Штрафбат

Кирилл Прозоров, – восемнадцатилетний юноша, неделю назад прибывший в запасной полк с призывного пункта родного города Барнаула, был вызван в штаб части.
Зайдя в приземистое одноэтажное здание  с надписью под козырьком крыльца – школа, Кирилл оторопел, увидев снующих из одной комнаты в другую офицеров и красноармейцев.
– Что рот разинул? Не толкись тут! И без тебя тесно! По коридору последняя дверь слева. Увидишь… там, таких как ты полно!
Ответив красноармейцу с красной повязкой на правой руке: "Спасибо!" – Кирилл пошёл к  группе красноармейцев, беспокойно переминающихся с ноги на ногу у торцевого окна коридора, рядом с обшарпанной, давно не крашеной дверью.
– Семь, я восьмой, – подойдя к красноармейцам, мысленно проговорил Кирилл, прочитав на фанерной табличке, прибитой гвоздями к двери,  "5 а класс".
– Ты тоже сюда? – мельком взглянув на Кирилла, проговорил худощавый красноармеец, и, не дожидаясь ответа, сказал, за мной будешь.
– А вы тоже все туда? – кивнул на дверь Прозоров.
– Ясно дело, все, – ответил худощавый. – Там быстро… заходят, выходят.
– А чё там? – кивнув на дверь, спросил Кирилл.
– Чудной ты какой-то! Ясно дело, майор там… важный… такой прям весь из себя.
– И чё он?
– Чё-чё! Чё расчёкался-то?! Зайдёшь, узнаешь! Да, ну тебя, некогда мне с тобой тут лясы точить. Стой, знай, и жди свою очередь, – грубо проговорил худощавый, и отвернулся от Кирилла.
Через пять минут в очередь за Кириллом встали ещё три красноармейца, а ещё через пять минут он стоял перед майором.
– Сколько классов образование? – не отрываясь от записи в блокнот, спросил его майор.
 – Семь, – бодро ответил Прозоров.
 – Это хорошо! – отложив в сторону карандаш и пристально всматриваясь в стоящего пред собой красноармейца, проговорил майор. – Семь классов это очень хорошо. А вот скажи-ка мне, ты учиться хочешь?
Кирилл мысленно сжался и, недоумённо посмотрев на майора, проговорил:
– Я, товарищ майор, немцев хочу бить, только вот неделю уже сижу здесь и на фронт меня не отправляют, а учиться… Куда уж больше-то? Учёные-то они все за столами сидят и пишут там всё такое, а я простор люблю, зерно в землю садить. Взойдёт оно, колоси-и-ится… – и, резко, поняв, что говорит совсем не то, что  ждёт от него майор, умолк. Потом тихо проговорил, – извините, товарищ начальник, эт я того… вспомнил чуток.
– Это хорошо, что ты землю любишь. Её, брат ты мой, нельзя не любить, родная она, наша, за неё и воюем с фашистами, вероломно напавшими на нашу страну. А вот обращаться ко мне надо по воинскому званию. Разбираешься в петлицах.
– Разбираюсь, майор вы, товарищ начальник, – ответил Кирилл.
Майор улыбнулся, показав ряд идеально белых зубов.
– И что, прям так и сидишь неделю? – проговорил майор.
– Не совсем чтобы сидим. Бегаем и землю роем, – ответил Кирилл.
– Землю роют кроты, красноармеец. Как тебя по батюшке?
– Кирилл я, Прозоров. А по батюшке меня ещё рано называть, товарищ майор.
– Так вот запомни, Кирилл Прозоров, солдаты окопы роют, а не норы… звериные. Чтобы, значит, уберечь себя от пуль и осколков вражеских. И бить врага умеючи надо, а не абы как. Абы как можно самому погибнуть и пользы земле нашей никакой не принести. А ты, как я вижу, этого не хочешь.
– Хочу, товарищ майор. Я за землю нашу любого врага зубами рвать буду, и лопатой, ежелиф винтовку не дадут.
Майор улыбнулся и уже с интересом посмотрел на Кирилла.
– Зубами это хорошо. Однако ж, одними зубами всех врагов не одолеешь. Бить его, красноармеец Прозоров, умеючи надо, а не абы как. Абы как можно самому погибнуть и пользы земле нашей никакой не принести. А ты, как я вижу, этого не хочешь.
