Сережка

   Сережка - двоюродный брат моей первой жены. Родился и вырос он в  Ашхабаде. Матери их были сестрами, только были они совсем разные. Теща моя, Марья Васильевна, была женщиной суровой, но в душе очень доброй. А её младшая сестра Шура была внешне очень улыбчивая, но в душе, положа руку на сердце, надо признать, в душе она была довольно зловредной. Что в общем-то ей было простительно – она была больна костным полиомиелитом. Сережа уже и не помнил ее не лежачей. Мальчишкой он был озорным  – то сидел целый день вместе с соседскими ребятами в ледяном арыке и домой приходил весь замызганный, то с этими же дружками дрался и приходил весь оборванный, шмыгая окровавленным носом. Тогда отец со вздохом вынимал из брюк ремень и порол сына. А сам приговаривал: «Экий ты боевитый. Видать, быть тебе военным». На отца Сережка не обижался, понимал, что дерут его за дело. А вот мать – там было другое. Скорбно поджав губы, она глазами приказывала ему сесть к ней на кровать и начинала долго рассказывать, как ей тяжело болеть и что она непременно выздоровела бы, кабы не он, Сергей, который отбирает у неё все жизненные силы своими бесконечными драками и недостойным поведением. Да ещё и учится хуже некуда. Позорище! Позорище! Сережка потом тихо плакал. Нет, не от отцовского ремня, а от материнских слов. А потом, когда подрос, уже нарастил толстую кожу. И материны слова больше не досаждали ему. Он не перебивая угрюмо выслушивал их до конца и молча уходил из дома и пропадал до вечера. Когда же школа подошла к концу, Сережка погулял-погулял, да и попал в армию. Как раз тогда случилось землетрясение в Спитаке. Сергей в то время служил на военном аэродроме в Армении, разгружал самолеты с гуманитаркой. Помощь была двух типов: шикарные отличного качества вещи, которые офицеры сразу же распределяли между собой и вещи попроще. Кое-что из них доставалось солдатам, а что-то действительно шло дальше пострадавшим от землетрясения людям.
   Сережка себе ничего так и не взял. Противно как-то. Пытался было протестовать, очень хотел сказать «так нельзя!», а вот кому сказать такие слова – это был большой вопрос. Пробурчал что-то тем же офицерам, так был наказан - попал даже не на гауптвахту, а нарвался на дополнительный наряд вне очереди по разгрузке тех же самолетов - но только уже ночью.
   Ещё в армии Сережка подал документы в летное училище. Получил специальность военного летчика. Но воевать ему не хотелось и он ушел в гражданскую авиацию. Стал неплохо зарабатывать. Мама решила его скоренько женить - и чтобы бед не натворил, и чтобы внуков успеть увидеть. У её подруги – когда-то с ней они вместе работали – была дочь Оксана, статная такая «гарна дивчина», кровь с молоком. И спереди и сзади всё у нее было на месте. Сереже невеста понравилась. И родители вроде ничего, веселые. Справная такая украинская семья.
