Летом восьмидесятого

        —1—

     Пока в Москве шла Олимпиада, а надувной мишка готовился отправиться в последний полет, два зеленых армейских «Урала» пробирались среди полей Владимирской области. Под колесами чавкала размокшая глина, трактора укатали здесь такую глубокую и кривую колею, что грузовики скорее плыли, чем катились. Сказать по правде, бойцы давно заблудились. Вова Хмурый, сидевший за рулем головной машины, ехал наобум: авось, да куда-нибудь колея вывезет. Рядом с Вовой сидел его напарник Коля, оба они служили при хозяйственной части. Сельские пейзажи для обоих ребят были в новинку, еще недавно они вели беззаботную студенческую жизнь в городе. Их забрали в армию после первого курса психфака МГУ. От скуки Вова травил байки.

     — Вот произошел у нас в школе случай. Повели нас на экскурсию на пищевой комбинат, в целях профориентации. Показывали, как майонез замешивают: в таких огромных чанах с моторами. А одна девчонка, фамилия ее Чаплыгина, любопытная, стерва, была. Залезла она по лесенке наверх, перегнулась через край и бултых внутрь.
    — Врешь ты все, Вован, — усомнился Колька.
    — Без балды, Колян! В натуре так все и случилось...
    — И что дальше?
    — Поначалу никто ничего не заметил. Экскурсия закончилась, в автобусе училка стала нас пересчитывать... Короче, шухер поднялся. Кто-то из подруг Чаплыгиной вспомнил, что та майонезом чересчур интересовалась. Ну, училка схватилась за грудь и бегом в цех тревогу поднимать. Прибежал прораб, позвонили директору, совещание устроили...
    — И что? Вынули ее?
    — Да нет. Кто будет из-за одной дуры производство останавливать? К тому же у них план горел... А училка нам потом банку этого майонеза принесла на урок... и мы почтили память Чаплыгиной минутой молчания.
    — Жесть!
    — Короче, с той поры я майонеза не ем... И колбасы тоже не ем, потому что нас потом в колбасный цех еще возили, там другой случай...
    — Хорош заливать!
    — А про чокнутого военрука слышал?
    — Нет.
    — Короче, работал в одной школе упертый военрук по фамилии Гаргулин. Любил он всякие учения устраивать. Приносит он как-то на урок противогазы. Говорит, мол, будем норматив выполнять, кто дольше просидит. Если кто противогаз снимет — двойка в четверти. Объяснил, что в учебных частях солдат сажают в палатку с ядовитым газом, чтобы приблизить условия к боевым. И противогазы надо сначала продуть: выдохнуть из легких весь воздух, нацепить противогаз, потом резко вдохнуть.

   — Блин, он перепутал все! Выдохнуть надо в противогазе. Там в фильтре остатки накапливаются.

   — Вот именно! Но слушай дальше. Школьники надели противогазы, вдохнули полной грудью и замерли. А военрук ходит довольный по рядам, программу съезда партии им читает. Тут уже урок кончается, все сидят не шелохнувшись. Военрук рад радешенек: на рекорд пошли, еще немного и соседнюю школу посрамят.

   — Ну и дебил!

    — Что есть, то есть... Потом уже директриса вбегает с криками. Учеников на уроке химии ждут, а их все нет. А военрук ее успокаивает: это, мол, ничего, главное, что с такой подготовкой любую химическую атаку можно пережить… Ну потом другие учителя появились, противогазы с детей стали сдергивать. А у тех лица синие уже… Одна только девочка с красными щечками сидит и заливается от смеха. Никак остановиться не может…

    — Блин, Вован. Ну ты придурок! На дорогу лучше смотри!

    В этот момент они подъезжали к деревянному мосту через небольшую речку. Мост не внушал никакого доверия: половина досок на нем отсутствовала, а вторая половина основательно прогнила. Но главное, у реки колея превращалась в две бездонные канавы, наполненные до краев грязной водой.

   — Не бзди, прорвемся! — сказал Хмурый и поддал газку.

Через пять минут, после тщетных усилий сдвинуться вперед с раскачки, пришлось заглушить движок. Увязли они основательно, по самый радиатор. Второй "Урал" предусмотрительно остановился в безопасном отдалении.

