Последний бурундук

Синтагме Игнатьевне Барсуковой приснился толстый белый кот с разными глазами: левый был зелёным, а правый – голубым. Во сне кот запрыгнул на её рыхлый, как блин, живот, запустил когти в ложбинку между необъятными грудями и недружелюбно заурчал. Синтагма Игнатьевна относилась к кошкам с благоговением, однако, ночной гость вызвал в ней какой-то первобытный, не поддающийся описанию, страх.

Утром, в трамвае, забытое ночное происшествие восстановилось благодаря оживлённому диалогу между двумя потрёпанными барышнями, спор которых о том, что зажжённая сигарета вот рту снится к зажигательному половому акту, поверг в смятение нашу героиню, отмотавшую четверть века на поприще преподавания в ВУЗе родного языка.

На занятии в любимой группе Синтагма Игнатьевна, бросив вдруг глаголить о формировании образа «чужого» в соседствующих сообществах, уставилась в битком набитую аудиторию и, вызвав у студентов азартное пробуждение разума, пообещала:

– Кто через пять секунд ответит, к чему снится белый кот с разными глазами, тому поставлю «автомат» по своему предмету!

Лес гладких, белоствольных рук взметнулся вверх.

- Ну, давай ты, Хасанова, - выбрала наугад преподаватель.

- Белый цвет символизирует ваше сознание, - уверенно затараторила троечница и неисправимая лгунья. – Зелёный глаз олицетворяет интеллектуальную и логическую сторону вашего сознания, а голубой – его интуитивность, чувственность и эмоциональность. Кот – проводник между царством живых и умерших. Возможно, ваше сознание передаёт вам послание с того света!

- Да, точно, я тоже так думаю! – поддержала конформистка и любительница мистики Михалкова. – У вас же отец умер. Может, это сообщение от него?

- Светлая память вашему отцу, Игнату Игнатьевичу Барсукову! – отошла от темы отличница и прилипала Старыгина. – Он такой замечательный учебник по лингвистике написал! Таким простым русским языком…

- Ага, - усомнился прогульщик Финогенов. – Тогда бы он и приснился человеком, а не котом, если бы простым русским языком!

- Ну, ты же не знаешь, как на том свете всё устроено, - рассудила кошатница Удалова. – Он же был не только известным профессором, но и не менее уважаемым зоопсихологом. Может, он не в рай попал, а на Радугу? Кстати, немцы называют «Радугу» Katzenhimmel – в дословном переводе «Кошачье небо».

- В любом случае, Синтагма Игнатьевна, - заключила обсуждение Любимова. – Это знак. Вам не надо ждать родительский день, а съездить в ближайший выходной на кладбище проведать могилу отца!

- А вчера в новостях передавали, что в «Сосновищах» неизвестный мститель-вандал опять могилу осквернил! – вставила всезнайка Звонкова. – Пацифистский знак поверх портрета нарисовал!

- Это непризнанный художник-минималист, - пошутила Волина. – Я на кладбище тоже вдохновение черпаю!

- Уж лучше по кладбищу гулять, чем картошку копать! – ухмыльнулся пижонистый эстет Сатанеев. – Я лично на кладбище всегда прозреваю, а на картошке – тупею.

- А жрать-то любишь, поди! – уколола угрюмая Агеева. – Опять на своей странице фотки из кафе выложил!

- Кафе – это эстетическая составляющая жизненной физиологии. – Не остался в долгу Сатанеев. – А обывательское слово «фотки» из лексикона далёких от филологии людей…

Прозвеневший звонок прервал поток сознания.

В субботу вечером Синтагма Игнатьевна решительно позвонила сестре Синтеме и сообщила, что в такой глупости, как копка картофеля, принимать участия больше не будет. На надоевшие возражения Синтемы, что же она зимой есть будет, не собралась ли она, наконец, похудеть, Барсукова вдруг озвучила то, что давно вертелось у неё на языке:

- У меня достойная зарплата, и я в состоянии купить себе ведро картошки! Я лучше к папе на могилу съезжу, а то, как похоронили, так и ездим раз в год! И всем уже давным-давно известно, что в полноте часто виноват обмен веществ, а не высокий гликемический индекс!

