Венеция

               


     У Серёги зазвонил телефон. Звонил Валерка Белоконь.
     - О! - сказал Серёга. - Пан профессор! - и схватил трубку.
     На экране телефона Валерка, явно распираемый чувствами, изо всех сил старался выглядеть  равнодушным.
     - Здорово, бацька! - сказал Серёга. - Куда пропал, я звоню-звоню третий день, где, думаю, шарится? А перезвонить другу? Я ж волнуюсь! Идём в проходку? Погода шепчет, за тревоги не передавали!
     Валеркино лицо наконец не выдержало и расплылось в улыбке. Он повёл камерой вбок, и Серёга увидел какой-то канал с домами, стоящими прямо в воде как при наводнении. Серёга наморщил лоб, но тут из-под мостика, где стоял дружбан, выплыла чёрная длинная лодка с какими-то старухами, а на корме стоял чувак в красной тельняшке и налегал на весло. Все вместе взятое о чём-то Серёге напомнило:
     - Так это… - начал он. - Э-э…
     Снова появилось радостно-возбуждённое валеркино лицо:
      -  Это Венеция, Серый! - заорал он негромко, косясь на кого-то рядом. - Я в Венеции, прикинь!
      - Так… ты это... чего?.. - пробормотал Серёга.
      Валерка счастливо засмеялся:
      - И что вы на это выскажете, товарищ?
      Серёга почесал небритую губу под носом:
      - Я юмора-то не понял. Ты чего там делаешь, чертила?
      Валерка показал панораму неширокого канала и Серёга увидел, как вдоль берега по крытым тротуарам течёт толпа народа:
      - Да все так моментально срослось, ты же знаешь Галку - ать-два - ноги-в-руки, трусы с таблетками в чемодан, в тачку прыгнули - и вперёд. У неё ж день рождения тридцатого, то решила отметить тут, «с понтом под зонтом».
      - Буржуйские мо-о-рды! - запел Серёга.  - На вашем месте должен быть я! Не могли хоть в багажник пустить? Я бы Бога за вас  молил, табак тёр!
      Валерка засмеялся:
      - Да мы вернёмся через пару дней! На жовто-блакитну подводную лодку! Опять по бомбоубежищам скакать начнём, как будто и не уезжали! Прикинь, Серый, во Львове на границе погранцы выпускать не хотели, все мозги вынесли: чому пан нэ воюе? Пристали как говно к штанам! Говорю, вы шо, панове, мне уже пятьдесят девять, инвалид второй группы, кровь, некоторым образом, проливал - шо вы хочете от Афгана ветерана? - Валерка посмотрел куда-то вбок и перестал улыбаться. - Ладно, конец связи, Галка идёт. Я тебе потом фотки скину. Обнял!.. - и пропал вместе с мостиком, лодками и чайками…
      Вечером Серёгу охватила неясная грусть, тем более,  что с обеда сделалось шумно, сирены выли каждые два часа, но как-то  обошлось и все полетело дальше, на Львов и Одессу.
      Валерка  звонил ещё, чтобы показать, как они с недовольной Галкой сидят в итальянском ресторанчике, да не таком как в Житомире на Большой Бердичевской, а в настоящем, с пузатым шеф-поваром в белом колпаке и с буржуями соседями. С  видом собачьего аристократа он обращал внимание Серёги то на здоровенных красных омаров, предупредительно разрезанных вдоль, то на спагетти с креветками, то на телячью  печень «фегато алла венесиана», то брюзгливо нюхал ризотто с каракатицей, а потом показывал  бутылочную этикетку и томно говорил:  «Пти Шабли» неплох в этом сезоне…».
      - Собака ты, - тихо сказал Серега, чтобы Галка не услышала. - Венецианский жид… -  вспомнив,  как в прошлую субботу они закусывали  чекушку «Старого Кахети» пирожками с ливером.
