Олимпийской движение шести колец

Новое олимпийской движение ШЕСТИ КОЛЕЦ органически проистекает из обнародованного ранее Ледяного пакта, палимпсеста Пакта Рериха для XXI века.
Известен символ Пакта Рериха о защите культурных ценностей, также и символом Ледяного пакта, охраняющего среди прочего и принципы Олимпийской хартии, являются шесть олимпийских колец, с белым антарктическим.

...

Друзья! Сегодня Всероссийский день бега, также день приближения к Земле кометы Нишимура, поэтому именно сегодня, как Всемирный посол бега, решил обнародовать новаторскую для олимпийского движения идею АФС, трезвой России и Марафонской команды Всемирного посла бега совместно с Атлетика Ватикана.
Олимпийская хартия - это свод правил и руководств по организации Олимпийских игр и по управлению олимпийским движением. Его последний пересмотр состоялся 17 июля 2020 года во время 136-й сессии МОК, проведённой посредством видеоконференции. Принятый Международным олимпийским комитетом (МОК), он представляет собой кодификацию основополагающих принципов, правил и подзаконных актов.

Принципы олимпийского движения, основанного Пьером де Кубертеном, символизирует олимпийская символика колец. Каждое из них символизирует собой одну из пяти частей света, представители которых принимают участие в Олимпиаде. Синее кольцо — это Европа. Красное — Америка. Жёлтое — Азия. Чёрное — Африка. Зелёное, естественно, Австралия. Синее, чёрное и красное расположены в верхнем ряду, жёлтое и зелёное — в нижнем. Переплетаясь между собой, кольца символизируют единство всех частей света, всех континентов, всех рас, народов и стран перед лицом спорта.

В символике МОК отсутствует, часть света, континент Антарктида.

И сегодня, спортивный общероссийский беговой день, принял решение основать новое олимпийской движение ШЕСТИ КОЛЕЦ. Прошу спортивных историков в спортивные справочники внести именно эту дату, 16 сентября 2023 года.
ШЕСТОЕ КОЛЬЦО БЕЛОГО ЦВЕТА будет символизировать континент Антарктиду. Готов эскиз новой символики олимпийского движения.
Возможно, что кто-то из наблюдателей может спросить: а где же спортивная жизнь Антарктиды?
Она есть и весьма бурная: играет команда "Пингвины Антарктиды" по футболу, футзалу и микрофутзалу, проводятся поединки под эгидой АШС (Антарктический шахматный союз), общественности представлен Ледяной пакт (палимпсест Пакта Рериха), предполагающий внесение дополнения в Конвенцию Монтевидео о наличии национальной сборной как признака суверенной государственности и многое другое.
За олимпийским движением ШЕСТИ КОЛЕЦ будущее.

Николае Карпати (Анатолий Обросков)
Петербург

...

Организовал команду Антарктиды и из-за того, что белый цвет для героиновых наркоманов - символ смерти, а, играя за команду "Пингвины Антарктиды", белое становилось для них предзнаменованием возвращения к полноценной жизни.

ЗНАМЯ ГУМАНИЗМА И СПОРТ БЕЗ ДИСКРИМИНАЦИИ

В мае в ряде медиа было опубликовано следующее сообщение: "22 мая 2010 года в Санкт-Петербурге на малой спортивной арене стадиона Петровский прошли первые официальные Международные соревнования по уличному футболу среди трезвенников «Кубок Трезвых Наций 2010» с участием восемнадцати сборных из Африки, Азии, Европы и Америки, а также интернациональной сборной трезвенников Антарктиды (специальный проект «Трезвой лиги»). Соревнования были организованы:Комитетом по физической культуре и спорту Правительства Санкт-Петербурга, Комитетом по социальной политике Правительства Санкт-Петербурга, Федерацией футбола Санкт-Петербурга, Культурно-спортивным движением «Трезвая Лига», Межрегиональной ассоциацией некоммерческих организаций по решению проблемы наркомании и алкоголизма «СЕВЕРО-ЗАПАД», МОО Международной Ассоциацией по борьбе с наркоманией и наркобизнесом, Санкт-Петербургским фондом социально-экономических программ.
Кульминацией церемонии открытия стало зачтение «Обвинительного приговора Разума пьянству», которое впервые прозвучало сразу на семи языках (английский, немецкий, французский, арабский, чеченский, грузинский и русский). Лучшим дебютантом соревнований стала арбитр финала Ксения Морозова.
Ещё одно новшество турнира – специально созданная «полиция нравов», отслеживавшая любой намёк на ненормативную лексику, которая в турнирах «трезвой серии» карается пробитием «опасного штрафного» (удар с 20 метров в пустые ворота верхом). Система гандикапа позволила также принять участие в турнире и девушкам".
В соревнованиях основанного мной футбольного культурно-спортивного движения ТРЕЗВАЯ ЛИГА играют люди разных национальностей, культур и религий.