Однако Синтема учуяла в этих предложениях намёк на собственную несостоятельность, отсутствие дочерней любви и безграмотность, после чего обиженно отключилась.

Наутро Синтагма Игнатьевна неудобным автобусным маршрутом отправилась в «Сосновищи».

День стоял погожий, не по-осеннему жаркий, и она быстро вспотела в утеплённой куртке. А ведь доверилась дождливому прогнозу погоды от «Яндекса», а не собственным ощущениям, когда высунулась из окна лоджии проверить чувствительной кожей сентябрьскую температуру! Наверное, поэтому пассажиры автобуса косо поглядывают на голубой старомодный зонтик, сложенный на её коленях.

Возле кладбищенских ворот Синтагма Игнатьевна, пытаясь справиться с заедающим замком куртки, засмотрелась на клён, роняющий жёлтые листья.

«Зря я Удаловой двойку поставила за критику перевода «Снежной королевы» в трактовке Ганзенов», - думала преподаватель, наблюдая, как опадают созревшие листья. – «А ведь листья и вправду могут падать один за другим, будто соблюдая очерёдность, как будто дерево сильно в математике. Ах, а ведь и Сатанеев был прав. Вот и я прозревать начала!»

Возле администрации кладбища копошились люди в белых комбинезонах. Синтагма Игнатьевна замедлила шаги и подошла ближе. Поздоровавшись, она полюбопытствовала:

- Вы, кажется, из службы по уничтожению насекомых. Неужели в «Сосновищах» завелись клещи?

- Клещей весной травили дезинсекторы, а мы дератизаторы. Бурундуков нынче жуть сколько развелось! – охотно ответил пожилой мужчина в мешковатом комбинезоне. – Их и будем уничтожать.

- А чем они не угодили посетителям кладбища? – не поняла преподаватель. – Болезни инфекционные они не переносят, экономический ущерб от них минимальный, а какие они милые!

- Вот из-за этой милоты и травим! – покачал головой сотрудник. – Народ на кладбище валом валит, будто на экскурсию. Бурундуков подкармливают, на телефоны снимают, фотокарточки в сеть выкладывают.

- Что же в этом запрещённого? – всё ещё не могла вникнуть в суть Барсукова. – Это всё-таки лучше, чем выпивать, к примеру! И приятнее на фотографию бурундука смотреть, чем на свиноподобную особу в бикини!

- А вы взгляните на этот вопрос под другим углом, - ударился в философию мужчина. – Вот представьте, увидели вы в сети мимишную фотокарточку бурундучка. Один раз просто увидели, а в другой раз подпись прочитали: «Я люблю орешки!». А в третий на фотокарточке другая подпись: «Купи мне орешков!». В четвёртый следующая подпись: «Ты купил мне орешков?». В пятый уже такая: «Ты ещё не заработал на орешки? Возьми кредит в «Белкобанке»!

- Глупость несусветная! – взмахнула нелепым зонтиком Синтагма Игнатьевна. – Это же рекламный ход! «Не заработал на орехи» - это отсылка к известному фразеологизму, иносказательно автор слогана имел в виду: «Вы себя ещё не наказали?». Неужели кто-то в здравом уме купится на это?

- Так уже купились! – горько вздохнул дератизатор. – А разве вы об этом деле не слышали? Это же настоящий прецедент! Пенсионерка оформила кредит в «Белкобанке», пропустила два или три платежа, потом, чтобы погасить этот кредит, ей навязали второй в этом же «Белкобанке», не заметила, как за долги квартиры лишилась. А началось всё с бурундука…

- Как же можно не избавиться к старости от наивности! – осудила Синтагма Игнатьевна. – А что с этой пенсионеркой стало?

- По официальной версии угодила под поезд, а в народе шушукаются, что сама на рельсы легла, - сурово сдвинул брови мужчина.

- Печально конечно, не спорю, особенно тяжело, наверное, её детям, - согласилась Барсукова. – Но бурундуков-то зачем уничтожать?

- А это распоряжение комитета по охране жизни, - важно ответил уничтожитель грызунов. – Надо же кого-то наказать!

- Ну да, зверьков невинных убить проще, чем недобросовестных банковских служащих, за это в тюрьму не посадят!

