица, 19 лет». Это дочь Павла, другое ее имя Марта.

Наверное, Шушкевичи и Пшонко помогали содержать корчмы. Об этом свидетельствует несомненный факт. Мне достались от бабушки стародавние, царских времен, фотографии. На одной из них засняты двое из персонала харчевни: молодой человек в гостевом костюме и его напарник в поварском одеянии. Оба позировали на фоне растительности, похоже, приречных кустов. К сожалению, надпись на обратной стороне недостаточно информационная. Со слов бабушки записано: «дед Янка». Это зафиксировал ее сын Леонид Шушкевич. Кто этот «Янка», версий много, и одна из них: у брата Павла – Леона, был сын Иван. Его называли также Янкой.

Арендовать питейные заведения мог центр – царская казна. Для поддержания Системы. В описи-инвентаре 1848 года есть ссылка на «казенные уплаты», к этому разряду могла относиться аренда с корчем. Надо учитывать, что Система была грандиозным сооружением. Когда думаешь об истории ее создания, то представляешь эпическую картину массового крепостничества, когда сотни, а может, тысячи, бесправных людей копали многокилометровую трассу, применяя тачки и лопаты. Работы велись вручную, ежедневно. Наверное, использовались ресурсы, которыми располагали деревни и села. Кто-то должен был кормить большую армию землекопов. Похоже, что корчмы соорудили владельцы имения, на их деньги они открывались. Вообще, за Жабами числились четыре корчмы.

Казна могла использовать питейные заведения в период строительства, и еще долгое время они могли сохраняться, обслуживая шлюзовый персонал – рабочих, охранников, обходчиков, мастеров.

НА УСОХАХ, ПОД АГАРКОМ

Некую корчму старожилы вспоминали не в Веребках, а вниз по каналу, в полутора километрах, вблизи соединения водотока с Эссой. В советское время то место называлось «под Агарком». Почему так, понятно. Агарки – это казенные люди, которые обслуживали Систему: шлюз и плотину, и жили там. Агарков И.Э. упоминался в числе служащих управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Российской империи в 1897-1917 годах.

Казенные строения «под Агарком» отличались от веребских – тем, что находились на правой стороне канала, а не на левой. Ту местность сформировала Система. На последней своей стадии выпрямительный канал отсек часть территории, прилегавшей к Береще и принадлежавшей монахиням. Казна полосовала по-своему, и прорезала часть ареала с Глинными горами, о которых говорил еще Василий Низовцов в 1563 году. Тот ареал включал в себя необыкновенный уголок, который назвали Усохами. Его образовала Эсса. Словно не желая расставаться с Берещей, она возвращалась к ее течению и заключала, словно «в объятия» – окаймляла часть прибрежной территории. А когда прорыли канал, то образовался остров. Он тянулся в виде дамбы из Берещи, где начиналась выпрямительная трасса, и расширялся, подступая к Эссе. Устье канала оказалось в полкилометре, если не больше, от устья Берещи, и теперь Усохи со всех сторон ограничивались водными руслами. Оазис, да и только. Окрестным жителям хорошо знакомо то место. Чрез Усохи пролегала путь на другой берег Эссы, а ученики протаптывали шлях в Эссенскую восьмилетнюю школу. Глиняная почва налипала на башмаки, но взор выхватывал плодовые деревья - яблони-ранетки, под которыми колосилась рожь. Мы в ту пору не знали ни про Жаб, ни про монахинь-бернардинок, и кому принадлежал необычный остров, нас не интересовало. В отдалении, на берегу, стояла усадьба. Ее называли хутором. А поблизости располагались Курганистики, Великие Пожни, Репище…

Усохи – классический пример трансформации окружающего пространства в связи с индустриальным шествием. Система отторгла церковный удел в свою пользу. А после гибели Российской империи собственность стала колхозной. В сталинское время уже не спрашивали, чья земля. Повели путь на Минск, и островные Усохи перекрыли двумя мостовыми переходами. Трасса легла в обход Свяды, напрямую из Лепеля. Траектория повторяла водный «путепровод», освоенный в древности. Уже применялась техника, но обслуживание требовало условий. Камнетесы – а шоссе покрывали брусчаткой, жили в двухэтажном здании.

Гитлеровцы использовали оккупированную территорию для своих нужд. Чтобы беспрепятственно вывозить ресурсы, оборудовали блок-пост, и разместили гарнизон, но он не выдержал длительной партизанской осады, и обитатели - «народники» сбежали в лес, подпалив здание.

Хуторскую усадьбу можно видеть еще и сегодня, проезжая по асфальтированному шоссе в Лепель. Те ли это Пшонко, что указаны в инвентарной описи 1848 года, определенно не скажешь. Там они – в застенке Видлы. Но и утверждать с абсолютной уверенностью, что Видлы – это современные Вилы, пока нельзя. Куда-то исчез, пропал из истории, застенок Вирембла, упомянутый в 1720 году.

Усохи были идеальным местом для харчевного предприятия. «Под Агарком» были построены шлюзы, сходились реки, а эссенские берега скрепляла плотина. Естественно, по ней был проложен коридор, и берега общались. Гости могли любоваться дамбой, насыпанной вдоль канала. Она была украшена величественными березами. Интересно, что в советское время у развилки, откуда расходилась колея на Борисов и Бегомль, на высокой круче, в прибрежье, было оборудовано кафе «Теремок», а напротив, из-под берега, выбивался родничок, очень популярный у путников и шоферов. 

Вполне возможно, что одна из корчем находилась «под Агарком». Невероятным образом то место превратилось в огарок. Случился пожар. Я помню страшное зарево, что мы, детвора, наблюдали из крайних веребских дворов в 50-е годы. Теперь та территория – во власти предпринимателя. Поддавшись транспортному буму, он заасфальтировал стоянку для автомобильных фур и открыл Гостиный двор. Поток автотранспорта – не чета речному извозу, течет непрерывно: гудят моторы, и пары машинного топлива накрывают атмосферу. Шоссейная магистраль «кипит» днем и ночью, и окружающая среда испытывает дьявольское давление стальных колес.

(Продолжение следует).

На снимке: часть дамбы с остатками шлюзовой конструкции на последнем этапе выпрямительного канала, пред Усохами.


15.09/23