...

Тpeзвaя Aнтapктидa этo ecтecтвeнный экoзaпoвeдник, крупнейший материк, на котором никогда не было совершено преступление геноцида, eдинcтвeннoe мecтo нa Зeмлe, кoтopoe пoкa cвoбoднo oт peклaмы aлкoгoля и тaбaкa, от распространения наркотиков. Тeм caмым Aнтapктидa являeтcя caкpaльным cвящeнным мecтoм, дyxoвным кoвчeгoм для вcex тpeзвeнникoв миpa бeз paзличия нaциoнaльнocтeй и цвeтa кoжи. Гpaждaнин Aнтapктиды дoлжeн быть aбcoлютнo тpeзвым. Вслед за Aнтapктидой трезвыми и свободными от наркотиков должны стать и другие земли и континенты.
Пaкт был впepвыe пpoвoзглaшён для oбщecтвeннocти нa Кyбкe Тpeзвыx нaций в Пeтepбypгe oceнью 2009 гoдa. Информация об этом событии опубликована в газетах «Трезвый Мир» и «Свободная Страна». Зa интepнaциoнaльнyю cбopнyю Aнтapктиды игpaли фyтбoлиcты paзныx нaциoнaльнocтeй.

http://proza.ru/2010/07/04/720

ОБЩЕРОССИЙСКИЙ ДЕНЬ СКАНДИНАВСКОЙ ХОДЬБЫ

Друзья! Пришёл ответ из Минспорта на предложение оперштаба Николае Карпати учредить общероссийский День скандинавской ходьбы по аналогии с общероссийским Днём бега.

Уважаемый Анатолий Альбертович!

На Ваше обращение от 14 сентября 2023 г. О-18/3952-АП по вопросу учреждения в Российской Федерации «Дня скандинавской ходьбы» Департамент физической культуры и массового спорта сообщает, что поддерживает проведение физкультурных мероприятий,
направленных на развитие массового спорта, пропаганду здорового образа жизни и занятия физической культурой и спортом среди различных категорий граждан и групп населения.
В соответствии со статьей 16 Федерального закона от 4 декабря 2007 г. № 329-ФЗ «О физической культуре и спорте в Российской Федерации» общероссийские спортивные федерации обязаны во взаимодействии с иными субъектами физической культуры и спорта обеспечивать развитие соответствующих видов спорта в Российской Федерации в строгом соответствии с программами развития видов спорта.
Развитие вида спорта «спортивный туризм», дисциплина – северная (скандинавская) ходьба находится в компетенции Общероссийской общественной организации «Федерация спортивного туризма России» (далее – Федерация).
Таким образом, для решения вопроса, поставленного в обращении, рекомендуем Вам обратиться в Федерацию (127282, г. Москва, Студеный проезд, д. 7, тел.: +7 (499) 478-63-02,
e-mail: board@tssr.ru).

Директор Департамента М.С. Уразов
физической культуры
и массового спорта

Исп.: Майоров К.А.

В соответствии с ответом Минспорта направляю по указанному адресу Общероссийской общественной организации «Федерация спортивного туризма России» предложение учредить общероссийский День скандинавской ходьбы по аналогии с общероссийским Днём бега.
Эта идея вдохновляющим образом поддержит активистов и бега, и ходьбы с лыжными палками.
Очень часто могу видеть во время своих пробежек по Петербургу горожан разного возраста, включая пенсионный, практикующих именно такой вид физической активности.
Такое стремление россиян к физической активности следует поддержать на государственном уровне.
Северная ходьба это оздоровительные тренировки с палками для людей среднего возраста 40-50 плюс. Чтобы практикующим северную ходьбу не обращаться к врачам, не глотать таблетки, высыпаться, классно себя чувствовать.
При ходьбе с палками очень хорошо тренируются мышцы спины и плечевого пояса, в то время как, к примеру, при беге мышцы верхней половины тела мало задействованы. Учёные подсчитали, что при скандинавской спортивной ходьбе получают повышенную нагрузку около 90% всех мышц человеческого тела, а при обычной ходьбе – только 70%.
С другой стороны, опора на палки уменьшает нагрузку на коленные и тазобедренные суставы, а также на пяточные кости. Данное обстоятельство позволяет с успехом применять скандинавскую ходьбу при заболеваниях суставов нижних конечностей, пяточных шпорах, подагре и т.п.
Так как при скандинавской ходьбе задействовано большее количество мускулатуры, она сжигает энергии почти в полтора раза больше, чем обычная прогулочная ходьба.
Учреждение и проведение общероссийского Дня скандинавской ходьбы укрепит иммунитет россиян, что особенно важно на фоне информации о появлении нового штамма коронавируса пирола.

