В день рожденья тридцать лет назад...

               
                В день рожденья тридцать лет назад...
      Сегодня,  20 сентября 2023 года, я отмечаю свой очередной личный Новый год,   74-й по счету. Эти ежегодные  вехи на жизненном пути были разными: одни проходили буднично, за работой,  другие - с цветами и дружескими посиделками. Тот день, когда мне исполнилось 23 года,  стал для меня самым знаменательным - родился сын. Такого, конечно, не забудешь. Но по-особому богатым на впечатления и эмоции оказался 44-й день рождения  Он выделяется из всего 74-летнего ряда событиями, которые невозможно вычеркнуть из памяти. Уму непостижимо: уже тридцать лет прошло с того дня - 20 сентября 1993 года -  а кажется, словно это было совсем недавно.  Вот так, оглядываясь назад, и понимаешь, что скорость времени, которую не замечаешь в будничной суете, не уступает скорости света...
     Сейчас мой возраст позволяет предаваться воспоминаниям, а некоторыми из них даже делиться,  и я расскажу об этом дне, снабдив свое повествование преамбулой, иначе будет не совсем понятно, почему я  оказалась  в то время  в том месте.

    ...1993 год. Назначенный парламентом Чеченской Республики на 5 июня референдум сорван: накануне верные президенту Дудаеву вооруженные формирования по его приказу в упор расстреляли из самоходной артиллерийской установки сотрудников муниципальной полиции Грозного, сожгли бюллетени, подготовленные избирательной комиссией для голосования на референдуме,  разогнали митинг на Театральной площади. Незадолго до этого президент расправился со слишком строптивым парламентом, выпуск парламентской газеты «Голос Чеченской Республики» запретили. Тогда мы, журналисты этого издания, выдворенные из Дома печати дюжими парнями с автоматами в руках, стали работать в пресс-центре оппозиции: готовили информационные сообщения в виде листовок   на редакционных бланках, затем, по предложению редактора Урусмартановской районной газеты «Маршо» Саида Хожалиева, объединили наши газеты и смогли  выпустить несколько совместных номеров  в типографии Урус-Мартана.

    Но 4 июня произошла эта трагедия, одна из величайших в истории чеченского народа. Глава республики учинил массовый расстрел для того лишь, чтобы не допустить проведения референдума с тремя вариациями единственного вопроса — о доверии к власти.  Не только антидудаевская  оппозиция, но и почти весь народ оцепенел  от шока. Никто не  ожидал, что такое станет возможным в обществе с устойчивыми  национальными  традициями, где  принципиально важное значение придавалось мирному разрешению споров. Народная дипломатия издревле выработала  целый сегмент приемов и методов с тем, чтобы не допустить самого страшного - кровной мести. 
    Радовались лишь победители и их сторонники. Наступила реакция. Составлялись списки «врагов народа». Начались аресты. Лидеры оппозиции, которые, вопреки советам здравомыслящих людей не затягивать митинг, продержали народ на Театральной площади полтора месяца, а потом, потерпев поражение, куда-то исчезли. Участники протеста, предоставленные собственной участи, рассеялись кто куда.
 
     На второй день после расстрела «гантамировских мальчиков», - так называли в Грозном сотрудников муниципальной полиции, - я решила  сходить на Театральную площадь.   Было понятно, что  референдум, конечно, уже не состоится, но хотелось посмотреть, что там и как. Может, встречу кого-то из знакомых, узнаю новости.
    Я шла из микрорайона пешком. На Тбилисской улице с грустью взглянула на дом своей школьной подружки Лены Захаровой. Она была из армянской семьи, а большинство армян и евреев, распродав жилье, покинули Грозный  еще в преддверии  переворота 1991 года.  На Бароновке, около ворот бывшей воинской части, где теперь располагалась так называемая горно-пехотная бригада Ильяса Арсанукаева, весь тротуар занимала внушительная толпа.  Это были матери, жены, сестры арестованных накануне  полицейских. Их привезли сюда  после побоища, многие были ранены.  Женщины молчали, на лицах застыла тревога,  взгляды с надеждой  устремлены в одном направлении -  туда,  где за оградой  под строгим надзором арсанукаевских гвардейцев томились пленники.   Впечатление было удручающее.
    Обходя эту скорбную группу, я ступила на проезжую часть. И почти сразу  на встречной полосе резко затормозила  машина, распахнулась дверца,  меня окликнули: «Маша, ты что здесь делаешь?» Ко мне подбежал Лом-Али Кобзаев, помощник спикера парламента Хусейна Ахмадова. «На площадь иду», - отвечаю. «Ты с ума сошла! Немедленно уезжай куда-нибудь. Ты же третья в  списке редакции на арест, после Вацуева и Дашкевич!» - «Но мне некуда ехать...» - «Тогда скройся где-нибудь. Сиди дома и  нигде не показывайся». Я пообещала. И продолжила путь.
     На Театральной уже никого не было. Президент для разгона  сторонников референдума послал не только своих верных нукеров из вооруженных формирований, но и самую грозную на тот момент силу, которой оппозиция ничего не могла противопоставить — Шалинский танковый полк.