    — Эй, братаны, давай поближе подкати. Вытягивать тросом будем! — крикнул Хмурый.

    Еще через десять минут и второй "Урал" увяз в глине. Вода даже в кабину залилась. Проклятая почва засасывала в себя все, словно сказочное болото.

    — И как только тут местные ездят? — удивился Колька.
    — Хрен их знает, — Хмурый смачно сплюнул в лужу. — Пошли в деревню, будем трактор выпрашивать. Эти двое гавриков пусть груз сторожат, — он кивнул на двух бледных бойцов со второго «Урала».

    Сказано — сделано. Вскоре в перелесках у реки послышалась бодрая солдатская песня. Колька и Хмурый перебралась через мост, едва не переломав ноги, пошли по картофельному полю, заросшему сорняками. Впереди показались избы. От жары и духоты хотелось пить, благо у края деревни они увидели колодец-журавель. Набрали воды в ржавое ведро, Хмурый присел на корточки и жадно приник к ведру. Колька с нетерпением ждал своей очереди.

    — Зырь, воду отравленную пьють! — вдруг послышался за их спинами звонкий мальчишеский голос.

    Друзья разом обернулись и увидели двух голых по пояс мальчишек с удочками. Те показывали на них пальцами и хихикали.

    — Почему отравленную, пацаны? — спросил Колька.
    — Бабка Федотьиха отравила! — сообщил один из мальчишек.
    — Зачем?
    — Дык, завидно стало! У нас в древне два колодца: один ровно посередке, а другой с нашего краю. Западло.
    — Так этот же вроде с краю, — облегченно вздохнул Хмурый.
    — Дык, опосля Федька Косой в отместку второй траванул!

     Пацаны при этих словах чуть не повалились со смеху. А Хмурый заметно побледнел, схватился обеими руками за живот.

    — Чем отравили-то хоть? — упавшим голосом спросил он.
    — Дык, чем крыс обычно травят...

      Положение, похоже, сложилось серьезное. Хмурый застонал: то ли от страха, то ли от действия яда. После недолгих размышлений Колька решил бежать к фельдшеру, который, по словам мальчишек, принимал в здании почты. Заодно можно было попросить трактор неподалеку, в правлении колхоза.

           —2—

      Почта располагалась в кирпичном, бывшем помещичьем, доме. Насколько успел заметить Колька, так было во многих деревнях. Все советские учреждения ютились в чудом уцелевших помещичьих домах, часто уже обветшавших и полуразрушенных. Казалось, что если бы не усилия помещиков, то и советская власть на селе бы не прижилась — диалектика. Ведь ничего нового при советах так и не создали на деревне.

     Фельдшерский пункт действительно находился в пристройке к почте. Пристройка — одно название, просто кособокий сарай из горбыля, опиравшийся на кирпичную стену почты.

     — Отравился, говоришь? — переспросил заспанный, небритый и синий с похмелья фельдшер. — Что ж, не он первый... случалось всякое... Но не переживай, эта крысиная отрава малость повыветрилась: полвека в погребе пролежала. Жить будет твой товарищ. Ему бы промывание желудка сделать...
     — Это как? — с надеждой спросил Колька.
     — Три литра воды с марганцовкой выпить, а потом два пальца в рот... Марганцовку я вам дам.
     — А воды где взять?
     — Где, где... в колодце, ясный пень.
     — Он же отравлен!
     — Ну в другом... Впрочем, стой! Тот тоже отравлен, я забыл. А в речке у нас дизентерию нашли... Но это ничего, ерунда, при коммунизме небось всем полегчает. Ты зачерпни подальше от фермы: они навоз в речку валят, там можно еще и холеру схватить. Вам же холера, полагаю, ни к чему? А дизентерия — пустяки, лечится как насморк, только трусы почаще стирать.

     Колька взял у фельдшера пузырек с марганцовкой и одолжил трехлитровую банку. Потом пошел к реке, поискал место почище. Наконец зачерпнул мутной вонючей воды с инфузориями, всыпал туда марганцовку и понес другу. Тот уже катался по земле, корчился от болей в животе и орал благим матом. На предложение выпить жидкость из банки он ответил таким воем, что Колька смутился. Оставив товарищу фельдшерское пойло, он отправился просить трактор. Если бы удалось вытянуть грузовики, появлялась надежда довезти пострадавшего до районной больницы.