– Хочу, товарищ майор.
– Похвально, – ответил майор. – Только одного хотения мало. Надо, чтобы он кровью своей собственной умывался, а ты жив был.
– А я уже винтовку быстро собираю и разбираю, – бойко ответил рядовой Прозоров. Правда, нам ещё стрелять не давали.
– Молодец! Молодец! Красноармеец Прозоров,  – потирая подбородок, задумчиво проговорил майор, затем резко, – а возьми-ка ты мел и напиши  аш два о.
Кирилл недоумённо посмотрел на майора, но всё же взял в руку мел и написал то, что просил майор.
– Написал, и что это такое? – серьёзно, без тени усмешки или иронии спросил его майор.
– Вода. Что же ещё-то может быть, – пожав плечами, ответил Кирилл.
– Молодец, рядовой Прозоров… Кирилл! – улыбнулся майор, – принят в Ташкентское пехотное училище имени Ленина. Учиться будешь, брат ты мой, делу военному. А как фашиста побьёшь, умеючи-то, по военной науке, вот тогда тебе и простор будет, и зерно колоситься станет.
***
Окончив военное училище, лейтенант Прозоров прибыл в стрелковый полк, получил взвод и уже через три дня повел его в атаку. Когда задача была уже почти выполнена, Крилла ранило осколком в грудь.
– Не упал! Значит, ранен легко! – подумал он, затем пошатнулся, завалился на правый бок и упал в воронку от разорвавшегося снаряда.
Следом в воронку прыгнул его заместитель – старший сержант Казарин.
– Товарищ лейтенант, вы как? Не сильно… – взволновано проговорил он.
– В груди печёт, но дышать вроде как дышу, – ответил лейтенант.
– Скидайте шинель, щас посмотрю!
Перевязав командира, старший сержант последовал за взводом, идущим в атаку.
 В медсанбате провели несложную операцию по удалению осколка. Осколок пришелся по карману гимнастерки, пробил пачку писем и фотографий, и углубился в тело лейтенанта всего на полсантиметра. Спасли письма от матери, иначе осколок прошел бы навылет. На следующий день лейтенант Прозоров вернулся в свой взвод.
При очередном переформировании, Кирилл оказался в офицерском резерве 51-й Армии, которой командовал генерал-лейтенант герой Советского Союза Яков Григорьевич Крейзер. В армейском тылу Прозоров был впервые. Поразило огромное количество офицеров всех рангов, сновавших мимо с папками и без них.
– Неужели для них всех есть здесь работа? – удивлялся Кирилл, беспрестанно отдавая честь проходящим мимо офицерам. – Тут, прям, хоть вообще руку от головы не отнимай! Они, прям, тут колоннами ходят, эти майоры и полковники, ужас, сколько много их. На передовой я столько и не видел.
– Что, удивлён? – услышал Кирилл чей-то бойкий голос, на который, обернувшись, увидел такого же, как сам молодого лейтенанта.
– Ага! – Ответил Кирилл. – Откуда их здесь столько, майоров и полковников-то?
– Так штаб армии. Что ж ты хотел, чтобы лейтенанты здесь шныряли? – улыбнулся лейтенант и протяну руку для знакомства. – Валерий Гусев.
– Прозоров, – пожимая крепкую руку Гусева, представился Кирилл.
– А зовут-то как?
– Кирилл. Я тут на переформировании.
– Это понятно. Я тут всех знаю, а тебя вот впервые увидел. Ты вот что, ел сегодня что-нибудь?
– У меня тушёнка есть, сало и хлеб, – снимая с плеча рюкзак, ответил Кирилл. – Я сейчас, подожди.
– Да ты что! Я не об этом! – поняв, что новый знакомый хочет угостить его своим пайком, остановил Кирилла – Валерий. – Это я тебя спрашиваю, ты в столовой-то уже был?
– В сто-о-ло-о-вой?.. – удивлённо воззрившись на Гусева, протяжно проговорил Прозоров.
– Ну, да, в столовой! А что ты так удивляешься? Здесь что, кушать не надо что ли никому?
– Да… я не об этом… Как-то, просто, не подумал, что здесь есть столовая.
