Шаг в вечность

    Отработав по переднему краю, полковая артиллерия перенесла огонь по второй полосе немецкой обороны и тотчас по окопу пронеслась команда "Вперёд!"
    Выбравшись из укрытия, Василий вскинул винтовку и сделал шаг в неизвестность. Солдат сделал шаг вперёд, раскрыл рот в крике «ура», и тотчас подумал: «Почему не свистят пули? Почему нет разрывов в цепи? Почему всё замерло? Почему мои ноги стали свинцовые? Почему я не могу сдвинуть их с места?»
    Солдат Сазонов сделал шаг.
    За день до наступления к молодому девятнадцатилетнему новобранцу Сазонову подошёл командир отделения сержант Куприянов – непосредственный его начальник и сказал: "Самое главное в наступлении, рядовой Сазонов, бежать со всеми вместе и не отставать. Будут свистеть пули, разрываться снаряды, падать убитые и раненные, но ты должен бежать и не просто бежать, а стрелять во врага. Стрелять беспрерывно и в твоей голове должно быть только одно, перед тобой враг, ты бьёшь фашиста, посягнувшего на самое дорогое в твоей жизни, на твою родину, на жизнь твоей матери, любимой и малых детей! Не кланяйся пуле, иначе она найдёт тебя, но и не при, выпучив глаза, ошалело и бездумно абы куда. Соизмеряй свой бег с движением отделения, взвода и роты. В твоих глазах должен быть всепоглощающий огонь мести, но мысли должны быть ясны, а движения обдуманы".
    И вот сейчас, сделав шаг в неизвестность, устремившись к победе в едином наступательном порыве роты, Василий не мог понять, почему нет разрывов мин? Почему не свистят пули и не падают солдаты, убитые на излёте своего последнего в жизни шага? Почему не вскрикивают от неожиданной боли  бойцы, пронзённые осколками мин и горячими пулями, летящими с той стороны? Почему у всех, бегущих рядом солдат, застыли лица и ни звука из их перекошенных от злости ртов? Почему он сам замер и не слышит своего победного "Ура?" Почему?.. Но одновременно с этим Василию казалось, что он бежит, и бежит уже бесконечно долго, – целую вечность, которая длиннее, чем год и даже больше всех лет его жизни. Казалось, что, напрягая свинцовые ноги, летит, а всё вокруг замерло и с завистью смотрит на него, летящего выше всех куда-то туда, где свет и покой.  Казалось, что летит, но в то же время как во сне топчется на месте и не может заставить бежать вдруг отяжелевшие ноги.   
    – Почему все замерли, почему у всех в крике раскрыты рты, почему я ничего не слышу, почему мои ноги бегут, а движения нет? – думал он и попытался передёрнуть затвор винтовки и выстрелить во врага, которого он не видел, и в которого нужно было стрелять, но руки не повиновались ему. Винтовка была неимоверно тяжела, ноги налиты свинцом, а перекошенный в крике рот засыпан горьким, горячим песком.
    Почему всего один лишь шаг, один единственный шаг, первый шаг в первом бою и?..
    Неожиданно для Василия всё пришло в движение, – плечи, руки, ноги, из раскрытого, забиваемого тугим потоком воздуха рта понеслось ужасное и громогласное "а-а-а-а!", зашипели неведомо откуда взявшиеся невидимые осы, и клубы чего-то грязно-серого, с глухим раскатом ввинтившиеся ввысь где-то за спиной, тупым ударом опрокинули его навзничь.
    Боль, нет, её Василий не чувствовал, ему просто было обидно, что кто-то исподтишка ударил его в спину и повалил сначала на колени, потом на грудь.
    Василий попытался подняться, подумав: "Как, почему я такой здоровый, самый сильный в деревне парень лежу, а мои товарищи бегут? Что они подумают обо мне? Скажут, что я трус! Нет, этого нельзя допустить! Я просто запнулся, поэтому упал! Сейчас поднимусь и вновь пойду в одном строю с моими товарищами! – Подумал, напрягся, опёрся руками о землю, почему-то с посечённой травой, и тотчас из горла невольно вырвался стон. – Я, нет, этого не может быть! Этого не может быть со мной! Я ещё молод, я силён! Я могу идти, бежать! Но почему горит спина и в огне пылают ноги? Почему? – закричал Василий, но вместо громкого "почему" услышал лишь слабый стон, вырвавшийся из горящего в огне горла. Следом из него полил тягучий жгучий захлёбывающий кашель, и с потрескавшихся в один миг губ на согреваемую солдатским телом землю покатила тугая струя крови. Окрашивая молодую весеннюю траву в утренний цвет зари, она по капли забирала жизнь из девятнадцатилетнего тела.
    Василий лежал, уткнувшись пылающим от жара лицом в холодную траву чужой земли, и тихо умирал, умирал с жалостью к себе, познавшему лишь краткий миг ласки той, кого любил, кто был так же сильно дорог, как горячо любимая мама.