     По дороге Колька заглянул в сельпо. На прилавке стояла пирамидка из подозрительных, вздувшихся от жары, рыбных консервов. Позади на полках выстроились бутылки с водкой и лимонадом "Буратино". Ни тебе хлеба, ни масла, ни сыра, только кучка пряников, черствых, точно морская галька. Местные жители, видимо, в продуктах не очень нуждались. Наверное, грибы собирали или свиней разводили, может, в город мотались за покупками. Кто их знает, село — дело тонкое.

    Хотя в городе тоже приличных продуктов до Олимпиады было не достать. Колбасу, например, стали делать такую вонючую, что и кошки брезговали. Ходили упорные слухи, что ее изготавливают из использованной туалетной бумаги. Очевидно, врали: туалетная бумага ведь тоже страшный дефицит. Зато к Олимпиаде, Колька узнал это от матери, прилавки завалили импортными соками в картонных упаковках.

    Колька взял бутылку "Буратино", жадно выпил содержимое. Пошел дальше вдоль села. Ему попалась разрушенная церковь, приспособленная под силосную башню. За церковью возвышалась куча коровьего навоза, над ней летали жирные слепни. Колька где-то слышал рецепт: если смешать навоз с сушеным багульником, получался неплохой бальзам для заживления ран — народная медицина. Одна беда — багульник здесь не рос.

     За навозной кучей виднелись сараи и среди них торчал строительный вагончик со ржавой крышей, в нем и приютилось правление. Руководство колхоза состояло из председателя и завхоза. Председатель был одутловатым и синюшным, по народному выражению, «стеклянным». Добиться от него чего-либо путного мог лишь милиционер. А завхоз, напротив, оказалась здравомыслящей женщиной, по-своему симпатичной. Лицо у нее было красным и вытянутым, точь-в-точь как у купающегося коня с картины Петрова-Водкина. А длинные жесткие волосы имели ярко-желтый окрас. Трактор, впрочем, удалось выпросить на удивление легко.

     Тракторист был явно не в настроении. Низкорослый, загорелый, словно эфиоп, парень, на лице которого читалась неукротимая злоба на весь мир. Колька предпочел лишних вопросов не задавать, а просто молча залез в прицеп. Только они отъехали от правления, путь трактору перегородил мужик в кепке с зеленым пластиковым козырьком.

     — Стойте! Помогите, пожалуйста!
     — Че надо? — процедил сквозь зубы тракторист.
     — Я дачник, вот избу недавно у одной старухи приобрел... Нижние венцы подгнили, хочу заменить. Начал домкратом поднимать...
     — Это кто ж тебя надоумил домкратом-то, чучело?
     — Попрошу без оскорблений! Я, между прочим, доцент, — промямлил мужик.
     — Доцент, говоришь? Может ты и бабу свою домкратом по ночам ворочаешь?  — тракторист осклабился и показал неровные гнилые зубы.
     — Химик я...
     — Оно и видно...
     — Я уже три домкрата испортил. А как вы посоветуете поступить?
     — Хошь, ковшом тебе избу подцеплю?
     — Давайте. А я уж вас отблагодарю...
     — Чем отблагодаришь, заморыш?
     — У меня спирт есть!
     — Так бы сразу и сказал, неси давай!
     — Стой! — вмешался Колька. — Нам же грузовики вытаскивать надо!
     — Не порти воздух, пехота, успеется! Подковырнем ему избу и сразу рванем к вам.

     Доцент мигом притащил из дома бутыль спирта. Тракторист глотнул из горла, заметно повеселел. Потом для порядка выпили и Колька с доцентом. Тракторист начал подковыривать покосившуюся избу, та оказалась крепкой. Ковш вонзился в землю под косым углом и намертво застрял под нижним венцом. Тракторист выругался и принялся яростно дергать рычаги... Через минуту трактор затрясся в конвульсиях, потом захрипел и завалился набок, будто живое существо. Тракторист выбрался из кабины и с горя глотнул еще. Глотнули и Колька с доцентом. И понеслось…

    — Крепко твоя спиртяга берет, заморыш! — сказал с удовлетворением тракторист.
   — Еще бы! Я спирт на грибах настаиваю, — похвалился доцент.
   — На каких еще грибах? — насторожился Колька.
   — Молочай в основном, еще сморчок, валуй и волнушка...
   — Теперь верю, что ты химик! — одобрил тракторист.
Колька хотел задать еще один вопрос про грибы, но язык его внезапно одеревенел, ноги стали ватными, а сознание заметно расширилось. И вот уже вся деревня с картофельными полями, речкой и фермой легко вместились в его голову, словно они были не всамделишными, а сказочными... И вдруг стало резко темнеть.

