Сутки в раю

Сутки в раю

Рассказ

Над райским садом взошло солнце.

Белая цапля резко повернула голову в сторону неожиданного зрелища. Внезапно прекратила важное шествие по свободной своей траектории, так и забыв вернуть на землю чинно закинутую в воздух когтистую лапу.

Стояла, смотрела, что будет.

                * * *

В десятке шагов от настороженной птицы на садовой скамье полулежала женщина.

Её глаза были закрыты.

Тело, казалось, окоченело. Губы синюшным овалом вещали недоброе.

Но цапля отвела безучастный взгляд.

«Чё за тётка здесь валяется? — наверняка мелькнула мыслишка в маленькой аккуратной головке надменной птицы. — Валяются тут все кому не лень… кошёлки всякие».

                * * *

Доподлинно не известно, что на птичьем языке означает слово «кошёлка».

В действительности дело было так: на скамье полулежала полная женщина лет шестидесяти с одутловатым лицом в старомодном кримпленовом платье, заляпанном мелкими жёлтыми розочками, предательски выставляющее напоказ хозяйские венозные ноги.

                * * *

В отличие от цапли, солнце, не прекращая привычного карабканья к зениту, к несчастной женщине «в отключке» проявило благосклонность.

Оно прикоснулось к Антонине тёплой рукой.

Золотой материнской ладошкой любовно пригладило взмокшие от боли «химические» волосы.

В ответ на добрый посыл Тонины руки оттаяли, а ноги потеплели.

Антонина открыла глаза.

Сердце женщины метнулось в пятки.

Оно уж не помнило пытки, не плакало, не болело. Только дрожало.

                * * *

Ещё бы. Пред Тониным взором явился дворец!

Так Антонине в тот миг показалось.

Тоня сгруппировалась. Вернула онемевшее тело в более-менее выгодное положение для рассмотрения своего неожиданного окружения.

«Ну, или типа дворца», — сидела и думала Тоня, вглядываясь в витиеватую надпись над главной ажурной аркой.

— Рай-центр, — медленно вслух с недоумением в голосе прочла Антонина, — что за Рай-центр такой? А по виду дворец восточный с цветными куполами и колоннами. Камнями и стразами всё вон украшено.

                * * *

Тоня огляделась по сторонам, поняла, что сидит на скамейке.

Вокруг блаженствовал сад.

Пальмы стояли в точности такие, как в телевизоре, с сухими мёртвыми стволами, а сверху — их живые зелёные метёлки цедили сквозь листья пронзительную синеву.

Чуть поодаль — размытой малиновой дымкой, на фоне пирующей зелени, аккуратно неся драгоценные головы, проплывали розовые фламинго.

                * * *

— Добрый день! Простите, вы Антонина Петровна? — Тоня от неожиданности вздрогнула.

Пока она разглядывала волшебных розовых птиц, к ней бесшумно приблизился человек.

Человек этот, в жёлтых шароварах и с чалмой на голове, напомнил Антонине этикетку от пачки индийского чая. Только нарисованный человек сидел на слоне, а живой — стоял перед Антониной, чем немало её удивил.

— Добрый день! Вы Антонина Петровна? — на чисто русском языке повторил свой вопрос смуглолицый «погонщик слонов».

— Да, я Антонина Петровна, — выдавила-таки слова из непослушного горла оцепеневшая Тоня.

— Деева?

— Деева.

— Тогда пожалуйте за мной, — услужливо сделал радушный жест в сторону дворца белозубый незнакомец в чалме, — добро пожаловать в Рай-центр!

— Да как так-то? Я ж не одета! — в панике заметались мысли в Тониной затуманенной голове.

— Вы прекрасно выглядите, Антонина Петровна, — как будто прочитал Тонины мысли её провожатый, — пожалуйста, пройдёмте, прошу вас.

Тоня послушно побрела по мозаичной, пролитой солнечным ливнем, сверкающей дорожке, ведущей прямо во дворец.

                * * *

Антонина шагнула под своды центрального купола.

Её поклоном встретила девушка. Босая, в бирюзовом сверкающем сари, с орхидеями в тёмных гладких, красиво уложенных волосах.

Девушка надела на Тонину шею венок из райских цветов. Тут же перед Антониной возник поднос с ледяными пурпурными напитками в запотевших высоких стаканах.

Тоня аккуратно взяла стакан.

                * * *

— А теперь я попрошу вас присесть за столик, — жестом пригласил пройти вглубь зала Антонину её проводник, — давайте я провожу вас.

«Вишь ты, будто я дама какая, — не переставала удивляться Антонина, — стул передо мной двигают. Хоть бы кто из знакомых меня сейчас видел».

Больше Тоня ни о чём не успела подумать.

Она даже не успела спросить у провожатого, кто к ней подойдёт и зачем, как тот поспешно удалился прочь.

Антонина осталась сидеть за столом одна в состоянии лёгкой растерянности.

— Ну что же, делать нечего. Подожду, — решила Тоня, — и отглотнула из стакана пурпурного напитка.

                * * *

Странно, но кроме этой самой «лёгкой растерянности», никаких удручающих чувств Антонина в тот момент не испытывала.

Она не ужасалась тому, что информация о прибытии ею в столь сказочное место её головой абсолютно потеряна.

Тоню отнюдь не пугало то, что с ней сейчас происходит. Скорее, удивляло.

Тоня, затаив дыхание от внезапно свалившейся на неё атмосферы роскоши, благоговея, рассматривала всё вокруг.

                * * *

Холл казался огромным, наполненный дневным светом, воздухом, запахом сада.

На прозрачных стеклянных столиках, выгнув на показ тела-лепестки, блаженствовали в томлении цветочные экзотические композиции.

Люстры, свисая с потолков, играли с солнцем многометровыми гирляндами хрусталя.

Чуть поодаль господствовал рояль.

Белый.

                * * *

В холле Тоня была не одна.

Небольшими компаниями то там, то сям за столиками сидели люди. По-летнему одетые, весёлые, загорелые.

Тоня прислушалась.

До её ушей долетали обрывки фраз, сказанные на незнакомых ей языках, смех, звон коктейльных бокалов…

«Чудно всё это», — подумала Тоня и смахнула со лба «росинки» накатившего пота.

                * * *

— Здравствуйте, Антонина Петровна, — мужчина примерно Тониного возраста с зачёсанными назад слегка волнистыми волосами, как и провожатый в жёлтых шароварах, появился перед Антониной внезапно.

Таких мужчин Антонина на свой незамысловатый манер называла «франтами».

Лощёный, в безупречном костюме, наверняка купленном в одном из тех магазинов, витрины которых давят на прохожих людей сверху вниз, унижая их недоступным величием своего дорогого нутра.

Однако и у «франта» имелся изъян.

Его нос показался похожим Антонине на рыхлую, в рваных рябинках картофелину.

