Глава 5 Гибель бабушки

ГИБЕЛЬ БАБУШКИ

   Алеша плохо помнит вечер того дня. Мама много плакала и без конца обнимала и целовала сына, как будто с ним что-то случилось или должно было случиться. Дедушка сидел в своем кабинете, принимал чужих людей в черных пальто и черных котелках, которые приходили к нему за распоряжениями и быстро уходили. Беспрерывно звонил телефон. Папы не было.
   Алеша догадывался, что вся эта суета и приход в дом чужих людей связаны с отсутствием бабушки и Ульяны, но когда он начинал расспрашивать о них маму, она прикладывала к губам палец – не надо, не спрашивай, и глаза ее наполнялись слезами. Так и не дождавшись ни бабушки, ни папы, он заснул в гостиной на диване, пока мама разговаривала с кем-то по телефону.
   На следующий день с утра взрослые уехали, оставив мальчика с Хенной – кухаркой баронессы Унгерн. Эта светловолосая и голубоглазая молодая финка ласково улыбалась и говорила, как будто пела. Под строгим секретом она сообщила Алеше, что его бабушка и Ульяна вчера на Невском проспекте попали в толпу демонстрантов, и их убили казаки, когда разгоняли бунтовщиков; они обе лежат в морге Обуховской больницы. Если не будет новых беспорядков, их привезут для отпевания в Никольский собор, затем похоронят на Новодевичьем кладбище.
   – Барин, только вы меня не выдавайте, – шептала Хенна, дыша ему в лицо сладким запахом яблочной начинки для пирога. – Вы сейчас поплачьте, а потом, когда маменька, папенька и дедушка придут, сделайте вид, что ничего не знаете.
Хорошо сказать «сделайте вид», когда слезы текут непрерывным потоком. Алеша не мог успокоиться, пока Хенна не вытащила из духовки пироги с капустой и яблоками и не заставила его резать их на равные части. Высунув от напряжения язык, он старательно работал ножом, забыв обо всех горестях, но стоило ему попробовать капустный пирог, и он сразу вспомнил, как они на днях ходили с бабушкой с такими же пирогами в гости к тете Оле, и слезы опять потекли по его лицу прямо в пирог.
   – Ну, что вы право, барин, – рассердилась Хенна, отнимая у него нож. – Испортите мне все пироги.
   Позже на помощь Хенне пришли еще женщины из их дома: они были в соборе на отпевании, на кладбище не поехали из-за новых волнений в городе. Они плакали, вздыхали, перешептывались, и уже невозможно было скрыть от Алеши, что случилось. Мальчик помогал им накрывать на стол и время от времени убегал в свою комнату, падал лицом в подушку и плакал, представляя себе, как любимую бабушку и добрую, ласковую Ульяну закапывают в холодную землю.
Вернувшись после похорон, мама хотела отослать мальчика к детям барона Вермана, но Алеша сказал, что уже все знает, и у него нет никакого желания в такой момент играть с Виталиком и его братом в веселые игры. «Какой ты у меня умный и совсем взрослый, – сказала мама, крепко обнимая и целуя его, – и как мы теперь будем жить без бабушки?».
   – А можно Хенна у нас останется?
   – Она тебе понравилась?
   – Она тоже добрая, как Ульяна. Поговори с Амалией Францевной.
   – Хорошо, мой мальчик. Но Хенна будет занята кухней, и она сама еще ребенок.


