Паноптикум в анатомическом театре

Если он станет дожидаться наиболее благоприятного момента, то никогда не сдвинется с места; чтобы сделать первый шаг, нужна малая толика безумия.
«Книга воина света» Пауло Коэльо


— Какого хрена, Жень?
— А на этот раз, что тебя не устраивает?
Федя повернул экран телефона:
— Связи ноль! Я же так помру со скуки, — Федина последняя реплика потонула в шуме заполненной аудитории.
Поскрипывающие деревянные стулья и столы разносили гул по круглой аудитории анатомического класса, который больше походил на театр.
Сцена лектора располагалась внизу, по образу циркового манежа. Даже освещение походило больше на софиты, озаряли лишь округлую зону, где должен располагаться лектор, а пока там стоял пустующий прямоугольный стол с зелёным сукном, графин с водой, два стакана и два стула.
— Как ты вообще нашёл это место? — не унимался Федя.
— Кто ищет, тот… Ну, ты знаешь дальше, — буркнул Женя, — не знаю как ты, а я хочу определиться со специализацией, как-то узнать обо всех направлениях.
— А я считаю, ещё рано про это думать. Ответ сам меня найдёт, — парировал Федя в своём репертуаре.
Движение в аудитории прекратилось, как только закончились свободные места.
Студенты, как было предписано организаторами, были облачены в ч;рные халаты. Каждое сиденье, каждая ступенька, дверные проёмы были закупорены людьми, которые сейчас сплелись в единый, жаждущий новых знаний организм.
— Жек, напомни мне пожалуйста, что мы делаем в анатомическом театре в субботу ночью? Почему ночью-то? — вновь ворчливо обратился к соседу не протрезвевший Федя Фомин. — Разве сейчас мы не должны наслаждаться выходным в каком-нибудь интересном месте?
Черноволосый молодой человек нацепил на длинный нос тёмные очки, желая скрыть раздражённые от недосыпания глаза, но амбре предательски выдавало повесу.
Женя являлся внешне противоположностью товарища: среднего роста, со светло-русыми аккуратно причёсанными волосами, маленьким носом, большими голубыми глазами. Женя Румянцев взглянул на однокурсника, как на существо с другой планеты. Знатно погулявшего накануне инопланетянина, если такое допустимо для инопланетных форм жизни.
Федя был тем представителем студентов, который предпочитал заседания в шумных барах больше, чем корпеть над учебниками днями и ночами, не говоря уже о том, чтобы тратить драгоценное время молодости на странные лекции профессора, которого считало чокнутым всё научное сообщество. Молодой человек согласился прийти сюда лишь потому, что спьяну ему идея показалась заманчивой.
— Федя, я же тебе объяснил!? — раздражённо сжал ручку в кулаке Женя.
— Да?! И что ты объяснил? Сказал, что тут будет тусовка, что некий профессор Бектерёв патопсихолог с самыми загадочными методами лечения пациентов будет читать лекцию о необычной разновидности шизофрении! Да, и что это за правило с черными халатами?! — громче нужного возмутился Фомин.
Несколько человек справа от него резко повернулись в его сторону издав душераздирающий стон деревянных сидений.
— Спокойно, господа, — Федя выставил в их сторону открытые ладони, демонстрируя отсутствие воинственного настроя, — я строю предположение и дискутирую с товарищем относительно предстоящей лекции.
Его соседи отвернулись от смутьяна и вернулись к активному перешёптыванию и перестоныванию мебелью.
— Ботаники! — Федя, фыркнул в их сторону и продолжил, но уже несколько тише:
— Знаешь, что я считаю загадочным?
Женя раздражённо заправил выбившийся белокурый локон за ухо и помотал головой. Он понимал, что товарищ вряд ли выдвинет мудрую мысль.
— Загадочное – это как вчера в баре на Чистых прудах танцовщица опрокинула рюмку текилы стоя на руках, потом через мостик встала на ноги и так быстро удалилась, что я не успел её догнать. Она точно испарилась, как забытый сон. Вот это действительно загадка.
Женя Румянцев обуздал желание влепить подзатыльник другу не только за полное пренебрежение к возможности учиться, но и за сведение на нет всех потуг заполучить такие хорошие места.
Они сидели в самом первом ряду, возвышаясь над лекторской площадью всего на высоту маленькой дверцы, в ту очередь, когда целая ватага толпилась на задворках и дверях. Румянцеву было совершенно очевидно, что люди на галёрке ничего не услышат и не увидят, а Фомин, человек настолько с лошадиной фамилией, что дальше уже некуда, разглагольствует о способностях танцовщиц сидит тут и занимает чужое место.
Старый анатомический театр жил своей жизнью, выдавая уставшие скрипучие звуки старых стульев и источая разные ароматы пыли и мумифицированных экспонатов, располагавшихся по периметру последнего ряда.
Плотных запах формалина, нафталина, пыли старых анатомических плакатов пропитывал каждый элемент аудитории, он заползал в сознание, вызывая отвращение не менее приторно сладкого запаха трупного гниения.
— Он не только патопсихолог, — буркнул Женя, поморщившись от вони.
— Что? — переспросил Федя, протирая очки салфеткой.
Румянцев потёр виски, стараясь унять раздражение, пристально посмотрел в мутные, карие глаза товарища, отметив про себя: «и вот такие специалисты потом будут до смерти лечить беззащитных пациентов, станут хирургами, акушерами, реаниматологами, психологами. Такие без зазрения совести будут уверять покалеченного пациента в том, что это полностью вина больного в неудачном исходе проведённой процедуры. С лёгкостью афериста они застращают больного и постфактум дадут подписать отказы или согласия. Сделают все, чтобы прикрыть себя, не постесняются обозначить страшные суммы за свои шарлатанские консультации.»
По мнению Жени Фомин обладал всеми признаками превращения в подобного специалиста.
«Кому угодно, но ему доверять здоровья живых нельзя!» — в сердцах думал про себя Румянцев.
— Я говорю, что он не только патопсихолог, но и олигофренопсихолог, возможно его лекция будет тебе более полезна, чем ты думаешь.
Федя не успел обидеться или понять, как маленькая дверь открылась и в аудитории мгновенно прекратился шёпот, оставив только поскрипывающие звуки.
Согнувшись пополам из узкого, низкого проема вышел высокий лектор. Он выпрямился и размашистыми шагами проследовал на центр сцены анатомического театра, положил на стол папку с историей болезни и осмотрел будущих коллег в чёрных халатах. Кивком головы поприветствовал их.
— Твой профессор – икона барбершопа, — прошептал Федя на ухо Жене.
Лектор был облачён в мрачный готического цвета костюм. Длинные, густые волосы с сединой были уложены назад, а по-прежнему т;мные усы были подкручены вверх.
Элегантным движением руки он извлёк из желтки карманные часы и проговорил бархатным голосом:
— Коллеги, у нас с вами всего полтора часа, поэтому предлагаю начать без лишних предисловий.
— Икона девятнадцатого века, — подытожил Федя характеристику внешности лектора.
— Ш-ш-ш-ш…— зашипела девушка со второго ряда.
Федя обернулся и через тёмные очки попытался одарить девушку обаятельным взглядом, но брюнетка с неформально выбритыми висками и зачёсом на левую сторону лишь фыркнула в его направлении, потрясла головой и сконцентрировалась на лекторе.
Из дверей донёсся отчаянный вопрос:
— Что он сказал?
На вопрошающего зашикали, как кошки на собаку.
— Как вы знаете, меня зовут Владимир Михайлович Бектерёв. Я специализируюсь на изучении и лечении пациентов с острыми расстройствами личности. Кто из вас знает, чем отличается патопсихология от олигофренопсихологии?
Девушка с выбритым виском взметнула руку и, не дожидаясь разрешения ответить, произнесла:
— Патопсихология — отрасль клинической психологии, предмет которой — психопатология, а задача — психодиагностика с целью уточнения медицинского диагноза и обоснования лечения.
— Превосходно, — произнёс профессор и подкрутил загнутый вверх ус, — а олигофренопсихология?
— Это раздел патопсихологии, изучающий структуру интеллектуального дефекта, особенности психического развития и возможности его коррекции у людей с тяжёлыми формами недоразвитости мозга. Олигофренопсихология изучает особенности психической деятельности людей при различных формах врождённого или раноприобрётенного психического недоразвития, — ответила всё та же девушка с выбритым виском.