В сочетании с «серебром» в волосах, размыто-голубым платком в нагрудном кармане и кожаными перчатками (в такую-то жару!) нос выглядел комично.

Тоня не к месту хохотнула.

Но сию же секунду одумалась, застыдилась.

                * * *

— Антонина Петровна, я присяду?

— Ой, ну конечно, конечно, — бестолково заёрзала на стуле Антонина. Она даже порывалась вскочить из-за стола, чтобы как-то оказать радушие визитёру. Но тот вовремя её остановил, положив руку на Тонино плечо.

— Хотел поинтересоваться, как вам тут? — присев за столик, холодно полюбопытствовал мужчина.

— Ну как? Нормально… Красиво кругом… Я такую красоту только по телевизору видела.

— Может быть, хотите чего-нибудь выпить? Стаканчик воды?

— Так я пила уже… Меня компотом напоили.

— Может быть, всё-таки чай или кофе?

— В такую-то жару?

— Ну, хорошо… Тогда немедленно приступим к делу.

                * * *

«Утяжелённые» нотки, внезапно появившиеся в голосе мужчины, мгновенно разбили вдрызг Тонино беззаботное настроение.

Антонина насторожилась, почуяв недоброе.

— Итак, — глуховатым, слегка надтреснутым голосом продолжил Тонин собеседник, — Антонина Петровна, вчера вечером вы присели на дачное крыльцо, чтобы перевести дух после тяжёлого и нервозного трудового дня… Вы это помните?

— Помню.

— Отлично. Движемся дальше, — скупо, без эмоций продолжил визитёр, — а помните, как потом в ваш мозг… Далее, если вы позволите, я вас процитирую. Итак, говоря вашими же словами: «в ваш мозг вонзилась стальная спица». Все верно?

Мука недавних воспоминаний всей тяжестью мира легла вдруг на Тонины плечи.

— Нет… Не спица… Раскалённый шампур, — выдавила из себя Антонина. Венка в её виске застучала вдруг слишком часто.

— Допустим, Тонечка. В ваш мозг вонзился раскалённый шампур… Вы хорошо это помните?

— Да-да. Очень хорошо это помню, — выпалила Антонина раздражённо: дробь у виска продолжалась. — Разве такое забудешь?

— Это инсульт. Ваш «раскалённый шампур» — это боль. С вами случился инсульт.

— Инсульт значит… всё ж таки торкнул.

— Торкнул, Антонина Петровна. Всё-таки торкнул… Ну а потом? Что было потом? Вы помните?

— Потом? Нет… Что было потом, я не помню.

— Потом вы умерли, Тоня.

                * * *

— Так что ж, я мёртвая, что ли? — Антонина сидела теперь совсем жалкая, бледная, тёмный овал замещал её рот. — Чё, хоронить теперь меня надо?

— Не совсем, — мягко, словно лавируя межу вопросов «лоб в лоб», уходил от прямых ответов мужчина, — вы как бы умерли, но не совсем.

Правильнее будет сказать, что вы находитесь в состоянии клинической смерти, — голос Тониного собеседника зазвучал чуть более оптимистично, как будто бы «клиническая смерть» — это так себе проблема… Дескать, есть и похлеще… Например, смерть настоящая. А «клиническая» — просто тьфу! Плюнуть да размазать. — Время в земной жизни и здесь, у нас в Рай-центре, величины отнюдь не равнозначные. Клиническую смерть испытал не один человек. Таковых множество. И смерть этих людей длилась чуть больше минуты. Иначе возвращение в земную обычную жизнь стало бы для них невозможно. Это происходит вследствие биологического устройства человечества…

Тонин собеседник выдержал паузу.

— Вам, Тонечка, кажется, что прошла уйма времени после того, как так называемый «шампур» пронзил ваш мозг. Но вы заблуждаетесь. Согласно привычным вам земным меркам, не прошло ещё и сотой доли секунды.

                * * *

Антонина после известия о собственной смерти, казалось, и впрямь замерла на время: сидела немая и неподвижная, как статуя, обречённая демонстрировать горе.

Привыкала к подлинному своему состоянию.

Но когда мысль о смерти, подобно чужой чёрной птице, более-менее «угнездилась» в Антонинином зыбком сознании, до Тони наконец дошла суть дела.

Она в беде!

— Дак что ж ты меня терзаешь? Неужто в тебе совсем жалости нет? — в голос взревела она, в запале напрочь забывшая о вежливости, без приглашения перешедшая на «ты». — Говори давай: где я?!

— Тонечка, ты застряла между мирами. Ты уже не жива. Но пока не мертва, —

так же поправ церемонией вежливого обращения, сухо, по-деловому, пояснил ситуацию Тонин собеседник, — теперь нужно решить, куда тебя дальше двигать.

«Туда?» — мужчина, вопросительно глядя на Тоню, поднял вверх указательный палец.

«Или обратно?» — теперь указательный палец опустился вниз.

                * * *

— Миленький мой, да конечно же обратно! — Тоня отпихнула стул и, прям-таки напролом мощными ручищами двинув изящный столик, отделяющий её от объекта устремления, ринулась к собеседнику, грохнулась перед ним на колени.

Стул, мощно отброшенный Антониной, противно заскрежетал стальными ножками о мраморный пол.

Режущий ухо отвратительный звук, сдобренный воплями растерянной Тони, да и сама зрительная картина — не вполне вписывающаяся в атмосферу дворцового холла, конечно, привлекли внимание зевак.

                * * *

Люди зашушукались.

Бармен уже бежал к Антонине со стаканом воды в руке.

— Миленький мой! — продолжала вопить Тоня. — Конечно же, обратно! Я домой хочу! У меня дочка там. Хоть и взрослая она, но без меня ей плохо будет. Ради дочки пусти домой!

— Антонина Петровна, придите в себя, — седовласый Тонин собеседник с побагровевшим от напряжения лицом со всех сил пытался вволочь Тонино громоздкое тело на прежнее место.

Наконец, ему удалось это сделать.

— Пожалуйста, не спешите. Давайте всё обсудим, — примирительно настаивал мужчина, — а то, как говорится у вас, в вашем земном мире, «поспешишь — людей насмешишь»… Поглядите-ка вокруг, на нас же люди смотрят! Что они о нас с вами подумают? Что скажут?

                * * *

Удивительно, но мысль о том, «что люди скажут», мгновенно отрезвила Антонину.

Не прошло и минуты, как она уже в достойной позе восседала на стуле, на её лице уже не было ни слез, ни соплей.

Разве что химическая завивка, поутру не обласканная хозяйской массажной расчёской, да распухшее от рыданий лицо выдавали треволнения Антонины.

— Итак, уважаемая Антонина, разрешите представиться, — Тонин собеседник выдержал паузу.

Видимо, для того, чтобы Тоня успела сосредоточиться.

Антонина уже держала себя в руках и с нетерпением ждала, что скажет нежданно-негаданный её знакомый.

