Красная Москва, слоны налево

     Ну я, конечно, повернута на запахах, это факт. Но не до такой же степени, чтобы проснуться от запаха духов «Красная Москва», которых у меня нет и никогда не было! Вдруг осознала, что аромат этих духов  возник в моей голове из сна о бабушке. И вот я раскручиваю спираль, уходящую в детство…
     
     Бабуля Ксеня была простой, полуграмотной работницей завода. Однако любила модничать. Платье джерси с кружевным воротником, сережки красного блестящего камня, модельные туфельки — это да! Пудра «Кармен», помада… И поверх всей красоты — те самые духи «Красная Москва». И вот она пошла, пошла, пошла —  вся из себя прямая, статная и душистая!

     Например, пошла в магазин, за конфетами для внуков. Конфеты назывались «подушечки» и продавались на развес в бумажных кульках. Такие карамельки в виде пузатеньких квадратиков, обсыпанных сахарным песком — белые, розовые, всякие. Особенно я любила кисленькие желтые. Пахли они лимонной корочкой и вкусно таяли на языке.
     
     А… Ну вот, значит, про духи… Духи в нарядной красной коробке стояли на комоде. Комод —  тяжелый, кондовый, угрюмо-темный —  построил бабулин последний муж, кажись... На кружевной скатерке, покрывавшей комод,  была целая инсталляция: круглая белая коробочка с нарисованной знойной испанистой Кармен — это пудра, а еще помада, разные заколки, гребенки для волос, крем «Детский» (от всего). Еще коробка с красивыми пуговицами, сделанная из сшитых между собой шелковым шнуром открыток. На открытках  — сильно  ретушированные лица киноартистов. Кто это мастерил? Может, артель какая специальная? Или народное творчество? Не знаю.  Но впечатляло!
     
     На комоде также располагалось  стадо из двенадцати беломраморных слонов и слоников, выставленных в рядок по росту, хоботами налево (почему именно налево?). Детское воображение мое разыгрывало разные сюжеты на тему: кто из этих слонов кому кем доводится, как их кличут и куда они направляются своим ровным строем.
     
     А совершенно загадочным предметом на том комоде было стеклянное яйцо! Темно-синее, со звездами-искрами  внутри, как бы сжатая, концентрированная вселенная. Берешь ты это в руки, катаешь ладонями, греешь, а потом подносишь к свету и любуешься волшебством! Магический супер-кристал!  Космический гаджет той поры, уносящий за моря и океаны, в иные миры…
       
     В самом же комоде лежало постельное белье и прочее. Белье бабуля кипятила в баке на газу и сушила во дворе. Тогда многие так делали. Квартирка-то  малюсенькая, однокомнатная, не повернуться. Где там пододеяльники развешивать? И вот белье это пахло московским морозом! И любимым бабулиным земляничным мылом, разложенным по ящикам комода.
       
     Над комодом висела радиотарелка. Черная такая, еще военная, наверно. Из нее целый день негромко лилась музыка «по заявкам радиослушателей» и всякие популярные арии типа «Не счесть алмазов в каменных пещерах...»
«Передаем сигналы точного времени: пип-пип-пип-пип... В Москве 15 часов. В Петропавловске-Камчатском — полночь». С ноля часов до шести утра — тишина. Спит Москва...   А с утреца: «Начинаем утреннюю гимнастику! Музыкальное сопровождение —  пианист Родионов».
       
     К бабушке меня возили родители на Первомай и всякие семейные посиделки. Взрослые садились за круглый стол, потчевались просто, без затей: 
вареной картошкой, винегретом, нарезанной колбаской, сыром, водочкой, селедочкой,  песнями про Хасбулата удалого и «Вот мчится тройка почтовая». Под песню о тройке бабушка принималась рыдать, вспоминаючи свою "жисть", погибших мужа и сына.  Мы с двоюродным братом-ровесником  ничего в этом не понимали, маялись от скуки, пили лимонад «Буратино», играли слониками на комоде или складывали паззлы из пуговиц.
     
     Со второго класса я стала ездить к бабушке одна, на троллейбусе номер 10 от моих Патриарших прудов до Даниловского Мосторга. Это случалось, когда отец был в своей геологической командировке, а мама уезжала в отпуск в поход по каким-нибудь Карпатам. Я оставалась на месяц одна и должна была после продленки  ездить ночевать к бабушке. А утром  —  на том же троллейбусе обратно, в школу. 
В восемь лет вполне самостоятельный  такой ребенок. Да, именно. Тогда же было безопасно. И везде на улицах милиционеры, к которым, если что, можно было обратиться.
     
     У бабули в доме всегда водились  кислые щи. Всегда! И еще квас в огромной кастрюле — с черными хлебными корками. Кухню наполняла душистость деревенской жизни, которую бабушка оставила еще в юности, приехав с мужем на завод в Москву. «Андел мой, давай спать». «Андел» — это я. Расплетала  длинные косички, сворачивала капроновые ленты трубочкой, надевала байковую рубашку и спала у бабули под боком.
     
     Через много лет бабушка ослепла. Я приезжала к ней и уже в подъезде узнавала запах бабулиных щей. Она не изменила своих привычек  и варила  щи наощупь. «Андел мой, садись щец поись...» А потом мы пили чай с яблоками и сушками. Сушки и нарезанные яблоки плавали в чашке, делались мягкими и ароматными. Так бабуле было вкусно. И мне тоже.
       
     По радио все так же передавали «легкую музыку». Уже совсем невидящая бабуля сидела на диване, прихлопывала и притопывала в такт музыке и говорила сама себе: «А чтой-то Пугачевой давно не слыхать? А, видать, в отпуску.»
    
     А еще она комментировала радионовости. Например, землетрясение где-нибудь в Чили: «Ну а как же? Вона ведь каких махин-домов понастроили на Земле! Конечно, будет трясти. Э-э-э-х, шедерва!»

     «Шедервой» у бабули называлось всё из ряда вон выходящее, и ужасное, и прекрасное.
       
     А чего это я всё вдруг вспомнила? А-а-а... Так проснулась же нынче от запаха духов «Красная Москва»...
 
    18.09.2023