С уважением,
Анатолий Обросков
литературный авторский псевдоним Николае Карпати
Основатель Марафонской команды Всемирного посла бега совместно с Атлетика Ватикана

Петербург

https://youtu.be/XIFByw-zEqY

Должны были произойти известные социальные, политические и общеидеологические изменения и сдвиги, должен был отдифференцироваться и сузиться круг читателей и оценщиков большой официальной литературы, чтобы иерархия жанров стала выражением реального соотношения их в пределах этой большой литературы, чтобы она стала действительной регулирующей и определяющей силой.

Этот процесс завершился, как известно, в XVII веке, но он начинает давать себя знать уже к концу XVI века. Тогда уже начинает складываться представление о Рабле, как о только занимательном, только веселом писателе. Такова, как известно, была и судьба «Дон-Кихота», который долгое время воспринимался в разряде занимательной литературы для легкого чтения. Это произошло и с Рабле, который начал с конца XVI века всё ниже спускаться к самому порогу большой литературы, пока не очутился почти и вовсе за этим порогом.

Уже Монтень, который был на сорок лет моложе Рабле, пишет в «Опытах»: «Среди книг просто занимательных (simplement plaisants) я считаю из новых книг «Декамерон» Боккаччо, Рабле и «Поцелуи» Иоанна Секунда (Jehan Second), если их следует относить к этому разряду, достойными, чтобы ими развлечься (dignes qu'en s'y amuse)» («Essais», кн. II, гл. 10; место это относится по времени написания к 1580 г.).

Однако это «просто занимательное» Монтеня лежит еще на самой границе старого и нового понимания и оценки «занимательного» (plaisant), «веселого» (joyeux), «досужного» (recreatif) и других аналогичных эпитетов к произведениям, которые так часто входят в XVI и XVII веках в самые заглавия этих произведений . Понятие занимательного и весёлого для Монтеня ещё не окончательно сузилось и не приобрело ещё оттенка чего-то низкого и несущественного. Сам Монтень в другом месте «Опытов» (кн. 1, гл. XXXVIII) говорит:

«Я лично для себя люблю только книги или занимательные (plaisants) и легкие (faciles), которые меня забавляют, или такие, которые меня утешают и советуют, как мне устроить мою жизнь и мою смерть (a regler ma vie et ma mort)».

Из приведённых слов ясно, что из всей художественной литературы в собственном смысле Монтень предпочитает именно занимательные и легкие книги, так как под другими книгами, книгами утешения и совета, он понимает, конечно, не художественную литературу, а книги философские, богословские и прежде всего книги типа самих «Опытов» (Марк Аврелий, Сенека, «Moralia» Плутарха и т.п.).
...
Отношение же к смеху XVII и последующих веков можно охарактеризовать так: смех не может быть универсальной, миросозерцательной формой; он может относиться лишь к некоторым частным и частно-типическим явлениям общественной жизни, явлениям отрицательного порядка; существенное и важное не может быть смешным; не могут быть смешными история и люди, выступающие как её представители (цари, полководцы, герои); область смешного узка и специфична (частные и общественные пороки); существенную правду о мире и человеке нельзя сказать на языке смеха, здесь уместен только серьезный тон; поэтому в литературе место смеха лишь в низких жанрах, изображающих жизнь частных людей и общественных низов; смех – это или легкое развлечение, или род общественно полезного наказания для людей порочных и низких. Так – конечно, несколько упрощённо – можно охарактеризовать отношение к смеху XVII и XVIII веков.

Своё особое отношение к смеху Ренессанс выражал прежде всего самой практикой своего литературного творчества и своих литературных оценок. Но не было недостатка и в теоретических суждениях, оправдывающих смех как универсальную миросозерцательную форму. Эта ренессансная теория смеха строилась почти исключительно на античных источниках. Сам Рабле развивал её в старом и новом прологе к четвёртой книге своего романа, основываясь преимущественно на Гиппократе. Роль Гиппократа как своего рода теоретика смеха в ту эпоху была очень значительна. При этом опирались не только на его замечания в медицинских трактатах о важности весёлого и бодрого настроения врача и больных для борьбы с болезнями, но и на так называемый «Гиппократов роман». Это приложенная к «Гиппократову сборнику» переписка Гиппократа (апокрифическая, конечно) по поводу «безумия» Демокрита, которое выражалось в его смехе. В «Гиппократовом романе» смех Демокрита носит философский миросозерцательный характер и имеет своим предметом человеческую жизнь и все пустые человеческие страхи и надежды, связанные с богами и загробной жизнью. Демокрит обосновывает здесь смех как целостное мировоззрение, как некую духовную установку возмужавшего и проснувшегося человека, и Гиппократ в конце концов с ним соглашается.