— Министр греховных дел. Прошу любить и жаловать, — отрекомендовал себя он.

— Чё? Чё?

Тоня, несмотря на патовую ситуацию, не сдержалась, хохотнула, тряхнув телом, обтянутым чёрным кримпленом в жёлтых розочках.

— Чё за Министр греховных дел?

— Вот именно, Министр. А если быть более точным, Министр греховных дел.

— А звать-то тебя как? Министр?

— Так и зовите.

— Имя, что ли, такое?

— Считай, что и должность, и имя. Коротко и ясно.

                * * *

— Я б на вашем месте, Антонина Петровна, на другом сосредоточился, —

на столике перед Министром неведомо откуда, как показалось Антонине, вдруг очутилась книжица, сильно напоминающая историю болезни, такими забиты стеллажи в государственных поликлиниках.

Книжица эта, по-видимому, много лет назад сделанная регистраторшей из дешёвого блокнота, как и положено «Истории», была распухшей от вклеенных внутрь неё в разное время и разными людьми каких-то уже порой пожелтевших бумажных листов.

На обложке значилось имя: Деева Антонина Петровна.

                * * *

Министр аккуратно достал из внутреннего кармана пиджака очки в позолоченной оправе, усадил их на нос. Не снимая перчаток, не скрывая брезгливого выражения лица, принялся перелистывать страницы.

— Так вот, милая Антонина Петровна. Повторюсь ещё раз, обратите внимание на занимаемую мною должность. Я — Министр греховных дел, — в такт произносимых слов Тонин собеседник легонечко похлопывал ладонью по лежащей перед ним «Истории», видимо для того, чтобы придать словам увесистость.

— И что? Неужто уж грехам моим подсчёт ведёшь? — Тоня кивнула на книжицу.

— Так работа у меня такая. Грехи считать, — подтвердил Антонинину догадку Министр греховных дел.

— Ой-ё! Я смотрю, чё-то много ты насчитал. Книжка-то сильно пухлая. Не сбился ли в подсчётах?

— Я никогда не ошибаюсь.

— Ну-ну… Это что ж, у меня одной такая обширная коллекция собралась? У других-то, небось, побольше будет.



— Это с кем сравнить. Но уверяю вас, ваша, как вы выразились, «коллекция» отнюдь не маленькая.

Я бы назвал её обширнее средней.

                * * *

— Да чё ты городишь? — вспыхнула Антонина, снова напрочь забывшая о вежливости. — Я, как другие-то, не грешила: не обокрала никого, не убила! Как другие дамочки, прости Господи, по абортам не бегала. Не блудила… Ты чё там понаписал себе такого?! Я на себя чужие грехи весить не собираюсь… А ну, открывай книжку, показывай!

— А я и покажу, когда надо будет. Потерпите немножко, — спокойным ровным голосом старался усмирить Тонину прыть Министр.

                * * *

— Я обратно хочу! К дочери, к Лариске! — вспыхнула Антонина.

— Так. Начинаем ходить по кругу. Про Лариску я уже сегодня слышал… Антонина Петровна, давайте-ка отдохните пока. Освойтесь. Вам передышка нужна.

— Ой, не знаю. Не до отдыха мне теперь.

— Ничего. Поспите, с мыслями соберётесь. Как говорится, утро вечера мудреней… Ровно сутки вы побудете здесь, в Рай-центре.

Заслышав такую новость, Тоня опять потеряла с огромным трудом мало-мальски настроенное своё душевное состояние. Слёзы уж накатили ей на глаза, ожидая лишь звукового Тониного сигнала в виде ревущего вопля.

                * * *

Но всё-таки Министр сигнал опередил.

— Рай-центр — это отель, — пояснил он, — ну, разве что получше других. Про такие говорят: «не для простых смертных»… Но это так, фигура речи.

На самом деле, здесь находятся самые что ни на есть простые смертные люди. Вы пока поживёте здесь. Вообще, считайте, что это вам бонус. Вы же всегда, как я знаю, в санаторий мечтали съездить. Ну вот. Как говорится, получите, распишитесь. Номер отдельный у вас будет. Пользуйтесь всем, чем только пожелаете: ресторанами, спа-салонами, всеми банями-саунами, вечером концерт — волшебство! Обязательно сходите, послушайте.

— Схожу. Куда денусь? — сдалась-таки Тоня.

— И вот ещё что, — Министр выдержал паузу. Тоня уже поняла, что он так делал всегда, когда хотел сказать что-то важное, — простите, Антонина Петровна, я обязан вам доложить, что с этой секунды ваши мысли становятся прозрачными для меня. Другими словами, я буду видеть и понимать всё, о чём вы думаете. Вам это ясно?

— Ясно, — пожала плечами Тоня. — Только чего такого интересного вы там увидеть хотите? У меня в голове пусто… Только Лариска там.

— Я на Лариску посмотрю.

— Смотрите… если хотите.

                * * *

— Но это ещё не все, — Министр въедливыми синенькими глазками впился в глаза Антонины, — ты, Антонина Петровна, тоже сможешь мысли читать.

— Чьи? Твои?

— Нет. Мои читать запрещено. Они секретны, — небрежно вытянув откуда-то из-под стола кожаный «дипломат», Министр уложил в него Тонину «историю» и, щёлкнув замками, добавил: — Но вы сможете прочитать мысли любого другого человека. Абсолютно любого… Так положено. Для чистоты эксперимента… Так что не стесняйтесь, читайте. Такое предложение — уникально. Пользуйтесь!

                * * *

Утром Тоня проснулась в «Раю».

Открыла глаза, вспомнила всё то, что случилось с ней накануне. В болящей груди, как в гнезде со змеёнышами, копошилась тревога.

Пугала неизвестность.

                * * *

Тоня осмотрелась.

Комнатка, ключи от которой она вчера получила от Министра, оказалась крохотной, но очень уютной.

Оттенки любимого Тониного зелёного цвета присутствовали в различных интерпретациях, делая новое жилище приветливым и дружелюбным.

Кровать, удобное кресло, одёжный шкаф да комодик с торшером — вот, впрочем, и вся обстановка.

                * * *

Антонина спустила ноги с кровати.

Ей захотелось увидеть солнце.

Тоня встала, одёрнула с витражного окна тяжёлую портерную ткань, дав утреннему потоку света воздуха и свежести мощной лавиной хлынуть в помещение.

Затем, распахнув стеклянную дверь, Тоня выплыла на лужайку.

Все её чувства в мгновение ока вдруг поменяли тональность. Измором берущая боль перестыла вдруг ныть, пугать и плакаться.

Грудь задышала спокойно.

«Сердечные» змеи издохли и сгинули в никуда.

                * * *

Небо в это утро было голубым-голубым.

Между пальм, важно поджимая ноги, гуляли цапли.