                *      *      *

   Бабушкина смерть стала началом всех страшных событий, которые вскоре произошли в России и отразились на их семье. Алеша ждал своего дня рождения, но его отметили очень скромно из-за семейного траура: без гостей, праздничного стола и традиционного пирога со свечами.
   Это было 22 октября, а через три дня в Петрограде произошел государственный переворот, к власти пришли большевики, те самые люди, к которым принадлежал папа. Сам он все эти дни пропадал в Смольном, где находился революционный штаб, иногда звонил маме по телефону и говорил, что в самое ближайшее время им придется переезжать в квартиру на Итальянской улице, которую он давно для них присмотрел. Там две большие и две поменьше комнаты, на всех хватит. Папа просил сообщить об этом дедушке и подготовить его к переезду.
   – Нельзя через две или три недели? – шептала в трубку мама. – Он должен прийти в себя и закончить все дела у великой княгини.
   – Великих князей больше нет, – отвечал папа. – Не сегодня-завтра всех оставшихся на свободе Романовых арестуют. Могут забрать и служащих. Михаилу Андреевичу и всем нам надо быстрей оттуда уезжать.
   На дедушку невозможно было смотреть. Он осунулся, постарел, потемнел лицом.
   Накануне этого самого переворота они с бароном Верманом нашли покупателей на дворец великой княгини и подобрали квартиру для нее и детей, но новая власть прислала во дворец своих людей – ликвидационную комиссию. Они объявили, что сам дворец и все, что в нем находится, являются государственной собственностью, из него нельзя ничего вывозить и выносить, кроме одежды и мелких предметов, и то после того, как их осмотрит комиссия. Главным у них был комиссар по фамилии Петрухин, ходивший по дворцу, как хозяин. Ксении Михайлове и ее дочерям пришлось срочно оттуда выехать.
Вскоре члены комиссии появились и в служебном доме. Петрухин потребовал под расписку, чтобы все жильцы выехали в течение трех дней, разрешив забрать с собой одежду и мелкие бытовые предметы. На все остальные вещи: мебель, книги, ковры, люстры, картины, антикварные вещи, приобретенные самими жильцами и не принадлежащие великим князьям, нужно было предъявить документы от продавцов. Таких документов за давностью лет ни у кого не было. Многие вообще привозили или выписывали вещи из-за границы. Какие там могли быть документы? Хорошо еще, что Михаил Андреевич, как будто все это предвидел, разделил все свои коллекции на три части между детьми и успел отвезти их Ольге и Николаю в Кронштадт. Оставшуюся мамину часть Петрухин лично осмотрел и реквизировал вместе с секретером и всем содержимым в его ящиках.
Из кабинета дедушке разрешили взять письма, альбомы с фотографиями, иконы и книги с иллюстрациями итальянских художников, в которых было много сюжетов на религиозную тему. По мнению комиссии и самого Петрухина, они не только не представляли никакой ценности, а подлежали немедленному уничтожению за их вредное буржуазное и религиозное содержание. Но, будучи в тот день в хорошем расположении духа, комиссар сделал исключение из правил.
   Михаил Андреевич жалел, что не успел вывезти к Оле портрет отца и картины, которые тот нарисовал. Картины не представляли художественной ценности, но были дороги как семейные реликвии. Жаль было и мебель в кабинете, гостиной и столовой, которую обновили не так давно после большого ремонта. По своей аккуратности и педантичности дедушка мог сохранить бумаги из магазинов и с мебельных фабрик, но смерть бабушки, новый революционный переворот и все последние события окончательно выбили его из колеи: не было сил и желания идти к Петрухину и что-то ему доказывать.
Этот наглый, развязный тип ходил по квартирам, указывал хозяевам предметы, которые можно с собой забрать на новое место жительства. Все остальное имущество солдаты упаковывали в коробки и относили во дворец для дальнейшей передачи в государственное хранилище. При этом они ссылались на приказы и декреты Совнаркома. Во дворец отправилась вся дорогая посуда Гордеевых, серебряные столовые и чайные приборы, люстры, часы, настольные лампы – вся их жизнь, как грустно сказал дедушка. Еще десятки таких больших и малых коробок стояли во всех комнатах, ожидая печального расставания с хозяевами.
   – Я не понимаю, – говорил Михаил Андреевич Петрухину, – вам нужны для музея художественные и архитектурные ценности великих князей и императорской семьи, но зачем вам наша мебель и вещи?
   – Они ж дорогие, иностранные. Вы ими попользовались, теперь пусть другие попользуются. У простых рабочих и крестьян нет денег, чтобы покупать швейцарские часы, богемский хрусталь, шелковые покрывала на кровати.
   В день переезда папа прислал (самого его не было) грузовик с тремя рабочими. Они быстро снесли вниз остатки мебели, кровати, мешки с одеждой, коробки с разрозненной посудой, дедушкиными и папиными книгами, посадили в кабину Хенну и укатили на Итальянскую улицу.
   За мамой, дедушкой и Алешей приехал большой черный автомобиль, опять без папы – не хотел появляться в господском доме. И Гордеевская мебель ему не нужна, а мог бы как представитель новой власти все сохранить для другой квартиры без всяких документов.
В последний момент мама уговорила большевистского комиссара разрешить Алеше взять с собой коробки с солдатиками и железную дорогу, реквизированные членами комиссии как иностранные ценности. Они быстро снесли их вниз и, довольные такой малостью, уселись в автомобиль. Взревев мотором, машина оставила за собой такую дымовую завесу, что скрыла прибежавшего в последнюю минуту Платона. Он кричал и махал им руками.
Его услышал водитель и остановился. Они все вышли наружу и обнялись со старым солдатом. Платон плакал, прощаясь с дорогими ему людьми, тесно связанными с великими князьями. В самом дворце из служащих оставались только он и бывший гренадер Василий. Они присматривали за господскими вещами, но их тайком выносили из дворца сами солдаты, которых большевистская власть прислала охранять дворец и все, что там находилось.
   Рассматривая на груди Платона военные награды, комиссар Петрухин обратил внимание на его Георгиевские золотые кресты 1-й и 2-й степеней и сказал, что все изделия, имеющие хоть какое-то отношение к царю, тем более из золота, реквизируются в пользу государства. И сколько Платон не просил его вернуть заслуженные награды, комиссар на это только усмехался.
   Автомобиль выехал на Невский проспект и повернул в сторону Знаменской площади. Только тут до Алеши дошло, что они навсегда уехали из старого дома, и, уткнувшись в меховой воротник маминого пальто, малыш горько заплакал.