Учение о целебной силе смеха и философия смеха «Гиппократова романа» пользовались особым признанием и распространением на медицинском факультете в Монпелье, где учился, а затем и преподавал Рабле. Член этого факультета, знаменитый врач Лоран Жубер (Laurens Joubert) выпустил в 1560 году специальный трактат о смехе под таким характерным заголовком: «Traite du ris, contenant son essence, ses causes et ses mervelheus effeis, curieusement recherches, raisonnes et observes par M.Laur. Joubert…» («Трактат о смехе, содержащий его сущность, его причины и его чудесные действия, внимательно исследованные, обоснованные и наблюденные Лораном Жубером…»). В 1579 г. в Париже вышел другой его трактат: «La cause morale de Ris, de l'excellent et tres renomme Democrite, expliquee et temoignee par ce divin Hippocras en ses Epitres» («Моральная причина смеха выдающегося и весьма прославленного Демокрита, объясненная и засвидетельствованная божественным Гиппократом в его посланиях»), являющийся, в сущности, французской версией последней части «Гиппократова романа».

Эти работы по философии смеха вышли уже после смерти Рабле, но они являются лишь поздним отзвуком тех размышлений и дискуссий о смехе, которые имели место в Монпелье еще во время пребывания там Рабле и которые определили и раблезианское учение о целебной силе смеха и о «весёлом враче».

Вторым, после Гиппократа, источником философии смеха в эпоху Рабле была знаменитая формула Аристотеля: «Из всех живых существ только человеку свойствен смех» . Эта формула пользовалась в эпоху Рабле громадной популярностью, и ей придавалось расширенное значение: смех рассматривали как высшую духовную привилегию человека, недоступную другим существам.

По Аристотелю, ребёнок начинает смеяться не раньше, чем на сороковой день после рождения, – только с этого момента он как бы впервые и становится человеком. Рабле и его современники знали также утверждение Плиния о том, что только один человек в мире начал смеяться с самого рождения – Зороастр; это понималось как предзнаменование его божественной мудрости.

Наконец, третий источник ренессансной философии смеха, это – Лукиан, в особенности его образ смеющегося в загробном царстве Мениппа. Особой популярностью пользовалось в эту эпоху произведение Лукиана «Менипп, или Путешествие в подземное царство». Это произведение оказало существенное влияние и на Рабле, именно на эпизод пребывания Эпистемона в преисподней («Пантагрюэль»). Большое влияние имели также его «Разговоры в царстве мертвых».
...
Охарактеризованная нами античная традиция имела существенное значение для ренессансной теории смеха, дававшей апологию литературной смеховой традиции, вводившей её в русло гуманистических идей.
...
Однако здесь, в условиях Ренессанса, имеет место не простое продолжение этих традиций, – они вступают в совершенно новую и высшую фазу своего существования. Вся богатейшая народная культура смеха в средние века жила и развивалась вне официальной сферы высокой идеологии и литературы. Но именно благодаря этому внеофициальному своему существованию культура смеха отличалась исключительным радикализмом, свободой и беспощадной трезвостью.

Средневековье, не допустив смех ни в одну из официальных областей жизни и идеологии, предоставило ему зато исключительные привилегии на вольность и безнаказанность вне этих областей: на площади, во время праздников, в рекреативной праздничной литературе. И средневековый смех сумел широко и глубоко использовать эти привилегии. И вот в эпоху Возрождения смех в его наиболее радикальной, универсальной, так сказать, мирообъемлющей и в то же время в его наиболее веселой форме один только раз в истории на какие-нибудь пятьдесят – шестьдесят лет (в разных странах в разные сроки) прорвался из народных глубин вместе с народными («вульгарными») языками в большую литературу и высокую идеологию, чтобы сыграть существенную роль в создании таких произведений мировой литературы, как «Декамерон» Боккаччо, роман Рабле, роман Сервантеса, драмы и комедии Шекспира и другие. Грани между официальной и неофициальной литературой в эту эпоху неизбежно должны были пасть, отчасти и в силу того, что эти грани на важнейших участках идеологии проходили по линии раздела языков – латинского и народного. Переход литературы и отдельных областей идеологии на народные языки должен был на время смести или, во всяком случае, ослабить эти грани.
...
Целое тысячелетие внеофициального народного смеха ворвалось в литературу Ренессанса.
...
В лице Рабле слово и маска (в смысле оформления всей личности) средневекового шута, формы народно-праздничного карнавального веселья, травестирующий и всепародирующий задор демократического клирика, речь и жест ярмарочного бателера сочетались с гуманистической ученостью, с наукой и практикой врача, с политическим опытом и знаниями человека, который, как конфидент братьев Дю Белле, был интимно посвящен во все вопросы и секреты высокой мировой политики своей эпохи.
...

В народно-площадной стороне праздника существенное место занимали всевозможные игры (от картёжных до спортивных) и всевозможные предсказания, гадания и пожелания. Эти явления, неразрывно связанные с народно-праздничной атмосферой, играют в романе Рабле существенную роль. Достаточно сказать, что вся третья книга романа построена как ряд гаданий Панурга о своей суженой, то есть о своей будущей жене. На этих явлениях необходимо поэтому остановиться особо.

