Челюсть кабана

Впервые Кирилл Петрович почуял смерть, когда устланный солнечными пятнами сосновый лес задыхался от послеполуденного зноя. Почуял с непреодолимой отчетливостью, словно она хлестнула его по лицу носовым платком: «Ты уязвим, дружок». Раскаленная смола слетела с высокой ветки и почти испарилась в полете. Замолкли жужжащие мелкие твари, птицы зарылись в гнезда и кряхтели: «Воды, воды»!

Никогда еще смерть не прижималась к К.П. так близко, не хватала за сердце, не слепила глаза синими молниями. От синих молний расходились черные круги. В ногах возникла шаткость. И дорога - рукодельная лесная просека, устланная палой хвоей, поплыла и начала двоиться.

«Господи! Только не сейчас»!

Лес не шевелился. Не шевелился и подлесок, заламинированный духотой. «Воды»!

От дачи было отмерено бодрым шагом три километра. Теперь же колени мелко дрожали, приближали глаза с черными всполохами к прошлогодним бурым сосновым иглам. 

И от сухости и жары хрустели под сандалиями эти палые иглы.

«Куда я? Домой! Домой! Только бы не упасть! Только не сейчас. Только не сейчас, когда я едва нащупал направление, определенное мне судьбой,.. путь,  только начал понимать, как жить, как дышать земным воздухом. Когда я только-только понял, что ничего не понял, не сделал… обо всем жалею»…

Молнии по-прежнему сверкали. Появилась паника.

«Не сворачивай! Никуда не сворачивай! – говорил сам себе К.П. – Спокойно, спокойно иди по просеке. Сделай глубокий вдох… Вот так, молодец! Глубокий вдох»…

Почему-то кустарник, росший по краю просеки, набросился на него, тормозя мешковатое тело; поцарапал лицо, запутался в стриженных ежиком волосах, помешал сделать вдох и выдох.

Сию секунду и сердце в тандеме с кустарником стало мешать дышать, колотилось у самого рта, разогналось, трещало, как горящая сосновая ветка.

К.П.! Разве ты никогда не задумывался о смерти? Разве никогда не было в твоей жизни минуты: «вот я умру, и»?..

Все слова, слова, театральные жесты, жалость к себе, жестокость к другим – пустой звон косы о косу. И вот она, реальная, осязаемая, как плоть, первый раз схватила его за руку: «Ты уязвим, дружок».

«Ты мой»!

Каждый раз факт смерти, примененный к самому К.П., казался К.П. чем-то невероятным, нематериальным, несуществующим. Он долго оставался юн в душе. Человека с ружьем из-за врожденной самоуверенности не боялся. Твердил услышанную в молодости фразу: «Впереди – вечность»! По большому счету, все решал и решал для себя вопросы комфортного существования. Впереди зияла вечность…

Были в его жизни женщины, доводившие до тяжелого изнеможения, сцепляющие наслаждение и боль в единую, заполняющую тело, судорогу.

Он научился распознавать таких женщин по лодыжкам и сторонился их после шестидесяти.

Что еще? Воспоминания о далекой невесомости в материнской утробе, странный случай кромешного теплого моря, в которое он кинулся однажды ночью, будучи средних лет, и прибыв на юга с женой и друзьями.  «Не это ли есть небытие? Но почему же оно так материально».

И все-таки инфаркт настиг его на середине седьмого десятка. Пять дней он провалялся в больнице, ничего особенного за эти дни не надумав. Разве что, заметив, как жена его научилась кудахтать. Он прозвал ее квохча, а она была Таня. Сокращенно получилось Хчаня, затем, более привычное уху Ханя. Так ее и стали звать падкие на шуточки потомки «баба Ханя». Она испугалась остаться одна в пространстве старости.

А он стал себя беречь, закрыв ворота перед тревогами на засов равнодушия. Много гулял. Сам отбирал на рынке мясо и овощи, заведя полезные знакомства; ложился спать до полуночи, спал при комфортных +18 не меньше восьми часов.

«Щи-щи-щщщ, К.П. отдыхает».

Инфаркт сделал его драгоценностью в семействе, чему он в тайне был несказанно рад, и нет-да-нет усмехался в воображаемые усы.

Подкатила тошнота. Деревья закачались и стали клониться на запад. Сейчас К.П. полежит немного у дороги, подмяв под голову невысокий молодой куст волчьих ягод. Внизу прохладнее и больше воздуха.

А глаза лучше закрыть. Вот так. И… и…

«Мать – сыра земля! Помоги мне»!

Что-то неподвижно лежало рядом с его лицом. Не разобрать. Что-то острое и остывшее, причем давно.

К.П. ощутил, как лоб холодит испарина, как по спине катятся крупные горячие капли.  Значит, возвратилось сознание. А он уж было решил не доверять своему телу, а оно-то, оно-то живуче.

«Различал ли я краски в полутонах? Искал ли предназначение свое? Не юношеские амбиции, не сорокалетнее тщеславие… а некую душевную струну внутри, ниточку, ручеек»…

- Бедный Йорик! – громко сказал К.П.

Смерть отступила. На расстоянии в двадцать муравьиных тушек лежала челюсть кабана. Клык и несколько резцов.

Он осторожно сел, измяв куст, и теперь уже смотрел на Йорика окрепшим, участливым взглядом.

«Заведу свинью, - подумал К.П., - маленькую полосатую декоративную свинку мужского пола. Будем вместе искать на французский манер желудИ. По-русски весело хрюкать. Гонять Ханю»…

Аккуратно проверив устойчивость задних конечностей, и убедившись, что они служат, К.П. медленно двинул в сторону дома.

«Что было в жизни моей? Ни подвигов, ни подлостей… Впрочем, подлости были, куда ж без них? Такие меленькие, как собачьи блошки. И оказалось? Что, подкатывая к закату, я не могу воспринять смерть ни с кротостью христианина, ни с безмятежностью агностика?! Вот тебе, раз! Буду телесно разлагаться, звереть, что рядом делают вид и ни черта не понимают, как гнусно я умираю,.. молить о пощаде. Ничего другого внутри меня нет… Возможно, и не будет. Чудеса-то такие! Птицы поют!»

Заголосили птицы. Очнулся ветер. По лесу пронеслась воздушная рябь. Над кронами поплыли небесные барашки.

К.П. брел по шоколадной просеке, чуял левой ноздрей медово-смолянистый гонимый ветром дурман. Его правый глаз таращился на запястье, не находя там шагомера. Может, и хорошо, что К.П. его потерял? Смерть забрала шагомер.
Смерть – умная женщина, а шагомер от лукавого. Разве человеку ведомо, сколько шагов он пройдет по земле? 

Человек – диковинное создание. Подчиняется законам тленного мира животных и имеет генетическую память о бессмертии.

«Не я ли говорил на днях, бахвалясь, о… о неплохо прожитой жизни, о перечувствованном в меру и осмысленном почти сполна»?

«И какое это блаженство заснуть без длительной муки в лесной колыбели, прижавшись щекой к кусту земляники»…

Ускоряясь с каждым тридцатым шагом, К.П. шел к дому, слушал крылатых певчих и ни о чем таком больше не думал.