— Верно, олигофренопсихология – это лишь часть патопсихологии, изучающая умственную отсталость в результате поражений головного мозга, врождённые дефекты нервной системы в результате травм. Моя задача вычислить степень выраженности дефекта у пациентов, от которых отказываются специальные учреждения ввиду отсутствия возможности оказания помощи.
Над аудиторией висела загробная тишина. Шёпот в дверях тоже смолк.
Владимир Михайлович медленно налил в гранёный стакан воду из хрустального графина, достал из столика папку с историей болезни.
— Мои методы лечения и формы изучения не пользуются популярностью в академии наук, более того, вы можете найти массу статей, обличающих меня в преступном влиянии, как на пациентов, так на вас студентов, которые приходят на мои редкие лекции. Спешу заверить, нет ни одного заведённого, открытого дела или заявления в прокуратуре. Думаю, довольно обо мне. Давайте приступим к разбору клинического случая: шизофрению с галлюцинаторно-параноидальным синдромом. Пожалуйста, приведите пациента.
Маленькая дверка распахнулась, и через неё проснулся худой, уставший от жизни человек с короткими седыми волосами. На вид ему было не более сорока пяти лет, но усталость при ходьбе создавала ощущение, что ему далеко за семьдесят.
Следом за пациентом вышел санитар всё в том же чёрном халате, как и все собравшиеся.
Худой мужчина был одет во фланелевую рубашку в красно-ч;рную клетку.
Мужчина в рубашке был единственным ярким пятном на лекции. Он спокойно подошёл к столу и после предложения профессора присел на стул.
Рассеянным взглядом он обвёл собравшихся.
Его маленькие тёмные глаза хаотично двигались, изучая обстановку, ноздри узкого носа раздувались, как у загнанного быка, а тонкие губы искривились в отвращении ко всему окружающему.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросил лектор.
— Вик… Виктор, — ответил мужчина.
Высокий голос и интонации контрастировали с его видом. Интонации выражали покорность, а голос был спокоен.
— Виктор, вы тут по своей воле? — задал следующий вопрос Владимир Михайлович.
— По… по своей.
— Вас не смущает присутствие моих коллег? — спросил профессор и обвёл студентов рукой.
— Н… нет, нет, я даже рад, что мою историю услышат врачи и смогут по…м, пом…, помогать таким как я… я.
— А что с вами не так, вы знаете?
— Я слы… слышу голоса.
— Женские?
— Нет.
— Мужские?
— Я слышу один мужской голос… голос. — срываясь закончил Виктор.
Пациент боролся со своим внутренним я, но это могло длиться не долго.
Профессор встал со стула и обратился ко всем собравшимся:
— Когда я впервые встретил Виктора, он не разговаривал. К тому моменту он не разговаривал сколько лет?
Виктор показал большой, указательный и средний палец.
— Три недели?
Виктор помотал головой из стороны в сторону.
— Три года? — профессор нервно подкрутил ус.
Пациент утвердительно покачал головой и буквально вжался в стул.
— Почему вы не разговаривали?
— М… мне запретил голос… голос, точнее, мы с ним договорились.
— Голос вам был ранее знаком?
— Да. Это мой … это мой дед.
Профессор говорил громко, обращаясь к аудитории:
— Виктор как пациент провёл в лечебных учреждениях б;льшую часть жизни. Лечение проводилось скудное. На пациенте был поставлен крест и пометка «неизлечим». Это пример того, как попустительское отношение к роду нашей деятельности влияет на скорость лечения. После знакомства с пациентом мною была назначена терапия галоперидолом. Мы довели суточную дозу до пятидесяти миллиграммов. У пациента продолжал наблюдаться стойкий параноидальный синдром, после этого была назначена активная терапия нейролептиками например: трифтазин  или препарат Р 6218 , который является нейролептиком пролонгированного действия. После этого симптоматика снизилась.
Над аудиторией висела гнетущая тишина. Заинтригованные студенты все, как один подались вперёд, желая не упустить ни одного слова.
Женя отметил, что даже Федя вытянул шею.
— Виктор Григорьевич, как вы чувствуете себя сейчас? — спросил лектор.
— Вы знаете… знаете, намного лучше. Голос, тот, что внутри, почти пропал, он больше не запрещает мне говорить… говорить.
— А как физически? Чувствуете дурные ощущения?
— Скованность.
— Скованность — это побочное действие галоперидола, — пояснил профессор Бектерёв.
— Как вы считаете, вы готовы покинуть стены лечебного учреждения?
— Я думаю, я думаю мне нельзя выходить и прекращать курс лечения. Я боюсь… боюсь, что голос вернётся и заставит меня снова причинить людям вред.
— Он вас заставлял?
— П… постоянно.
— Виктор Григорьевич, можете рассказать вашу историю чтобы мои коллеги смогли правильно оценить всю тяжесть приобретённой болезни? — Бектерёв помолчал и добавил ориентир для рассказа. — С какого момента вы слышите голос в голове?
— Сейчас я…  Сейчас я могу… могу рассказывать. Голос меня почти не тревожит, запретить ему сейчас не удастся… удастся.
2.
Дальнего угла дедушкиного шкафа я боялся больше всего.
Нет, я не боялся барабашку или домового, притаившегося там. Меня пугал чёрный кулёк.
Бабушка с дедушкой были людьми старой формации. Привычные готовиться ко всему, делали запасы на любой случай жизни.
Вот и к смерти они готовились ещё при жизни.
«Похоронный кулёк», так они называли свёрток одежды, в которой они бы хотели быть похороненными. От одной мысли, что кто-то из них проводил время за выбором одежды для гроба, уже мороз по коже, а когда точно знаешь, что в шкафу лежит набор для загробной жизни, становится по-настоящему страшно.
Будучи десятилетним ребёнком, я вообразил себе, что мне нельзя смотреть и прикасаться к свёртку. Я думал так: «если часто смотреть на кулёк и прикоснуться к нему, то ты скоро умрёшь.»
Дедушка, тоже Виктор и тоже Григорьевич, умер чуть больше, чем через месяц после того, как у него появился похоронный свёрток.
Совпадение? А вдруг нет?
Он закончил свой праведный путь обширным инфарктом.
Фронтовик с первого до последнего дня войны: три ранения, контузия, медаль за взятие Берлина. Виктор Григорьевич никогда не боялся встречать опасность грудью, вот видимо, и тут он встретил смерть, как несгибаемый воин.
Сослуживцы и семья про деда всегда говорили, что он был самый честный из людей, прекрасный отец, а для меня он был самый лучший дедушка.
Его нашли лежащим перед открытой дверцей шкафа, из дальнего угла которого на Виктора Григорьевича таращился похоронный кулёк.
Вам сейчас покажется это диким, недопустимым, но тогда, тридцать пять лет назад, такое было в порядке вещей. Тело дедушки пролежало в большой комнате, на диване ещё три долгих дня.
Усопших из дома не забирали, а вскрытие проводилось исключительно в редких случаях. Мест окончательной регистрации граждан, а ведь именно так расшифровывается скорбная аббревиатура МОРГ, было немного, поэтому бальзамирование проводилось на дому.
Соседка подсунула бабушке номер работника ритуальных услуг. В тот же вечер он прибыл к нам.
Мужчина, завёрнутый в длинный чёрный плащ проследовал в комнату, не снимая ч;рных ботинок. В руке он сжимал саквояж с препаратами и инструментами для «заморозки» тела.
— Не переживайте, я сделаю так, что он сохранится до погребения. Вы не почувствуете никакого запаха или дискомфорта от моего присутствия, — он сверкнул на меня устрашающими, почти чёрными глазами, — а вот сорванца я попрошу удалить. Не стоит молодой психике смотреть на подобные манипуляции.
Дверной проем, отделяющий зал от коридора, был достаточно широкий, он прикрывался двумя створками двери.
Моя комната располагалась наискосок от зала, где на диване лежал дедушка.
Бабушка, ковыляя, завела меня в мою маленькую спальню. Она уже успела облачиться в траурный наряд. Истинно чёрные тона юбки и блузки придавали её образу налёт похоронной торжественности. Будто она скорбела и одновременно ждала этого дня долгие годы.
— Бабуль, а что он будет делать? — дрожащим голосом спросил я бабушку, завернутую в тень погребальной ночи.
— Виктор, тебе ещё рано такое знать. Посиди тихонько тут. Когда дядя закончит, мы тебе скажем.
Бабушка вышла, прикрыв за собой дверь.
Я услышал голоса родителей и мужчины в чёрном.
— Бальзамирование займёт несколько часов, вам необязательно присутствовать. Вы можете подождать в другом месте.