Отметим прежде всего большую роль в романе Рабле всевозможных игр. В гл. XX «Гаргантюа» включён знаменитый список игр, в которые играет юный герой после обеда. Этот список в каноническом издании (1542) состоит из двухсот семнадцати названий игр: сюда входит длинная серия карточных игр, ряд комнатных и настольных игр и целый ряд игр на воздухе.

Это знаменитое перечисление игр имело большой резонанс. Первый немецкий переводчик Рабле Фишарт дополнил этот и без того длинный список тремястами семьюдесятью двумя названиями немецких карточных игр и танцевальных мелодий. Английский переводчик Рабле XVII века – Томас Уркварт – также увеличивает список путём прибавления английских игр. Голландская версия «Гаргантюа» (1682) также придаёт списку национальный характер, называя шестьдесят три чисто голландских игры. Таким образом, список Рабле пробудил в ряде стран интерес к своим национальным играм. Список голландской версии послужил отправной точкой для самого обширного в мировой фольклористике исследования о детских играх – для восьмитомного труда Кокка и Тейерлинка «Детские игры и забавы в Нидерландах» (1902 – 1908).

Интерес самого Рабле к играм имеет, конечно, далеко не случайный характер. Он разделяет этот интерес со всей своей эпохой. Игры были связаны не только внешней, но и внутренней существенной связью с народно-площадной стороной праздника.

Кроме названного списка игр, Рабле широко пользуется богатым словарём игр в качестве источника для метафор и сравнений. Из этого источника он черпает много эротических метафор (например, уже известное нам выражение «joueurs de quille»), ряд экспрессивных образов для выражения удачи-неудачи (например, «c'est bien rente de picques!» – «это неудачный ход!») и ряд других выражений. Нужно отметить, что удельный вес подобных выражений, заимствованных из области игр, в народном языке был очень велик.

Два важных эпизода романа Рабле построены на образах игры. Первый из них – «Пророческая загадка», завершающая первую книгу романа («Гаргантюа»). Стихотворение это принадлежит Меллэну де Сен-Желе (вероятно, полностью). Но Рабле использовал его в своем романе не случайно: оно глубоко родственно всей системе его образов. Анализ его позволит нам раскрыть ряд новых и существенных сторон этой системы.

В «Пророческой загадке» тесно переплетены два момента: пародийно-пророческое изображение исторического будущего и образы игры в мяч. Связь эта далеко не случайна: здесь проявляется очень характерное для эпохи карнавальное восприятие исторического процесса как игры. У того же Меллэна де Сен-Желе есть небольшое стихотворение, в котором борьба за Италию между Франциском I, Папой Климентом VII и Карлом V изображается как партия в популярную в ту эпоху карточную игру – jeu de prime. Политическое положение текущего момента, расстановка сил, преимущества и слабые места отдельных властителей изображены последовательно и точно в терминах этой игры.

В «Собрании французской поэзии» Жана Лонжи и Венсана Сертена есть небольшая поэмка, построенная в высоких тонах размышления о превратности исторических судеб, о зле и бедствиях, царящих на земле. На самом же деле эти превратности и бедствия касаются вовсе не земной жизни и не истории, а всего только игры. Поэма эта является описанием в загадочном и высоком стиле партии в кегли. Подчеркнем, что здесь, в отличие от стихотворения Меллэна де Сен-Желе, не историческая действительность изображается в образах игры, а наоборот, игра (партия в кегли) изображается в высоких образах земной жизни в ее целом, с ее превратностями и бедами. Такое своеобразное перемещение систем – своего рода игра в игре – делает развязку мрачного стихотворения неожиданно веселой и улегчающей. Так же построена, как мы увидим, и «Пророческая загадка» у Рабле.

Аналогичная поэмка есть и у Деперье (т. 1, с. 80) под названием «Предсказание лионцу Гине Тибо». Здесь в пророческом тоне изображается судьба «трёх товарищей»; эти товарищи оказываются в конце концов попросту тремя костяшками в игре в кости.

Подобные пророческие загадки были настолько распространены в эпоху Рабле, что Тома Себиле уделяет им в своей поэтике особый раздел (гл. XI «De l'enigme»). Загадки эти чрезвычайно характерны для художественно-идеологического мышления эпохи. Тяжелое и страшное, серьёзное и важное переводятся в весёлый и легкий регистр, из минора – в мажор. Всему дается веселое и улегчающее разрешение. Тайны и загадки мира и будущих времен оказываются не мрачными и страшными, а весёлыми и лёгкими. Это, конечно, не философские утверждения, – это направление художественно-идеологического мышления эпохи, стремящегося услышать мир в новом регистре, подойти к нему не как к мрачной мистерии, а как к весёлой сатировой драме.