        —3—

     Когда Колька очнулся, он обнаружил себя сидящим за столом в чьей-то грязной избе. Потолок почернел от копоти, стены липкие, засаленные, а дощатый некрашеный пол весь желтый от впитавшейся за долгие годы коровьей мочи. В углу дребезжал облупленный холодильник ЗИС, дверь которого примотали к корпусу резинками от эспандера. Над холодильником с потолка свисала угольная, явно дореволюционная, лампочка. На печке храпел богатырским храпом тракторист. В слюдяные оконца проникал свет луны. За столом поместилась целая компания: Вова Хмурый, двое бледных бойцов из второго «Урала», еще доцент в кепке, остекленевший председатель и женщина-завхоз с лицом красного коня.

    — Ты откуда здесь, Вован? — спросил Колька и сам не узнал свой осипший голос.
    — От верблюда!
    — Ты промыл желудок?
    — Ежик в тумане! Колян, ты мне этот вопрос уже раз восьмой задаешь!
    — Восьмой?
    — Да!
    — А мы что, давно тут сидим?
    — Ну ты даешь! Всю ночь, считай. Скоро рассвет. На вот, глотни еще, мозги взбодри.

    Хмурый протянул ему стакан с мутной жидкостью, от которой нещадно несло сивухой и поганками. Колька послушно выпил и стал слушать, как его приятель веселит компанию своими фирменными байками.

     — У одной девахи из нашей школы мать на крабовом заводе работала. Ну, где знаменитые консервы делают: "камчатский краб". Она красильщица была: белое мясо по конвейеру идет, а она его кисточкой в оранжевый цвет мажет. Ну знаете, прожилки такие красивые рисует. А мясо это на самом деле из трески. Это в лучшем случае, потому что с завозом с Дальнего Востока вечно были перебои... А план-то у них, как правило, горел синим пламенем. А под конец квартала они чего только не добавляли в месильный чан: любое сырье, что удавалось раздобыть экспедиторам. Вплоть до макулатуры и тряпья, что пионеры по подворотням собирают.
     — Ну это мы сами хорошо знаем, тоже трудились на фабриках, — перебила дама с красным лицом.
     — Знаете, да не все. Дальше слушайте. А на заводе у них примета плохая была. Как кого на Доску почета повесят, с этим человеком потом непременно несчастье случается. А в заводской газетенке объявление обычно печатают: этого, мол, машина сбила, другая в пруду утонула и так далее. Ну, народ уже реально стремался на эту Доску фотографироваться. Поэтому все специально от работы отлынивали. Сласяря-ремонтники напивались, прогуливали. Бабы с конвейера брак гнали, учетчицы нарочно в ведомостях ошибались. Кладовщики воровали по-черному. Если бы не эта злосчастная примета, так бы кто воровать стал? Социализм ведь, все и так народное…
     — Ишь ты! Социализьм, ешкин кот! — похвалил председатель.
     — Да, — подтвердил Хмурый, — на все народ шел, лишь бы Доски почета избежать. Но на Доску-то эту у начальства тоже свой план имелся. И вот дошла очередь до матери той девчонки и ее напарницы... Первой напарницу вызвали к фотографу. А на следующий день в газете объявление появилось: дескать, сосулька ей на голову с крыши упала.
     — Рыбья холера! — выругались хором бойцы второго "Урала".
     — Ну, мамаша нашей девчонки натурально трусы обмочила. Взяла она лом и засунула в механизм конвейера. Думала, за такое вредительство ее точно от Доски почета освободят. Но нет, конвейер отремонтировали, а ее вызывают...
     — А дальше? — схватилась за сердце колхозная дама.
     — А дальше вот что. Входит она в Ленинскую комнату, где обычно фотографируют, а там ее ждут уже: директор завода, парторг, прораб с ее цеха и какой-то незнакомый мужик, на мясника похожий, в окровавленном фартуке. "Твоя очередь подошла на Доску почета, Валентина Петровна, — говорит директор, — раздевайся и ложись на стол". "Зачем это?" — спрашивает одуревшая мамаша, а у самой коленки дрожат и зубы стучат. "Мы тебя под краба разделывать будем, нам сырья опять не хватает для плана. Но вначале улыбнись для фото, чтобы завод чтил твою светлую память. А в газете напишем, что ты консервами отравилась".
     — Охренеть! — вскрикнул Колька.
     — И вот стала она послушно раздеваться. Раз надо для плана, для родного завода, стыдно отказать. Тем более что и парторг тоже рядом стоит, смотрит. А как разделась, в нее словно бес вселился. Перевернула она стол, табуреткой вышибла зубы парторгу, а потом стекло в окне, да и сиганула вниз с третьего этажа...
    — И чего, разбилась? — спросил Колька.
     — Нет, выжила, в сугроб упала. Ее «скорая» увезла. А потом она в психушку попала, потому что ни один врач ее рассказу не поверил...