– Всё здесь есть. Пойдём! – ухватив Кирилла за рукав шинели, лейтенант Гусев повёл его к офицерскому пункту питания.
– У нас в училище алюминиевые миски были и кружки железные, а тут тарелки настоящие… как дома, прям, – выйдя из столовой, проговорил Кирилл и, вероятно, вспомнив дом, тоскливо посмотрел на гордо улыбающегося лейтенанта Гусева.
– Дере-е-евня! Алюмини-и-и-евые! – хмыкнул Гусев. – Здесь тебе не забегаловка, здесь высший офицерский состав обедает.
– Это я понимаю. Только мне что-нибудь попроще бы! Оно как-то, понимаешь, ложка в рот не лезет, когда кругом такие большие начальники. Как-то мне неуютно в столовой этой.
– Это твоё дело. Хошь иди в солдатскую. Она вон, – ткнув пальцем на приземистое деревянное здание, стоящее особняком у оврага, – ответил Гусев. – Я ж хотел тебе как лучше. Ладно, пора мне, а ты иди в отдел кадров, там тебе всё скажут, куда и что.
– Чудеса! Чем дальше в тыл, тем больше народу, а чем ближе к передовой, тем его меньше. Куда все подевались? Здесь чистенькие все, гладенькие,  с орденами и медалями, а у солдат на передовой одни лишь вши и кусок хозяйственного мыло на взвод. На весь мой взвод только у старшего сержанта Казарина медаль есть… "За боевые заслуги", а у остальных… а, ну их, – махнув рукой, мысленно проговорил Кирилл и пошёл в отдел кадров.
В отделе кадров сказали, – ждать.
На седьмой день ожидания Кирилл услышал, что погиб заместитель командира армейской штрафной роты.
– А что… штрафная рота и простая стрелковая… разницы нет. Везде война! А там, говорят, и с оружием лучше и паёк богаче, да и выслуга один к шести. Оно, конечно, не ради благ пекусь, надоело уже бестолку мотаться тут, козырять беспрестанно… и тоскливо здесь. Во взводе люди свои, можно по душам поговорить, а тут… шныряют из угла в угол… Вот пойду и попрошусь. Что они мне сделают… Хуже не будет!
В управлении кадров на лейтенанта Прозорова посмотрели с некоторым удивлением:
– У нас там любители работают… – сказали.
– И я буду любитель, не в тыл прошусь, – ответил лейтенант.
 Получив назначение на должность заместителя командира армейской штрафной роты, Кирилл задумался.
– Надо бы с чем-то в роту прийти, вроде как с гостинцем.
Выбор небольшой. Постучался в крестьянский дом, краснея, протянул солдатское белье. Хозяйка вынесла бутылку самогона, заткнутую бумажной пробкой. В вещмешок не стал класть, подумал, прольётся и всё зальёт самогоном, запах пойдёт, а это не дело, чтобы с таким "ароматом" к командиру роты являться. Запихнул в карман шинели, на подозрительно торчащее горлышко напялил рукавицу. На попутных машинах быстро добрался до передовой. Минометчики, стоявшие на опушке леса, показали на одинокое дерево в поле.
– Там КП командира роты, – сказали, – но ты до вечера туда не ходи. Это место снайпер крепко простреливает.
Помаялся Прозоров, помаялся, до вечера далеко.
– А, рискну, – подумал, и побежал, что было сил в сторону КП.
Тихо... Снайпер, видно, задремал. Преодолел опасный участок, в землянку – КП командира роты, запыхавшись, забежал.
В углу землянки сидел старший лейтенант. Представился ему. Командир роты подозрительно покосился на карман своего нового заместителя. Спросил:
– Шо это в тэбэ рукавиця насупроти настромлена?
Кирилл достал бутылку и на стол перед командиром поставил.
Командир роты старший лейтенант Демьяненко сразу расцвел.
– О! Це дiло!
Так лейтенант Прозоров оказался в штрафной роте.
За бутылкой самогона разговорились.
– Розповідай, звідки і як тут опинився?
– Сам просил направление в вашу роту, товарищ старший лейтенант, – ответил Кирилл и рассказал, как оказался на переформировании.
