Бывают странные сближения

Эти пушкинские слова использовались и для названия книг, и для множества статей и даже для названия художественной выставки. Беда только в том, что до сих пор НИКТО так и не понял их смысла. Вот отрывок об этих «сближениях»: «Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть. Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. Гр. Нулин писан 13 и 14 дек. -- Бывают странные сближения» (Ж1,188).
И, конечно, всем понятно, что отправной точкой этих «странных сближений» является такая знаменательная дата как 14 декабря 1825-го года, прямо связанная с восстанием декабристов. Тем более, что эта дата указана значительно позже самого восстания, т.е. лишь в 1830-м году, когда Пушкин соизволил написать «Заметку о „Графе Нулине"». Ну, а к этому времени у него уже устоялась привычка под датами с обозначением «14 декабря» (независимо от года написания!) подразумевать (или прятать в подтексте) всё, что так или иначе было связано с декабристами.
Но всё это нужно было как-то маскировать от цензоров, да и от самого царя.
И вот что пишет пушкинист Б.С.Мейлах: «Особого и обстоятельного исследования заслуживают сложные приемы, которые использовались Пушкиным в произведениях, связанных с запрещенной и опасной декабристской темой. …Испытанные и применявшиеся ещё в эпоху декабристского движения иносказания, приемы намёков, обиняков, рассчитанные на догадливость читателя, Пушкин обогатил новыми. В условиях реакции требовались ещё более тонкие приемы… Использование устойчивых слов-сигналов, соединенных в сознании современных читателей с определенным кругом явлений и идей, составляет определенную семантическую систему… Устойчивыми в этой системе были метафоры, связанные с такими понятиями как революция, мятеж, восстание. Таковы сигналы-символы, основанные на образах бури, грозы, молнии, грома, бурного потока, моря, отважных пловцов…Особый случай в лирике Пушкина – однородные вариации тем и мотивов, вернее, возврат к однажды уже разработанным темам и мотивам с целью новой их интерпретации, вызванной коренными изменениями и в общественной жизни, и в биографии поэта. С этой точки зрения специального изучения заслуживают написанные в разное время парные стихотворения…Парными стихотворениями с измененными трактовками мотивов и в совершенно разных эмоциональных тональностях являются и два стихотворения с одинаковым названием «Воспоминания в Царском селе»; первое – 1814 года, мажорное, одическое, и позднейшее – с трагической окраской, датированное 14 декабря 1829 года». (Б.С.Мейлах «Декабристы и Пушкин», Иркутск,1987,с.316-321)
Молодец Мейлах!! И про слова-сигналы сказал, и про повторы, и про сложность приемов, и даже про догадливость читателей. Хотя тут я бы добавил, что в примере с двумя «Воспоминаниями в Царском селе» строки второго стихотворения с многоточиями – это своеобразный намек на отсылку (как, например, в уголовном кодексе – отсылочная норма) к стихотворению первому, т.е. к мажорному, в котором как раз и есть те строки со словами-сигналами, которые пропущены. А поскольку пропущены они были при описании событий 1812 года, то и искать их надо там, где звучит эта тема, после чего и станет понятно, почему датировка второго стихотворения обозначена 14 декабря и что именно эта дата подразумевается под описываемыми событиями. Вот те строки из раннего стихотворения, которых не хватает в местах многоточий более позднего:
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем зажжены.
Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь, за святость алтаря.
Вот где целый набор недостающих слов-сигналов, главные из которых, конечно же, «восстал» и «тиран». Но что же сделал Пушкин? А он использовал свое старое стихотворение, в котором имелись нужные слова-сигналы, после чего события 14 декабря 1825 года в новом стихотворении сблизил с темой войны 1812 года, дав при этом пропусками слов, обозначенных многоточиями, намёк на отсылку к первому одноименному стихотворению. И надо сказать, что такое сближение вполне уместно, поскольку среди декабристов было много тех, кто участвовал в Отечественной войне 1812 года. Даже и генералы!
Беда же Мейлаха в том, что он говорит о сложных и тонких приёмах Пушкина очень уж общими словами. Посмотрим, например, на его т.н. «исторические аналогии»: «Одной из таких аналогий является неоконченное (но перебеленное) стихотворение «Какая ночь. Мороз трескучий»… Непосредственно его сюжет связан с опричниной. Однако в нём некоторые строки настолько ассоциировались с событиями 1825-26г.г., что даже в 1838г., когда стихотворение было впервые (посмертно) напечатано в «Современнике» (№3), были изъяты по требованию цензуры строки, живо напоминавшие о восстании на Сенатской площади» (там же, с.317-18).