    Было пусто,  только горячий ветер гонял среди пыли обрывок газеты.  Так же пусто было и на душе.    Я в те дни вообще впала в какое-то странное состояние.  Полная опустошенность. Страх, тревога, отчаяние, которые беспокоили перед этим и которые потом вновь вернутся, в тот момент куда-то исчезли. Была только пустота. Наш журналистский коллектив честно и до конца выполнил свой профессиональный долг, и теперь я ощущала себя сосудом, из которого вылили воду. Пустым и чистым, и его можно наполнять чем-то новым. Кстати, такая опустошенность  поразила не только  меня. Позже, когда я брала интервью у известного чеченского поэта Апти Бисултанова, он,  вспоминая те трагические дни, сказал, что после  расстрела уехал в село и на несколько месяцев   впал в состояние «спячки».
     ...Прошлое осталось позади, с ним сразу оборвались все связующие нити: не было ни недописанных статей, ни  невыясненных отношений, ни неопределенных позиций. И не было рядом ни коллег, ни авторов, ни просто знакомых…   Прошлое, словно мечом, было отсечено по ровной линии — дню 4 июня. Будущего не просматривалось вообще. Никакого. Только мрачная непроницаемая стена. Обойти ее? Пробить? Перелезть? Я не могла, как говорится, шевельнуть ни рукой, ни ногой, от меня уже ничего  не зависело, не было ни малейшей возможности выбора. О том, чтобы искать работу в прессе здесь, в Грозном, речи не могло быть. Куда-то уехать? Но денег не было даже на еду, мы продавали все, что можно, в том числе и детские игрушки. Да и не ждал никто и нигде.

     Но это был тот случай, который, наверное, хотя бы раз в жизни случается у каждого: кто-то свыше четко и ясно дает понять - у Бога на тебя свои планы. Вмешательство  самого Провидения проявилось  таким  неожиданным образом, в такой форме,  что иначе как чудом последовавшие тогда события я не могу назвать.  Как будто сама Судьба взяла меня за руку и повела по такому пути, о каком я даже помыслить не могла. О некоторых  моментах  можно сказать лишь одно: мистика.
     Через полтора месяца мой своеобразный анабиоз  прервался неожиданным образом. На пороге квартиры, жизнерадостно и шумно, возникли коллеги Влада Дашкевич и Таня   Гантимурова, Ошеломили  новостями.  Сначала Влада извлекла из сумки деньги, десять тысяч. Такую  сумму, очень неплохую по тем временам, передал каждой из нас  автор нашей газеты, бизнесмен из Ярославля Халим Насардинов: мол, журналистам-чеченцам помогут сельские родственники, а Владе, Тане и Маше помощи ждать неоткуда. Другая вдохновляющая новость: нас троих берут на работу в недавно созданную официальную ингушскую газету «Г1алг1айче» («Ингушетия»). Вспоминаю то время с великой благодарностью к ингушскому народу в лице редактора газеты  Хусейна Шадиева и администрации республики в лице президента Руслана Аушева. Кроме того, что мы получили работу, республика из-за нас на сутки задержала подачу документов на получение ваучеров, давая нам возможность привезти из Грозного необходимые бумаги. Чечня от ваучеров отказалась,  мы получили их в Ингушетии. Позже, в Москве, оставшись без гроша в кармане, я продам эти ваучеры скупщику в переходе метро и в мыслях стократ благословлю тех, кто  поддержал, помог  в то безнадежное время.
 