Папа что-то ответил, но слов я не разобрал.
На некоторое время, в квартире наступила тишина, лишь будильник тикал на столике, да с кухни шумел компрессор холодильника.
Я присел на кровать, борясь с желанием подглядеть за происходящим, поболтал ногами, выдохнул и осторожно спустился.
Пробрался к двери на носочках домашних тапочек. Прислушиваясь к обстановке за дверью, я повернул изумрудную ручку, потянул дверь на себя, присел и одним глазом выглянул наружу.
Двери в комнату так и остались открытыми. Я видел всё. Абсолютно всё.
Работник ритуальных услуг остался один на один с дедушкой, он повернул тело лицом вверх.
От этой манипуляции нижняя челюсти дедушки открылась, исказив серое лицо в беззвучном крике.
Без лишних эмоций похоронщик снял с деда всю одежду, будто нагота закольцовывает жизненный путь.
Мужчина из саквояжа достал лампу, включил её в розетку, шлёпнул по выключателю на стене, погасил люстру и зажёг неоновый свет лампы.
Он тщательно осмотрел морщинистую кожу на лице дедушки. Мне показалось, что он ущипнул деда за щеку и зачем-то оттянул ухо в сторону, отпустил и продолжил осмотр. 
Мужчина вновь щёлкнул кнопку и включил освещение. Он достал из саквояжа какой-то баллончик, как я после смог убедиться – баллончик с газом для дезинфекции глаз, рта, ушей, носа.
Похоронщик двигался с завидным проворством обдавая тело дедушки удушливым содержимым баночки.
Я не мог оторваться от всего происходящего, в нос ударил дурной запах газового облака, исходящего от работника и его творения. Я с трудом сдержал приступ кашля.
Ритуалтщик в ч;рном наряде вновь запустил руку в саквояж и выудил опасную бритву.
«Он точно хочет отрезать дедушке ухо!» — пронеслось в голове, и усилием воли я зажмурил глаза.
Послышался противный звук скобления. Страшный мужчина удалял деду волоски с висков и щёк. Звук, издаваемый лезвием, вызвал россыпь мурашек. Для меня был, как скрип вилки по тарелке.
Не могу сказать сколько ночей после этого я просыпался с криком, меня преследовал звук от лезвия, скользящего по неровной коже моего старенького дедушки.
Закончив с бритьем, ритуалтщик закрыл покойнику приоткрытые веки глаз и с силой закрыл отвисшую в сторону челюсть.
Меня чуть не вывернуло наизнанку от хруста, с каким сомкнулись челюсти деда.
Последнее, что сделал страшный человек, было нанесение крема на лицо покойника.
Крем придал сияние кожи. В свете люстры дедушка начал искриться, как горный хрусталь.
Ритуальщик закончил проводить подготовительную работу, собрал ненужный инвентарь, аккуратно сложил и достал новый набор инструментов.
На столике появился огромный шприц на сто пятьдесят миллилитров, шило, ручная пила и прибор для раскрытия грудины.
Меня пробил озноб, будто выгнали босиком на мороз.
«Зачем? Что он собирается делать с моим дедушкой?»
Мужчина набрал полный шприц формалина и методично начал вводить инъекции в тело, лежащее на диване.
Уколы десятипроцентным раствором формалина он вводил по кругу, как я позже узнал в лечебницах, начинают обкалывать от мечевидного отростка грудины, вводятся от пятидесяти до ста пятидесяти миллилитров жидкости в зависимости от места.
Похоронщик отложил шприц в сторону, взял длинное шило и в одно размашистое движение вогнал его в брюшину, точно осиновый кол.
Через образовавшееся отверстие мужчина с ловкостью ремесленника влил в брюшину деда антисептический раствор. С омерзительным хлюпаньем жидкость проникла в тело через специальную воронку.
От стресса, запаха, вида и атмосферы желудок вновь скрутил спазм, но мои глаза будто примагнитились к мрачному процессу.
— Ну, вот мы подошли к самой главной части, — произнёс ритуальщик.
Он взял скальпель, в два движения рассёк кожу на груди деда, отложил инструмент в сторону, ухватился за маленькую пилу. Острый конец он воткнул в освобождённый от целостной кожи участок, надавил и сделал несколько акцентированных пропила.
Вопреки моим ожиданиям, не было слышно сухого древесного звука, это было больше похоже на чавканье мокрой болотистой трухи.
Похоронщик закончил работать пилой и поставил на грудь расширитель грудины.
Устройство представляло собой зазубренную рейку с крюками по обеим сторонам. Мужчина просунул крюки в распиленную грудь дедушки. Вращением вентиля крюки с тиканьем и хрустом начали движение по зубчатой рейке.
В какой-то момент движение расширителя прекратилось, похоронщик просунул руки в зияющее отверстие и адским хрустом раздвинул рану руками.
Для меня осталось загадкой: «как родители с бабушкой могли не услышать того, что происходило в комнате?»
Для меня этот хруст стал последней каплей. Я почувствовал, как по штанине побежала горячая струйка, от испуга в приступе рвоты упал на колени. Отполз в угол, туда, где стояло ведро для канцелярского мусора.
Ужина ещё не было, а обед так и не успел усвоиться. Компот, пюре и суп покинули моё тело в обратной последовательности. Омерзительная горечь обожгла горло, слёзы защипали глаза, меня снова стошнило, и я заплакал уже по-настоящему.
Дверь в комнату отворилась.
— Ну?! — раздался хриплый оттенок вопроса. — Насмотрелся, сорванец? — спросил ритуальщик. — Тебе же было сказано, что смотреть нельзя!
На непродолжительное мгновение я прекратил плакать и уставился на мужчину, который проводил страшный ритуал. Вблизи я смог разглядеть его неровную кожу, истерзанную оспинами, тонкие белёсые губы, горизонтальные морщины на лбу и подбородок с ямочкой.
Мертвецки холодный взгляд впалых глаз изучал меня, как сытый паук изучает муху.
— Я не специально, — робко обронил ему в ответ.
— Специально или случайно, но теперь тебе придётся досмотреть до конца.
После этих слов он зашёл в комнату. Мне показалось, что его макушка касается потолка. Он возвышался надо мной, как грозовая туча.
 — Можно я пойду к маме? — срывающимся на плач голосом проскулил я.
— Родители тебе уже никогда не помогут и не поверят. Они сейчас ничего не слышат и больше никогда не услышат тебя, — он сделал паузу, хладнокровно изучая мою реакцию. — Когда-нибудь ты поймёшь, а может быть нет, мне это не важно. Я должен доделать дело, а ты досмотреть.
Грязными, испачканными в свернувшейся крови деда, руками ритуальщик достал из нагрудного кармана маленький мешочек из чёрного сукна, потряс перед моими глазами. Мне почудилось, что в мешочке что-то шевелится. Не успела эта мысль окончательно оформиться, как мужчина развернулся, распахнул дверь пошире, впуская отвратительный запах замороженной смерти и проследовал к телу.
Я по-прежнему сидел на коленях, обхватив спазмирующий живот руками и вновь смотрел на страшный ритуал, не в силах отвести глаза от происходящего.
Похоронщик встал рядом с дедом, занёс над открытой грудиной трясущийся мешочек. То, что там внутри что-то живое, ну или двигающееся, я уже не сомневался. Мужчина посмотрел на меня, оскалился в подобии улыбки и отпустил мешочек в раскрытую грудь.
Чёрный предмет скрылся внутри грудины.
Ритуальщик продолжал смотреть на меня, оскал расширился.
Дальше со мной уже происходила чертовщина, в которую, как верно сказал страшный человек, больше никто никогда не верил.
Похоронщик со стальным лязганьем, снял расширитель груди, руками с хрустом закрыл раскрытое тело. Губкой он тщательно вымыл усопшего: смыл с тела кровь и химические элементы, оставшиеся после бальзамирования с помощью того дезинфицирующего вещества, которое было использовано раньше для первичного омовения.
Толстыми, чёрными нитками он зашил разрез, кисточками приступил к нанесению посмертного грима, придавая лицу естественный, одновременно совершенно не похожий вид, какой был при жизни.
Так легче прощаться.
Похоронщик причесал мертвецу волосы, аккуратно надел на деда похоронную одежду из той, что приготовила бабушка.
Наверное, тогда со мной и произошёл надлом, когда я стоял на коленях, держался за живот, чтобы унять рвотные спазмы, а какой-то человек наряжал моего мёртвого дедушку, который продолжал лежать на диване в зале.