           — 4 —

      Минут на пять вся компания притихла. Разлили еще по стаканчику, выпили. Каждый думал о своем. А потом вдруг начал говорить председатель. Голос у него скрипел от делирия, словно ходила от ветра на ржавых петлях старая дверь.

      — А у нас, ребята, когда я еще кантовался в районном центре, тоже случай произошел. Рассказывали, что по городу шастала старенькая "Победа", ржавая вся, с выбитыми стеклами. А внутри там сидели двое: водитель и еще один хмырь, оба в защитной форме и в черных резиновых противогазах... И вот, бывало, остановятся они во дворе или у школы и подзывают жестами детишек. Мол, садитесь в машину покататься, конфетками угостим. А дети, не будь дураки, от них стрекача задавали. Но как-то раз одна девочка конфетами соблазнилась. Звали ее Клава. Она в интернате для слабоумных училась, потому что папашка ее спился, а мамка себе нечаянно башку молотком прошибла, когда орехи колола. Села, значит, эта Клава в машину, и они поехали...
      — Куда? — Колька вытаращил глаза и жадно слушал.
      — Поехали за город, в лес, где у этих хмырей имелась база. А пока ехали, девочка все умоляла их, чтобы они противогазы сняли, и ей лица открыли. И уговорила на свою голову. Шофер стянул противогаз, а лица-то у него и нет! Волосики редкие на макушке, щетина на подбородке, уши торчат, а в середине — пустота черная колышется, словно лужица нефтяная. Ну, девочка натурально в обморок и завалилась.
     — Вот ведь чертовщина! — изумился доцент.
     — Очнулась она в подвале на этой базе, на солдатской койке. Пришли снова двое хмырей в противогазах и стали с ней очень ласково разговаривать. А Клава уже забыла, что в машине произошло и спокойно с ними беседует. Ее покормили, даже мороженого дали. А потом приносят ей собачку: маленького такого щенка таксы. "Возьми, — говорят, — девочка, этого щенка и поиграй с ним. Учти, он кусается, но не сильно".
     — Во тупая! — досадовал доцент.
     — И прожила девочка целый месяц у них на базе и все время играла со щенком. А тот ее все покусывал, но не сильно, как ей и обещали. А щенок этот быстро рос и менялся прямо на глазах. И вдруг в один день девочка видит, что это никакой не щенок, а жирная огромная крыса!
     — Святые угодники! — перекрестилась колхозная дама.
     — Ну, Клава от страху бросилась бежать, дверь выломала, такие звериные силы в ней вдруг появились, выбежала в лес и помчалась без оглядки... А хмыри бросились за ней в погоню.
    — Поймали? — спросил Колька.
    — Это не известно. Ходят слухи, что эта девочка с тех пор по лесам бродит. А как встретит грибника или дачника, то набрасывается на него и кусает. Но не до смерти, а только раны кровавые оставляет, а в этих ранах — зараза неизлечимая.