            Но я не буду здесь   вдаваться во все  перипетии своей жизни того периода, скажу лишь, что вскоре после начала работы в Ингушетии       мне понадобилось срочно  выехать в Москву для решения серьезной семейной проблемы.  Редактор газеты Хусейн Шадиев отпустил на десять дней. ...Я складывала в спортивные сумки  свои бумаги, прислушиваясь  лишь к подсознанию:  надо увезти отсюда подальше свой архив.   Присутствующий при сборах Гирихан Гагиев, ингушский поэт и большой друг моего младшего восьмилетнего сына,  посоветовал взять теплые вещи, в Москве-то уже холодно. Но для  одежды места не осталось, только курточку сына я смогла пристроить сверху. Львиную долю архива  пришлось оставить, упаковала лишь  самые важные бумаги, главное -   материалы, связанные с недавними митингами.
    Потом мать рассказала, что после нашего отъезда произошли два события. Первое: в тот же день, забрав котят, дом навсегда покинула старая кошка. Мы с сыном уезжали на десять дней, я и предположить не могла, что в Грозный мы больше не вернемся, а вот кошка каким-то неведомым образом была об этом «проинформирована». Второе событие произошло на следующий день: к нам в первый раз пришли незваные «гости». Дома никого не было. Потрошители перевернули все вверх дном. Но судя по тому, что забрали они только рукопись художественной книги и несколько папок с журналистскими заготовками, где самым важным  было досье спикера парламента Хусейна Ахмадова, о котором я намеревалась писать очерк,  посещение носило не криминальный, а политический характер.  Заодно «пришельцы» прихватили старинный медный кувшин, подаренный мне  специалистом по фольклору Шарани Джамбековым, и небольшую картину с дарственной надписью автора — художника Камала Мовтаева.

   … В Грозный я приехала через полтора месяца — в командировку, уже как специалист Министерства по делам национальностей. Стала наводить справки про коллег и знакомых: кто, где, как устроился… Узнала, что в городе находится депутат разогнанного парламента от Веденского района  Ибрагим Сулейменов. У нас, журналистов парламентской газеты «Голос Чеченской Республики», были хорошие отношения с депутатским корпусом, а спикер Хусейн Ахмадов и вовсе был как «отец родной», являясь к тому же личным другом редактора Абдулы Вацуева. Про Ибрагима Сулейменова я уже рассказывала в публикации «В 1992 году Джохар Дудаев посетил зиярат Хеди», на этих страницах он тоже будет присутствовать.
    ...Мы договорились вместе съездить во Владикавказ, во  Временную администрацию  в зоне осетино-ингушского конфликта: мне это было необходимо по службе, а Ибрагим хотел встретиться со своим хорошим знакомым -   генералом Валерием Очировым, заместителем главы администрации. Год назад они занимались проблемами, связанными с грузино-абхазским конфликтом: Сулейменов вывозил оттуда чеченских добровольцев, воевавших за свободу Абхазии, а Очиров работал в составе миротворческих сил Российской Федерации.

    20 сентября, мой сорок четвертый личный Новый год, начался очень красиво: Ибрагим заехал за мной с огромным букетом бордовых роз. Как потом оказалось, это была единственная праздничная нота того дня, ставшего для меня  самым необычным и  самым запоминающимся днем рождения.

