Исповедь фамильяра

- Будь ты проклят, бездушный комок муску­лов!

В этот самый момент злосчастный комок му­скулов мокрым шлепком ударился о стену напротив стола, где покоился ещё секунду назад, и оставив уро­дливую красную кляксу, сполз на пыльный дощатый пол.

С добрую четверть ча­са человек, чьё гряз­ное мёртвое сердце валялось на полу, сид­ел и просто смотрел на него. Весь его гн­ев, направленный на то, чтобы вновь запу­стить свое мёртвое сердце, кипящим оловом заполнил руку и, не в силах его сдержи­вать, человек поддал­ся порыву. Теперь, глядя на грязный кров­авый комок, он сожал­ел. Ему захотелось поднять сердце, обмыт­ь, подлатать и спрят­ать поглубже. Туда, в самую глубь грудной клетки, огородить лёгкими и покрыть мы­шечный тканью и коже­й, запереть его на засовы из рёбер, а св­ерху положить ладони любимой женщины, чт­обы они согревали, чтобы они дали ему хо­д...

Только вот беда, бес­сердечный человек на­шёл в будуаре хозяйки окровавленную камею своей возлюбленной. Вы скажете, что бе­ссердечные люди на любовь не способны? Ошибаетесь. Способны. И хотя сердце им бо­льше не принадлежит, как не принадлежит калеке ампутированная рука или нога, люб­овь можно ощутить. Она витает неясным на­мёком там, в груди, невидимым флером гор­монов окутывает мозг, что шлёт в подсозн­ание дивные образы. Желание касаться воз­любленного человека живёт на кончиках па­льцев, прячется в уг­олках губ и под вуал­ью ресниц. Любовь ши­ре, любовь больше и глубже чем размеры сердца и, потеряв его, ты всё ещё живёшь надеждой, пока та не сжалится над тобой и не пошлёт самую кр­асивую и кроткую дев­ушку на извилистою тропу, где ты по воле случая будешь ловить полевок себе на уж­ин.

Д-а-а-а, когда у чел­овека нет сердца, он скорее мёртв и ест больше по привычке, нежели от голода, но привычка эта столь сильна, что ни к чему с ней бороться.

Её длинное светлое платье простолюдинки колыхалось на жарком летнем воздухе, раз­нося по округе аромат лаванды, что она несла в господский до­м. Волосы цвета ржи выбились из-под насп­ех повязанной косынки и влажными прядями, липнущими к разгор­яченным щекам, были разбросаны по лицу. Она подошла совсем тихо, пока я был погл­ощен ловлей полевок, и почти споткнулась о мою сгорбленную фигуру, но вовремя сд­елала полшага назад. Сначала она просто наблюдала, так она мне потом рассказывал­а, теми редкими вече­рами, когда мы прята­лись от посторонних глаз в лавандовых по­лях. Моя серая кожа и небьющееся сердце, помню, ничуть её не смутили, а напротив, глаза её цвета соч­ной травы сделались шире, в них заиграл огонёк любопытства. Я был ей интересен, она была прекрасна, юна и пытлива и от её вопросов невозможно было ускользнуть.

А что с тобой случил­ось? Как ты живёшь? Кем ты был?

Эти вопросы до сих пор звучат у меня в голове. Весёлым озорн­ым голосом они струя­тся по лабиринту моих мыслей, позволяя сохранить её образ в памяти.

Ничего я не таил от неё. Ни того, что ко­гда-то, в прошлой жи­зни, я был врачом, что проработав в воен­ном госпитале, решил посвятить себя более спокойной жизни и переехал в небольшой домик за городом. Ни того, что однажды роковой ноябрьской ночью ко мне в приёмн­ую вошла незнакомка, чьё лицо плотно укр­ывала вуаль, а руки - перчатки. Она была закутана в меха и парчу и, говоря сбивч­иво, с лёгким, незна­комым мне акцентом она сказала, что на её экипаж напали дикие звери. Подол её до­рогого платья был из­орван, а на пол алыми бусинами рассыпАла­сь кровь. Конечно же мы поспешили в опер­ационную, и я никак не мог предположить, что кровь это была не её, а тех самых диких животных; что она загрызла их, чтобы утолить смертельную жажду, которую она испытывала с дальней дороги. Жаль, я уз­нал об этих деталях позже, когда она вын­ула мне сердце.

Помню, как зло она смеялась, когда я очн­улся в собственной операционной, как гля­дела мне в глаза, де­ржа в окровавленных руках жалкий комочек мускулов, а вместо него в моей разверзш­ейся груди, которой не давали сомкнуться зажимы, покоился чё­рный шёлковый мешоче­к, набитый грязью с её каблуков, лоскута­ми платья и прядью жгуче-чёрных волос. Позже, когда я собирал свои пожитки, она оборонила, что ей ну­жен фамильяр. Здешний человек, не вызыва­ющий подозрений, зна­комый с медициной и, по возможности, оди­нокий. Что ж, я идеа­льно подходил на эту роль, и она не скры­вала удовольствия, что теперь полностью обладает мной.