Немолодой темнокожий садовник заприметил новую гостью отеля, вселившуюся недавно, и, приложив руку к сердцу, уважительно склонил в полупоклоне кудлатую голову.

И тут Тоня вспомнила: она умеет читать мысли!

Ей захотелось выведать тайны садовника, хоть это был случайно попавшийся ей человек.

                * * *

Тоне даже не пришлось напрягаться.

Процесс подключения её сознания к сознанию садовника произошёл как будто автоматически.

Как только Тоня о нём подумала, тотчас её мозговые антенки зашевелились тревожно, видимо, искали что-то нужное.

Тоня даже услышала звук, похожий на дребезжащее шипение её старого настольного транзистора, когда красная полоска-отметина на его прозрачном экране плутала между городами маяками вещания.

                * * *

И вот плутающий звук растворился во Вселенной.

Стало тихо.

В Тониной голове началось кино.

С садовником в главной роли.

                * * *

Темнокожему стареющему работяге-садовнику страстно нравились «прозрачные» крохотные белые женщины.

Весом с ребёнка.

А все потому, что когда-то давно, лет двадцать назад, служа при этом же отеле, он случайно поднял с земли цветную открытку.

Картинка служила закладкой в книге у одной очень важной русской чиновницы.

Но важной чиновница была лишь в своём кабинете. А здесь, в отеле, раздетая до купальника, она была близорукой, некрасиво очкастой, тучной туристкой лет пятидесяти.

Туристка читала книгу, лёжа на шезлонге, в огороженном кустарниковой зарослью лужайке, рядом с отельным номером, и попивала креплёные напитки.

                * * *

Садовник стриг кусты совсем рядом.

Чиновница за ним наблюдала.

Посмотрев несколько минут в раскрытый книжный томик, туристка, видимо, притомилась. Небрежно швырнула распахнутую книгу на столик подле шезлонга.

Открытка, служившая закладкой, выскользнула на лужайку.

Садовник заметил оброненную вещь, подошёл к чиновнице, поднял открытку и с вежливым поклоном протянул её женщине.

А та, под воздействием испитых креплёных коктейлей возжелавшая мужского жилистого тела, решила не отпускать так просто весьма кстати подоспевшего садовника. Начала некрасиво жеманничать.

                * * *

Женщина «подшофе» ничего не придумала лучше, как поучить садовника русскому языку. Громко хохоча, она ткнула в открытку пальцем.

— Сне-гу-роч-ка, — неприлично громко выкрикивала каждый слог дама, указывая на юную хрупкую девочку в голубеньком платьице и в голубой же шапочке, держащую на ладони толстую краснобрюхую птицу.

                * * *

Садовник не сразу понял, что хочет от него немолодая пьяная женщина.

Но потом до него дошло — это шутка.

А значит, нужно расслабиться и подчиниться. С него не убудет.

— А ну, повторяй: Сне-гур-ка! — не унималась та, требуя от садовника почти невозможного. Но он подчинился. Принял правила игры. Заострил слух и сподобился.

— Сни-кул-ка, — произнёс он и рассмеялся.

                * * *

— Ну, молодец… А вот тебе приз! — и, приподнявшись с шезлонга, дама закинула за спину обе руки, щёлкнула застёжкой лифчика, освободив на свободу годами потрёпанные неаппетитные груди.

От неожиданности садовник зажмурился и пустился в бегство. Как был, с открыткой в руках, оставив полуголую туристку в сексуально неудовлетворённом позорном одиночестве.

                * * *

Позже, наедине с самим собой, садовник часто рассматривал копеечное творение.

Девочка с открытки будила воображение.

Рождала размытые и явные желания.

С тех пор при виде кукольных женщин немолодой садовник не смел дышать. В груди, как в аду, кипело.

Невозможность получить желаемое делала садовника несчастным.

«Сейчас пройдёт», — думал садовник при виде живой какой-нибудь Снегурочки. И правда. Волна катила обратно. Постепенно принимала обличие океанского штиля.

Дышать становилась легче.

                * * *

Садовник иной раз осмеливался даже шептать еле слышно: «Сни-кул-ка».

О, как он желал! Он взял бы «пушинку» в могучие руки и пошагал бы с нею по кромке моря. Далеко-далеко, на край света.

Но жизнь из садовника утекала по капле.

День за днём, день за днём.

И он уже знал: ничего не случится. «Прозрачные» белые женщины не для него. И оттого приходило осознание, что Бог непреклонен: не даст жизнь ту, что получше.

И садовник не ждал, не роптал.

Он стриг и стриг отельные розы.

                * * *

«Вот старый козел! Да у тебя ж песок из жопы сыплется! А туда же, всё норовит свой „прибор“ куда получше пристроить», — гнев от просмотра «фильма» замутил Тонино сознание.

Она возненавидела садовника.

«Ишь… какой прыткий! — в жарком возмущении думала она. — Взрослая тётка ему не приглянулась. Сиськи потрёпанные ему, видите ли, не нравятся… Девочку молоденькую тоненькую ему подавай, а он, старая большая обезьяна, видите ли, будет над дитём кочевряжиться… Снегурочку возжелал. У-у-у, извращуга старый!»

                * * *

Как только пыл Тониной ярости слегка поутих, она поняла, что «кину конец», она сама его выключила слишком бурными комментариями, так сказать, закидала садовничью жизнь «гнилыми помидорами».

«Не буду больше с ним здороваться», — окончательно решила Тоня, увидев, как белые одежды «старого извращуги» мелькнули за деревьями.

Тоня поспешила в укрытие, в свою скромную отельную комнатку.

Однако, оказавшись наедине с самой собой, Тоня сразу с головой нырнула в тёмный омут своих мучительных переживаний.

Она не боялась ада.

Она не хотела в рай.

Тоня хотела вернуться домой.

                * * *

Тоне нужно было успокоиться.

Она подсела к комодику, снабжённому полукруглым зеркалом, вгляделась в своё лицо.

Её облик оставался таким, каким он был при жизни. Как будто нет никакой клинической смерти, как будто она и впрямь отдыхает в отеле.

Не о таком ли отдыхе она всю жизнь мечтала?

«А раз так, чего бы мне в ресторан-то не сходить? — подумала Тоня, взглянув на настенные часы. — Всё равно от меня ничего уже не зависит. Жизнь прожила как могла. У Министра в „Истории“ всё про меня давно прописано… А что написано пером, не вырубишь топором. Делать нечего. Надо ждать. Министр сам решит, куда меня отправить: обратно домой, в рай или в ад… Так что пойду, поем, вдруг в последний раз за столом посидеть придётся».

                * * *

Тоне захотелось почувствовать себя легко, беззаботно, как в лучшие минуты своей жизни.

Ей хотелось хотя бы сутки прожить, как те люди, которые сидели вчера в холле, смеялись, пили напитки, дышали воздухом океана.

В ресторане Тоня никогда не была.