– Училище окончил полгода назад. Командовал стрелковым взводом. Батальон наш в разведке боем был. Ранило меня, спасибо медсестре Зое, перебинтовала, а потом и в медсанбат доставила. Вот и всё. Что тут ещё рассказывать?
– Ну, що... Це добре, що сам. Добре, що повоювати встиг. Добре, що поранений був, значить, даремно голову пхати куди не слід не будеш.
День прошёл в знакомстве с ротой, а утро следующего началось с атаки батальона власовцев, удерживавших господствующую высоту в зоне ответственности роты. Лейтенант Прозоров, рванувшийся было в атаку вместе с ротой, поднятой по команде "Вперёд", был остановлен командиром роты резким окриком:
– Стiй, лейтенант! – затем спокойно. – Ти куди це рвонути зібрався, стрімголов?
– В бой! – от удивления часто моргая глазами, ответил Кирилл.
– Ти поперек батьки в пекло не лізь! Не твоя ця справа йти попереду штрафників. Зарубай це собі, – посмотрев на заместителя, –  на своєму носі, – проговорил.
Первый взвод роты был остановлен пулемётчиком и залёг.
– Ось це вже погано!.. – выругался комроты. – Командир взводу у мене там штрафник з капітан-лейтенантів. Мабуть, вбило його. Лежать! Лежать, паразити! Ти дивись, лейтенант, влаштувалися, мать iх так!
– Я пойду! – отозвался Прозоров.
– А що! Давай! Піднімай цих оглоїдів! Будь вони недобрі! Через них-паразитів рота поляже! Піднімеш, до ордену представлю!
Если бы за каждый такой случай представляли к награде, то лейтенантам к концу войны их надо было вешать уже и на спину.
Лейтенант Прозоров поднял взвод. Ни к ордену, ни даже к медали его никто не представил, – случай рядовой и таких было десятки сотен ежедневно.
После боя он подошёл к командиру первого взвода, раненному в правую руку и обе ноги, корчащемуся от боли, бледному от потери крови и услышал следующее: "Я моряк, капитан-лейтенант, сунули меня в штрафбат за разговоры. Сюда бы их сейчас, всю эту сволоту трибунальскую!.."
Прозоров поинтересовался, за какие именно разговоры.
– Была у нас сволочь из особистов. Холёненький всегда, узнал, как я в разговоре с сослуживцами отзывался о бездарности нашего верховного командования, допустившего войну, видать, сволочь была среди нас, донесла. Написал тот поганец донос на меня и отправил его своему начальнику, десять лет мне припаяли. Ну, теперь, слава господи, всё позади! После госпиталя снова на флот. А тебе, лейтенант, особая моя благодарность, спасибо, значит, что взвод поднял, иначе бы мне не сносить головы. Век теперь тебя помнить буду и молить, чтобы жив был и войну в Берлине закончил.
– Так я и сам не знаю, как поднял-то. Страшно было!
– А на фронте, друг ты мой разлюбезный,  кто не боится – тот не герой! – сквозь стон ответил моряк. Безрассудная храбрость – враг солдата. Боишься, значит, думаешь, как выжить, как врага убить, вот так-то, лейтенант. А сейчас иди, не могу больше терпеть, кричать буду.
– Война – боль тела и души, кровь от ран, смерть родных и друзей. Где красна, а где черна смерть? В смерти нет радости, и она всегда черна, ибо уносит в чёрную пустоту. Так не всё ли равно где умереть, – в обычном воинском подразделении или в штрафном?! – думал Кирилл, возвращаясь на КП роты, и находил ответ в том, что не это главное, а то, что нужно жить. – Нужно жить, и я буду жить, – говорил он, и от этого на его душе становилось светло и легко. – А всё-таки хорошие у нас люди в роте, все офицеры, а не какие-то уголовники, что в штрафных ротах. У нас не рота, а отдельный батальон, хоть и штрафной, но офицерский. А вот если посмотреть, то настоящих-то штрафников у нас почти и нет, так… по глупости или по наговору попали в штрафбат. Вот хотя бы взять, к примеру, старшего лейтенанта Смирнова, – лётчик, кавалер двух орденов Боевого Красного Знамени,  а в штрафбат загремел не по своей вине. Будучи командиром группы перегонял новые истребители с авиазавода на фронт. Один из его подчиненных по непонятной причине – то ли не справился с управлением, то ли решил испытать в полете новую машину в недозволенном во время перегона режиме («черных ящиков» тогда не было), разбил ее и погиб сам. Засудили за авиакатастрофу, которую не совершал. Ну, ладно бы сам нарушил правила перегона, так  нет, из-за ухарства недисциплинированного подчинённого. Жалко Смирнова и обидно за него, командиром эскадрильи был. Надо бы беречь лётчиков, не так уж и много их у нас, так нет, надо засудить и лишить авиацию аса, точно вредительство какое-то. – Кирилл посмотрел по сторонам, как бы опасаясь, чтобы его мысли кто-либо не подслушал. – Загремел в штрафбат на 2 месяца и что? Погиб в первом же бою. 