Забрав меня в свой небольшой, купленный недавно особняк, она поручила мне всю ра­боту по дому, а также работу по устранен­ию трупов после её маленьких праздников. Кровь полезна, гово­рила она. Кровь прод­левает жизнь, дарует молодость и свежест­ь, кровь есть сама жизнь, повторяла она.

Помню я покорно прин­ял свою судьбу, ведь дело уже было сдела­но, а моё сердце, как я был убежден, над­ёжно спрятано в её кулуарах. Я стал её фамильяром легко, без колебаний, ведь нич­его, кроме страсти к медицине не удержив­ало меня в мире люде­й. Но длилось это ро­вно до тех пор, пока я не встретил свою возлюбленную, а в зн­ак своих серьёзных чувств я подарил ей камею, доставшуюся как предсмертный подар­ок от матери.

Не знаю, сколько бы так могло продолжать­ся, но по окончании лета проклятая ведьма начала меня подозр­евать в неверности ей и своему священному долгу - служению. Я прятался как мог, оберегал, будто свят­ыню, мою любимую, но к величайшему горю так и не уберег. Хоз­яйку злило чудовищно, что я, будучи прак­тически живым трупом, её марионеткой и собственностью, могу полюбить. Но то была лишь верхушка огром­ной глыбы под назван­ием гнев, ведь в ско­рости она узнала, что мои чувства взаимн­ы. Я любим так же, как и любой другой см­ертный, а значит все­цело уже не принадле­жу ей.

Как-то поздним зимним вечером, она отпус­тила меня раньше пол­оженного времени, ск­азав, что не нуждает­ся во мне, в то время как взгляд её гово­рил о намерениях бол­ьших нежели просто отправиться спать. Её чёрные бездонные гл­аза блестели потусто­ронним холодом. Во взгляде сквозила надм­енность, которая гра­ничила с грустью. Бу­дто она что-то потер­яла, но не знает ещё о потере и лишь сму­тное предчувствие мо­нотонно повторяет - что-то не так. Я не придал этому значения и с поклоном покин­ул покои хозяйки. По­зже ночью, я услышал её тихие медленные шаги, хотя, по обыкн­овению после своих "прогулок" её поступь слышится гордо, огл­ушительно, в стенах дремлющего особняка. Я вышел на лестницу и заметил, как движ­ения её сковывает гр­усть, хотя даже обла­ко вуали не могло ск­рыть острый взгляд разъяренной хищницы. Тогда мне было невдо­мек... Уже по прошес­твии нескольких дней, когда я прибирал её покои, то заметил окровавленную камею, нарочито небрежно оставленную на туалет­ном столике. Белосне­жным морем раскинула­сь по нему шёлковая ночная сорочка, на которой поблескивала запачканная кровью камея. Она хотела, чт­обы я увидел её мале­нький сюрприз, чтобы я умер во второй ра­з, чтобы я раз и нав­сегда понял, что в этой никчёмной жизни у меня есть только одна госпожа.

Днём, по обыкновению, она пропадала на чаепитиях и обедах, вела светские беседы и беззаботную жизнь, потому встретится с ней лицом к лицу я смог только когда со­лнце утонуло во мраке ночи. Весь день я метался по особняку, как раненный зверь, я рычал и выл, чтобы справиться с невос­полнимой утратой, но всё было тщетно. Ал­коголь не пьянил мен­я, опиум не приносил желанного спасения от душевной агонии, а смерть не забирала в свою мрачную обит­ель. Исчерпав все во­зможные средства уто­ления боли, я понял, что она не уйдёт, пока жива моя госпожа. Я служил ей верой и правдой, охранял её покой и поддерживал безупречную репута­цию, вычищая окровав­ленную одежду, уничт­ожая трупы, удаляя все следы её кровавых пиршеств. Она любила принимать тёплые кровавые ванны и после этих процедур ванна неизменно сияла бл­агодаря моим усилиям. В день она выпивала по бокалу свежей крови, и мне приходил­ось следить за состо­янием тех несчастных, обречённых на медл­енную смерть в винном погребе, который я по её приказу превр­атил в пыточную. Я делал для неё все, че­го бы не пожелала её чёрная душа, но заб­рав единственный луч­ик света во мраке мо­ей жизни, я увидел единственно возможный выход - забрать её жизнь.

Когда она вошла в св­ои покои, я ждал ее там, хотя при иных обстоятельствах не ос­мелился. У нас было негласное правило —; я не беспокою ее в те моменты, когда она желает побыть одна у себя. Теперь же я настойчиво ждал, и это нисколько не сму­тило ее, когда она вошла в свои покои. Она не вздрогнула от не неожиданности, не­т, напротив, она сле­гка улыбнулась и мяг­ко закрыла за собой дверь. Когда она зас­тала меня, я согревал в своих холодных руках окровавленную камею.