Окончательно я сломался от последнего, что увидел в тот день.
Когда похоронщик надел обувь на мертвеца, ноги деда конвульсивно дёрнулись и вновь замерли.
Я заверещал и от чего-то потерял сознание.
***
Проснулся глубоко за полночь. Мне показалось, что меня кто-то позвал, но вокруг никого не было.
В квартире стояла мёртвая тишина: ни скрипа, ни тиканья часов, ни шума от холодильника.
Я медленно выбрался из-под одеяла. На мне красовалась пижама в длинную полоску.
«Наверно, меня уложили родители. Переодели и уложили. Это как же я крепко уснул, что не почувствовал?»
Вставил ноги в тапочки, подошёл к двери, через щёлочку я выглянул в коридор.
Никого.
В большой комнате тоже никого.
Заглянул в спальню к родителям. Кровать пустая и заправленная, точно на ней этой ночью никто не лежал.
Мне стало страшно от осознания того, что я был в квартире совершенно один. Один в квартире с покойником.
Я огляделся ещё раз. Ничего не напоминало о том, что тут мумифицировали тело. Ни трупного запаха, ни формалинового аромата.
«Может, мне всё это приснилось? А может я сплю сейчас?»
Что-то холодное и склизкое прикоснулись к моему лбу.
Я отмахнулся и открыл глаза.
Надо мной стоял загримированный дедушка.
Я заверещал, что есть сил и попытался отползти от того места, где потерял сознание. Руки, ноги не слушались, кое-как смог сдвинуться с места. Я барахтал конечностями, стараясь сделать хоть что-то существенно удаляющее меня от того, кто стоял передо мной.
Дедушка, облачённый в костюм и рубашку, которую приготовила бабушка, глупо уставился на меня. На его мёртвых, впалых щеках играл румянец от кисти похоронщика, на лоб были нанесены тени, а на глаза подводка, что придавало ему облик египетского фараона.
Мне все же удалось отползти в дальний угол комнаты и истерически вдыхать воздух ртом.
Я почувствовал, как по моему лбу растекается холод от поцелуя.
Истерическими движениями, старался стереть то, что проникло в меня через влажное прикосновение мертвеца.
— Витя, подожги квартиру, — проговорило то, что когда-то было дедушкой.
— Ч… Чт...Что? — срывающимся голосом спросил я.
Мертвец указал на меня пальцем и повторил:
— Подожги квартиру.
— Зач… Зачем? — мне казалось, что я задыхался, хватал воздух ртом.
Дед неуклюже развернулся, коряво проковылял к дивану и улёгся на прежнее место, где с ним проводили ритуал.
Похоронщик подошёл к моей комнате, взялся за ручку и произнёс:
— Зря ты, сорванец, подглядывал. Теперь ты либо выполнишь волю Хабарила, либо после продолжительной болезни отправишься вслед за дедом!
Похоронщик развернулся и с силой захлопнул дверь.
3.

Аудитория пребывала в гробовом молчании. Каждый услышавший анализировал историю.
Всех мучал один и тот же вопрос: «Что из истории является плодом больного воображения?»
— Виктор Григорьевич, что было после того, как ушёл человек из ритуальных услуг? — спросил профессор, который острым взглядом внимательно изучал аудиторию и реакцию на рассказ.
— На утро… на утро у меня началась лихорадка… лихорадка. На похороны я так и не п… попал. Ещё через несколько дней я почти не мог ходить, а то место… место, куда я был поцелован мертвецом, по-прежнему растекался влажный холод, доводящий меня до дро… дрожи. В голове у меня поселился голос деда. Он исходил из холодного пятна на лбу и уходил до затылка. Голос… голос продолжал настаивать на поджоге. Я сопротивлялся, как мог, но он не замолкал и повторял одно и тоже: «Подожги», – днями и ночами. В конце концов, я, доведённый до отчаяния, сломался. Зашёл на кухню, взял спички возле газовой плиты и подпалил шторы.
Когда огонь взметнулся вверх, я ощутил облегчение. Голос прекратил повторять … повторять. Меня обволокло чувство эйфории. Я наслаждался тишиной и шипением, исходящим от огня, в порыве облегчения страданий прикрыл глаза и запрокинул голову.
Из груди вырвался хохот, но я не планировал смеяться. Я будто потерял контроль над телом, отлетел в сторону и наблюдал за собой со стороны.
— Витя, что ты творишь?!  — закричала вбежавшая бабушка.
Она схватила полотенце и начала неистово бить по огню, а моё тело продолжало истошно хохотать.
— Витя, что с тобой? — испугалась старушка и на мгновение позабыла об огне.
Я видел, как искривились моё лицо в гримасе отвращения, как руки поднялись, схватили бабушку за горло, начали душить, надавливая на гортань большими пальцами. Даже находясь в стороне от себя, я видел, как от усилия у меня побелели ногти.
С головы бабушки слетел чёрный платок.
Старушка хрипела, вяло отбиваясь от меня. Было совершено необъяснимо, откуда во мне столько сил?!
Я знал, то, что завладело мной по своей воле не остановится. Оно будет стремиться к поджогам, разрушению и убийствам.
— Витя! — крикнул отец и сшиб не принадлежавшее мне тело в сторону от бабушки.
То, что стало мной, упало на пол, вскочило на четвереньки и оскалилось на папу.
Я видел, как побелело лицо отца, как расширить его ясные глаза и как губы изогнулись в гримасе ужаса и отвращения.
Сущность, которая управляла моим телом, не оставила в моём облике ничего от человека: форма черепа вытянулась и стала походить на дыню, глаза, как у улитки, удлинились, острые зубы торчали вперёд, раздвоенный язык был высунут наружу. Волосы на голове оголили длинный лоб и в виде грязной гривы разместились на загривке, свисая патлами к полу.
Конечности мои начали вытягиваться, пальцы на руках удлинились, а ноги заканчивались мохнатыми копытами.
На папу смотрело сухое, длиннопалое, темногривое существо с вытянутой головой и торчащими глазами.
Оно, продолжая двигаться на четвереньках, бросилось в его сторону и вцепилось длинными пальцами в горло.
До меня донёсся хруст шейных позвонков.
Папа замертво свалился там, где стоял секунду назад.
Сущность замерла, принюхалась к дымящимся шторам, обернулась и увидела, что бабушка сорвала горящую ткань с карниза и затоптала огонь.
В омерзительных глазах чудовища бабушка увидела своё испуганное отражение, прежде чем сущность вгрызлась ей в шею и прокусила артерию.
Старушка упала на пол и меньше, чем за минуту, истекла кровью.
В тот день маму спасло то, что она ушла в магазин, а когда вернулась увидела жуткую картину.
Посередине кухни, я стоял на коленях в густой луже крови моих родственников. Лицо, рот, шея, руки были испачканы. В дальнем углу лежала дымящаяся штора, рядом её мама, моя бабушка с прокушенной шеей, а с противоположной стороны лежал её муж и мой папа с вдавленной гортанью. От компрессии сосуды в его глазах полопались, создавалось ощущение, что он уставился в потолок двумя остекленевшими рубинами.
Что было дальше вы, наверное, понимаете?! Я рассказал мою версию милиционерам, врачам, маме, всем, но мне никто никогда не верил. С десяти лет меня переводят из одной лечебницы в другую, подбирают терапию, меняют препараты, но голос деда меня никогда не оставляет в покое. Он, как и раньше требует огня и крови.
— Виктор Григорьевич, вы сказали, что в прошлый раз вы не говорили три года, так? — спросил профессор Бектерёв.
Пребывая в глубокой задумчивости, он вновь подкрутил ус.
— Да, но это было не первое … первое молчаливое пари… пари. Лет пятнадцать назад мне впервые удалось договориться с голосом… голосом в обличии деда. Условия были такие: если буду молчать я, будет молчать он.
— Как вы думаете, какой резон голосу был в заключении сделки?
— Как всегда… всегда издевательства. Ему нравилось мучить меня, находил в этом удовольствие.
— Сколько продержались в тот раз?
— Год.
— Как себя чувствовали?
— Я знал, что сущность с голосом деда где-то рядом, слушает и ждёт моей ошибки. Долгожданная тишина принесла столь желанное облегчение, но на смену голоса пришло горе от потери бабушки и отца. Мне хотелось выговориться, обсудить с врачами или, на худой конец, с приходящим батюшкой… батюшкой, — Виктор опустил голову, всхлипнул и на мгновение умолк, переводя дыхание. — Понимаете, я даже не мог скорбеть об их утрате, голос заглушал вокруг меня всё, а тут затих. Осознавая горечь потери, я сдерживался изо всех сил, но один маленький душевный стон и короткий «ох» были расценены, как поражение. Голос вернулся.