     Сначала мы сделали остановку в селе Гехи, у Гантамировых. У них был тезет: накануне  с Терского хребта привезли тела пятерых молодых парней, погибших в сражении с дудаевским карательным отрядом. Надо сказать, что после расстрела 4 июня тезет  здесь  не кончался. Горе этого рода было безмерным, но оно не ломало их, а, напротив, ожесточало. Дудаеву и  командирам его вооруженных формирований, участвовавших в июньской бойне,  была объявлена кровная месть.  Те, со своей стороны, открыли сосредоточенную охоту на мятежников.  Дома чаще всего  оставались женщины, старики и дети, - та категория, которая не входит в круг мести. Вот только на тезет и собиралась вместе вся  родня...
     Мы пробыли там недолго. Выразили соболезнование.     Ибрагим оставил свою машину в доме Бислана, дальше мы ехали на стареньких красных «Жигулях», за рулем - родственник Гантамировых Асланбек. Я попросила завернуть в станицу Орджоникидзевскую, где в то время находилась редакция «Г1алг1айче». Надо было объясниться с Шадиевым. Он отпускал меня на десять дней, а я лишь по телефону поставила его в известность, что остаюсь в Москве. Хусейн не высказал недовольства, наоборот, поздравил и сказал, что  если я захочу  вернуться в редакцию, то он возьмет меня, даже если не будет вакансии.  Влада и Таня пообещали  дождаться нашего возвращения с праздничным ужином. Провожая нас к машине, Таня посоветовала снять номера, мол, во Владике за машинами с чечено-ингушскими номерами охотятся. Она знала, о чем говорит, часто  бывала в осетинской столице, ее муж, Борис Насимов, известный кинооператор-документалист  Северо - Кавказской студии кинохроники, находился там почти постоянно.
    Однако мои спутники пренебрегли советом, - разве можно ехать без номеров? это же приманка для ГАИ, -  а я вот насторожилась, потому что доверяла опыту коллеги.

     Сначала нас остановили на Черменском круге, дотошно изучили документы, проверили багажник. Посматривали на нас с подозрением и неприязнью, однако придраться было не к чему.  А вот когда мы въехали в город — началось. Ибрагим с Асланбеком разговаривали между собой, я же смотрела по сторонам, пытаясь узнать знакомые места, и заметила, как многие люди на тротуаре останавливались и провожали взглядами нашу машину. Сказала Ибрагиму: «Может, снимем номера? На нас оглядываются». Он отмахнулся: «Тебе показалось». Но когда нам «на хвост» сел внушительный  черный автомобиль с затемненными стеклами, стало очевидно, что кто-то нами заинтересовался. Асланбек проделал несколько маневров, то увеличивая, то сбавляя скорость.   Предположение подтвердилось: за нами действительно следили. У меня где-то внутри зашевелилась паника — первая реакция на неприятности, которые по жизни  приходилось встречать в одиночку.  Но здесь рядом были  настоящие  мужчины, умеющие брать на себя ответственность, уже  испытанные огнем, водой и даже медными трубами.  Сообразить не успела, что происходит, а  они все решили.
    Асланбек резко свернул в ближайший «карман», остановил машину. Позади тут же завизжали тормоза черного автомобиля. Асланбек и Ибрагим стремительно вышли и  решительно, с довольно суровым видом,  направились к нему. Пассажиры    оттуда тоже вышли - четверо чернобородых парней, руки у кого в карманах, у кого за бортом куртки. На лицах читалось недоумение. Очевидно, реакция моих спутников стала для них неожиданностью, ведь обычно тот, кого преследуют, старается оторваться, убежать. А здесь - остановились, идут навстречу, да еще смотрят требовательно и угрожающе. Я не слышала, о чем они говорили, потом Ибрагим рассказал:
    - Это кударцы. Думали, что мы ингуши, говорят, подыскивали удобное место, чтобы бросить гранату. И номера посоветовали снять, сказали, если они нас не подрезали, то это могут сделать другие.

    Инцидент был исчерпан. Но минут через пять  нас вновь остановили на посту ГАИ. Ибрагим вышел, стал объяснять, почему нам пришлось снять номера. Но дело было не в номерах. «На вас поступила ориентировка, - пояснил  гаишник. - Ваша машина совершила ДТП и скрылась. Следуйте за нами». Да, надо отдать должное: в Осетии взаимодействие официальных структур с самостийными группами боевиков  было налажено хорошо.   
    Под конвоем двух милицейских машин мы доехали до какого-то учреждения. Судя по форме сотрудников, это была не милицейская, а военизированная структура.  Нас развели по разным комнатам и по отдельности стали допрашивать.  Скрывать было нечего. Я показала свое командировочное удостоверение, объяснила цель поездки. «У вас командировка в Грозный, а не во Владикавказ...», -  нашел нестыковку и возможность уличить подозреваемую во лжи  мой визави.  «У меня командировка на Северный Кавказ, - ответила я.  -  Но не будут же в командировочном писать  «Северный Кавказ», нужна определенность, какой-то конкретный город. Я базируюсь в Грозном, потому что мне это удобно, там мой дом, а езжу по всему региону».  Просьбу позвонить во Временную администрацию или в Москву проигнорировали.  Внешне я старалась держаться уверенно,  спокойно отвечала на вопросы, а  в мыслях лихорадочно  искала какую-либо возможность выбраться из ловушки. То, что это ловушка, расставленная после  проверки на Черменском круге,  сомнений не было.  В нас настойчиво хотели видеть  замаскированных чеченских террористов или ингушских   мятежников, и если так бессовестно и легко нам «пришили» ДТП, то «обнаружить» в машине оружие и наркотики — проще простого. Страшно было за Ибрагима с Асланбеком — вдруг я их больше не увижу.    Вспомнила, что во Владикавказе живет  бывший сотрудник нашей газеты Вася Власенко. Он  несколько лет назад перебрался в Орджоникидзе, как тогда назывался Владикавказ, работал в одном из  здешних печатных изданий.   Контактов  с ним давно не было, и как его теперь найти?  Я не сомневалась: Вася всех на уши поставит, но выручит, - он такой. Вот только найти бы его...
   