И это обстоятельство привело её в некоторое замешательство. Вопрос что надеть, очень тревожил её. Антонина в полной растерянности подошла к шкафу, чисто механически легонько толкнула створку купе.

Каково же было её удивление, когда она увидела, что там безупречно отутюженный, чуть пахнущий стиральным средством, висел её любимый светлый льняной костюм!

«Вот те фокус-покус! — всплеснула она руками, завидев костюм. — Ну, Министр! Во, даёт!»

                * * *

Взбив химию на голове лежащей на комоде привычной массажкой, Тоня вышла из своего белокаменного домика и свернула к центральной аллее.

По алее шли люди.

По-пляжному одетые, в шорты да сарафаны: с голыми загорелыми плечами.

Кое-кто из прохожих бросал на Тоню полуравнодушные взгляды, из чего она сделала вывод, что люди её замечают, оценивают и воспринимают, несмотря на её клиническую смерть.

                * * *

Для пущей убедительности Тоня направилась в сторону умиляющей взор престарелой парочки, держащей друг друга за ручки.

— А где здесь столовая? — подойдя поближе, спросила Антонина.

Однако старушка и старичок лишь недоумённо подняли на Тоню как у близнецов похожие выцветшие голубенькие глазки.

— Ой, извините! — встрепенулась Тоня. — Я хотела спросить, где находится ресторан?

Но в ответ бабуля лишь что-то закурлыкала на непонятном Тоне языке.

— Ресторан прямо, — по-русски крикнул Тоне проходящий мимо спортивный парень, — идите прямо!

Тоня так и сделала.

                * * *

Тоня стояла посреди ресторана.

Растерянная. Взволнованная.

Долго наблюдала за людьми, пока наконец не сообразила, нужно взять тарелку и положить еду самой.

Но что взять? Столы ломились от снеди.

Брюхатые арбузы, виртуозно превращённые острием ножа в изящные бутоны алых роз, наслаждаясь неожиданным собственным великолепием, надменно поглядывали на проходящих мимо людей с высоты фруктовых гор.

Тёмные грозди винограда утомлённо свешивали витиеватые плети через края гигантских серебряных ваз.

Целый полк шоколадных, как для парада вышколенных солдат был рад завоевать симпатию разгорячённых выбором людей.

Но Антонина прошла мимо.

Королевские креветки, мидии, лениво приоткрывшие створки, какие-то моллюски, вовсе неаппетитные на вид, кальмары, пучеглазые розовые рыбины… — все то, что хотела Тоня попробовать при жизни, сегодня её не соблазняло, ценность этих продуктов сильно померкла в её мечтательном списке.

Вроде всё даром.

Протяни руку — и чашка с черепаховым супом будет твоей.

Но Тоня деликатесов не желала.

Картошечка, порезанная на дольки и запечённая в сливочном соусе, пара тефтелек и ломоть батона размером с лапоть — вот то, чем решила позавтракать Антонина.

Официант, отодвинув тяжёлый стул, помог ей присесть за элегантно сервированный стол.

— Шампанского? — на чистом русском спросил он.

— А, была не была! — вспомнив о том, что час утренний, а по утрам ломовым конягам вроде неё пить вроде как не положено, махнула рукой Тоня. — Лей шампанское!

                * * *

Бокал искрящегося напитка вскружил Тоне голову, развязал язык.

Ей очень хотелось с кем-нибудь поболтать.

Но русской речи вокруг не было слышно.

За столиком Тоня сидела одна.

— Что ж это за Рай-то такой? — повернув голову в сторону официанта, горько вздохнула Тоня. — Словечком перекинуться не с кем… Может, ты со мной поболтаешь?

— Мне не положено, — вышколенно отрезал тот и шагнул в сторону, подальше от разговорчивой подвыпившей женщины.

— И с этими не поговоришь… Сидят, вилочками ковыряются! — сердито оглядывая толпу жующих людей, громко вслух умозаключила Антонина. — Интеллигенция иностранная! Сидят, вежливо каркают… брюхо элегантно наполняют… У-у-у, толстопузы чванливые!

Тут официант подошёл к подвыпившей Тоне и, склонившись над ней, что-то шепнул.

Та, со всей дури шваркнув ножками стула о мраморный пол, встала из-за стола.

И с грацией обиженной королевы выплыла из ресторана.

                * * *

После завтрака Тоня отправилась к океану.

Брызг бирюзовых волн слепил Антонину. Шёпот моря пьянил и склонял к дневной дрёме.

«Хорошо бы пойти на массаж, — лёжа на шезлонге, думала Тоня. — А что? Возьму и пойду».

Тоня держала путь согласно стрелочкам, которые указывали ей дорогу в спа-центр.

На протяжении всего пути Антонина приостанавливалась перед глянцевыми картинками с безупречно-красивыми девушками.

Те бесстыдно извивали тело, расхваливая тем самым несомненный эффект от ароматерапии, пилингов, обёртываний и всяких других непонятных для Антонины процедур.

«Обертывание. Это чё?.. — чуть приуныв от осознания собственного несовершенства, по сравнению с идеально нарисованными красотками, соображала Тоня. — Да чтоб меня обернуть, никакой обёртывалки не хватит».

                * * *

Хотя спа-центр уже гостеприимно распахнул перед Антониной стеклянные двери, она, потеряв уверенность, готова была пойти на попятную.

Таким он был пугающе роскошным.

А она — нет.

Как вдруг! Навстречу Тоне пулей вылетела маленькая собачонка.

Белая кудрявая болонка с розовым бантиком на макушке отчего-то недружелюбно оскалилась на Антонину. А Тоня при виде собаки чуть не присела.

                * * *

— Снежанка! Снежаночка! Господи, помилуй! — Тоня левую руку вжала в истерично заклокотавшее сердце, а правую протянула к собачонке, зашедшейся в недружелюбном визгливом лае. — Снежанка! Ты как здесь? Хозяйка твоя где?

У Тони не было сомнений: собака принадлежит её соседке по квартирному подъезду в её родном городе, Виолетте.

Антонина Виолу недолюбливала.

Сказать точнее: Антонина Виолетте завидовала.

Когда Тонина дочка была ещё старшеклассницей, Виолетта была для неё прям кумиром, чем мать не на шутку бесила.

Антонина понимала, что до кумира собственного дитя она по многим параметрам не дотягивает, и чувствовала злость, зависть, обиду.

А Виола, яркая дородная тридцатилетняя женщина, вовсе не спешила обзаводиться домашним хозяйством и детьми.

Про таких, как Виола, говорят: «Любовников меняет как перчатки»…

Назойливых вопящих деток Виоле заменяла милая болонка Снежана.

                * * *

Однажды поздним вечером Тоня спешила с работы.

Ручки тяжёлой авоськи с картошкой впились в ладонь, соринка, попавшая в глаз ещё днём, доводила до исступления.