— Вам же удалось заключить ещё одно пари с голосом. Верно? — продолжал задавать вопросы профессор, смотря в никуда.
Хотя он давно знал ответы, ему было важно, чтобы студенты могли собрать анамнез.
— Верно. Я молчал три года. Не издавал ни одного звука, а потом пришли вы Владимир Михайлович. Вы убедили меня… меня, что сможете помочь, подберёте лечение и исцелите. Благодаря лекарствам голос… голос практически меня не преследует, и я чувствую, как ослабла сущность беса внутри меня.
Лектор отстранённо покачал головой и посмотрел на слушателей.
Б;льшая часть аудитории побелела от ужаса и выражала отвращение к услышанному, оставшаяся находилась в замешательстве.
Бектерёв возвысил голос, возвращаясь к научной части:
— Патопсихология происходит от греческого слова патос — страдание, болезнь. Психо — это душа.  В общем-то, мы изучаем практическую отрасль клинической психологии, расстройства душевных процессов. Наблюдаем и анализируем патологические изменения «на основе сопоставления с характером формирования и протекания психических процессов, состояний и свойств личности. Большую часть симптомов мы можем купировать медикаментозной терапией, но должны лечить не только разум, но и душу. Слушайте и расценивайте истории пациентов под всеми ракурсами. Вы не поверите, но многое из того, что они рассказывают, является правдой.
Именно такие случаи правды я нахожу и исцеляю.
Бектерёв положил руку на плечо пациента.
— История Виктора Григорьевича наглядно показывает, как детская душевная травма приводит к буйной шизофрении, как слаб детский разум, когда сталкивается со стрессом, выходящим за индивидуальные рамки.
Профессор достал из кармана часы, внимательно посмотрел на них.
— Отведённое время имеет свойство неумолимо заканчиваться. Моя рекомендация продолжать терапию нейролептиками, а увеличить дозировку препарата Р 6218 до шестидесяти миллилитров в сутки.
— Это что, всё? — раздражённо спросил Федя. — Ради этой ерунды из учебников тут собралась такая толпа? Бред и трата времени. Если хочешь, клинический бред.
— Да подожди ты! — нервно попросил Женя. — Он же сказал, надо уметь слушать.
— Ты хочешь ещё посидеть? Пожалуйста. А я пойду на улицу, курить охота сил никаких нет, да ещё голова разболелась.
Фомин посмотрел на время и с раздражением сжал зажигалку, которую успел достать из кармана.
— Блин, так поздно уже все аптеки закрыты!  — он поднялся, желая побыстрее покинуть аудиторию, потом резко наклонился к Жене. — Я тебе не рассказывал, как недавно до рассвета бегал по Бутово в поисках презервативов?
— Федь, давай ты потом расскажешь! Уйди уже курить, — Женя в ярости сжал кулаки и отвернулся от товарища.
— Пфф, как знаешь.
Федя хотел было начать сложный процесс выхода, как вновь заговорил профессор.
— На этом я хочу проститься со всеми кроме тех, кто запомнил имя сущности, о которой говорил Виктор Григорьевич. Запишите на листочке и подойдите ко мне. Остальным я говорю спасибо за внимание.
Федя опустился на место и спросил друга:
— Как думаешь, что он хочет сказать тем, кто запомнил?
— Я не знаю, — отозвался Женя, — но, если ты захочешь расскажу тебе потом.
Женя оторвал кусок страницы в клетку и написал «Хабарил».
— Нет уж, я сам послушаю! — сказал Фомин, выхватил вторую половину оторванного листочка и шариковую ручку у товарища, написал имя и сложил листик.
Федя убрал записку в боковой карман чёрного халата, швырнул ручку обратно Жене.
Румянцев недовольно покосился на Федю.
Тем временем, аудитория почти опустела.
Профессор наполнил стакан и заботливо передал Виктору Григорьевичу.
Пациент благодарно принял и с наслаждением промочил пересохшее горло.
Бектерёв осмотрел оставшихся в аудитории.
— Шесть, семь, восемь, — пересчитал он, — подойдите, пожалуйста.
Студенты спустились по проходу вниз и по очереди показали листочки.
Профессор посмотрел и задал ещё один вопрос:
— Кто из вас верит, что с Виктором всё это случилось на самом деле?
Женя, Федя и девушка с выбритым виском подняли руки.
Профессор вежливо простился с пятью студентами, опирающимися на науку больше, чем на веру.
Федя снял очки, протянул девушке руку и представился.
— Вера, — ответила девушка.
— Оказывается это то, что нам было нужно. Вера. — улыбнулся ей Фомин.
— Я прошу вас пройти со мной, — обратился лектор к студентам. — Виктор Григорьевич, пойдёмте.
Владимир Михайлович жестом указал на низкую дверцу.
По очереди все протиснулись и пошли по узкому слабоосвещённому коридору.
Кирпичные стены были выложены из клинкерного кирпича и соединялись аркой над головой. Пол был выстлан брусчатым камнем.
По всей длине коридора по стене тянулся кабель, который питал осветители. Овальные лампы располагались на расстоянии двадцати шагов друг от друга.
Эхо от шагов звонкими отзвуками разносилось по коридору и удалялось вглубь тоннеля.
Коридор уводил процессию под уклон.
— Вера, осторожно, мокрый пол, — заискивающе прошептал Федя, указывая на камни под ногами.
Эхо громом отправило его слова вглубь прохода.
— Из-за глубины тут повышенная влажность, будьте внимательны, ступайте аккуратно, — откликнулся профессор, замыкавший спуск их небольшой группы.
Женя первым переступил порог, отделявший длинный коридор и зал.
Сводчатое помещение, всё из того же клинкерного чёрно-красного кирпича.
Площадь зала не более тридцати квадратных метров, вдоль стен стояли дубовые шкафы, стулья из того же набора, что шкафы, и стол, на котором лежали картины без рамок.
— Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь, — обратился к студентам и Виктору профессор Бектерёв, — мне вам ещё многое нужно поведать, прежде чем мы войдём туда, — он мотнул в сторону двери с табличкой «Операционная».
Владимир Михайлович подошёл к одному из шкафов, открыл дверцу, снял пиджак и надел вместо него черный халат.
Студенты и Виктор расселись по стульям, наблюдая за сменой в верхней одежде.
— Куда мы попали?  — прошептал Федя на ухо Жени.
— Понятия не имею, — взволнованно откликнулся Румянцев, придя в то же эмоциональное замешательство, что Федя.
— Простите меня за весь этот цирк с лекциями, спуском в наш…  кхем, как бы это назвать? Пускай будет орден. Нет, скорее штаб, — лектор застегнул хирургический халат.
Профессор погрузился в задумчивость, пытаясь собраться с мыслями и подобрать нужные слова для необходимого повествования.
— Мы вас внимательно слушаем, — не выдержал затянувшегося молчания Федя.
— Давайте так, — начал он, — возьмите со стола картины и внимательно посмотрите на них.
Вера встала со своего места, подошла к столу и взяла верхний холст, за ней подошли Федя с Женей и принялись разглядывать.
Виктор продолжал сидеть на месте. Он точно погрузился в глубокие раздумья.
Профессор Бектерёв уловил замкнутость пациента, посмотрел на часы, которые висели над входом в операционный зал. Часы показывали без четверти час ночи.
Владимир Михайлович слегка нахмурился, понимая, что промедление может непредсказуемо отразиться на запланированной процедуре.
— Перед вами картины Босха и Яна Ван Хемессена. Оба представляли популярную тематику во времена эпохи возрождения, тему странствующих или бродячих хирургов. Названия работ тоже схожие: «Извлечение камня глупости» или «Удаление камня глупости». Посмотрите на них очень внимательно.
— Что мы должны в них увидеть? — подал голос Фомин, переводя взгляд на профессора.
— Посмотрите внимательно! — Строго повторил Владимир Михайлович. — Картины представляют фольклорную линию в творчестве голландских художников. На переднем плане зрители видят пациента, скорчившегося или кричащего от боли, в то время как хирург проводит операцию на голове. Гримаса боли, отражённая на лицах пациентов, напоминает, что никакой анестезии тогда не было, можно только догадываться о той боли, которую они испытывали во время проведения процедуры. Сосредоточенное от усердия лицо хирурга должно было создавать комичность ситуации. Но это только для тех, кто им не верил.