Но правы ли были цензоры? Да, интуиция их не подвела. Хотя, конечно же, доказать они ничего не могли, поскольку расхождений между событиями 1825-26г.г. и событиями времён Ивана Грозного было немало. Но главное, что могло сбивать их с толку – это место действия не в Петербурге, а в Москве.
В то же время в этом стихотворении можно увидеть и события 1826 года, а точнее – 13 июля, когда были казнены декабристы. Что, однако, не исключает и того, что факт написания Пушкиным в его «Заметке о «Графе Нулине» (1830) о «странном сближении» двух дат: 13 и 14 декабря 1825 года, является ещё не понятым намёком на сближение 14 декабря 1825г. с 13 июля 1826г. И тогда, если помнить любимый пушкинский приём «задом наперёд» и плясать от 13-го числа, то можно предположить, что время, когда некий «кромешник удалой» скачет по площади «в сумраке ночном» может относиться и к 14 декабря. Подумаем над этим, тем более, что эта сцена в какой-то степени перекликается с «Медным Всадником», с которым его объединяет, как я подозреваю, не только скачка, но и слово «ночь». А с другой стороны, датировка-то стихотворения «Какая ночь! Мороз трескучий» заканчивается июлем 1827г. Так не является ли оно написанным к годовщине казни декабристов, т.е. таким же, как и «Арион», написанный 16 июля того же года?
Смотрим другие важные слова – «мороз трескучий». Откуда они и почему в близкой интерпретации позднее появятся у Пушкина в «Истории Пугачёва» именно при описании казни? Вот эти слова: «Офицеры были в шубах, по причине жестокого мороза» (IX-1,с.79) Немедленно смотрим на сноску с весьма настораживающим номером 13, стоящую сразу же после описания казни Пугачёва и направляющую нас к цитированию Пушкиным неизданных записок И.И.Дмитриева, который лично присутствовал на той казни и при этом указал, что «Начальники и офицеры имели знаки и шарфы сверх шуб, по причине жестокого мороза». (Там же, с.147)
Профессиональные же пушкинисты обычно пишут об этих воспоминаниях так: «При работе над «Историей Пугачёва» Пушкин пользуется записками И.И.Дмитриева» (см., например, Черейский,141). В то же время при рассмотрении темы «Пушкин и И.И.Дмитриев» никто не задумывается над вопросом: а не использовал ли Пушкин эти же записки Дмитриева ещё до своей работы над «Историей Пугачёва»? А ведь из этого вопроса вытекает следующий: а когда же Пушкин впервые мог ознакомиться с записками Дмитриева? Нижней границей датировки (пусть и с небольшим запасом) тут, я думаю, можно считать конец июля 1826г., т.е. время, когда Пушкину стало известно о казни декабристов и когда это событие весьма глубоко засело в его памяти, заставляя искать в дальнейшем упомянутые Мейлахом «исторические аналогии».
Но общался ли Пушкин с И.И.Дмитриевым после июля 1826 года и до июля 1827-го? Ведь в это время он мог узнать от того все подробности казни Пугачёва или даже ознакомиться с его неизданными записками об этой казни. Ответ: да, общался и весьма активно! Вот что об этом пишет Л.А.Черейский: «Возобновление знакомства Пушкина с Д. <И.И.Дмитриевым> произошло в Москве в сент. 1826; с этого времени Пушкин, бывая в Москве, постоянно встречается с Д. Известны из встречи: в ноябре 1826 у Д., 19 февр. 1827 у Н.А.Полевого, где Д. рассказывал о Державине, 28 марта 1827 в Английском клубе» (Черейский, с.140)
 И вот тут можно спросить: а разве Державин не действующее лицо пушкинской «Истории Пугачёва»? Разве не на первом листе, т.е. уже в своём предисловии, Пушкин пишет о нём, а затем много раз о нём упоминает? Так, что же мешало ему при разговоре с Дмитриевым о Державине, да ещё в момент, когда вся Москва ещё не отошла от известия о недавней казни т.н. «изменников», т.е. - декабристов, поговорить и о казни «изменника» Пугачёва? А при этом ещё и попросить у Дмитриева почитать его неизданные заметки об этом?
