Огнённые годы Осенние дни в Москве 1941

Вставай, страна огромная,      
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,—
Идет война народная,
Священная война!

Каждое утро ранним утром, начиная с осенних дней в Москве в 1941 году, по радио звучала эта строгая, напряженная песня, которую пел хор Красной Армии. Это напомнило всем нам, что беспощадная война все еще продолжается и что для отражения врага необходимо мобилизовать все силы. Эта новая военная песня заменила прежнюю и столь знакомую песню мира « Широка страна моя родная».

Сентябрь 1941 года начался для нас с мамой настоящим взрывом. Музыкальная школа, в которой преподавала моя мама, закрыла свои двери на неопределенный срок, сказали они. Мама вдруг оказалась без работы и без заработка. Моя средняя школа, где я должен был учиться в десятом классе, тоже была закрыта. Меня направили в другую, совершенно неизвестную мне школу, которая располагалась в конце Метростроевской улицы в полуразрушенном старом здании. В первый день в школе я не встретил никого из знакомых, кроме двух девочек из моего предыдущего класса. Я также не знал учителей, большинство из которых были старшего возраста, и у меня не было хороших или фамильярных отношений с ними с самого начала. В то время как в первую неделю учебы в школе я тщетно пытался запомнить какие-либо сложные математические формулы и уравнения и чувствовал себя совершенно неуместным в чужой среде, я начал сомневаться в смысле и полезности своих действий.

Это «Время Военное». Эти два слова стали в то время простой и броской формулой, о которой я тоже непрестанно думал и впал в военное мышление: «Это неважно, это все безразлично, это все простительно – это военное время!»  Этот новый образ мышления иногда даже принимал гротескные формы: если рано утром в пекарне не оставалось хлеба, продавец равнодушно говорил: «Приходите на следующей неделе. Теперь военное время!» Когда трамвай прибыл с получасовым опозданием и был переполнен, кондуктор лаконично ответил на жалобы: «Время военное. Если вас не устраивает, то идите пешком. И вы можете сэкономить десять копеек одновременно!» Таким образом, серия извинений «сейчас военное время» может быть продолжена почти до бесконечности.

Но я задался вопросом: что хорошего в новых математических формулах и химических соединениях? Какое мне дело до поверхностных трактатов по астрономии или минералогии, которые входят в учебную программу десятого класса? Какая мне польза от всего этого, если меня могут призвать в армию в одночасье, если кропотливо обнаруживаемые запасы продовольствия иссякнут тревожным образом, если моя мать неожиданно станет безработной и если, наконец, мой желудок все больше и больше знакомится с чувством голода? И когда в конце первой недели занятий в школе вдруг объявили, что с середины сентября все десятые классы должны быть назначены на уборку картофеля, меня ничто не удержало в школе. И я вольше не ходил в школу.

Однажды мама привела домой неизвестного мне высокого и грубого мужчину. — Алексей Данилович, — представился он каркающим, прокуренным голосом. «Я прораб», что означает что-то вроде бригадира или техника по строительству. — Я знаю Алексея Даниловича очень давно, — сказала мама со смущением в голосе, — он руководит малярным кабинетом с несколькими бригадами рабочих. Ты знаешь, поскольку у меня больше нет работы и я больше ничего не зарабатываю, теперь твой долг - внести свой вклад в средства к существованию. Ты уже большой и сильный. Алексей Данилович может устроить тебя помощником маляра в бригаду на металлический завод «Орга». Есть обеды в столовой и, прежде всего, продовольственные карточки для рабочих, запомни и реши». Я сразу согласился.

Моя новая карьера в качестве рабочего и помощника художника не была удачной. Питание в столовой «Орга-Металлзавод» было для меня очень хорошим, но уже на второй неделе работы я ударил молотком по большому пальцу левой руки, забивая гвоздями «Дранку» (узкие тонкие полоски дерева в качестве подложки для штукатурки), которая сразу посинела и чертовски болела. Бригадир отправил меня домой с недвусмысленной рекомендацией: «Бесполезно на работе».

Но столь же болезненной и судьбоносной, как и удар по моему большому пальцу, война для Советского Союза шла своим чередом. К этому времени все уже знали, что наступление немецкой армии уже не остановить. Ходили слухи, что после молниеносной оккупации Украины и Белоруссии в руки немцев попало более 665 000 красноармейцев, что немецкий вермахт уже в начале августа взял Смоленск и таким образом находился всего в 400 км от Москвы. Один город за другим брали наступающие: Ельня, Брянск, Орел... Газеты открыто писали о том, что ленинградцы ведут героический бой против немецких войск, осаждающих город. Обстановка в самой Москве становилась все более напряженной, помимо почти ежедневных воздушных налетов немцев, которые хоть и не нанесли сколько-нибудь существенного ущерба, но сильно нарушили нормальную жизнь и полностью обескуражили население. Снабжение продовольствием ухудшалось от недели к неделе, и если где-то появлялось масло, сахар или мясо, там сразу образовывались длинные очереди из людей. Встревоженное бомбардировками, страдающее от голода и подстрекаемое пропагандой, население искало козлов отпущения и сразу же видело немецкого шпиона или агента в любом, кто выглядел или говорил по-другому, давая волю своим эмоциям.