    Василий лежал и видел себя босоногим юнцом, бегущим по горячей пыли сельской улицы, пыли мягкой и пышной, как мука, из которой мама делала тесто и пекла пироги. Пироги ароматные со  щавелем или с лесной земляникой, а то и сразу, одновременно с земляникой, с грибами, со смородиной и малиной. Бежал по нагретой солнцем пыли к озеру, где в тёплой воде плескались стайки маленьких золотых карасиков, бежал, чтобы смотреть на них и завидовать им, плавно летающим в прозрачной воде. 
    И вот Василий уже юноша. Он стоит на улице у калитки ворот своего дома и видит стремительно бегущего к себе одногодку Петьку,  видит и думает, что сейчас тот подбежит и предложит какое-нибудь заделье, – интересную игру или пойти в лес, либо к озеру, а может быть к реке, протокой соединённой с озером. Стоит, видит и улыбается. Вот Петька уже в нескольких метрах от него, вот уже на бегу протягивает к нему руку и тотчас этой рукой бьёт его в нос. Бьёт сильно, и как вихрь исчезает в проулке, вливающемся в узкую тропу, круто ползущую по косогору, где справа и слева крапива, глубокие провалы в земле и густые кусты боярышника, в которых можно спрятаться.
    Василий не побежал за обидчиком, неведомо с какой целью пустившим кровавую юшку из его носа, он был в недоумении, сжимал нос, из которого струёй лила кровь  и думал: "Как, за что Петька, которого я считаю своим другом, ударил меня по носу, да так сильно, что было очень больно. Может быть, он позавидовал моей новой рубашке, подаренной мне родителями с день моего семнадцатилетия, и вот новой рубашки уже нет, она в крови, на неё  брызнули крупные капли красной крови, такой ярко красной, какой я не видел никогда".
    С того злополучного дня Василий прервал все отношения с Петькой, но уже через год сожалел об этом, сожалел о том, что не поговорил с ним и не выяснил, что заставило бывшего друга пойти на столь коварный поступок, ударить исподтишка, а ведь он часто угощал его мамиными пирогами. Сожалел, но было уже поздно. Петька никогда и никому уже ничего не смог бы рассказал. Ровно через год, именно в этот день, в день своего восемнадцатилетия Василий узнал, что Петьки больше нет.
    В этот день – шестого августа солнце палило нещадно, в чистом небе не было ни единого даже малюсенького облачка, даже его пёрышка, жара, а к вечеру полил дождь и с крупным градом. На утро Петку нашли у реки, рядом валялись две пустые бутылки из-под самогона. Приехала милиция, определили, что юноша изрядно выпил, уснул и сгорел на жарком солнце. Так бесславно закончилась жизнь Васиного соседа Петра Горбового. На следующий день – за день до похорон Василий узнал, за что был зол на него Пётр, за что ударил его по носу.
    В тот день Василий повстречался с Ульяной, та сидела на скамье у своего дома и с улыбкой смотрела на него. Проходя мимо девушки, Василий услышал:
    – Что проходишь мимо, Вася? Уважь, посиди рядом, сокол ясный!
    От такого ласкового обращения Василий опешил, остолбенел, окаменел и застыл в нелепой позе да ещё с раскрытым ртом и широко распахнувшимися глазами.
    – Что стоишь, Вася? – не снимая улыбку с губ, вновь обратилась Ульяна к Василию и слегка сдвинулась вправо, давая этим ему понять, что места на скамье достаточно для двоих, что не равнодушен ей. – Подойди, присядь рядом, Васечка. Не бойся, я смирная, не кусаюсь!
    От нахлынувшего счастья, сидеть рядом с милой Ульяночкой, в глазах Василия заиграли радужные огни, искры и круги. Ему даже показалось, что ещё миг, и он упадёт тут же у ног своей возлюбленной и опозорится на весь белый свет. Встряхнув головой, Василий напрягся и не смелой походкой направился к Ульяне. Приблизившись к скамье, опустился на неё и, не смея взглянуть в глаза девушки, произнёс:
    "Чё мне бояться!? Ничё я не боюсь! Иду себе… вот… по делам, значит… вот и всё!"
    – Какой же ты вихрастый, Вася, – положив руку на голову Василия и запустив её в его волосы и взъерошив их, проговорила Ульяна и плотно придвинула своё теплое бедро к его бедру.