Или вот взять хотя бы командира истребительной эскадрильи капитана Перфильева Дмитрия Георгиевича. В октябре 1942 года ему присвоили звание Героя Советского Союза, а в феврале 1943 судили  и в штрафбат. И ведь опять по глупости, – Кирилл на секунду прервал воспоминания и тихо произнёс, – по душевной своей сущности. В двухдневном отпуске был вместе со своим сослуживцем и тот пригласил его к своему знакомому майору-интенданту. Тот на стол изысканные яства на драгоценной посуде и коллекционные вина на стол выложил. Капитан Перфильев как увидел всё это, в благородной ярости разнес всё то сволочное гнездо и избил майора интендантской службы. Не спасли Перфильева ни слава лучшего летчика, ни звание Героя Советского Союза. Сразу по возвращении в свою лётную часть Дмитрий Георгиевич был направлен в штрафбат. Если бы он был сдержан, хотя о какой сдержанности в том положении можно было думать, сдал бы ту тыловую крысу представителям органов госбезопасности, всё было бы иначе. С тыловиком разобрались бы по всем правилам военного времени и отправили в штрафбат не капитана, а ту сволоту. Хотя… тот интендант немало прикормил и КГБешников, – Кирилл вновь посмотрел по сторонам. – А судьба всё-таки была благосклонна к герою. Через полмесяца он был легко ранен и после излечения возвратился в авиацию. Звание и награды возвратили, что сейчас с ним, не знаю.
А если уж говорить об интендантах, то стоит вспомнить и пожилого штрафника в чине техника-интенданта 1-го ранга по фамилии Кудря Виктор Алексеевич. Был он на 2 года старше нашего двадцатого века, 1898 года рождения, несколько лет отсидел в тюрьме за то, что, будучи начальником отделения одного из военных складов допустил какие-то серьёзные нарушения вроде незаконной продажи лесоматериала. Получил по законам военного времени несколько лет тюремного заключения. Угрызения совести, вся страна воюет, а он под стволами карабинов охраны, заставили его проситься на фронт. Не сразу, но всё же заменили ему оставшийся срок штрафбатом. А вот почему, если вдуматься, долго мурыжили?  Обычно всех, сколько мне известно, всех желающих уголовников, к политическим не относится, сразу по их просьбе отправляли на фронт, – в штрафбат естественно, а с этим интендантом волокита какая-то была. А всё, думается мне,  не в нём одном дело. Не мог он воровать, не делясь с генералами, – Кирилл вновь осмотрелся по сторонам. – Вот они его и держали в тюрьме. Там шибко язык не распустишь, а на фронте можно и высказать свою боль. Боялись генералы, как бы он не сболтнул чего лишнего. Повезло или… трудно сказать, был ранен, лишился правой ноги ниже колена, выжил и был реабилитирован. Вот она судьба-то какая, а ведь большим начальником был. Как говорится, чем выше к солнцу, тем горячее крыльям, ишь, как складно выдумал.
А майор Переверзев Ефим Михайлович. С его судимостью вообще смешная история. Прибыл он к нам в роту по приговору трибунала на 3 месяца, а ведь сам был командиром отдельной армейской штрафной роты. В течение трех дней ожесточенных боев за крупное село, его рота потеряла половину убитыми и ранеными, а старшина роты, получая на складе продовольствие, не сообщил о потерях и получил продукты на полный списочный состав роты. Естественно, образовался хороший излишек спиртного и закуски.