- А вы по делу в «Сосновищи» приехали или тоже бурундуков кормить? – вдруг поинтересовался человек в белом комбинезоне.

- Я приехала навестить могилу отца. Он до сих пор всеми уважаемый профессор лингвистики Игнат Игнатьевич Барсуков! – похвалилась менее известная дочь.

- А у меня внучка на филологическом учится! – оживился дератизатор. – Удалова Маша. Может, слыхали?

- А как же! – всплеснула руками Барсукова. – Это лучшая студентка на курсе! Можно сказать, первооткрыватель нового лингвистического течения в области перевода!

Здесь преподаватель немного пококетничала, но дедушка купился на это кокетство и расплылся в доброжелательной улыбке.

- Вы, правда, так думаете? А то мы её в семье за дурочку держим. Косметика у неё пылится, волосы в синий цвет она не красит, шоты опрокидывать красиво не умеет, стипендию и карманные деньги тратит на учебники, а на день рождения заблажила тур в Данию, на родину этого знаменитого сказочника. Он её, как выражаются современные подростки, краш.

- Надо же! – загрустила Барсукова. – И я когда-то была такой же… не от мира сего.

- Плохо, когда человек не от мира сего. Так и проживёт бобылем всю жизнь, как Андерсен тот. Одна она у нас. Мать её в родах умерла, так и на Маше род оборвётся.

Разговор повернул в опасные дебри, и Синтагма Игнатьевна начала жалеть, что разоткровенничалась с неизвестным. А тот будто прочитал её мысли:

- Я вас обидеть не хотел, само как-то вылетело.

- Я не обиделась, - ответила Синтагма Игнатьевна сухо и поспешно. – Каждый имеет право на своё мнение. А как вы бурундуков травить собираетесь?

- Уже потравили, - поправил работник службы уничтожения. – В норы залили ядовитый раствор, на надгробия разложили отравленные конфеты-приманки.

- И чем же вы лучше «Белкобанка»? – вдруг накинулась Синтагма Игнатьевна. – А если какой бездомный на эту конфету позарится? Или, что ещё гнуснее, ребёнок?

- Бомжи конфетами с могил не закусывают, а детям родители достаточно конфет покупают. И, вообще, это Средневековье – брать с могил сладости и угощаться.

- Почему это Средневековье? – возмутилась Синтагма Игнатьевна. – А для чего их тогда туда кладут? Конфета на могиле – это физиологическая составляющая памяти. Это приземлённый способ выразить дань памяти усопшему, в отличие от заупокойной требы, например.

Она опять вспомнила Сатанеева и его пророческие слова о том, что на кладбище люди прозревают и отметила про себя, что не следует так голословно принимать на веру логичные на первый взгляд утверждения.

- Нет, это дикость, так же как дикость платить за упокой, - не согласился пожилой мужчина. – Память надо чтить благодарностью за добрые дела, которые совершал человек при жизни. А что ему эта конфета? Конфета привлекает бурундука, ну и так далее, а в итоге кто-то обязательно погибает. А ежели хочется что-то на могилку положить, для этого цветы предназначены. А ещё лучше цветы эти посадить, чтобы цвели на диво и радовали глаз живостью своею.

- Ни опровергать вашу точку зрения, ни соглашаться с ней я не буду, - Синтагма Игнатьевна покрутила зонтик. – Спасибо за содержательную беседу, но мне уже пора.

Пожелав деду Удаловой приятного дня, Барсукова поковыляла на участок к отцу, по дороге внимательно осматривая захоронения соотечественников и невольно сравнивая их с памятником отца. 

Да, наверное, её бы упрекнули в тайном к нему пренебрежении: лицо профессора, при жизни человека невероятно скромного, не было выгравировано в камне в натуральную величину, оно вообще отсутствовало; так же отсутствовала гравировка «Любим. Помним. Скорбим» - озвучивать в камне очевидное казалось любящей дочери тяжеловесным деепричастным оборотом к понятию «скорби». Да и слово «скорбь» разве нуждается в дополнении?

Само надгробие отцу не украшали китчевые искусственные цветочки, а конфеты выбирались дочерью тщательно, важна была не сколько цена, сколько название кондитерской марки. А вот Синтеме положить на надгробие известного лингвиста желейные ассорти «Отважный комарик» не казалось кощунством. Так, по мнению старшей сестры, подчёркивалось, что покойный боготворил Корнея Чуковского.