      В светелке стало совсем тихо. Руки гостей сами собой потянулись к стаканам. Колька машинально повернул голову в сторону окна и обомлел. Уже светало, можно было отчетливо разглядеть, что в палисаднике прямо перед окном стоит толстая и рослая девочка в лохмотьях. Лицо у девочки было опухшее, уродливое и прыщавое. Нос — длинный и острый, а глаза — маленькие, бегающие и черные. И вроде бы эта девочка уже давно смотрела в их сторону с какими-то нездоровым любопытством.

     — Ой, там девочка за окном стоит! — произнес Колька.

     Присутствующие мигом, словно по команде, развернулись к окну. Лица у всех вытянулись. Даже дама с лошадиным лицом мигом побелела. А уж бойцы со второго "Урала" казались теперь и вовсе прозрачными.

     — Шухер, тварь заразная покусает! — крикнул Хмурый.
     — Атас! Валим отсюда! — завизжал председатель.

     В лампочку кто-то бросил бутылкой, свет погас. В следующее мгновение ошарашенный и сбитый с толку Колька выбежал вслед за напарником за дверь. Он пронесся точно полоумный через поле, но нашел в себе смелость, остановился и оглянулся, чтобы оценить обстановку. Перед ним предстала странная картина.

     Один из бойцов бросился к электрическому столбу и уже взобрался на самый верх. Второй боец добежал до колодца и, не раздумывая, прыгнул в него. Председатель отбивался от толстой девочки палкой, а та бросалась на него с удивительной энергией и сноровкой. Председателю ничего не оставалось, как укрыться в дворовом сортире. Кольке даже послышалось, что девочка издает звериное рычание, остервенело бросаясь на дверь сортира. Колхозная бабища, задрав подол, неслась по дороге вдоль домов с диким визгом. А Хмурый уже достиг спасительной опушки леса. Колька решил, пока не поздно, последовать примеру друга...

           —5—

     В части, где служил Колька, естественно, заметили пропажу двух "Уралов". Правда, заметили не сразу, а через месяц. Всему виной Олимпиада. Пока начальство не оторвало окосевшие глаза от телевизоров, ни одно дело не сдвигалось с места. Зато потом все забегали как ошпаренные. Когда же стали выяснять маршрут «Уралов» и проверять, какой на них груз, проклятая секретность сильно усложнила дело. Никаких сведений не обнаружили: ни накладных, ни путевых листов. Что эти машины везли и куда, разобрать не представлялось возможным. Однако на поиски отправили вертолеты. Грузовики вскоре заметили с воздуха у моста через речку без названия в совершенно глухой местности. Послали гусеничную технику на выручку. Груз, конечно же, к тому времени подчистую разворовали. Экипаж отсутствовал.

     Позже в восьмидесяти километрах к югу на шоссе подобрали двух бойцов, двигавшихся пешком в сторону части. Бедолаги выглядели неважно: одежда вся изорвана в клочья и перепачкана, а на теле имелись следы укусов неизвестного животного. Обоих отправили в лазарет, где у них диагностировали дизентерию и отравление неизвестными химическими веществами. Через неделю, когда бойцам немного полегчало, их подробно допросили. Впрочем, допрос не внес какой-либо ясности в происшедшее, только еще больше запутал дело. Начальник части вызвал к себе заместителя для доклада. Вот, о чем они говорили.