— Но это же картины? Какое отношение они имеют к теме сегодняшней лекции? — задала вопрос Вера, продолжая разглядывать работы.
— А если я скажу, что это не просто картины? Что, если это не сюжеты, придуманные своеобразным творцом?
Трое студентов уставились на профессора, как на человека, чьё ментальное состояние не отличается от состояния Виктора Григорьевича.
— Прошу вас, не делайте поспешных выводов, — попросил лектор, поднимая руки ладонями к студентам. —Посмотрите ещё. В те времена существовала легенда, что душевнобольного можно исцелить, если извлечь из его головы камни глупости.
Хирург, который проводит процедуру, не только выглядит как шарлатан, так и изображён соответственно, — профессор грустно улыбнулся в закрученные усы. —Не находите сходства?
Студенты продолжали таращиться на Бектерёва.
— Ребятки, у нас нет времени приводить б;льшие доказательства, чем моё голословие. Вы либо поверите и расширите рамки сознания и понимания, либо ещё не поздно пойти по коридору наверх.
Вера дёрнулась в направлении выхода, повернулась к лектору и спросила:
— Почему из всего услышанного мы должны были обратить внимание именно на Хабарила? Что это вообще?
Хмурый взгляд профессора немного прояснился.
— Хабарил – бес огня и пожара. Он черпает силу через открытый огонь. Согласно поверьям и живописи, у него три головы - кошачья, человеческая и змеиная, он ездит на гадюке, размахивая факелами. Согласно рассказу Виктора Григорьевича, выглядит он иначе.
Федя откашлялся и сказал:
— Так называемые чёрные похоронщики или ритуальщики подсаживают частичку беса в умершего, который должен передать его живой душе. Бес в мертвеце не способен жить долго, это его переходный этап, а при попадании в живого он проявляется во всей красе, так?
Бектерёв кивнул.
— Зачем так сложно? Разве нельзя подсадить беса к живому? — спросил Федя.
— А как ты себе представляешь вскрытие грудной клетки, при этом чтобы сохранить жизнеспособность носителя? А, даже если так, то как поместить мешочек в грудной отдел при полной операционной бригаде, не говоря уже о возникновении сепсиса от наличия инородного тела.
— Я правильно понимаю вашу теорию: чёрный мешочек — это яйцо из которого вылупляется демон, который духовно должен переселиться в живого человека, чтобы захватить власть над его телом и начать творить бесчинства? — на этот раз количество сарказма в словах Жени поразило даже Федю.
Фомин ещё никогда не видел товарища в такой глубокой стадии отрицания.
Реплика Жени нисколько не смутила профессора. Он обозначил аплодисменты и произнес:
— Именно так и никак иначе! Ритуальщики выбрали максимально подходящий способ привнесения бесов в наш мир. С появлением патологоанатомов стало несколько сложнее находить приспешников бесов. Наш, — он вновь закатил глаза, — орден занимается выявлением подсаженных сущностей и изгоняет их.
— Как? — удивилась Вера.
Бектерёв пожал плечами удивляясь, как это может быть непонятно и коротко молвил:
— Психиатрия.
— А зачем вам это представление с лекциями? — продолжила Вера.
— Вы думаете Хабарил один? Молодые люди, бесов великое множество. Ордену, коллеги настаивают на подобном названии, меня же каждый раз передёргивает, — профессор откашлялся, возвращая себя в нужное русло, — нам нужны последователи. Мы находим последователей через странствия и предоставления верующим доказательств существования сущностей. Иначе как мы сможем противостоять бесам, если нас так мало?
— А как вы собираетесь извлечь то, что внутри у Виктора? — задала вопрос Вера.
— Я планирую его выпустить и поймать, а затем отправить туда, откуда он явился. Есть несколько способов убить тварь. Один из них — это кровь умирающего носителя, но к такому прибегать мы не будем.
— Получается, все душевнобольные носят в себе сущности? —  Женя поднял указательный палец, выражая общее недоумение.
— Отнюдь. Наше главное оружие — это научные знания. Наука психиатрии – это не только профилактика и лечение психических расстройств, а ещё помощь, включающая в себя обследование, диагностику расстройств, уход и социальную реабилитацию пациентов, особенно тех, кто с подсадными.
Профессор и студенты обратили внимание на Виктора. Измождённый мужчина продолжал покорно сидеть, уставившись в одну точку.
— С чего ты взял, что этот ряженый шарлатан говорит правду? — голос в обличии деда вернулся. — Он убеждает доверчивых глупцов вроде тебя, в существовании так называемого «камня глупости». Ты думаешь, если он его удалит, то излечит от сумасшествия или меня? Но вот только мы оба знаем, что это ты принимал решения, это ты поджёг шторы и это ты убил бабушку и папу.
— Да, откуда у меня, мальчика, хватило бы сил на всё это? Ты завладел моим телом и устроил пожар и убийства.
— Ты же знаком с такой процедурой, как лоботомия?! Можешь не отвечать, я знаю, а значит ты знаешь, как поступают с буйными пациентами, с теми, от кого отказались все врачи. Этот менестрель рассказывает сказки, а на самом деле он продырявит тебе голову.
— Прекрати! Он хочет помочь!
— О. Я расскажу тебе о его помощи. Этот шарлатан пересечет твои нервные пути, лежащие в белом веществе мозга. Ты полностью утратишь контроль над самим собой. То, что сейчас тебе кажется, что я владею твоим телом, это мелочи по сравнению с тем, что тебя ждёт. Вот скажи мне, ведь врачи должны лечить пациентов, так почему этот хочет тебя покалечить?
— Я не желаю тебя слушать, отказываюсь слышать!
Виктор услышал цоканье у себя в голове.
— Сколько угодно можешь притворяться, но меня тут нет, а ты говоришь с собой. Послушай, тебе введут в глазницу, а затем в мозг острый инструмент, напоминающий узкое долото, а потом молотком его вколотят тебе так глубоко, как смогут. Конечно, врач объяснит, что это необходимо, чтобы достать меня, но повторяю, меня тут нет, а если тебе в мозги воткнут столярный инструмент, то и тебя тоже не станет.
Виктор горько всхлипнул.
— Ты изводил меня всю жизнь, издевался надо мной, унижал, приказывал и только ты убил мою бабушку. Даже если профессор меня обманывает, я с лёгкостью приму забвение или смерть от его рук. Всё лучше, чем слушать тебя!
Профессор увидел, что Виктор из всех сил вцепился в штанины, костяшки на руках побелели.
— Дьявол! — выругался лектор. — Срочно проходите в операционную! У нас больше нет времени на разговоры. Сдерживающий буйство препарат почти выветрился, нужно срочно приступать к процедуре!
Бегтерёв подошёл к Виктору, осторожно взял его под локоть и повел в сторону двери с надписью «Операционная».
Федя дёрнул деревянную дверь на себя. Всех обдало запахом лекарств, спирта, средства дезинфекции и жжёных костей.
Федя шумно втянул носом и произнёс:
— Как у стоматолога.
— Ну?! Что вы встали, как цыплята перед курятником? Проходите же! — гаркнула операционная сестра, завернутая в чёрный стерильный халат.
Она стояла перед столиком, на котором были приготовлены хирургические инструменты: щипцы, зажимы, обратные выкусыватели, молоток и долото. За её спиной красовался металлический стул с фиксаторами.
К изголовью прикреплена откидная корона с острыми винтами для прижатия головы, на подлокотниках болтались расстёгнутые кожаные ремни для надёжной фиксации рук пациента.
Студенты не могли двинуться с места, их взгляд приковывал трон пациента.
— Проходите, проходите!  — Поторопил санитар, который ранее выводил Виктора наверх к публике. — Не стесняйтесь. Это наша операционная сестра Любовь Алексеевна. Она может показаться строгой, но работу знает лучше всех.
Санитар стоял позади трона и с иронией наблюдал за тем, как стушевались новенькие. Совсем в недавнем прошлом он точно также очутился в этой операционной, и точно также Любовь Алексеевна строгим гласом попросила не задерживаться в дверях и пройти внутрь.
Студенты по одному зашли.
— Встаньте к той стене, — приказала сестра, — не хватало, чтобы вы мне тут опрокинули инструменты, или не дай бог заблевали полы. Вёдра, между прочим, находятся рядом с вами, если кому приспичит опорожнить желудок, как говорится, «Велком» в ведро. Стойте спокойно и наблюдайте.