Другая сторона этого жанра – пародийное пророчество. Оно также было весьма распространено в эпоху Рабле. конечно, и предсказания серьезного характера были популярны в то время. Борьба Карла V с Франциском I породила громадное количество всевозможных исторических и политических предсказаний. Немало их было связано и с религиозными движениями, и войнами эпохи.

Серьёзному и мрачному противопоставляется шутливое и весёлое; неожиданному и странному – обычное и каждодневное; отвлеченно-возвышенному – материально-телесное. Основная задача анонимов, составлявших эти прогностики, – перекрасить время и будущее в другой цвет и перенести акценты на материально-телесные моменты жизни. Они часто пользовались народно-праздничными образами для характеристики времени и исторических изменений.
...
В пятой главе «Прогностики», пародируя астрологические предсказания, Рабле их прежде всего демократизирует. Он считает величайшим безумием думать, что звезды существуют только для королей, пап и знатных сеньоров и для больших событий официального мира.

Объектом предсказания по звездам должны стать, согласно Рабле, жизнь и судьбы людей низкого положения. Это – своего рода развенчание звезд, снятие с них одежд королевских судеб. В «Пантагрюэлической прогностике» есть и очень характерное «карнавальное» описание карнавала: «Одна часть людей переоденется для того, чтобы обманывать другую часть, и все будут бегать по улицам как дураки и сумасшедшие; никто никогда не видел еще подобного беспорядка в природе». Здесь перед нами в маленьком масштабе «Пророческая загадка» из «Гаргантюа». В образах социально-исторической и природной катастрофы изображается просто карнавал с его переодеваниями и беспорядком на улицах.

Жанр пародийных пророчеств носит карнавальный характер: он существенно связан с временем, с новым годом, с загадыванием и разгадыванием, с браком, с рождением, с производительной силой. Поэтому и играют в нЁм такую громадную роль еда, питье, материально-телесная жизнь и образы игры.

Игра очень тесно связана с временем и с будущим. Недаром основные орудия игры – карты и кости – служат и основными орудиями гадания, то есть узнавания будущего. Нет надобности распространяться о далеких генетических корнях праздничных образов и образов игры: важно ведь не их далекое генетическое родство, важна та смысловая близость этих образов, которая отчетливо ощущалась и осознавалась в эпоху Рабле. Живо осознавался универсализм образов игры, их отношения к времени и будущему, к судьбе, к государственной власти, их миросозерцательный характер. Так понимались шахматные фигуры, фигуры и масти карт, так воспринимались и кости. Короли и королевы праздников часто избирались путем метания костей. Поэтому наиболее благоприятное выпадение костей и называлось «basilicus», то есть королевским. В образах игры видели как бы сжатую универсалистическую формулу жизни и исторического процесса: счастье-несчастье, возвышение-падение, приобретение-утрата, увенчание-развенчание. В играх как бы разыгрывалась вся жизнь в миниатюре (переведённая на язык условных символов), притом разыгрывалась без рампы. В то же время игра выводила за пределы обычной жизненной колеи, освобождала от законов и правил жизни, на место жизненной условности ставила другую, более сжатую, веселую и улегченную условность. Это касается не только карт, костей и шахмат, но и других игр, в том числе спортивных (игра в кегли, игра в мяч) и детских игр. Между этими играми еще не существовало тех резких границ, которые были проведены позже. Мы видели, как образы карточной игры изображали мировые события борьбы за Италию (у Saint-Gelais), мы видели, что аналогичные функции выполняли образы игры в кегли (в сборнике Лонжи и В.Сертена) и образы игры в кости (у Деперье); в «Пророческой загадке» ту же функцию выполняет игра в мяч. В своих «Снах Полифила» Франческо колонна описывает игру в шахматы; шахматные фигуры изображаются живыми людьми, одетыми в соответствующие костюмы. Здесь игра в шахматы превращается, с одной стороны, в карнавальный маскарад, а с другой стороны, – в карнавальный же образ военно-политических событий. Эта игра в шахматы повторена в пятой книге раблезианского романа, возможно, по черновым наброскам самого Рабле, который знал «Сны Полифила» (на эту книгу есть аллюзии в «Гаргантюа»).

Эта особенность восприятия игр в эпоху Рабле должна быть строго учтена. Игра не стала еще просто бытовым явлением, частью даже отрицательного порядка. Она сохраняла еще свое миросозерцательное значение. Нужно отметить, что Рабле, как и все гуманисты его эпохи, был хорошо знаком с античными воззрениями на игру, возвышавшими для него игру над простым бытовым бездельем. Поэтому и Понократ не исключает игры из числа занятий молодого Гаргантюа. В дождливые дни они «упражнялись в живописи и скульптуре или же возобновляли древний обычай играть в кости, следуя описанию Леоника и примеру нашего друга Ласкариса. Во время игры повторяли те места из древних авторов, где упоминается об этой игре».