Я сам могу сообщить об опыте по этому поводу. Наверное, в конце сентября нам позвонила мама Глеба и радостно сообщила, что в мясную лавку на другом конце нашей улицы только что поступили колбаски «Сервелат». Я сразу начал бегать. По дороге я увидел мужчину, держащего в руке большой блокнот для рисования и делающего наброски дома. На нем была более чем яркая одежда: клетчатые брюки-никербокера, куртка спортивного кроя и остроконечная кепка из той же клетчатой ткани. Недолго думая, я дошел до мясной лавки и взял около килограмма колбасы Сервелат для своих продовольственных карточек. По дороге домой я увидел заметно одетого мужчину в окружении прохожих, которые уже кричали и возбужденно жестикулировали. Пожилая женщина с белым шпицем шумела как сумасшедшая.

«Повесьте! Ево надо повесить! Он фашистский шпион!» «Смотрите, он делает наброски и рисунки, чтобы фрицы могли лучше бросать свои бомбы!» «Он немецкий агент, это видно с первого взгляда!» Возбужденная толпа согласилась со старухой. Кто-то схватил человека: «Давай – давай в милицию! Они узнают, кто этот парень. Сейчас время военное. Немецкого сброда вокруг хватает. Немецкие шпионы повсюду!»

Я не мог смотреть эту бессмысленную и унизительную игру. «Отпустите этого человека» сказал я вслух, «или вы действительно думаете, что если бы он был настоящим шпионом, он бы так бросался в глаза? Я думаю, вы все сошли с ума! Вы повсюду видите немецких призраков!» Люди оборачивались, как по команде, и смотрели на меня ядовитыми, подозрительными взглядами. Они не сказали ни слова, но и не отпустили чужого человека. Все вместе они дошли до здания милиции и вытолкнули арестованного через ворота. Я продолжил свой путь прямо вперед. Вдруг кто-то закричал: «Эй ты, остановись!  Хватай его, он один из них!» «Он же немецкий агент!»

В мгновение ока они были со мной. Кто-то прыгнул на меня сзади, повалил на землю и жестоко выкрутил руки за спиной. Мой пакет с колбасой упал на землю... Больше я его никогда не видел. Наверное, кто-то его поднял и сохранил. Старуха со шпицем торжествующе закричала и попыталась ударить меня палкой по голове. Меня затащили в здание милиции, куда также был доставлен предполагаемый шпион.

Вскоре сотрудник милиции выяснил, что задержанный был техником-строителем, которому было поручено сделать эскиз дома, к которому должны были быть приложены определенные меры предосторожности. Короткий телефонный звонок подтвердил информацию, предоставленную незнакомым. «Извините, вы можете идти», — сказал милиционер незнакомому. Люди молчали, заходили. Тогда офицер повернулся ко мне. «Что случилось с этим молодым парнем?» — спросил он. Люди кричали, что я настоящий шпион. Они отчаянно хотели иметь своего шпиона и таким образом продемонстрировать свою бдительность и политическую надежность за мой счет. Когда мои личные данные и ход событий были установлены, сотрудник милиции сказал: «Вы тоже можете идти. Но я советую вам держаться подальше от таких вещей и держать язык за зубами. Однажды плохо для вас выйдетю. Люди просто выполняют свой долг, это все-таки военное время». Когда я рассказал маме об этом инциденте, она просто сказала, что мой язык был моим злейшим врагом и что он убьет меня!

Вероятно, это было в конце сентября, когда Алексей Данилович, прораб, снова появился и вызвал бомбовый сюрприз. «Я проделал для тебя очень хорошую работу»,сказал он. «Бригада маляров давно работает на кондитерской фабрике «Ротфронт» недалеко от Серпуховской площади. Там каждую ночь после бомбежки вылетают оконные стекла. Это хорошая работа, «у кормушки», там отваливаются какие-то шоколадные лавки и печенье, — добавил прораб, подмигнув, — но тебя нельзя поймать. На выходе происходит резкая проверка. Осмелишься ли ты работать там, чтобы тебя не поймали?» Я не мог отказаться от этого типично русского предложения. Помимо перевода на работу, я также получил пропуск на период с 1 по 15 октября.

Моя работа на кондитерской фабрике «Ротфронт» заключалась только в замешивании оконной шпаклевки, которую я должен был делать сам из мела и льняного масла. И когда в первый же день работы бригадир бригады маляров дал мне горсть грязных и склеенных конфет с условием, что я съем их все на месте, я почувствовал себя как на седьмом небе от счастья.