   Правда, пожив с ними немного, Серега затосковал. Даже нашел для этой семьи более правильное слово – куркули. Всё то они как хомячки тащили в дом. А ещё это фарисейство. Мама Оксаны как зайдёт проведать свою сватью, так непременно расцелует ее три раза родненькую в губы. И тысячи добрых слов непременно наговорит. А как вернется домой, как сядет чай пить, так и заладит: «Что-то Сережина мать еще поплохела. Скорей бы уж она того. Может, и нашему Сергуне что-то да обломится? Уж наверняка у неё и золотые перстни и серьги с камушками имеются. Нашей Оксане было бы чего надеть». Разговоры такие доводили Сережку аж до бешенства. Ругались они с тещей, орали друг на друга матом, но Оксана вроде была на его стороне, обнимала его за плечи, зажимала ему рот поцелуем, уводила в их комнату и там умело успокаивала. Слава Богу, что большая часть его дней была в полетах. Летал в Ташкент, в Омск и в Дальнее Зарубежье – в Иран. Как-то гуляя там по базару, увидел у какого-то иранского торговца красную кофточку. Была она с рукавами как у купчих до революции со спущенным плечом, при этом очень восточная и вообще обалденно красивая. Узнав цену, а была она, честно сказать, ох недешевая, Сережка не жалея выложил деньги, а вернувшись домой, протянул покупку жене. Оксана померила, зарделась, покрутилась-покрасовалась перед зеркалом, в общем, пришла в полный восторг. А потом побежала хвастаться обновой маменьке. Та пощупала материал, провела ладонью по рукаву. Видно было, что вещь ей тоже понравилась. Но узнав цену, таки выпытали у него, обе пришли в ужас и начали в один голос ругать его за расточительность. Уж они пилили его и шпыняли, шпыняли и пилили. Кончилось тем, что он хлопнул дверью и ушел ночевать к родителям. И поплыл их семейный корабль всё дальше и дальше не в ту сторону. А кончилось всё тем, что как-то раз его рейс отменили и он вернулся домой без звонка. Открыл дверь своим ключом и увидел, что на его стуле сидит какой-то лысый мужик со спущенными штанами, а его милая женушка сидит на полу - на коленях сидит перед ним, перед этим лысым мужиком - жирным боровом.. Мужик стонет противно. По-свинячьи. А дорогой его Оксанчик только головой водит: взад-вперед, взад-вперед. Что самое мерзкое, на жене из одежды – только та самая кофточка, подаренная им ей иранская кофточка. Убить? Что ли убить? Да, он сейчас может убить. Обоих. Тоска! Или что тебе нужно с ними сделать, а, Сережка? Или дать им обоим хорошего пинка, а после спалить этот курвин дом нахрен! Нахрен? Нет, стоп! - ничего решил не делать. Просто начал собирать свои вещи. Жена встала с колен, утерла губы и принялась натягивать юбку, спокойно так, будто ничего и не случилось. И всё бы кончилось тихо-мирно, но этот лысый встал, заправил штаны, подошел к Сережке и… протянул ему руку. В смысле поздороваться захотел. Тут терпение у Сережки кончилось. Он закричал: «Ну ты и сука!» Да как вмазал лысому по зубам. Оксана завизжала. А Сережка собрал свои вещи – все в небольшой чемодан уместились – и ушел. На следующее утро Оксана стала спозаранку трезвонить и стучать в дверь. «Не, не отопру! Ведь если открою – ударю», – думал Сережка и не открывал. «Нахрен мне её извинения». Но потом всё-таки открыл. Потому что достала своим стуком. Извиняться впрочем Оксана и не собиралась. С места в карьер заорала: «Да знаешь ты, кого ты избил? Кто теперь в больнице по твоей милости? Ведь это же мой начальник. Я теперь из-за тебя паразита уже никогда не стану его замом! В общем, сука ты и сволочь! Короче, я подаю на развод!». Сережка криво усмехнулся. Вот как бить такую?
Потом он долго жил один. Однажды пошел на танцы и увидел девушку, которая весь вечер подпирала стенку и никто ее не приглашал. Уж очень она была… в теле. Но при этом была очень необычная. И даже красивая. По своему. Когда Сережка пригласил её на танец, она очень удивилась. Но пошла с ним. Он обнял её за талию, впрочем, какая уж там талия! Талии у неё не было ну просто никакой. Зато были мощный тыл, очень ничего себе бедра, огромные груди и еще она была очень теплая. И у нее были очень добрые глаза. Девушка сказала, что её зовут Полина. Полина Остапенко. «Везет же мне на хохлушек!», - мысленно усмехнулся Сергей. И вновь личная жизнь стала налаживаться. Полина познакомила его со своей мамой. Маму звали Степанида, но близкие называли её тётя Стёпа, что Сережку очень смешило. Он как-то машинально, не подумав, что, может, это прозвучит обидно, сказал ей: «Все любили тетю Степу за её высокий рост». А та вовсе и не обиделась, а широко улыбнувшись, ответила: «Да так оно и есть».