Игра в кости поставлена здесь рядом с живописью и скульптурой, и она освещается чтением древних авторов. Это раскрывает нам другую – гуманистическую сторону того же миросозерцательного восприятия игр в эпоху Рабле.

Поэтому при оценке образов игры в раблезианском контексте нельзя воспринимать их с точки зрения более новых представлений об игре, сложившихся в последующие века. Судьба образов игры отчасти похожа на судьбу ругательств и непристойностей. Уйдя в частный быт, они утратили свои универсалистические связи и выродились, они перестали быть тем, чем они были в эпоху Рабле. Романтики пытались реставрировать образы игры в литературе (как и образы карнавала), но они воспринимали их субъективно и в плане индивидуально-личной судьбы; поэтому и тональность этих образов у романтиков совершенно иная: они звучат обычно в миноре.

Все сказанное нами поясняет, почему образы игры, пророчества (пародийные), загадки и народно-праздничные образы объединяются в органическое целое, единое по смысловой значимости и по стилю. Их общий знаменатель – весёлое время. Все они превращают мрачный эсхатологизм средневековья в «веселое страшилище». Они очеловечивают исторический процесс, подготовляют его трезвое и бесстрашное познание.

Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса
М.М. Бахтин

В начале всякого состязания стоит игра, то есть договоренность о том, чтобы в границах места и времени, по определенным правилам, в определенной форме совершить нечто такое, что приносит разрешение некоего напряжения и находится при этом вне обычного течения жизни. Чт; должно быть совершено и чт; станет выигрышем – вопрос, который в игровой задаче вырисовывается как вторичный.

Необыкновенным сходством отмечены во всех культурах обычаи состязания и значение, которое им придают. Это почти совершенное формальное сходство уже само по себе доказывает, как сильно вся игровая, агональная деятельность связана с глубинной основой душевной жизни человека и жизни общества.

Быть может, еще яснее, чем в областях права или войны, которые были рассмотрены выше, подобие форм архаической культуры сказывается в состязаниях в знании и мудрости. Для раннего человека что-то мочь или сметь означает власть, а что-то знать – волшебную власть. По сути, для него всякое определенное сведение священно, это есть тайное и колдовское знание. Ибо для него, собственно, всякое отдельное знание находится в прямой связи со всем миропорядком. Упорядоченный ход вещей, установленный и определенный богами, сохраняемый и поддерживаемый отправлением культа для сохранения жизни и на благо человека, этот ;tam, если назвать его древнеиндийским словом, ничем иным не оберегается столь надежно, как знанием человека о священных вещах и их тайных именах, знанием о происхождении мира.

Участвующие в священных празднествах состязаются в этом знании, ибо в выговариваемом слове оживает воздействие на миропорядок. Состязания в сакральном знании укоренены в самых глубинах культа и являются его существенной составной частью. Вопросы, которые жрецы по очереди или по вызову задают друг другу во время жертвоприношения, суть в полном смысле слова загадки, по форме и направленности совершенно подобные загадкам, которые задают при совместной игре.