Вскоре, вместо того, чтобы ждать шпаклевщиков, я решил сам привезти шпаклевку на место и таким образом получить доступ к производственным помещениям. Конечно, отдельные заводские отделы охранялись. Со шпаклевкой в руке, которую я должен был принести малярам, вставляющим стекло, у меня был свободный проход почти везде... Очень скоро я знал, где найти только дешевые сладости, где разжиться битым шоколадом в темной, жаркой комнате, где на конвейере производилось легендарное печенье «Ленч» и, наконец, - полностью скрытое и строго охраняемое - производилось знаменитое вафельное или ореховое кондитерское изделие. Бродя по заводским цехам, я набивал карманы сладостями, печеньем, маслом или шоколадом в неохраняемые моменты. Я решил транспортную проблему простым, но гениальным способом. Я разрезала карманы своего старого зимнего пальто, которое уже носил, так что сладости, которые я взял с собой, провалились и остались между тканью и подкладкой. Там, где есть строительство или ремонт, есть и строительный мусор. Вскоре я понял, что грузовик с щебнем всегда уезжает с завода после работы, не будучи проверенным у ворот. Не составило труда попросить водителя отвезти меня на груженую груду щебня и убедить его, что я должен как можно скорее уехать домой, потому что моя мама больна. Таким образом, мне иногда удавалось вывезти с фабрики «Ротфронт» до двух килограмм конфет или других сладостей, и никто ничего не подозревал.

И пока я охотно использовал время, оставшееся до 15 октября, чтобы пополнить свою сладкую заначку, военная обстановка резко ухудшилась. Тем временем немецкие бомбардировщики наступали не только ночью, но и днем, под охраной населения, летая не толпами, а более спорадически и сбрасывая помимо бомб листовки. Вскоре никто больше не верил газетным или радиосообщениям, когда в некоторые ночи, особенно при западном ветре, можно было услышать слабое жужжание или грохот. Немцы были всего в 100 км от города, как я догадывался. Дикие слухи, неправдоподобные лозунги и самые безумные утверждения подсознательно распространялись по всему городу. В воздухе витало невыносимое напряжение. Все это почувствовали. Все ждали решения, какими бы они ни было. Когда во второй декаде октября начался демонтаж станков не только на заводе «Ротфронт», но и во многих других отраслях промышленности, я истолковал это как тревожный сигнал. Я не сомневался, что Москву оставят.

16 октября произошло нечто неожиданное. Срок действия моего пропуска истек накануне. Как всегда, я хотел пойти на работу, чтобы продлить пропуск, но далеко не ушел. Больше не было ни трамваев, ни троллейбусов, и сборочные линии на заводах остановились.  Как по команде, миллионы московских рабочих остались дома, как и я. Но в то же время магазины и склады распахнули свои двери, а на кондитерской фабрике «Ротфронт», куда у меня уже не было доступа, рабочие утаскивали масло ящиками. И никто ничего не сказал. На текстильной фабрике «Красный Октябрь», недалеко от нашего дома, в районе Хамовники, из окон выбрасывали тюки ткани, кто хотел, мог забрать их с собой.

«Москва должна быть объявлена открытым городом», — раздавалось повсюду. Чтобы избежать разрушения города и жертв среди населения, Советская власть решила превратить Москву в открытый город. Председатель Моссовета Пронин объявит об этом населению по радио в 10:00, взволнованно говорили люди. Произойдет массовый исход директоров, функционеров и богатых москвичей, которые в панике покинут Москву со своими полностью забитыми автомобилями по единственной магистральной дороге на восток, «Шоссе энтузиастов», из-за наступающего немецкого вермахта. Однако убегающие машины были остановлены и разграблены возмущенными москвичами, а находившиеся в них пассажиры были избиты. «Где Сталин??» Сталина все равно уже нет в Москве и он уже в Куйбышеве со всем правительством... «Сталин нас бросил!» Так говорило большинство москвичей в то 16 октября 1941 года, с нетерпением ожидая грядущих событий. Магистральная дорога на восток в народе получила название «Шоссе паникеров» на московском языке.

Но председатель Моссовета Пронин не выступал по радио ни в 10:00, ни в 12:00, а только в 16:00 дня. Об оставлении города уже не могло быть и речи, а наоборот. Пронин передал личный приказ Сталина защищать город от фашистов всеми силами и из последних сил. Пронин обратился к жителям Москвы с призывом встать за Коммунистическую партию, неукоснительно выполнять ее приказы и директивы и покончить со всеми паникёрами, распространителями слухов и ворами как приспешниками врага.

В последующие дни и недели облик города коренным образом изменился. Все больше и больше военной формы было замечено на улицах. В районе города были установлены целые батареи тяжелых зенитных орудий, которые могли легко достать даже высоколетящие самолеты противника. Около полумиллиона москвичей были мобилизованы на строительство противотанковых рвов, баррикад и других укреплений не только на окраинах, но и в открытых местах города и на всех магистральных дорогах. 20 октября на Москву было введено осадное положение.  Город и его жители готовились к тяжелым оборонительным боям. Само 16 октября 1941 года, правда, получило знаменательное прозвище среди жителей Москвы: «шарапов день», день, в который вещи можно было бесплатно забрать с улицы.

Михаил Сергеевич Михайлов (1923-2019)  написал 31.5.–1.6.1984 в Трепорти/Италия