      Впрочем, друг не был виноват, он и знать бы не знал, какая-такая  Венеция,  если б не Галка, которая  ездила на «Рэнджровере»  и  была крутой бизнесменшей,  а не вшивым  преподом  универа,  как её  муженек.
      Лангусты с омарами Серёге были по-барабану,  но в принципе он  завидовал.
      «Надо будет спросить, сильно воняет  в Венеции, или уже завели канализацию?», - мстительно  думал Серёга.  «Но, в принципе, - тут же добавлял он, - пусть бы немного попахивало.  Как во времена Марко Поло».  Серёга был эстетом.
      Но скоро он отвлёкся от этих мелочей, и мысли его вернулись к Венеции как таковой.
      Он, конечно, не делал из неё Пупа Земли, помня слова Хемингуэя столетней давности,  что туристы засрали  весь мир. Что же  говорить теперь, когда китайцы сменили телогрейки на трендовый прикид  и двинули всем миллиардом в Вены, Парижы и прочие «святые точки планеты», как говорил Хармс.
      Но всё равно, посмотреть было бы классно. Вроде бы и примелькался за долгую жизнь этот «Клуб кинопутешественников» с его каналами и заплесневелыми дворцами, но, всё же, хотелось бы убедиться лично, что есть такой городишко на сваях, услышать колокола Сан-Марко  и песню гондольера, если они еще поют.
      Лежа на диване, Серёга закинул ногу на ногу. Сквознячок  с балкона холодил его грудь, голоса с улицы  доносились по-ночному гулко. Он стал незаметно для себя вспоминать то одно, то другое, что можно было бы назвать сценарием фильма «Моя Венеция».
      У каждого не бывавшего в Венеции она своя. То есть для большинства это просто пустой звук, намного худший чем «Анталия» или «Шарм-эль-Шейх». Но для людей с тонкой книжной душой, не ездивших дальше бабушкиного Сумгаита в начале семидесятых - совсем другое.
      Серёгина Венеция как мозаика слагалась из разноцветных  кусков.
      Во-первых, это была, конечно, «Смерть в Венеции» Томаса Манна. Там, правда, Венеция не главный герой рассказа. Главный герой, старый немецкий писатель, обременённый славой, деньгами  и многочисленным семейством, неожиданно для себя едет в Венецию и вдруг влюбляется там в маленького польского мальчика, который живёт со своими папой и мамой в одном с ним отеле.
      Серёга любил Томаса Манна, особенно его «Марио и фокусника», «Хозяина и собаку», но больше всего «Признания авантюриста Феликса Круля». Он считал его лучшим немецким писателем двадцатого века. Поэтому его не особо трогал сильнейший гомосексуальный посыл «Смерти в Венеции». Тем более, Серёга в глубине души знал, что для гениев - Чайковского, Леонардо да Винчи, Фреди Меркьюри - закон не писан. Не говоря уже о том, что опыт Древней Греции учит, что мальчики это  не страшно, а наоборот  хорошо. В конце-концов, не едят же гении этих мальчиков, не потрошат и в бочках не квасят, ну, значит и пусть, ну и на здоровье, раз мальчики не против.
      Хотя «Смерть в Венеции» посвящена главным образом этой испепеляющей любви старого хрена к маленькому пацану, всё же, благодаря таланту Томаса Манна, вы как вживую слышите  гомон площадей и улиц этого странного города, томитесь его холерными предчувствиями, видите зелёную воду канальчиков,  отель на острове Лидо, пляж и полосатые кальсоны купальщиков.
