Есения гл. 43

                Глава 43



Промозглая сырость подвального помещения забиралась под одежду противными сороконожками страха и обречённости. Руки, закованные в наручники, уже привыкли к состоянию лёгкой немоты и даже расслабились, словно пытаясь облегчить страдания. Плотная холщовая материя мешка, наброшенного на голову, напрочь лишала ориентации в пространстве, что ещё больше вызывало панику и неконтролируемый, постоянно нарастающий ужас.
Где-то рядом слышалось шумное дрожащее дыхание Жана Луи, который, видимо, находился в столь же бедственном положении, однако, всячески силился сохранять самообладание и мужественность, толку от которых, к сожалению, не было никакого.
Затянувшееся гробовое молчание заставляло прорываться сквозь завесу трагичной тишины усиливающиеся стуки сердца. Пульс: то робко замирал, обрываясь в бездну неизбежности, то неистово усиливался при каждом шорохе и другом постороннем звуке, будто бы цепляясь за эти вкрапления, как за соломинку надежды на присутствие в этом бренном мире.
Неожиданно громко лязгнул дверной замок, чьи-то тяжёлые шаги заставили вздрогнуть и сосредоточить остатки внимания.
Вошедших было несколько. Судя по отсутствию тяжёлых вздохов и звуков дымящихся сигарет – те знали это чудовищное ремесло «на отлично», профессионально осматривая своих пленников.
Наконец, один из вошедших громко откашлялся, видимо решившись к началу «процедур», и монотонно заговорил:
-- А вы неплохо держитесь, мадам Есения. Ваш приятель, вон, дрожит, как осиновый лист, а вы даже в такой ситуации умудряетесь сохранять женственность и очевидное кокетство.
-- Мадмуазель! – с яростным вызовом в тоне выкрикнула Есения, добавив презрительное: -- И этот вот персонаж – он мне никакой не товарищ!
Мужчина негромко усмехнулся, хрустнул суставами и спокойно продолжил:
-- Хорошо… Как вам будет угодно… Однако, предлагаю вам рассуждать здраво. На сколько хватит этого вашего запала? Час? День? Три? – и, уловив обречённость и понимание в тяжком женском вздохе, цинично продолжил: -- Вы и сама всё прекрасно понимаете. Я уже не говорю о богатом арсенале способов заставить говорить даже каменное изваяние. Не хочется портить женскую красоту, которой, к слову говоря, вы пользуетесь весьма успешно.
Есения невольно всхлипнула, но тут же гордо вскинула подбородок под холщовым мешком и холодно огрызнулась:
-- Как же благородно с вашей стороны издеваться над беззащитной женщиной, закованной в наручники и с мешком на голове. Браво, господа! Вы – настоящие джентльмены!
После слова «джентльмены» голос мужчины выдал нотки очевидной тревожности:
-- Примите мои комплементы! Мой акцент всегда подводил в самый не подходящий для этого момент. Однако, я достаточно подробно осведомлён о ваших уловках, чтобы не поддаваться на подобные женские штучки.
-- Что вам от меня нужно? – артистично уронив голову на грудь, страдальчески простонала Есения.
-- Вам прекрасно известен ответ на этот вопрос. – Сурово повысил тон незнакомец.
-- Прошу вас, дайте закурить. – Ещё более хрипло попросила Есения, неожиданно вскрикнув: -- И снимите же, наконец, с меня эти мерзкие железки и свой вонючий мешок! Будьте же мужчиной, в конце концов!
На минуту в помещении повисла зловещая пауза, после которой чья-то грубая рука сорвала полотняную завесу с головы Есении, а кто-то другой ловко расстегнул замки металлических браслетов.
Глаза невольно зажмурились от лучей света настенной лампочки, а руки упали вниз безвольными плетьми.
-- Прошу вас, мадмуазель. – Хищно улыбаясь, протянул сигарету крепкий здоровяк в чёрном деловом костюме.
Есения приняла подаяние дрожащими пальцами, нервно прикурила, сделала пару жадных затяжек и холодно констатировала:
-- Надо же! Деловой стиль одежды при такой мерзкой и отвратительной работе!
-- Вам ли не знать, как может одеваться человек для того, чтобы заработать денег. Тем более, на мерзкой и отвратительной работе. – С ехидной издёвкой в тоне парировал её мучитель.
Есения с презрением посмотрела на двух других похитителей, которые молча стояли по обе стороны от неё, а после заговорила уверенно, без тени волнения и страха:
-- Ну, что же… Пусть этот жест примитивного плебейства будет вам зачтён на Страшном Суде.