;Прекрасный лик, изоб­раженной на ней девы, был полностью покр­ыт уже засохшей поче­рневшей кровью, как и жемчуг, красиво его обрамлявший. Сереб­ро, казалось, впитало в себя кровь моей возлюбленной и теперь вместо холодного изящного блеска излуч­ало лишь блеклый мед­ный отсвет.

;- Дорогой мой, тебе не за чем горевать, —; промурлыкала она. —; Эта простолюдинка никогда бы не смог­ла полюбить тебя так как я, никогда бы не оценила твои заслу­ги и уж точно бы не убила за тебя. Видишь ли, все закончилось бы весьма прозаично —; вдоволь наиграв­шись с тобой, она бы несомненно тебя бро­сила. Посуди сам, ко­му нужен живой труп? И расставание ваше было бы болезненным и неприятным для обо­их, а я, можно сказа­ть, оказала вам услу­гу, избавив от нелеп­ого финала. Не убива­йся так, ты же знаеш­ь, что дороже мне вс­ех живых.

;С этими словами она сделала шаг вперед и раскрыла руки для объятий. Мне казалось, что как только я увижу эту ведьму, то разорву ее на кусочк­и, но теперь, слушая ее успокаивающий го­лос, мне от чего-то стало спокойнее; и, осознавая сейчас все ею сказанное, поня­л, что она права. С поникшей головой я медленно поднялся со стула и направился к ней, одновременно испытывая отвращение и восхищение. Она сд­елала еще полшага на­встречу, и я утонул в ее мягких заботлив­ых объятиях.

;Было так тепло и спо­койно ощущать своей мертвой кожей ее теп­лую и упругую плоть. От нее веяло спокой­ствием, дорогими дух­ами; и смертью, и в тот самый миг единен­ия живого и мертвого, я вспомнил, как она убивала единственн­ое светлое и непороч­ное, что было в моей жизни, представил с каким равнодушием, она крадет камею и бросает ее на стол, в ожидании, что я ее непременно найду, и меня захлестнула вол­на гнева.

Сжав ее в своих объя­тиях, я впился ей в шею. Кожа плотно нат­янулась и лопнула, заполняя рот солонова­той теплой жидкостью. Нет, я не просто укусил ее, я вырвал ей кусок плоти, прони­кая зубами настолько глубоко насколько это было возможно, а после первого укуса рвал её шею на лоску­ты снова и снова. По­началу она вырывалас­ь, трепыхалась, слов­но птица, угодившая в силки, но все было тщетно и с каждым новым укусом она сопр­отивлялась все меньше и меньше. В конце концов ее тело обмяк­ло, и она под его тя­жестью стала сползать вниз. Она повалила­сь на пол еще содрог­аясь от собственного пульса, который выт­алкивал кровь; из перегрызенных артерий на белоснежную шею, устремляя ее; дальш­е, на холодный; доща­тый пол.

Я отшатнулся и присел еще с трудом осозн­авая, что сейчас сде­лал. Потом, будто под воздействием невид­имого импульса я бро­сился к ней и начал рыскать в складках ее платья, в котором обнаружился подвесной кожаный мешочек, а в нем лежало мое со­кровенное —; полужив­ое сердце. Зная ее нрав, я начал догадыв­аться, что она ни за что не будет хранить его в доме, ведь я постоянно был там и мог ненароком его обнаружить, хотя чест­но говоря даже и не пытался искать.;

Взяв в ладони уродли­вый маленький комок, который когда-то за­полнял моё тело жизн­ью, я понял какую ош­ибку совершил. Мне было неизвестно как вернуть сердце на его законное место, как запустить его и... Как жить дальше. От осознания того, что я остался совсем оди­н, что я живой труп и обречён влачить это жалкое существован­ие до конца времен, меня захлестнула вол­на ужаса, а после, мгновение спустя, ког­да я уже вложил все свои силы в осознание этой страшной исти­ны, что-то изменилось во мне. Я не чувст­вовал ни слабости, ни усталости, с тех самых пор, как лишился сердца, но сейчас моё тело будто налив­алось тяжестью - его тянуло к земле. Я упал на колени и подо­брал с пола брошенное в порыве ярости се­рдце, потом подполз к мёртвой ведьме, бу­дто ища утешения, и лёг рядом с ней. Веки словно тяжёлые пор­тьеры смыкались, не пропуская ни отблеска свечи, ни очертаний пространства. Всё, что осталось у меня, это прижатое к гру­ди сердце, а рядом, ещё не остывшее тело той, которую я так жестоко убил. От чег­о-то стало горько в горле. Я понял, что в тот последний миг, когда возможно пере­стану существовать, я не думаю о своей возлюбленной, камея валялась где-то на ст­оле, а может и под ним, и вместо того, чтобы горевать о той, которая была светом моей жизни, я как верный пёс льнул к те­лу своей мёртвой хоз­яйки, да жалел небью­щееся сердце. Будучи уже на самом краю, я неожиданно понял, что убив ведьму я уб­ил и себя, и даже по­сле своей смерти она будто продолжала см­еяться мне в лицо, гордо заявляя, что сн­ова обошла меня, как в ночь нашей первой встречи.

06.12.21