    — Так что, раскололись эти дебилы?
    — Несут полный бред, товарищ капитан.
    — Как они оказались в этой глуши?
    — Сбились с маршрута, по их словам. Говорят, шоссе кончилось…
    — Но ведь им следовало находиться совсем в другом квадрате.
    — Видимо, плохо ориентировались на местности.
    — Идиоты! Им же выдали компас, карту и приказ двигаться по шоссе! Но почему они оставили груз и ушли?
    — Пошли за помощью в деревню!
    — В какую деревню? Разве там есть деревня?
    — В том-то и дело, товарищ капитан, на карте там не значится никаких населенных пунктов.
    — В задницу такие карты!
    — Есть, товарищ капитан. Но с другой стороны…
    — Что с другой стороны?
    — Лет через двадцать все эти деревеньки все равно вымрут. Нечего карты портить.
    — А ты откуда знаешь, пророк хренов?
    — Интуиция, товарищ капитан…
    — В задницу интуицию!
    — Есть, товарищ капитан!
    — А почему груз без охраны оставили?
    — Клянутся, что выехали вчетвером. Двое якобы остались сторожить груз. Но позже тоже покинули пост.
    — Мы разве четверых отправляли?
    — Вроде двоих, товарищ капитан!
    — Так они что, расплодились в дороге?
    — Не могу знать, товарищ капитан! Может, четверо выехало… Плюс-минус два солдата… в рамках погрешности подсчета…
   — Я тебе устрою погрешность! Куда же делись еще двое? Есть нормальные версии?
   — Согласно показаниям, один утонул в колодце, а другого «снял» из карабина спившийся егерь поселка, когда тот от страху полез на мачту электропроводки.
   — Какого хрена они так испугались?
   — Спасались от укусов йети…
   — Ты в своем уме? Какого еще, мать твою, йети?
   — Злобного лесного существа с мордой крысы…
   — Так, видно, тебе на Курилы не терпится. Устроить перевод?
   — Никак нет! По другой версии, это было не йети, а экземпляр с опытной военной базы, представляющий угрозу биологического заражения…
    — Японский городовой! Так, стоп! Это уже секретные сведения… Оставить! Такой инцидент, кажется, произошел пять лет назад, но это государственная тайна. А эти олухи спиртное употребляли?
    — Признались, что оба пили настойку на грибах. А вода в реке оказалась зараженной.
    — На каких, к чертовой бабушке, грибах?!
    — Валуях и молочаях, товарищ капитан.
    — Что?! Сам ты валуй, лейтенант. Существует же приказ: по колхозам передвигаться исключительно в средствах химзащиты, пить только водку, с местными в контакты не вступать, к реке близко не подходить. Там же везде пестициды, сальмонелла и палочка Коха!
   — Их вроде не колхозник спаивал, а дачник, химик.
   — Сажать таких химиков надо!
   — Так точно, товарищ капитан.
   — Под трибунал всю банду отдам! Нет, черт, нельзя! Олимпиада проклятая. Начальству скандалы сейчас ни к чему… Что же с ними делать?
   — Есть идея, товарищ капитан.
   — Ну, докладывай…
   — Отправим их с глаз долой на экспертизу…
   — Какую еще экспертизу?
   — Психиатрическую, товарищ капитан.
   — Зачем?
   — Во-первых, сплавим их из части, историю по-тихому замнем. Во-вторых, может, они и правда психи, тогда зачем они нам? Ведь они студенты с психфака… А разве нормальный человек туда пойдет?
   — Ух, интеллигенция проклятая! Всех бы их в лагерях сгноить, как в былые времена! Эх, моя бы воля… У них на уме этот, как его… рок-н-ролл, женские сиськи и предательство. Если так пойдет, страна скоро развалится.
   — Так точно!
   — Что «так точно»?
   — То есть никак нет!
   — Ну ладно… Может, ты и прав. Отправляй… на экспертизу. Только на дорожку… вставь им по пистону в задницы! Чтоб дымились до самой Москвы!
    — Слушаюсь!

      Дальнейшая судьба Вовки и Кольки не отличалась оригинальностью. Оба попали в Пятнадцатую психиатрическую больницу города Москвы, прошли экспертизу и были признаны невменяемыми и негодными к строевой службе. Затем, после двух месяцев эффективного лечения, им стало лучше. В октябре оба уже приступили к занятиям в МГУ. На расспросы любопытных сокурсников оба бывших бойца отвечали одинаково:

    — Неудачно прокатились в деревню. Очень сожалеем, что теперь не сможем послужить отечеству из-за полной невменяемости. Сердце разрывается. Но, увы, карма, грехи отцов…

     А деревня та, хоть ее и не оказалось на карте, все же существовала. А название Колька забыл. Кажется, что-то некрасовское: Неурожайка, Развозжаево, а может, просто Синие Угли. А что касается будущего этой деревни, как и всей области… Скажем так: заместитель начальника части оказался прав на все сто процентов. Нечего было карты марать. Нынче там один таджик по кличке Австралиец скупает опустевшие земли и огораживает колючей проволокой. Что там будет: свалка токсичных отходов или рынок нелегальной рабочей силы — время покажет. На языке бюрократии это называется «оптимизация».