     Потом мой «интервьюер»  вышел, видимо, проверять-уточнять-согласовывать. В комнату ввели Ибрагима и Асланбека, рассадили по разным углам, чтобы мы не могли общаться между собой. Оставшиеся сотрудники занимались своими делами, исподтишка поглядывая на нас — не с любопытством, а недоверчиво и враждебно. Я с равнодушным видом, как бы от нечего делать, стала листать лежавший на столе телефонный справочник. Нашла номер Васи,  протянула руку к аппарату, но меня тут же резко осадили: «Звонить нельзя...» И, как бы оправдываясь, пояснили: «Телефоны не работают». Хотя вскоре одному из сотрудников позвонили, он взял трубку, ответил. Выглядело все это некрасиво и вызывало брезгливое возмущение. Но надо было держать себя в руках.
     Время тянулось. Рабочий день подходил к концу. В комнате стояла тишина. Меня стали беспокоить простые житейские вещи.  Во-первых, одетая почти по-летнему, я озябла - в Грозном-то значительно теплее, чем в Осетии, кто же знал, что так получится. Во-вторых, очень хотелось есть, во рту с утра не было ни крошки, и я с тоской думала о том праздничном ужине в редакции, который нас, конечно,  уже не дождался...
    Вошел еще один человек, также в военной форме. Громко приветствуя коллег, он направлялся к столу, за которым я сидела. Это было его рабочее место, он воззрился на меня.   Взгляд был удивленный, - мол, «кто сидел на моем стуле и сломал его?», -   но не враждебный, чем я мгновенно воспользовалась: «Можно позвонить?» «Конечно», - добродушно ответил он,  еще не успев  уловить смысл ситуации и   значение красноречивых взглядов своих товарищей.  Я торопливо набрала номер Васи Власенко. Увы, осечка: он по этому адресу уже не проживает.  Зато общей неловкостью  воспользовался Ибрагим и, никого ни о чем не спрашивая, придвинул к себе ближайший аппарат и позвонил — похоже, какому-то  значительному лицу, потому что хозяева явно забеспокоились, а застопорившаяся  процедура  установления наших личностей сдвинулась с места.

     Нас еще держали некоторое время, видимо, желая продемонстрировать, что никто не указ здешним властям.  Затем на машине ГАИ отвезли в резиденцию Временной администрации.   Рабочий день давно закончился, не было уверенности, что мы здесь вообще кого-то застанем. Но первый, кого я, войдя в вестибюль,  увидела, был Вася Власенко. «Высокий блондин в черном ботинке», как мы в редакции шутливо его называли,  спускался по широкой лестнице, радостно улыбался и протягивал ко мне руки.  Оказывается, он теперь работал   здесь в пресс-службе. Какое же это счастье, когда из непонятной, даже экстремальной ситуации попадаешь в дружеские объятия!
    Пока мы с Васей, устроившись в его рабочем кабинете,  разговаривали, Ибрагим общался с военными из  руководства Временной администрации. Очирова он не застал: не зная, что к нему прибыл  гость,  тот буквально два часа назад уехал в Назрань.
 