У дома гуляла Виола.

Надушенная. В крупных кольцах волос цвета водной лилии.

Чёрный длинный плащ стройнил слегка рыхловатое тело соседки, широкий пояс с крупною пряжкой указывал талию.

                * * *

Снежана с алым бантиком на макушке трусила рядом.

Тоня Деева позавидовала Виоле. Её роскошному виду, её беззаботности, бездетности и незамужности.

А потому изловчилась и как бы невзначай незаметно пихнула уродливым туфлем прямо под хвост изнеженной шавке.

Та взвизгнула, как ошпаренная, согласно инстинкту смачно сомкнула зубы на Тониной ляжке.

                * * *

Однако ж, что «пулять в слона дробиной»?

Здоровье женщины не пострадало. Зато кошелёк попал под угрозу опустошения: дешёвые «капронки» пошли в стрелку.

Виола, не догадываясь о пинке в зад и искренне каясь в поступке Снежаны, в тот же вечер возместила ущерб.

С лихвой.

Взволнованная, в шёлковом розовом халате с золотыми бабочками, Виола наведалась к Тоне, вывалила перед ней пять пар «телесных» колготок.

                * * *

Утром, натягивая капронки на кулак для лучшего рассмотрения цвета, Лариса Деева мгновенно решилась.

— Мам, я в медицинское поступать буду, — сообщила матери Лариска, припрятывая в свой шкаф три пары получше, — ты как?

— А что? Нормально, — согласилась Тоня. — Мужу массаж станешь делать, детям сопли «сушить».

…Виола трудилась в санатории. В кабинете физиопроцедур. Прилаживала магниты, электротоки и ингаляторы к бренным упитанным чиновничьим телам.

                * * *

— Снежана! Ты куда? Давай ко мне! — навстречу Тоне выпорхнула Виола. Цветущая, волшебно пахнущая маслами, розовощёкая, в коротеньком белом халате.

— Антонина? — вытаращив изумлённые глаза, остолбенела Виола, напрочь позабыв о сбежавшей собаке. — Не ожидала вас здесь увидеть. Какими судьбами?

— Ой, а Снежанка-то вернётся? — не зная, что ответить, замялась Антонина. — Метнулась мимо меня, как пуля!

— Да вернётся. Куда ей деться?.. — безразлично глянула вслед своей избалованной шавке в крайней степени изумлённая Виола. — Вон она, уже обратно несётся… Так вы, Тонечка, здесь отдыхаете?

— Отдыхаю, — совсем неуверенно проговорила Тоня, — а вы, Виолетта, тоже на отдыхе?

— Что вы! — Виола взяла на руки подбежавшую всклокоченную болонку. Поправила ей бантик. Снежана совсем не по-доброму взглянула на Антонину, оскалилась, зарычала. — Я не отдыхаю. Я здесь работаю. Массажисткой.

                * * *

— Вы, Тонечка, кстати, не хотите сделать массажик? — предложила Тоне Виола. — У меня сейчас «окно», могу вас принять. Заодно поболтаем…

— Ох… поболтать очень даже охота, — призналась Тоня, — хожу одна. Как зомби.

— Вот и хорошо… наговоримся вдосталь… С ума сойти… — томно колыхнув «богатой» грудью, Виола указала рукой Антонине путь в мир массажного блаженства. — В России в «хрущёвках» жили. А встретились в суперотеле в лучшем месте земного шарика.

                * * *

Оказалось, что Виола вышла-таки замуж за богатенького чинушу.

Он и вывез её из России в райское место вместе с болонкой.

В раю слуга народа приобрёл аккуратненький маленький домик, здесь, на берегу океана.

Целый месяц Виола «купалась в меду».

— А потом загулял кобель мой возлюбленный, — с горечью в голосе призналась Виола, — в мулатку влюбился… Сказал, чтоб я домой возвращалась. Дескать, ничего у нас с ним не получится.

Тут Виола взгрустнула.

Но ненадолго.

— Возвращаться домой я не хотела. Устроилась в отель массажисткой, арендую квартиру… Но всё равно я очень счастлива, — воодушевившись, подытожила разговор Виола, — солнце, океан. А какие мужчины! Голова идёт кругом!

                * * *

«Это Министр мою встречу с соседкой подстроил, — каждой клеточкой тела втягивая в себя негу от Виолиных манипуляций, думала Тоня, — конечно, Министр. Таких случайностей не бывает».

                * * *

Засыпая, Тоня вспомнила, что умеет читать мысли. Она настроила «антенны», надеясь найти в Виолкиной голове на свой счёт всякую «гниль».

Но до гнили «антеннки» так и не докопались.

Мысли красивой Тониной соседки порхали как бабочки: «масло цитрусовое скоро закончится»; «надо вечером купить себе йогурт, а Снежанке — корм»; «красавчик-мужчина придёт на массаж в пять», — думала Виолетта.

И Антонина погрузилась в сладкий и глубокий сон.

А вечером служащий отеля принёс Антонине записку.

«Встретимся в главном холле, ровно в девять. Министр», — было написано там.

                * * *

— Добрый вечер, Антонина Петровна, — выражение лица Министра казалось почти неподвижным. А в тёплой океанской влажной темноте наступившей ночи оно и вовсе казалось белой мёртвой маской.

Холодок пробежал по Тониной спине.

Она снова пыталась понять, а кто он, этот Министр?

Человек ли он?

Или кто другой в человеческом облике?

Ответа на сей счёт у Тони не было. Однако она понимала, что Министр, конечно же, взыщет с неё по всем долгам.

Взыщет жёстко. Без жалости, без оговорок.

                * * *

— Ну, что же, уважаемая Антонина Петровна. Ваши сутки в Раю истекли… Давайте-ка пройдём в мой кабинет, — предложил Министр.

Тоня от предложения отказаться не посмела.

Мужчина указал рукой в сторону одного из ответвлений, идущего от центрального холла. И, как только они вдвоём шагнули под его свод, Министр двинулся вперёд.

«Следуйте за мной», — велел он Тоне.

                * * *

Министр, несмотря на свой не юношеский возраст, двигался слишком прытко.

Тоня едва поспевала за ним, ей уже даже стало мерещиться, что движется она по нескончаемому душному туннелю, ей становилось трудно дышать, в глазах загимзили мурашки, у виска проснулся весёлый отчаянный барабанщик.

А Министр всё спешил и спешил.

                * * *

Тоне хотелось чуть-чуть отдышаться.

Ей казалось, инсульт снова торкнет по её и так уж почти неживой голове, а значит пиши пропало, домой хода нет!

Она уж замедлила шаг, чтобы взмолиться, надеясь на скорую передышку, как вдруг Министр сам притормозил, остановился и рукой, обтянутой перчаткой, повернул ключ в замочной скважине в двери без номера, без таблички.

                * * *

— Входите, прошу вас, — пропустил он вперёд Антонину, — присаживайтесь в кресло.