Профессор, по-отечески положив руку на плечо пациента, подвёл его к трону.
— Пора, Виктор Григорьевич. Вы точно готовы и даёте согласие? — спросил Бектерёв, затягивая кожаные ремни под грудью и на руках пациента.
Кожа ремней мягко поскрипывала, как седло на лошади.
— Слабак! Я не собираюсь так сдаваться! Скажи, что ты передумал! Я приказываю тебе отказаться! Если ты думаешь, что раньше тебе было плохо, то я тебя уверяю, то что с тобой сделаю тебе и не снилось! — в голове Виктора гремел голос сущности в обличии дедушки.
— Вот, а ты говорил, что я тебя выдумал. Стал бы я угрожать себе, если бы тебя не было и угрозы исходили бы не от тебя?!
Голос заревел как разъярённый гризли.
— Виктор Григорьевич, вы меня слышите?  — спросил профессор. — Ответьте, вы готовы?
— Да, кхе, да, я готов… готов, быстрее пожалуйста, не могу его долго сдерживать, он становится сильнее… сильнее, — пациент что было сил рванул пристёгнутой рукой.
Металлический трон жалобно скрипнул.
Владимир Михайлович пристегнул обе руки и надел пациенту на голову фиксатор в виде короны.
— Виктор, мы не можем использовать анестезию, чтобы избавить вас от боли, иначе бес затихнет. Вам будет очень больно, за это я очень извиняюсь, — грустно произнёс Бектерёв.
— Я готов к боли, профессор, ведь давно обручён с ней. Если моё сердце не выдержит, то я хотя бы умру свободным человеком.
Любовь Алексеевна поднесла щипцы с пропитанным антисептиком тампоном к голове пациента и смазала места, где винты вкрутятся в кости черепа.
Санитар начал поворачивать барашек, закручивая первый винт.
— Это необходимо для статичной фиксации головы, — произнёс профессор, тщательно намывая руки.
Винт мягко прошёл через кожу и вкрутился в лобную кость.
По лицу пациента заструилась первая струйка крови.
— Мы либо соучастники преступления, либо сейчас увидим, что-то выходящее за рамки понимания, а, быть может, у нас массовая галлюцинация, — в ужасе прошептал Федя. — Какого хрена я попёрся с тобой в эту дыру?!
— А-А-А-А! — закричал Виктор от того, что второй винт прошёл через кожу и зафиксировался на височной кости.
Вторая струйка проложила путь за ухом и скрылась под воротом фланелевой рубашки.
Санитар взялся за третий барашек.
— Если они попытаются отделить меня от тебя, то в ад мы отправимся вместе!
— Я к этому готов, а ты?! — вскрикнул Виктор.
После этого вопроса голос сущности впервые дрогнул.
— Ты не понимаешь, ты не представляешь, ты … ты … сволочь!
— А-А-А-А! — Виктор разразился чудовищным криком от того, как четвёртый и последний винт прогрыз кость.
Владимир Михайлович, завёрнутый в хирургический чёрный халат и чёрные латексные перчатки, взял из протянутой руки сестры скальпель.
— Ну, голубчик, увидимся на той стороне.
— Я разорву ему глотку твоими руками! Слышишь меня? — бес злился, как загнанный зверь.
Виктор слышал, но не ответил. Он зажмурил глаза, что было силы, стараясь не думать о приближающемся лезвии.
Скальпель плавно заскользил, оголяя треугольный участок лобной кости. Кровь водопадом полилась по лицу Виктора.
Любовь, с невозмутимым видом придерживая лоскут кожи, промокнула тампонами открывшееся операционное поле.
Профессор отложил скальпель в сторону и взял молоток и долото. Он не терял драгоценные секунды, отточенным движением установил полотно острого инструмента на кость и нанёс первый удар.
— А-А-А-А!
— Я тебя предупреждал!
Виктор отлетел в сторону. Он вновь наблюдал себя со стороны: лицо было искажено гримасой злобы, глаза открыты и пристально смотрели на профессора, кровь струилась по подбородку вниз, капала на пропитавшуюся насквозь рубашку, в итоге нашла дорожку и собиралась в лужицу на полу под стулом.
— Люба, включи аспиратор ,— бесцветно распорядился профессор.
Сестра протянула трубку с подсоедин;нным изогнутым носиком.
— Держи тут, — попросил Бектерёв, указывая на область рядом с острым инструментом.
Аспиратор зажужжал, как дрель, заглушая разговоры оперирующих.
Федя в ужасе вцепился в рукав жениного халата. Женя Румянцев, обливаясь потом, схватил за руку Веру, которая взволнованно прижалась к нему.
Виктор увидел, как рука с молотком опустилась на долото. Услышал, как хрустнула пробитая кость. Но он не почувствовал боли.
Ни боли, ни страха, ни сожаления, вообще больше никаких эмоций. Он плыл в тёплом, умиротворяющем облаке спокойствия, но даже это не вызвало эмоций.
Молоток со звоном опустился в третий раз.
Позади Бектерёва встал санитар. В руках он сжимал чёрный мешок.
Профессор повернулся к студентам, которые отступили к стене и были готовы забиться в угол.
— Нам сейчас потребуется ваша помощь, — он, как волк, посмотрел на напуганных, загнанных в угол наивных поросят. — Снимайте халаты и вставайте позади меня. Когда Хабарил или бес, или сущность, как вам угодно, появится, нужно накинуть на него чёрную тряпку. Он ничего не сможет сделать.
Студентам хотелось бежать и прятаться, но их ноги были прикованы ужасом.
— Эй! Быстро! — крикнул санитар. — Снимайте халаты и подходите!
Женя кое-как разомкнул ладонь, в которой сжимал руку Веры, Фомин усилием воли смог отпустить руку соседа.
Любовь провела прямым носиком аспиратора по образовавшимся щелям в черепе пациента, обратила внимание, что новенькие с трудом справляются и по-матерински обратилась к ним:
— Врачи, поторопитесь, на кону жизнь пациента.
Врач — это призвание. Выбирая учебное заведение, абитуриенты опираются на чувство предназначения, уже тогда они знают, что хотят защищать здоровье пациента всеми способами.
Сестра воззвала к призванию студентов, её интонации заклинали о помощи.
Ребята мигом стряхнули с себя помутнение, быстрыми движениями сняли халаты, выставили их перед собой и встали рядом с санитаром.
— Вот молодцы! Спасибо, коллеги, — сказал профессор и прошептал. — Лазарь нам помоги!
Владимир Михайлович поддел пинцетом треугольный фрагмент черепа и отделил его от мозговой оболочки.
Виктору в глаза ударил яркий свет. Пребывая в состоянии отчуждённости к этому миру, его сознание погрузилось в негу темноты. Он плыл в невесомости не отягч;нный усталостью, муками, мыслями.
Свет от осветителя острыми лучами проник в забвение пациента. Виктор, прикрыв глаза рукой, посмотрел в сторону света. На противоположной границе виднелось скрытое под маской лицо профессора.
— Где я? — немой вопрос застыл в той тени, где находилось сознание пациента.
Виктор потряс головой, сконцентрировался и увидел завершительный этап операции со стороны.
Бектерёв отвёл в сторону пинцет, с отделённым кусочком черепа.
Фиброзная ткань, выстилающая внутреннюю поверхность операционного поля, представляла собой чёрный гнойник с щупальцами.
Гадкое нечто многие годы назад поселилось тут и щупальцами распространилось, как метастазы, по всему мозгу.
В операционной повисло гнетущее молчание, прерывающееся жужжанием аспиратора.
— Среди вас есть те, кто впоследствии хочет связать себя с нейрохирургией? — спросил профессор.
Вера, Женя и Федя задыхались от ужаса, сковавшего горло каждого.
— Остроконечный скальпель и крючок Фарабефа, — не поворачиваясь, попросил хирург.
Любовь вложила инструменты в руки профессора.
Бектерёв поднёс скальпель к нитевидному щупальцу и лёгким движением пересёк его. Гнойник запульсировал пришёл в бурлящее движение и разверзся в разные стороны.
Из недр головы Виктора через открытый проход вырвалось нечто чёрное, похожее на тень головы медузы Горгоны. Щупальцеобразная, склизкая, сущность с размаху влетела в грудь профессора. Скальпель и зажим со стальным звоном упали на пол операционной.