Ответ: ничего не мешало! Кроме того, тогда же Пушкин мог и устно услышать от Дмитриева, что во время казни Пугачёва был «жестокий мороз»! В любом случае, ориентируясь на слова «жестокий мороз» из устных или письменных воспоминаний И.И.Дмитриева о казни, Пушкин к годовщине казни декабристов мог обратить их в свой «мороз трескучий». Тем более что позднее слово с корнем «треск» он дважды употребит и при описании другой казни – казни приказных, погибших при поджоге дома Дубровского: «стёкла затрещали» и «кровля с треском рухнула, и вопли утихли». (П-3,150) В наброске плана Пушкин писал об этой казни: «Архип убивает суд».
Однако тут и не зимнее, и не летнее время казни! А какое? Осеннее? На первый взгляд, вроде бы и так, поскольку Троекуров приехал к отцу Дубровского для примирения в конце сентября («это было уже в конце сентября», П-3,с.142), после чего последний умер, а «Похороны совершились на третий день», когда «Осенние листья падали с дерев» (П-3,с.143, но в Р.?), а (внимание!) в ночь после похорон был подожжён дом с приказными.
В то же время есть основания, чтобы сомневаться в этой хронологии, поскольку Пушкин пишет о «храмовом празднике» Покрова, приходящимся на 1 октября, и при этом указывает, что «прошло около месяца» (П-3,с.168) от момента появления Дубровского под видом учителя в доме Троекурова. А до того, как Дубровский получил документы от настоящего учителя, он уже был известный разбойник, что видно из его слов этому учителю-французу: «В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят и дадут нужные свидетельства». (П-3,с.167) Кроме того, Анна Глобова рассказывает во время храмового праздника, что «тому три недели» приказчик её обманул, сославшись на грабёж Дубровского. Т.е. уже в начале сентября приказчику Глобовой было прекрасно известно, что Дубровский это разбойник, в связи с чем для прикрытия своего обмана он и использовал его разбойничье амплуа. Но ведь для того, чтобы получить такую известность, Дубровскому нужно было время! И где же тогда нижняя граница этого времени? Смотрим, что письмо от няни, в котором она упоминает уже прошедший «миколин день» (а это 9 мая), Дубровский с учётом времени доставки получил позднее этой даты, и даже, как предполагают некоторые пушкинисты, в июне того же года. Хотя тут следует отметить, что 27 июня есть ещё и второй «николин день» - Никола-качанный, а о каком именно дне идёт речь в письме няни Дубровского, мы пока не знаем. Единственно мы уверены только в том, что это не Никола-зимний (6 декабря), потому, что при подъезде к родному селу Дубровский видел обычную для лета «густую зелень рощи». (П-3,140) При этом известно, что три дня он затратил на сборы, некоторое время на дорогу, на пребывание в родительском доме и похороны, которые произошли на третий день после смерти его отца, и только лишь после всего этого произошёл и бунт, и пожар, весьма похожий на казнь. Таким образом, время этого бунта и пожара вполне может попадать на июль месяц. А за оставшиеся до осени полтора месяца Дубровский вполне мог прославиться как разбойник!
Зная же о пушкинских «странных сближениях» 13-го и 14-го числа, вполне можно предположить, что в стихотворении «Какая ночь. Мороз трескучий» казнь с виселицей может подразумеваться не зимой, когда «мороз трескучий», а летом, когда мороза нет, а вместо него в «Дубровском» вовсе неспроста и «стёкла затрещали» (а в черновике – ещё и окна!) и «кровля с треском рухнула»! Однако у Дмитриева мы читаем не «мороз трескучий», а всё же «мороз жестокий», что заставляет нас, помня о методе «Пушкин-Плюшкин» и о его намеренных ошибках, искать именно это определение мороза в произведениях 1827 года. И вот оно: «Байрон говорил, что никогда не возьмётся описывать страну, которой не видал бы собственными глазами. Однако ж в Дон Жуане описывает он Россию, зато приметны некоторые погрешности противу местности. Например, он говорит о грязи улиц Измаила… Измаил взят был зимою, в жестокой мороз. На улицах неприятельские трупы прикрыты были снегом, и победитель ехал по ним, удивляясь опрятности города: Помилуй бог, как чисто!» (XI,55). Вот этот искомый нами «мороз жестокий», да ещё с какой датой! Ведь штурм Измаила начался 11 декабря (ныне это 24 декабря, - День воинской славы России, т.е. праздник в честь взятия Измаила!), а когда именно (уж не на третий ли день, т.е. 14 декабря?) ехал по трупам некий «победитель», Пушкин не пишет. Но главное даже не в этом, а в том, что на юге зима, как правило, наступает позднее, в связи с чем никакого снега и «жестокого мороза» в середине декабря там может и не быть. А их и не было, поскольку не только Байрон, но и другие пишут только о грязи Измаила, а если и отмечают холод, то лишь утренний. Кроме того, штурм Измаила начался в 5ч. 30м., т.е. таким же ранним утром, как и казнь декабристов 13 июля 1826г.