   А потом Туркмения стала независимой и Сережка очень недоумевал, почему это при ежегодной пересдаче нормативов вождения воздушных транспортных средств нужно обязательно клясться, что ты страстно любишь президента Сапармырата Ниязова.
   Нет, против нормальных туркмен он ничего не имел. У него было много туркменских друзей. Были, конечно, в Туркмении смешные моменты, но это только веселило, без злобы. Как-то по телевизору передавали концерт, где солировал, взобравшись ногами на табуретку, пожилой туркменский дедок - пел что-то очень длинное, подыгрывая себе на дутаре. Он пел песни собственного сочинения на тему «что вижу, о том и пою». Пел долго. Так он пел-пел, пел-пел, а потом маленько задремал. И вдруг как шваркнется на пол. Хорошо, что на нем была каракулевая папаха. Видимо, смягчила удар. Так что он сразу очнулся, снова забрался на табурет с ногами и продолжил свои песни уже не сонным, а вполне себе бодрым голосом. А ещё туркменские девушки -- рыженькие, черненькие, со множеством косичек, они стайками гуляли по городу в своих длинных платьях. Раньше немного напрягало, когда идущие перед тобой вроде взрослые уже девушки вдруг резко садились на корточки прямо по ходу движения и в простоте душевной, правда, прикрывая свои нескромности платьями, выжурчивали лужицы. А потом, как ни в чем ни бывало, вставали, поправляли платья и шли дальше. Но вскоре Сережа перестал обращать на это внимание. И никто не обращал на это внимание. Все просто обходили их с ихними лужицами и шли себе дальше. Это Туркмения! Такой вот туркменский колорит. Но теперь, когда новый президент был повсюду, и портретов его, красивого, видимо, было больше чем самих туркмен, когда он, президент, стал запрещать уж ладно там оперу и балет – на них Сережа ни разу в жизни не был, но вот цирк то чем ему не угодил? И посовещавшись с женой и с тещей, они решили отсюда мотать. Переехали в родное село тети Степы. Это на востоке Запорожской области. Все село говорило по-русски. Сереже даже украинский язык учить не пришлось, чего он заранее боялся. Сережка устроился в гражданскую авиацию. Стал летать в Европу. Начали откладывать деньги на дом. «Летчик высоко летает – много денег получает». Зарабатывал он и в правду очень неплохо. Дом построился – сказка! Потом у тети Степы появились внуки. Это было счастье!
Но потом пришла та, которую никто не звал. Пришла она. Сережка уже не летал, гражданские рейсы отменили – опасно! Проводил жену с малышами до польской границы. Теща же ехать - ну что ты с ней будешь делать! - отказалась напрочь, дескать, буду дом сторожить.
А потом...  потом ему позвонила жена Полина. Ревела в трубку. Сказала, что их села больше нет, и дома нет, и мамы, мамки - его тети Степы больше нет. Подъехали  танки и начали бить по селу прямой наводкой. А потом один танк с георгиевской закорюкой на башне подъехал к остаткам их дома, из танка стали выпрыгивать молодые парни, почти мальчишки и начали деловито выгребать из остатков дома остатки вещей, те, что были ещё целыми. Танкисты с серыми лицами, молча обходя тетю Степу, уносили вещи в танк. И Степанида не выдержала, заорала: «Что же вы творите, щенки! Ироды вы, суки лядские!» И тогда один из танкистов повернулся и молча дал по ней  очередь из Калашникова. В упор. Она упала. А они, эти мальчишки, просто продолжили носить вещи. А когда закончили, сели в свой танк и уехали. И было это все без эмоций, как будто они роботы какие.
Так Полине рассказали соседи.
А потом Сережка стоял в очереди перед призывным пунктом и вспоминал тещу. Что удивительно - он не мог вспомнить ее не улыбающуюся. И вздрогнул, поняв, что вдруг только теперь называет ее не тетя, а мама - мама Степа. Он стоял посреди улицы и ревел в голос. И щемило, и ледышка жгла сердце. А мимо шли люди. Глядели на него жалеючи и вовсе не удивлялись, что мужик плачет. Ревет белугой. Они все понимали.