Но Тоня чуть не присела на пол.

Шагнув за дверь, она обалдела.

Перед ней вдруг открылось необозримое зрелище! Помещение, в котором она оказалась, по размерам напоминало стадион.

Тоня, слегка оправившись от впечатления, поняла, что вместо стройных рядов зрительских сидений «стадион» оборудован стеллажами.

А на стеллажах, тесно прижатые друг к другу, корешок к корешку, располагались несметные тысячи (нет, всё-таки наверняка миллионы) человеческих «Историй».

Такую «Историю», с надписью «Антонина Петровна Деева», держал накануне у себя в «дипломате» Министр греховных дел.

                * * *

Но сегодня эта «История» была заранее выложена на стол, стоящий в центре «стадиона», её Антонина заприметила сразу, как только на «ватных» ногах добралась-таки до предложенного Министром кресла.

— Воды? — Министр взглядом указал на графин с водой.

— Давай воды, — не отказалась Тоня.

Тоня звучно, словно лошадь на водопое, жадно сглатывала воду. С каждым глотком ясней понимая, что, может быть, следующий станет последним глотком в её жизни. И потому глотков в старомодном гранёном стакане ей показалось слишком уж мало.

— Ну что ж, приступим к делу, — глуховатым невыразительным голосом начал Министр, вовсе не собиравшийся проникаться Тониным настроением, — нам нужно многое обсудить.

                * * *

— Вы прожили сутки в «Раю», Антонина Петровна, — Министр положил руку в перчатке поверх истрёпанной книжицы. — Отель — это именно то место, которое соответствует вашим представлениям о рае. Ведь именно так вы представляли себе райское житье. Верно?

— Верно, — согласилась Тоня.

— Однако получение райских благ не сделало ваши помыслы чище и лучше, милая Тоня, — вздохнул Министр. — Всю свою сознательную жизнь вы отравляли себя грехом осуждения, словно ядом. И в раю это делали тоже…

Вы уж меня, конечно, простите, — продолжал Министр, — но в мысли-то ваши я заглянул, разумеется. И что я там увидел? Грех осуждения я увидел в них.

                * * *

Тоня до сей поры сидела не шелохнувшись.

Но на последней фразе она аж вздрогнула, гримаса высшей степени негодования исказила её лицо. До неё дошло, что Министр говорит о садовнике.

— Что? За извращугу взыскать с меня хочешь? Да ты Бога-то побойся. Ты на суде-то Божьем рот мне не заткнёшь! Думай, за кого вступаешься! — взбеленилась Тоня.

— А я думал, Антонина Петровна, — Министр открыл «Историю» с конца, — вот тут у меня самые свеженькие записи. Итак, вы осудили садовника. За что?

Согласно вашим мыслям, — продолжал Министр, — цитирую… «старые сиськи ему, видите ли, не понравились». Так? Я правильно цитирую?

— Ну, вроде так. Откуда я знаю? Мысли-то в голове разные роятся. Каждую не припомнишь.

— А надо бы… Допустим, вы в точности сейчас не помните, какими именно словами осудили садовника. Но осудили?

— Осудила! Спорить не буду.

— А за что? За то, что ваш обвиняемый не вступил в совокупление с женщиной, в алкогольном опьянении его возжелавшей?

— Ну, ты тоже карты-то не передёргивай! Я его осудила за то, что он, старый козёл, слюни на молоденьких девочек распускал.

— Допустим… Но если вы внимательно смотрели так называемый «фильм», то там речь идёт о том, что садовнику нравились маленькие белые женщины весом с ребёнка. Я подчёркиваю: женщины! Маленькие женщины! То есть миниатюрные… Вам это понятно? Тем более что ни разу в своей жизни садовник с подобной женщиной даже беседу не завёл. Не говоря уж о том, чтобы проявлять по отношению к ним действия извращенческого характера. Так что зря вы человека в своих мыслях, Антонина Петровна, охаяли, осудили. Ох, как зря.

                * * *

— Так он же в открытку пялился! — отчаянно сопротивлялась Антонина. — Снегурка-то совсем ребёнок.

— И тут неправда ваша. В «Википедии» запись есть, что возраст Снегурочки варьируется: Снегурочка может быть маленькой девочкой, девочкой-подростком либо девушкой.

— Так на открытке дитё малое нарисовано!

— А это мы сейчас посмотрим, — к потрясению Тони, Министр вытянул из толщи её истории открытку. Это была та самая открытка, которую Тоня видела в своём мысленном фильме! — Взгляните сюда, — Министр взял со стола лупу и протянул Антонине. — Пожалуйста, возьмите, попристальней разглядите открытку.

                * * *

— Да чё смотреть? Так вижу, — Антонине пришлось-таки признать вину, она обругала садовника зря. Ей и без лупы видно было, что платье туго облегает зрелую девичью грудь.

— Ну и под занавес «фильма» что у нас сказано? — назидательно вопросил Министр. — Там сказано, что садовник не роптал на судьбу, не просил себе жизнь ту, что получше, а всё стриг и стриг хозяйские розы… Учитесь, Антонина Петровна, смирению у этого человека!

                * * *

— А ваша реплика в ресторане про «обжор толстопузых» вообще «ни в какие ворота не лезет», — осуждающе вздохнул Министр, — Антонина Петровна, вы же женщина, а ругаетесь как сапожник!

Тоня набычилась. Сидела тихо.

Пристыженная, жалась в кресло.

                * * *

— Теперь поговорим о Виолетте, вашей бывшей подъездной соседке, — Министр вложил открытку со Снегурочкой в толщу страниц, отчего «История», как показалось Тоне, ещё больше распухла, — мало того, что вы её, конечно же, осуждаете, злорадствуете по поводу её житейских неприятностей, дескать, так ей и надо. Мало этого! Вы по-прежнему ей завидуете.

Но почему? Бог одарил вас щедрее, чем Виолетту…

Антонина Петровна, посудите сами. У вас дочь. Квартирка, как ни крути, побольше Виолеттиной, у вас имелась. Да было в вашей жизни счастье!

— Было да сплыло, — шмыгнув носом, буркнула Тоня. Горькие слезы застили ей глаза. Она грубо вытерла кулаком по очереди оба глаза и снова всхлипнула, — я жила как умела. Всю жизнь пахала как лошадь, чтобы копеечку лишнюю заработать. Хотела, чтоб всё как у людей было… А Виолка? Что такого сделала Виолка? Вовремя мужикам подмахивала? Ходила в бантиках да в рюшечках, накрашенная, накудрявленная. Мужики её по ресторанам да по театрам водили! Везде за неё платили.

А я всё на своём горбу везла!

Чувство гнева снова завладело Антониной Петровной.

— А мне за это что от людей было? Уважение, почёт? Да нет, кукиш с маслом! Кто уборщицу почитать будет?