Когда Синтагма Игнатьевна добралась до захоронения отца, она совершенно промариновалась в этой жаркой куртке и чувствовала себя как законсервированный помидор.  Не хватало только консервного ножа, чтобы вскрыть банку.

Она взялась за бегунок вечно заедающей молнии и вдруг застыла.

На простом гранитном надгробии неподвижно сидел тощий бурундук со сложенными на грудке лапками. Встретившись одурманенным взглядом с изумлённым взглядом Синтагмы Игнатьевны, грызун на мгновение будто обрёл человеческие черты. На забавной мордочке его складками обозначились укор и непонимание.

Стараясь не производить лишних звуков, чтобы не спугнуть незваного гостя, хотя в этом не было больше нужды, Синтагма Игнатьевна приблизилась к зверьку, опустилась перед ним на колени и осторожно погладила некогда умильную мордочку.

Потом провела пальцами по тёмным полоскам, потом по безжизненному хвосту. Но бурундук никак не реагировал, видимо, отрава притупила не только резвость, но и чувствительность.

Как же хотелось Синтагме Игнатьевне думать, что умирающий зверёк понял, что она нежными поглаживаниями просит у него прощения от имени всех людей!

Бурундук внезапно вздрогнул, по мягкому его тельцу пробежала судорога, крохотные глазки расширились, а коготки, расцепившись, растопырились и застыли.

Синтагма Игнатьевна куполом раскрыла над умершим животным ненужный ему голубой зонтик, словно и после смерти хотела защитить от людского произвола.

В задумчивости она побрела по аллеям юдоли скорби, хотя беспечно улыбающиеся владельцы последнего недвижимого имущества вовсе не располагали к созерцанию и рождению высоких мыслей. Смерть представала перед Синтагмой Игнатьевной вовсе не страшной и вовсе не из ряда вон выходящим событием.

Заметив высокого расхристанного человека с убранными в хвост волосами, который что-то увлечённо малевал на памятнике, она остановилась и пригляделась.

Зловещими чёрными мазками человек рисовал поверх надменной гранитной старухи огромный глумливый смайлик.

Приблизившись, Синтагма Игнатьевна поняла, что ошиблась.

Это был не смайлик, а известная куриная лапка, знак пацифистов. Синтагма Игнатьевна деликатно кашлянула.

Обернувшийся человек, по возрасту годящийся ей в сыновья, испуганным не выглядел.

- Что смотрите? Думаете, наконец, поймали? – вызывающе и задиристо спросил он. – Я им войну объявил, ясно вам? Им – это всем подонкам, которые впаривают старикам кредиты. А эта мразь – вандал ткнул перепачканным пальцем в каменное лицо покойницы – родила этого говнюка Серебренникова, главу «Белкобанка». Я самое больное выбрал – осквернение памяти. Хуже этого уже быть ничего не может!

Синтагма Игнатьевна мысленно возблагодарила Бога за то, что не дал ей когда-то вырастить сына, позволив ему умереть в двухлетнем возрасте от отравления конфетой, подобранной в парке. А вслух она резонно произнесла:

- Вы знаете, я не искусствовед, но считаю, что цвета, как и слова, формируют в подсознании определённые образы. Вот вы используете в рисовании знака мира чёрную краску, а она воздействует негативно, мёртво, заставляет следовать принципу «око за око». А вот этот же символ в зелёном исполнении смотрелся бы не так мрачно, он, скорее, расположил бы зрителя к размышлениям, возможно даже, к переосмыслению всего, что казалось правильным. Ведь зелёный – цвет жизни.

- Ни фига себе! – восхитился молодой человек. – Я впервые в жизни встречаю адекватного человека! Благодарю! Я запомню!

Синтагма Игнатьевна сдержанно улыбнулась, повернулась и побрела к автобусной остановке.

«Интересно, а после моей смерти будут ли вспоминать с благодарностью меня? Ведь не так много сотворила я добрых дел! Разверзнется ли надо мной, как зонтик, небесный купол? Или пребывать мне в земле, гноящейся людским злословием?»

И она почувствовала необъяснимый, первобытный страх.