    В глазах Василия вновь заплясали разноцветные огни, а сердце, бешено заколотившись, готово было выпрыгнуть из груди и слиться с сердцем Ульяны. Замерев, Василий вслушивался в себя, в тепло бедра милой Ульяночки, наливался красной жаркой краской и оттого ещё ниже склонял голову. Тепло бедра любимой девушки заставляло сердце Василия биться набатом, пульсирующим потоком гнало кровь к вискам и воспламеняло лицо до огненного жара. Благоухание её волос и страстно желаемого тела раздувало его ноздри, вливалось буйным потоком во всё его существо, растворяло окружающее пространство и возносило ввысь, где он бережно нёс на руках свою Ульяночку, где были только он и она. Купаясь в звёздном перламутровом парении, насыщенном ароматом тела милой Ульяночки, он осыпал её радужными искрами, вслушивался в биение сердец и целовал, целовал, бесконечно долго целовал руки, шею и жаркие губы её, тонул в тепле её тела, вливался в него – становился единым целым с ним, но неожиданно кто-то коснулся его руки и сладостный полёт был бесцеремонно прерван. 
    – Завтра похороны, – откуда-то издалека долетели до сознания Василия чужие слова, возвратившие его из полёта. – Ты пойдёшь?
    – Не знаю, – ощутив руку Ульяны на своей руке, ответил Василий, – хотя… надо бы, всё-таки он был моим другом.
    Пожав плечами, Василий глубоко вздохнул и умолк, вслушиваясь с пульсацию жилки своей руки, накрытой рукою Ульяны.
    Молчала и Ульяна. В наступившей тишине каждый думал о чём-то своём.
    – А знаешь, Василий, ты не переживай, я знаю, что… – разорвала тишину Ульяна, но тут же, как бы запнувшись на полуслове, умолкла.
    – Что? – приподняв голову и взглянув в глаза Ульяны, проговорил Василий.
    Секунду помедлив, собравшись с мыслями, Ульяна резко выпрямилась и выплеснула из груди слова о том, что знает о конфликте Василия и Петра.
    – Знаю, что вы поссорились. Знаю, что у тебя с ним произошла размолвка и драка.
    – У него со мной, – поправил Ульяну Василий. – И драки не было.
    – Он обидел тебя, а ты не дал ему сдачу? – удивилась Ульяна.
    – Не дал. Не мог ударить. Может быть, в том конфликте был виноват я.
    – Ни в чём ты не виноват, Васенька. Вчера утром он подошёл ко мне и сказал, что идёт на реку, приглашал меня. Я отказала, сказала, что мне нравится другой и отвернулась от него. Тогда он ответил, что в прошлом году ударил тебя по носу из-за меня.
    – Вот оно в чём дело, – удивился Василий. – Его можно понять, красивая ты Ульяна.
    – Красивая, а сам обходишь меня стороной. Я уже все глаза проглядела, тебя высматривая… А ты, – приподняв лежащую на руке Василия руку и ткнув тоненьким пальцем в его лоб, – даже в мою сторону не смотришь. Ходишь, прям, какой-то важный весь, – с упрёком проговорила Ульяна.
    – Так стыдно же!
    – Глупый ты, Вася! Любви постыдился! А Петру я сказала, что настоящие друзья так не поступают, я же знала, что вы друзья. Сказала, что люблю тебя и ушла. Больше я его не видела.
   Василий лежал, прижавшись лицом к горячей траве, и не мог пошевелить даже пальцем, боли не было, было лишь угасающее сознание, вырывающее из памяти все этапы его короткой жизни.
    Василий лежал, и эти последние минуты его жизни мнились ему самыми важными, но какова их важность он не мог осознать.  Ему казалось,  что именно сейчас, в эти минуты, он теряет что-то более важное, чем его собственная жизнь, но что именно не мог уловить, не мог сознать то важное,  от которого, как казалось ему, зависела жизнь на всей земле. 
    Солнце медленно катило по чужому небу и, бросая с высоты свои жаркие лучи, пыталось согреть остывающее тело русского солдата, из которого изливались последние капли жизни на чужую горячую траву чужой пылающей жаром земли. Солдат лежал, и рядом не было той, кто согрел бы его своим теплом, кто вдохнул бы жизнь в его угасающее тело. Она, любимая, была не только далеко, она с каждой минутой уплывала всё дальше и дальше от него, от того, кто любил её больше своей жизни, от того, кто сейчас отдавал за её счастливое будущее, но будущее без него свою молодую жизнь.
    Неожиданно сознание Василия прояснилось, и он увидел себя в объятьях Ульяны, и тогда он понял, что искал его разум, понял, что нашёл то, что, казалось бы, было навечно утеряно. Это была жизнь. Василий понял, вся его жизнь – всего лишь миг, но миг ради жизни! Василий понял, что умирая на чужой земле, на родной алтайской заложил зерно новой жизни, и оно взойдёт, обязательно взойдёт. Понял, и с этой мыслью, собрав силы, перевернулся на спину, последний раз взглянул на чистое небо и спокойно закрыл глаза.
    Один лишь шаг, один единственный шаг, первый шаг в первом бою, всего лишь миг, один миг и вся жизнь перед глазами… Один шаг, один миг и полёт в вечность! Полёт в вечную память потомков!