    Был уже поздний вечер, когда мы наконец-то тронулись в обратный путь. Машину нам не вернули (кстати, Ибрагим с Асланбеком потом приложили немало усилий, чтобы выцарапать ее из рук экспроприаторов). Мы ехали на военном «Уазике» в сопровождении  двух таких же машин с вооруженными солдатами.  За рулем сидел  офицер, рядом — солдат, молодой парень, в полной боевой экипировке.  Из головной машины время от времени поступали  сообщения по рации.  Стремительно летящий свет фар вспарывал густую темноту, словно ножницы - черную ткань, и тут же тьма вокруг смыкалась еще плотнее. По обочинам дороги тянулись лесополосы. Раньше, когда приходилось ездить в Орджоникидзе, мы иногда собирали здесь грецкие орехи. Теперь там что-то таилось. Невидимое, коварное и жестокое.

     -Неужели так опасно? - вырвалось у меня, когда офицер, получив очередное сообщение от головной машины, что-то сказал солдату и тот подал ему каску, передал один автомат Ибрагиму, а свой снял с предохранителя.
    Вопрос был неуместный. Совсем недавно, в августе, по пути из Владикавказа в Ингушетию из засады была расстреляна машина главы Временной администрации Виктора Поляничко. Вместе с ним погиб  генерал  Анатолий Корецкий, который командовал объединенной группировкой в зоне конфликта, другие участники поездки были тяжело ранены и не все из них  выжили.
    -Да, опасно, - тем не менее ответил офицер. - Обстреливают часто из кустов. Бьют подло, из темноты. И не знаешь кто: осетины сваливают на ингушей, ингуши — на осетин…

    Какая же, оказывается, беззащитная наша армия в условиях межнационального конфликта. Она встает заслоном между двумя враждующими сторонами и становится врагом для обеих. Обе сваливают на нее вину за происходящее и мстят ей  за то, что  у политиков не хватает разума и воли развязать «гордиев узел» давних проблем по справедливости и дипломатическими средствами.
    ...Когда мы приехали в Назрань, было уже двенадцать часов ночи. Городок спал   тревожно-чутким сном, как повелось с прошлого года, лишь редкие окна сияли во тьме, словно большие светлячки. Ибрагим попросил довезти нас до центральной площади. Там мы с военными  простились: они не могли ехать в Чечню во избежание провокаций, так как  Дудаев расценил бы это как вторжение.  Мы не знали, как будем добираться дальше, не знали, где можно остановиться в Назрани. Но к нашему удивлению и на наше счастье в здании администрации горел свет. Как раз в кабинете президента Аушева. Ибрагим был знаком с ним лично. Каждому из них к тому времени не однажды доводилось проходить по лезвию бритвы, где они порой и встречались.  Почти год назад, в ноябре 1992-го, они оба, каждый со своей стороны, улаживали конфликт, спровоцированный президентом Дудаевым на чечено-ингушской границе в районе станицы Ассиновской. Ибрагим тогда возглавлял парламентскую комиссию по расследованию инцидента. Им и сейчас было о чем поговорить, тем более, что после событий в Грозном 4 июня ситуация в регионе воспламенилась.

    В три часа ночи мы приехали в Гехи на милицейской машине, любезно предоставленной Русланом Аушевым, милиционеры предупредили, что в Грозный не поедут.  Две женщины поднялись встретить поздних гостей. Двигались они привычно быстро, бесшумно и в тусклом свете керосиновых ламп казались  приветливыми  домашними духами: Гантамировы  тогда находились на осадном положении, весь квартал, где они жили, был обесточен, для приготовления еды огонь разводили во дворе.

     Солнце уже стояло высоко, когда мы с Ибрагимом  вернулись в Грозный. Ровно сутки прошли. Прямо как у Цвейга в его известном произведении.  Сколько всего вместили мои двадцать четыре часа, какой диапазон переживаний с переходами от надежды к разочарованию, от трагедии к радости...
       Через два дня я улетела в Москву.
    -Ну как? Живая? - такими словами приветствовал меня, встретив в коридоре  министерства, Вячеслав Александрович Михайлов, заместитель министра. 
    -А вы уже все знаете?
    -Конечно…
                ***
    Ибрагим оставался в Чечне, хотя и был в числе первых в списках на арест.  Именно тогда  они с Бисланом Гантамировым, бывшим главой Грозненского городского собрания,  начали объединять разрозненные силы своих сторонников  и готовить их для организованного противодействия режиму Дудаева. Появилась вооруженная оппозиция  -  Комитет национального спасения.