Функция такого сакрального противоборства в загадывании загадок нигде не проявляется так отчетливо, как в ведической традиции.
...
В различных песнях Ригведы прямо запечатлены подобные состязания.
...
Очень долго в этих песнях преобладает характер ритуальных загадок, тогда как отгадка опирается на знание ритуала и его символики. В форме загадок, однако, непосредственно зарождается самое глубокомысленное мудрствование относительно основ сущего. Грандиозный гимн X, 129, не без основания был назван Паулем Дойссеном «вещью, возможно наиболее достойной восхищения из всего дошедшего до нас с древнейших времен».
...
В некоторых гимнах Атхарваведы, как, например, в гимнах X, 7 и 8, целые вереницы таких вопросов-загадок собраны вместе, они как бы свободно нанизываются одна на другую и приводятся к одному знаменателю, независимо от того, сопровождаются они ответами или нет.
...
Вопросы-загадки ведических гимнов прямо ведут нас к наиболее глубоким суждениям Упанишад. Здесь, однако, мы не ставим себе задачу более подробно вникнуть в философское содержание священных загадок – но лишь поближе рассмотреть их игровой характер и как можно отчетливее продемонстрировать их значение в истории культуры.
...
Как постоянный мотив встречается состязание в вопросах, где ставкой является жизнь, в сказаниях "Эдды".
...
Ответ на вопрос загадки не может быть найден путем размышлений или логических рассуждений. Этот ответ есть некое разрешение, внезапно открывшаяся возможность разорвать узы, которые наложил на вас тот, кто задал вопрос. Отсюда и то, что правильное решение тотчас же лишает силы спрашивающего. В принципе, на каждый вопрос есть только один ответ. Он может быть найден, если известны правила игры. Правила игры по виду могут быть грамматическими, поэтическими или же ритуальными. Нужно знать язык загадок, нужно знать, какая именно категория явлений обозначается символами колеса, птицы, коровы. Если возможен иной ответ, соответствующий правилам и при этом такой, о каком спрашивающий и не подозревал, – горе ему. С другой стороны, одна и та же вещь может быть представлена или выражена столь многими способами, что ее легко скрыть под покровом бесчисленного количества самых разнообразных вопросов-загадок. Часто решение загадки заключается в знании определенного священного или тайного имени вещей, как, например, в уже упоминавшихся "Речах Вафтруднира".
...
У греков придумывание апорий, то есть вопросов, на которые нельзя дать окончательного ответа, как игра было одним из излюбленных совместных занятий. Апории могут рассматриваться как ослабленная форма смертельной загадки. Роковой вопрос Сфинкса проступает словно бы все ещё сквозь игру: ставкой в принципе продолжает быть жизнь. Красноречивый пример того, каким образом позднейшая традиция претворяет мотив роковой загадки, так что сакральная основа её дает о себе знать со всей очевидностью, может поведать нам история о встрече Александра Великого с индийскими гимнософистами. Овладев одним городом, который оказывал ему сопротивление, Александр велит привести к себе десятерых мудрецов, давших совет воевать против него. Он будет задавать им неразрешимые вопросы. Кто ответит хуже всех, первым простится с жизнью. Один из них будет в этом судьею. Если он будет судить хорошо, то спасет себе жизнь. Вопросы большей частью носят характер космологических дилемм, игровых вариантов священных загадок ведических гимнов. Кого больше: живых или мертвых? Что больше: земля или море? Что было раньше всего: день или ночь? Ответы на вопросы содержат больше логических уловок, чем мистической мудрости. Когда же наконец один из мудрецов на вопрос, кто же дал наихудший ответ, молвит: один был хуже другого, – то тем самым весь план обесценивается: никто не может быть предан смерти.
...
Среди множества сложных образований, в которых загадка обретает литературную форму, будь то для забавы или для назидания, есть некоторые, заслуживающие особого внимания, поскольку они с чрезвычайной ясностью являют нашему взору связь между игровым и сакральным. Прежде всего это беседа в форме вопросов и ответов религиозного или философского содержания. Она присутствует в самых разных культурах. Её тема, как правило, – мудрец, которого вопрошают один или несколько других мудрецов. Заратустра предстаёт таким образом пред шестьюдесятью мудрецами царя Виштаспы.
...
Здраво рассуждая, религиозный диспут времен Реформации, такой, скажем, как между Лютером и Цвингли в Марбурге в 1529 г. или между Теодором дё Безом и его коллегами с католическими прелатами в Пуасси в 1561 г., прямо продолжает старый, священный обычай.
...
В одном из фрагментов Эмпедокла говорится – по поводу могучей борьбы стихий – об исполнении времен, которое к этим первоначалам обоюдно «влечется обширною клятвой». Полностью постичь смысл этого мистико-мифического образа, видимо, невозможно. Тем не менее ясно, что мысль мудреца-провидца находится здесь в той сфере правового состязания-как-игры, в которой мы уже научились видеть важную основу первозданной культурной и духовной жизни.

...

Игровой элемент в жизни Рима наиболее явственно раскрывается в пресловутом Рапет et circenses! — Хлеба и зрелищ! — как выражении того, что народ требовал от государства. Наше ухо склонно слышать в этих словах не более чем требование безработных о выдаче пособий и билетов в кино — пропитания и развлечений для народа. Но эти слова значили нечто большее. Римское общество не могло жить без игр.
Они были для него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные игры, и народ имел на них священное право. Первоначальной функцией их было не только праздничное торжество в связи с достигнутым благом, но и одновременно укрепление и упрочение будущего блага посредством священнодействия.
Игровой фактор продолжал и здесь существовать в своем архаическом облике, хотя мало-помалу он и утратил всю свою силу. И действительно, в самом Риме императорская щедрость почти совершенно свелась к грандиозным раздачам милостыни и развлечениям для обнищавшего городского пролетариата. Религиозную освященность, без которой всё
же ludi были немыслимы, толпа, по всей вероятности, едва ли уже переживала всерьез. И всё же тем сильнее говорит о важности игры как функции римской культуры тот факт, что в каждом городе амфитеатр занимал столь важное место, как то позволяют нам видеть дошедшие до наших дней руины. Бой быков как фундаментальная функция
испанской культуры сохраняет и по сегодняшний день черты римских ludi, хотя в своем нынешнем виде он восходит к формам, которые отстояли от игр гладиаторов дальше, чем известная нам коррида.

Homo ludens. Человек играющий
Йохан Хёйзинга