Однако для исключения погрешностей перевода сверяемся с английским оригиналом и видим, как тот же Байрон пишет лишь о «холодной, тусклой ночи» (в английском оригинале: «cold, dull night»; «Дон-Жуан», песнь VII, строфа 86). А описывая штурм, отмечает: «Почва боя – Комки замёрзшей глины и земли – Подтаяла к рассвету, размесилась И в липкое болото превратилась» (песнь VIII, строфа 73; в оригинале «замёрзшая глина» - «frozen mud»). А какой же может быть «мороз жестокий», если к утру почва подтаивает? Выдумал Александр Сергеевич этот мороз так же, как и снег, и как слова некоего «победителя»: «Помилуй бог, как чисто!» А ведь если говорить о снеге и морозе у Байрона, то только в отношении Наполеона он эти слова и употребляет: «Кутузов (тот, что позже одолел Не без подмоги стужи Бонапарта)». А в оригинале вместо слова «стужа» имеются «frost and snow», т.е. «мороз и снег». (Там же, строфа 70)
Итак, указывая на ошибку Байрона, Пушкин при этом ошибается сам! И тут сразу же в соответствии с его методом намеренных ошибок вопрос: а не намеренно ли? Может быть, совсем не случайно, зная об осаде и штурме Измаила, он сближает их в «Медном Всаднике» следующим образом: «Осада! Приступ! Злые волны, Как воры лезут в окна. Чёлны с разбега стёкла бьют кормой» (МВ, ст.94-96). А в примечании пишет об ошибке Мицкевича: «описание его не точно. Снегу не было – Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее…» (V,150). Т.е. опять обвинение в ошибке, и опять, так сказать, «противу местности»! Подумаем над этим.
Так же, как ещё раз и о не дающем мне покоя треске мороза в стихотворении «Какая ночь! Мороз трескучий». Откуда заимствован этот «треск»? Нет ли ещё какого-нибудь синхронного обращения Пушкина к произведениям И.И.Дмитриева в год написания этого стихотворения? Да, есть, поскольку в марте 1827 года Пушкин, начав писать седьмую главу «Онегина», предпослал ей эпиграф из оды Дмитриева «Освобождение Москвы». Немедленно заглядываем в эту оду и там при описании битвы во время освобождения Пожарским Москвы от польских войск и находим искомый нами треск: «Отвсюду треск и громы внемлю, Глушащи скрежет, стон и вой». И там же звучит кое-что уже знакомое нам по пушкинским «Воспоминаниям в Царском Селе»: «Проснись, восстань российска мочь… Восстала! Всё восколебалось!.. Идут России верны слуги; Несёт их вождь, Пожарский, гром… Вдруг стогны ратными сперлись – Мятутся, строятся, делятся… И се – зрю зарево кругом, В дыму и в пламе страшну сечу!»
Итак, треск, дым, пламя, зарево от них – это ближе к пожару в «Дубровском», а сюжет со штурмом Кремля, представляющим собой крепость с высокими стенами, о которых в оде упоминается дважды, - это приближение к штурму Измаила, описанному Байроном в «Дон-Жуане». «Стогны» - к «Медному Всаднику», «Коньку» и, конечно же, к стихотворению «Какая ночь! Мороз трескучий». Слова «гром», «стон», «скрежет» воскреснут у Пушкина на следующий год в описании боя в его «Полтаве» (П,III,244). А «вой» и всё тот же «скрежет» - в 1833году в «Медном Всаднике» при описании наводнения. (МВ,II,9).
Также обратим внимание, что в стихотворении «Какая ночь! Мороз трескучий» на месте казни имеются «котлы, остывшей полные смолы», и что речь в стихотворении идет о «вчерашней казни», из чего можно предположить, что вчера-то смола была кипящей. Насторожились? Ну, тогда пойдём по кругу и, конечно же, вспомним сцену из «Конька», когда (внимание, точное время суток!) «на заре», далее – «на широком на дворе» (вот вам и намёк на «стогну», т.е. площадь из стихотворения «Какая ночь. Мороз трескучий») царь заставлял Ивана «искупаться» в трёх котлах, один из которых был с кипящим(!) молоком.
А теперь по ассоциации та же сцена, но уже в другой пушкинской интерпретации: «13 июля 1826 года в полдень государь находился в Царском Селе. Он стоял над прудом, что за Кагульским памятником, и бросал платок в воду, заставляя собаку свою выносить его на берег» (XII, 321) Уловили?
