Дурнушка

Высокая, худощавая, в чёрном поношенном коротком пальто и свисающей до пят такой же тёмной юбке, она шла по аллее к ДК. Там она обычно стояла в обед. В это время было больше народу, и это ей нравилось.

* * *

Сестра как-то в шутку сказала, что вместо того, чтобы дома сиднем сидеть, шла бы да просила милостыню — авось подадут, и они хоть как-то начнут сводить концы с концами. Сказала и забыла. Сказала в сердцах, глядя на вечно улыбающуюся чему-то сестру. Наслоилось и отчаяние безденежья, и невозможность что-то исправить в семье, и что-то поправить с самой сестрой.

Невозможно было ничего изменить, а она улыбается — вот и сорвалась. Когда же узнала, что сестра ходит то на площадь к ДК, то к центральному универмагу и просит милостыню, попробовала с ней поговорить, но та только улыбалась, смущённо понурив голову.

* * *

Видя, что невозможно что-либо изменить, сестра решила, что пусть всё остаётся как есть. Все чем-то заняты. Денег, конечно, та приносила мало. Она вообще непонятно где и у кого подсмотрела, как это делается. Поэтому выбирала места совсем неудачные. Ну, никак народ там не остановится, чтобы раскошелиться, растрогавшись и решив хоть чем-то помочь.

Но ей это было и неважно. Её понимания хватало на то, чтобы скопировать: как крестятся, как протягивают руку. В руку она взяла, со временем, железную кружку с кухни — а то в ладонь-то сложно было поймать монеты. Они всё время падали, и ей приходилось тратить много времени на то, чтобы их найти. Но это бы и ничего, но в конце сентября выпал снег, и падающие монеты стали теряться в снежной кашице.

Она считала, что придумала очень ладно, взяв кружку. Одно плохо — холодно руке. Сестра давала ей варежки. Вначале хорошие, но она их быстро теряла. После нескольких пар сестра давала уже из того, что оставалось, и порой непарные. Но для неё это было вовсе не горе — главное, теплее держать кружку.

Вечерело. Пора было идти домой. Народа становилось всё меньше. Она с радостным восторгом вспоминала, как стояла тут летом. Так много народу было, и она среди всего этого народа…

Это была её работа! Она так её для себя называла. Сестра, когда уходила надолго, говорила, что идёт на работу. Вот теперь и у неё есть работа!

Скупая улыбка застыла на её замёрзших губах, но она не чувствовала холода. Она была счастлива. Она на работе, и почти всегда вокруг много людей. Ей хотелось к людям, и такая работа ей нравилась.

* * *

Пора. Да, пора. Она свалила горсть мелочи в руку и положила в карман. Перешла улицу и вышла на аллею. Размахивая кружкой, грузной походкой, с развевающейся грубоватой юбкой, пошла по аллее домой. Счастливо думая, что сегодня — хороший день, работа прошла хорошо.

Прохожие старались не встречаться с нею взглядами, да и вообще — не смотреть. Но это было излишне: она шла, опустив взгляд. Она всегда так ходила, чувствуя какое-то смущение перед всем миром, будто своим присутствием нарушает его чистоту. Лишь изредка поднимала глаза — но не на людей, а на деревья! Она их очень любила. Все.

В снежной слякоти оставался след от её шаркающей походки — будто лыжник прошёл. Но она этого не видела. Шла и улыбалась хорошему вечеру, тому, что дома её ждёт сестра.

Круглые фонари на аллее и высокие деревья мерно покачивались под надвигающейся непогодой, освещая путь и заслоняя от ветра проходившую по аллее одинокую нескладную фигуру.