      Что ещё? Ещё, конечно, «Приключения бригадира Жерара» Конан Дойля. Конан Дойль же писал не только о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне, но и другие рассказы на разные темы -  исторические, как про этого бригадира, морские, про пирата Шарки, фантастические, вроде «Затерянного мира» и так далее. Этот бригадир Жерар был наполеоновским гусаром, командиром эскадрона.  Дело в том, что в свои лучшие времена, еще до русского облома, Наполеон захватил Италию. В принципе, Италии, какой мы её знаем, с «Фиатами» и «Скуадра Адзуррой», тогда ещё не было, а была куча всяких карликовых  герцогств и королевств, враждующих и ругающихся между собой.  Так что Наполеону не составило большого труда завоевать всю эту шоблу. И вот, гусарский полк этого вояки Жерара стоял в Венеции, отдыхая после  боёв и набираясь сил для Австро-Венгрии. Ну, гусар, понятно, всякие галантные приключения с графинями  и хозяйками таверн, дуэли, кутежи. И всё это на фоне венецианского пейзажа с его колоритом и так далее. Почему-то Серёге особенно запомнились картины ночной Венеции, отблески факела на чёрной воде канала, плеск весла, тихая песнь под южными звездами  и так далее. И так ты чувствуешь всю эту венецианскую старину, уходящую в глубь столетий! Ну, потом для бригадира Жерара  настали трудные дни, потому что местные партизаны заманили его в «медовую» ловушку,  дали по кумполу, погрузили в гондолу и увезли в неизвестном направлении. Как он спасся, Серёга не помнил, но спасся точно, потому что в дальнейшем  стал комполка и воевал и в Германии, и в России, и помогал Наполеону сбежать с острова Святой Елены, но на пару часов опоздал.  Это что касается Конан Дойля.
      Ну и, наверное, главное, что Серёга знал о Венеции и где особенно её чувствовал, это мемуары Казановы «История моей жизни». Казанова, этот Джакомо, в Венеции родился, провел там  детство, отрочество, бурную юность, приобрёл репутацию трахателя всего живого и дотрахался до того, что Высший Трибунал инквизиции приговорил его  к заключению в знаменитой тюрьме «Пьомби». Эта тюрьма находилась под самой крышей Дворца Дожей, а сама крыша была сделана из свинца, так что в жару там сиделось ничуть не легче чем в Лукьяновском СИЗО. Потом Казанова ушёл в побег, и это был первый и последний случай в истории этой венецианской «крытки». В эту зверскую  «Пьомби» осужденных  вели по знаменитому Мосту вздохов, который так назвали в честь вздыхающих бедолаг, не знавших, выйдут ли они когда-нибудь отсюда живыми, а не из-за  влюбленных, как можно подумать.  Этот горбатый Мост вздохов виден в фильме с Бельмондо, где он играет афериста с розовой зажигалкой, за которой охотится иранская мафия.  И хотя в «венецианских» главах казановских мемуаров почти все вращается   вокруг побега из тюряги, но всё равно, вы успеваете получить яркое представление и о безумствах знаменитого карнавала, и услышать шум  волны, гонимой сирокко в лагуну, и так далее. Серёга долго потом представлял,  как в белой маске и черной треуголке плывет  в ночи   на свидание  с юными княжнами Контарини  и так далее. Хотя и не представлял, что бы с княжнами  делал без презервативов, учитывая, что люэс тогда в Европе называли «итальянской болезнью».
      Казанова, конечно, тот ещё брехун, но, как выражаются  современные любители чтения, «калякал зачетно». Впрочем, у писателей так и должно быть - красиво и брехливо. Как говорил   Монтень: «Писать надо  не о том, что было, а о том, что могло быть.»
      Серёга включил телефон и ещё раз полюбовался на Валеркины фотки, как они с Галкой бродят по Венеции в толпе других туристов. Особенно одна вышло классно, где Валерка, выпятив грудь, плывёт по Гранд-каналу, а за его спиной встают из воды разноцветные  и немного кособокие, палаццо. Бородатое лицо друга при этом чудно одухотворено, очевидно, близостью  ужина с рихото-де-го, полентой, равиоли  и бутылкой «шардоне», а рядом летит чайка.
      Сирена воздушной тревоги сонно взревнула  и умолкла.
      Серёга больше не завидовал. Он побывал в Своей Венеции и другой ему было не нужно. Он улыбнулся, глядя на друга и сказал голосом товарища Сухова:
      - Венеция, говоришь? Х-хы!