Солнце встает с востока. 25. Марка из Мадрида

В понедельник уже было поздно что-либо делать: самолеты не летали.

Но это потом, потом нервы: «Я говорил!», «Лечиться надо!» - все остальное (есть же счастливые семьи, где ничего этого нет, где тишь да гладь да божья благодать!),  а пока в восемь он встал. Опять не горели сырые дрова, и он, хлопая дверцей котла, напустил на кухню дыма.

Потом он поставил на плиту вариться кофе.

-В книжке одного француза, забыл его имя, хотя он у нас есть, надо будет посмотреть, там герой Матье – молодой мужчина, да я тебе рассказывал о нем и даже читал главу, где он и такие, как он, солдаты, в деревне принимают бой с передовым отрядом немцев, бой продолжается пятнадцать минут, он погибает. Так вот…

-Смотри за кофе.

-Смотрю. Начинается книжка с марки из Мадрида. Это намек на гражданскую войну в Испании. Правда, так сказать, завеса таинственности  уже через строчку спадает. Матье хотел туда поехать, но не смог. Зато у него другое получилось: это, когда он погиб – но еще и то, что его подружка забеременела. Первая повесть о том, где найти врача, который согласился бы сделать ей аборт. Я вижу, - кофе закипел и поднялся до краев турки, Туренин то размешивал его чайной ложкой, то поднимал над горящей конфоркой, чтоб сбить пену, так несколько раз, наконец, вылил его в чашку.

Нина Николаевна всегда, когда он был на кухне, нервничала. И теперь у нее злое лицо. Но он мог ошибаться, дофантазировать к тому, что есть, то, чего не было. Она, когда он ей говорил о том, что она злая, не соглашалась с ним: мол, ты все выдумываешь, я не такая, я тебя люблю.  Но то, что она сейчас стучала кастрюлями специально – это факт.

Ее настроение передавалась ему.

Часто они ссорились из-за турки: он не так, не туда ее поставил, на клеенку, но для этого есть салфетка.

На этот раз он поставил ее на салфетку: «Ну, что? съела!» 

Она хмыкнула, и дальше:
-Мне противен твой Матье. Он несерьезный и безответственный.

-Это потому что он суетится, спрашивая насчет аборта? Я тоже так считаю. Тем более, что по репликам она не против ребенка, но он, он не хочет жениться.Конечно, здесь он сволочь. Но это предисловие, так сказать, преамбула. Интересно, что происходит дальше. А дальше, как у нас.

-В смысле?

Он положил в чашку с кофе три ложки сахара.

-Ого! Три ложки.

-Не совсем три – две с половиной.

-И все равно много. Как ты такое пьешь?

-Видишь, пью, - он отпил из чашки глоток. – Главное потом, после того, как вопрос с врачом решился, и у нее, вспомнил, ее звали Марсель, как город, из нее, как это они, акушеры, делают, по частям вытащили ребенка, а все, что там после него осталось, выскоблели кюреткой.

-Фу, как некрасиво.

Ее раздражали его отдельные выражения, слова, как его раздражали крошки и разлитая по столу вода, особенно, когда речь заходила об отношениях между мужчиной и женщиной – здесь он был грубым.

-Я не об отношениях. У них совсем другое. Они французы.  Одним словом, шерше ля фам и прочее. Но здесь не точно. Виноватый он. Но и она виновата. Интересное дальше: разговоры о войне. Все уже знали, что она будет. Поэтому объявление о немедленном призыве резервистов встретили, как обычное дело. Матье был среди тех, кого призывали. Вот увидишь, у нас не сегодня-завтра тоже объявят мобилизацию. Я читал сцену, где сидят у приемника и слушают об объявлении войны. Помню те свои чувства – я им завидовал. Они были свидетелями, участниками великих событий. Теперь я считаю, что был дураком. То, что происходит и будет, намного, еще хуже – ужасно.

На этот раз Туренин, как бы забыл о ноутбуке, изменив своей привычке, с кофе пошел в дальнюю комнату, где его диван и книжки в шкафах.

Там было прохладно. Он поставил кружку на стол и, взяв с верхней полки книжку, толщиной с красный кирпич, начал ее листать. Это был Сартр. Почему именно о нем он вспомнил? Трудно сказать, почему. Может, потому, что там много разговоров вокруг события, которое не произошло, и если герои не были на сто процентов уверены, что так и будет, как они говорят, то есть, все свершится, и будут разрывы снарядов и трупы, то он знал, что будет
 
Он дошел до строчки, где написано, что Матье тридцать четыре года: «Он не такой уже и молодой, хотя. И все же тридцать четыре – это возраст. Я хотел туда поехать, когда мне было пятьдесят два. Но как, как ехать? Возможно, болезнь была отмазкой. Надо было оставить Нину Николаевну и потом оттуда я уже не вернулся бы, даже если б остался живым. Да…»