Читаем в «Дон-Жуане»: «Отряды первые вбежали В горящий осажденный Измаил». Так пишет Байрон в 69-й строфе из своей 8-й песни «Дон-Жуана». И затем отдельно отмечает «пожар» Измаила в той же песне в строфе 127. А волны из «Медного Всадника», под которыми «как бы тлел огонь», косвенно намекают на пожары, что у Байрона, что у Пушкина. В то же время пушкинские «мертвецы оцепенелые» из стихотворения «Какая ночь! Мороз трескучий» в определённой степени перекликаются с «трупами коченеющих солдат» из «Дон-Жуана» Байрона (строфа 30 из 8-й песни). При этом надо обратить особое внимание и на слово «солдат», поскольку немало солдат погибло 14 декабря 1825г., о чём Пушкин прекрасно знал.
А вот в «Медном Всаднике» свои переклички: «Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь» и «Ещё кипели злобно волны, как бы под ними тлел огонь» (ст.180-1,280-1. Выделено мной. С.Ш.).
Но не использовалось ли «странное сближение» двух важных для Пушкина дат (14 декабря 1825г. и 13 июля 1826г.) для создания т.н. «погрешности», которая маскировала бы это сближение по числам 13 и 14? Ответ таков: ну, уж если в «Коньке» он смог оговорить целый год («год ли, два ли пролетело»), то и погрешность на один соседний день Пушкин тоже мог себе позволить. Это он и сделал в конце «Путешествия в Арзрум», где написал следующее: «14 июля пошёл я в народную баню, и не рад был жизни. Я проклинал нечистоту простынь, дурную прислугу и проч. Как можно сравнить бани арзрумские с тифлиссками!» Повторю: «не рад был жизни». Плюс 14 июля крайне близко к 13 июлю. И тогда мы можем догадаться, что слова царя из «Конька»: «Ты же должен постараться Пробы ради искупаться», а также: «Ну, Ванюша раздевайся И в котлах, брат, покупайся», иносказательно относятся к «бане», которую царь устроил у себя во дворе. А после напомню, что ранее мы уже нашли, что под Арзрумом Пушкин подразумевает Петербург. А Николай I около этого города в Царском селе, как утверждает тот же Пушкин, 13 июля 1826-го года приказывал собаке бросаться в пруд за платком.
Однако сегодня историк Леонид Выскочков, пытаясь оспорить 13-е число, пишет: «А.С.Пушкин в дневниковой записи от 3 марта 1834 года отнёс этот эпизод к полудню 13 июля. Как отмечается в комментариях к последнему изданию воспоминаний А.О.Смирновой-Россет, описываемая сцена могла иметь место, но только не 13-го, а 12 июля, т.е. в день вынесения приговора» (Л.Выскочков «Николай I», ЖЗЛ, М., 2003, с.126). Помня же о 14-м июля арзрумской бани, мы, конечно, можем предположить, что в данном случае Пушкин допустил погрешность на один день, но только в сторону уменьшения числа 13. А с другой стороны, не мешало бы Л.Выскочкову проверить точность комментаторов, поскольку казнь декабристов была ранним утром 13-го, а вынесение приговора началось с вечера 12-го июля, поскольку подсудимых было много. И тут уж нельзя не вспомнить аналогичный случай с исчислением даты Дня Победы, который мы отмечаем 9 мая, а на Западе – 8-го. А почему? Да потому, что какому-то человечку (может, вредителю, который заранее планировал противопоставить союзников друг другу?) вздумалось назначить подписание акта капитуляции близко к полуночи. И в результате получилось, что, когда фельдмаршал Кейтель подписал данный акт, то в Москве было уже 9 мая 1945г, а на Западе ещё 8-е.
Ошибочное смещение даты на один день вполне возможно и у комментаторов воспоминаний Смирновой-Россет. Тем более что данные об эпизоде с собакой Пушкин мог получить не только у этой фрейлины, но и у других источников.
Итак, мы немного прошли по кругу и с учётом пушкинских «странных сближений» 13-го и 14-го числа собрали некоторые кубики, которые в свою очередь могут дать нам при их сложении более или менее цельную картину. Но в любом случае исследователи всегда должны помнить о том, что числа 13 и 14 сами по себе были важны для Пушкина и его «друзей, товарищей, братьев», т.е. для всех знакомых ему декабристов. Ну, а для чего и где Пушкин спрятал одно из этих чисел в «Коньке-Горбунке», я расскажу позже. Хотя начать поиск, дорогие читатели, вы можете и сами.