                * * *

— Да если б ты знал! — гнев взорвал плотину Тониных эмоций. Наружу хлынул Тонин рёв, в котором жалость к себе мешалась с ощущением жизненной несправедливости. — Если б ты знал! Мне за всю жизнь ни один мужчина даже булавки копеечной не подарил!

— Вот, возьмите, — Министр протянул ей голубенький платочек, вынутый из нагрудного кармана, чем чрезвычайно Антонину растрогал. Сильно впечатлившись таким человечным Министерским поступком, Тоня прекратила реветь.

                * * *

— Как бы то ни было, Антонина Петровна, вы признаёте, что осуждали Виолетту и завидовали ей? — Министр опять вошёл в привычную для себя роль обличителя грехов.

— Да куда ж я денусь? Выходит, признаю.

— А вы понимаете, что завидовать нехорошо?

Тоня недовольно фыркнула. Министр разговаривал с ней, как с нашкодившей первоклашкой. Однако тут же спохватилась, в её ли положении обиженную корчить?

— Понимаю, — кивнула она.

— Некоторые люди… — Министр вцепился своими въедливыми глазками в беззащитную Тоню, — некоторые люди осуждение за грех-то не считают. «Ну, что я такого сделала? — думает некая женщина. — Подумаешь, красивую соседку в блуде обличила. Так она сама виновата. По ресторанам за чужой счёт ходит… Я ведь не ограбила никого. Не убила. А осуждение — это так себе грешок. В нем и каяться-то особой нужды нет. Дескать, все осуждают… Но судить может лишь Бог. Потому что только Бог знает всю правду о человеке. А вы отнимали у Бога его право, Антонина.

— Выходит, отнимала, — совсем уж обречённо призналась Тоня.

                * * *

— Не могу я вас, Тонечка, в раю разместить. У вас мысли нечистоплотны, — подытожил разговор Министр, — не доросли вы до рая.

Антонина подняла глаза на Министра.

Тот был холоден, словно камень.

Тоне стало жутко.

— Значит, в ад? — вымолвила Тоня.

                * * *

Министр потянулся к «дипломату», до сей поры стоящему на полу. Он поднял его и положил на стол. Щёлкнул замками, распахнул. Аккуратно вложил туда «историю».

Захлопнул.

От хлопка дипломата мир перевернулся. Бесчисленные ряды «Историй» на глазах Антонины обрушивались, сыпались прямиком куда-то в бездну.

Министр исчез.

Тонину голову испепелила боль.

                * * *

— Антонина Петровна… Вы меня слышите? — голос доносился из далёкой-далёкой темноты. — Если слышите, пальцами рук пошевелите.

— Женщина… — не в силах открыть глаза, смогла-таки вымолвить Тоня. — Вы — женщина… У вас голос женский.

— С утра женщиной была, — весело подхватила хлипкую догадку до сих пор невидимая Тонина собеседница, — надеюсь, к обеду ничего не изменилось!

Для Тони это шутливое высказывание значило одно: Министр её отпустил. И, кажется, не в ад. Потому что женский голос был очень уж заботливым и нежным.

Тоня, насколько смогла, собрала все силы в правый кулак, зашевелила пальцами руки.

— Вижу. Шевелите… — добрая женщина положила ладонь на Тонину руку. — Тёплая, жить будете…

«Жить! — эхом прозвучало желанное слово в Тонином мозгу. — Я буду жить!»

                * * *

А жизнь, как будто осознавая с этой минуты свою заниженную ранее ценность, решила отыграться, сразу поставила перед её обладательницей великие задачи.

Тоня хотела открыть глаза.

Однако сосредоточиться мешала неподъёмная могильная плита, до сей поры давящая на грудь.

И Тоня вспомнила, как говорят о тех, кто поборол телесные недуги, дескать, выкарабкался с того света.

                * * *

Тоня поняла, что ей из-под «плиты» придётся выкарабкиваться.

А начала она с малого, постаралась выровнять дыхание, как делала всякий раз, когда от тяжёлой работы в наклон, бывало, сильно взвинчивало давление.

Отдраить в годы молодости в пятиэтажных «хрущёвках» подряд три подъезда лестниц, затоптанных сотнями немытых сапог, заплёванных шелухой, обгаженных котами и людьми, было для Тони делом возможным.

Восстанавливать дыхание она умела.

И умение это Антонине Петровне теперь сильно пригодилось.

                * * *

«Вдох — выдох; вдох — выдох», — сама себе командовала Тоня.

И под эти вдохи-выдохи «плита» начала раскачиваться.

Сначала легонечко, потом все сильней и сильней, давая сердцу и лёгким работать свободней.

Апофеоз столь нехитрых движений случился: Тоня открыла глаза.

                * * *

К Тоне в реанимацию пустили Ларису.

Та, в белом халате, с длинными неподобранными рукавами, нерешительно шагнула в палату.

Лариса чувствовала себя перед матерью виноватой: не уберегла.

Часто огорчала.

Разочаровывала.

На днях Лариса рассталась с мужем, с которым сожительствовала гражданским бездетным браком почти пять лет. Крушение дочкиных надежд о крепком семейном благополучии торкнуло по Тониной голове почти смертельным инсультом.

Да и вообще, ссорилась Лариса с матерью в последнее время слишком часто, так, на ровном месте, из-за мелочей.

                * * *

Тоня хотела было привычным вздохом встретить дочку, так она всегда выражала своё неудовольствие дочкиной судьбой.

Тонино горло уже пошло напрягаться в столь любимую им потугу, как осеклось на полпути, поперхнулось.

Тоня раскашлялась. Улыбнулась.

— Дочечка моя родная, Ларисочка моя, — обильные слёзы раскаяния хлынули из Тониных глаз, — дочечка, ты прости меня за всё. За всё, за всё прости…

— Мамочка, успокойся… Тебе нельзя волноваться, — Лариса в ответ зашмыгала носом, вытерла слёзы длинными не закатанными рукавами халата, — это ты меня прости.

                * * *

— Слышь, Лариса, — когда страсти всепрощения слегка улеглись, встрепенулась вдруг Тоня. — А ты Виолку давно видела?

— Виолку? — вопрос про Виолку показался Ларисе в данный момент совсем уж неуместным, а потому она попристальней вгляделась в лицо матери. Мало ли что? — А что Виолка?.. Давно её не видела… Слышала, как будто бы она замуж вышла… Не то за депутата какого, не то за чиновника… Но я не верю. Ей ведь сорок почти… Молоденькие девочки, модельки, нормального человека встретить не могут, жалуются… Куда Виоле-то замуж?

                * * *

Но мать одёрнула Ларису.

— Это модельки замуж выйти не могут. А Виола смогла!

— А ты откуда знаешь?.. Ты её видела?

— Видела.

— А где?

— Где, где? В Караганде! — как можно беззаботнее пошутила Тоня.

И женщины расхохотались.