Вырываясь наружу, сущность сорвала ремень с правой руки, выбила винты – фиксаторы оставили рваные, кровавые борозды на голове бывшего носителя. Тело Виктора наклонилось вперёд и безвольно повисло, удерживаясь на ремнях под грудью и на одной руке. Сознание рывком вернулось в истекающее кровью разорванное и выпотрошенное тело.
Тень отскочила в угол операционной и начала преображаться.
Щупальца сложились, образуя сухое тело, череп вытянулся как дыня, глаза удлинились. Из острозубой пасти показался раздвоенный язык. Щупальца собрались на загривке и повисли жгутами, как грязная грива.
Конечности вытянулись. Копыта цокнули об пол.
— Хватайте его, пока он полностью не преобразился! — выкрикнул санитар и бросился на беса.
Хабарил уклонился в сторону, схватил нападавшего за горло и принялся душить, но на спину сущности лёг чёрный халат Веры.
Бес завизжал, отпустил санитара, отскочил в сторону.
Он изучал оппонентов. Упустив профессора из виду, тварь попала в окружение.
На спину Хабарила Бектерёв накинул хирургический халат, бес вновь дёрнулся, но санитар успел набросить ему на голову чёрный тканевой мешок, Вера подняла с пола халат, на котором от первой неудачной попытки образовалась дырочка. Замкнули кольцо Федя с Женей, скрыв тварь под собой, прижавшись телами.
Чудище вновь издало визг, раздирающий барабанные перепонки, и, собрав все силы, рвануло на врагов, играючи сбросило Фомина с Румянцевым.
От падения зажигалка в кармане Феди выдала искру.
Небольшой искорки было достаточно для беса, чтобы зачерпнуть силы из огня.
Он триумфально заметался по операционной: опрокинул столик сестры и сбил её с ног, подрал длинными когтями бедро санитара, тыльной стороной руки влепил Жене оплеуху от которой тот перевернулся через себя и тяжело приземлился у двери.
Рыча и шипя, бес наступил копытом Феде на грудь придавил к полу, раскрыл пасть желая содрать лицо с врага.
Густая слюна выпала из пасти кровожадного беса и приземлилась на лицо Феди. Жжение шилом прошло через лоб и затихло в затылке.
Фомин завизжал от боли дёрнулся, тем самым скинув с себя тварь.
Хабарил отступил назад осмотрел ещё раз поле сражения и повернулся к носителю.
— Я гарантировал тебе ад, так получай его!
— Да, но только если там окажешься ты, — промычал скрюченный на стуле носитель.
— Что? Я плохо тебя слышу.
Бес наклонился над истерзанным, привязанным к операционному стулу Виктору.
В нос ударил смрадный могильный запах, источаемый Хабарилом.
Безобразная голова беса приблизилась к повисшей голове носителя.
Из открытого операционного поля и рваных борозд от винтов продолжала бежать кровь.
Виктор приоткрыл затуманенные кровяные глаза, приподнял голову, из последних сил, свободной рукой схватил тварь и притянул к себе.
— В ад только с тобой! — повторил носитель и прижался окровавленными губами к мерзкой твари.
Тварь в ужасе отскочила назад, прижала костяные руки к месту, на которое попала кровь его носителя.
Последним гвоздём в крышку гроба Хабарила стала фраза:
— Я прощаю тебя!
Виктор вложил всё добро, что было в его сердце, он отдал всего себя и навсегда закрыл глаза.
Виктор Григорьевич почувствовал блаженный покой в душе. Его больше не мучали боль и тревоги, но на этот раз появилось чувство радости. Он стоял и парил в нигде и никогда, окружённый предрассветной темнотой. Он будто ждал чего-то, будто знал, что за ним сейчас придут.
— Горжусь тобой, внук! — Виктор услышал знакомый голос деда.
Он восторженно обернулся к говорившему.
— Дедушка, я так долго тебя ждал, — Виктор раскинул руки, обнял дедушку, как обнимала когда-то бабушка в мае сорок пятого, — ты пришёл. Наконец-то ты пришёл.
Темень вокруг них уступила место свету, очищающему и поглощающему мрак свету.
***

Хабарил визжал и корчился от боли. След от простительного поцелуя, оставляя химический ожог распространился по гнойному, чёрному телу. Бес прижимал руки к пульсирующей ране, между пальцев потекла вязкая субстанция, похожая на расплавленный гудрон.
Субстанция капала на пол, оставляя кусками дымящиеся чёрные следы.
Тварь, истончаясь разваливалась и сжималась, вопила, пищала и шипела.
Профессор с трудом приподнялся на локтях, увидел, каким жутким метаморфозам подвергся Хабарил. Бектерёв схватил выпавший у санитара мешок и метнулся в сторону дымящейся, сжавшейся в комок твари.
Профессор накинул на беса черную торбу и носком ботинка ударил сбоку по копытам.  Хабарил подкосился, перевернулся и рассыпался в твёрдую кучу.
Профессор туго стянул шнурки на горловине мешка, осторожно поставил рядом с собой и осмотрел операционный театр, на котором разыгралась кровавая трагедия.
Весь пол был густо залит кровью каждого из участников паноптикума.
Женя лежал без сознания, по щеке расползалась гематома, санитар пытался ремнём затянуть себе ногу, чтобы остановить кровопотерю, Федя растирал саднящий затылок, Люба, качаясь собирала разбросанные инструменты и выкладывала их на погнутый столик. Тело Виктора Григорьевича безжизненно повисло на ремнях операционного стула. Вера единственная оставалась на ногах, подошла к Виктору.
— Он достаточно страдал, — сказала она,
осторожно расстёгивая ремень, удерживающий руку.
Девушка обошла пациента и отстегнула застёжку под грудью. Тело Виктора начало заваливаться, но профессор успел предотвратить падение и осторожно уложил на пол.
Федя растормошил Женю и помог товарищу подняться на ноги.
— Промойте рану и продезинфицируйте, — обратился Бектерёв к Любе, — я зашью.
Лобовь склонилась над санитаром, взяла ножницы и вспорола штанину.
Мешок с останками беса скукожился до размера теннисного мяча и окаменел.
Профессор двумя пальцами поднял мешок, и обратился ко всем:
— Примерно такой мешочек подкладывают черные похоронщики в тела усопших. Мы не можем их всех контролировать, но мы обязаны находить и выявлять пациентов не с психическими отклонениями, а с сущностями, что живут внутри. Чаще всего это те, от которых отказались все ортодоксальные врачи, вот тогда в дело вступаем мы.
Профессор печально посмотрел на тело пациента.
— Вы можете объяснить, что сделал Виктор, почему это поразило беса? — спросил Федя.
— Кровь мученика сильнейшая отрава для демонов из преисподней. Кровь разгоняет жизнь и смывает грехи. С беса грехи кровь смывает вместе с бесом. Виктор Григорьевич внёс бесценную плату за то, чтобы Хабарил ушёл туда же откуда явился. Я верю в то, что тварям ему подобным там очень плохо, иначе они бы не рвались в наш мир.
Бектерёв устало выдохнул и закончил:
— Сегодня вы увидели нечто такое, о чём не сможете забыть. Для вас мои двери всегда будут открыты, никогда не откажу в помощи и от вашей не откажусь. Приходите в себя, возвращайтесь к учёбе, а после, — он грустно ухмыльнулся в растрёпанные усы, — мы с вами встретимся.
— А с этим что теперь делать? — Вера указала в сторону окаменевшего мешочка.
— Как и всю нечисть, его нужно предать огню.
— А разве он не станет сильнее? — Женя едва выговаривал слова, продолжая держаться за щёку.
— Уже нет. Тем более в таком состоянии.
Профессор коротко простился со студентами, склонился над санитаром и приступил к остановке кровотечения.
***
Осеннее предрассветное утро встретило вышедших после затянувшейся лекции прохладой первых заморозков.
Вера молча обняла ребят и отправилась в сторону ближайшего метро.
Женя вновь растёр распухшую щёку.
— Мне кажется, он сломал мне лицевую кость, — кряхтя, через силу проговорил он, — поеду на рентген.
Федя достал сигарету прикурил и выпустил дым. Снова чиркнул зажигалкой и пристально вгляделся в огонь.
— Я всё думаю … думаю. После ординатуры я выберу специальность … специальность патологическая анатомия, — он как-то очень воодушевлённо махнул Жене рукой и пошёл в противоположном от Веры направлении.
— Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигеей и Панакеей, — закричал Федя начинающемуся рассвету, — всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями … братьями! — на последнем слове он разразился бесовским хохотом и скрылся в предрассветной тьме.








Москва 05.10.2022.