И решил ротный устроить поминки погибшим, заодно обмыть награды за успешно проведённую операцию по уничтожению фашистов на важном участке наступления армии. Рота армейского подчинения. На "поминки-обмывку" заглянуло начальство из разведотдела штаба армии, даже некоторые офицеры армейского трибунала и прокуратуры. Выпили, закусили вместе с ним, а на следующий день "за злостный обман, повлекший за собой умышленный перерасход продовольствия", трибунал приговорил майора к 10 годам лишения ИТЛ, заменив наказание 3 месяцами штрафбата. Не помогли его ордена Красного Знамени и Красной Звезды, ни медаль «За отвагу». Правда, через неделю пришло другое постановление того же трибунала, об отмене приговора, и майор убыл в свою часть.
Нет, что ни говори, а наша рота самая лучшая в батальоне, хотя…"каждый кулик своё болото хвалит".
А вот ещё случай был, это уже в третьей роте. Старшина одного штрафника черпаком по голове ударил и что… нашли потом старшину в кустах в проломленной головой… и пойди, разберись, кто его так. Вот поэтому в нашем батальоне все друг к другу – товарищ. А как иначе? Товарищи мы и есть, а не граждане, – не уголовники, а офицеры. И мордобоя у нас нет, старшина не в счёт, зверем был. Иначе и не может быть!
Каждый офицер и сержант понимает, что в бою  может оказаться впереди. Штрафники – не агнцы божьи, в руках у них не деревянные винтовки. Другое дело, что командир роты имеет право добавить срок пребывания в штрафниках, а за совершение тяжкого преступления и расстрелять. И такой случай в третьей роте был. Поймали дезертира сами штрафники, расстреляли перед строем и закопали поперек дороги, чтобы сама память о нем стерлась. Оно, конечно, офицеры у нас наравне со штрафниками в атаку не ходят. А если ситуация какая сложная, то тут уже не до негласных законов. Вот один из многих тому примеров.
Атака батальона захлебывалась. Оставшиеся в живых залегли среди убитых и раненых. Комбат смотрит, в третьей роте должно быть больше в наступлении, а не получается. Где остальные? Сам пошёл в ту роту и взял с собой комиссара. Так и есть! В траншее притаилась, в надежде пересидеть бой группа штрафников. И это, когда каждый солдат на счету! Комбат с комиссаром из автоматов поверх голов этих трусов. Проворно выскочили, как зайчики и бежали в сторону врага, а офицеры за ними и подгоняют, как стадо баранов. И залегших штрафников подняли в атаку. Так что… всякое бывает.
За своими мыслями и воспоминаниями Кирилл дошёл по КП роты.
– Ось скажи мені, де ти був, людські? А тут, розумієш, слиною виходжу, а тобі десь чорти носять, – увидев вошедшего в землянку заместителя, проговорил Демьяненко и выставил на стол бутылку настоящего коньяка. – Ось дивись, що мені тут підфартило! Ще одного льотчика до нас на виправлення відправили, так ось він цей подарунок і вручив мені. Хороший хлопчик! Тільки сильно молоденький. Запитав я його, якщо не бреше, по дурості залетів. Ну, так, потім про нього, Сідай давай до столу, а то я вже скоро зовсім слиною відійду, дивлячись на цю благодать.
За кружкой коньяка командир роты поведал своему заместителю историю лётчика. По ней выходило, что капитану Вишнякову Ивану Александровичу, помощнику командира авиаполка по строевой части, трибунал "за халатность" присудил 10 лет исправительно-трудовых лагерей, заменив их тремя месяцами штрафного батальона. "Халатность", повлекшая за собой такую строгую меру наказания, заключалась в том, что по вине авиационного техника погиб лётчик. Возвращался на аэродром после выполнения задания, заклинило рули. Лётчик хотел спасти машину, сообщил об этом на аэродром, приказали прыгать, заклинило фонарь. Погиб. Обвинили во всём техника, отправили его в штрафную роту, а капитана в штрафной батальон.
– Ось начебто всяке буває. Проблема, недогледів технік, судіть його, а при чому тут помічник по стройовій? А виявляється в тому, що загиблий льотчик син якогось високого начальника – генерала. Ось так-то, друже ти мій любий! – закончил рассказ о новом штрафнике командир роты Демьяненко и поднял свою кружку с коньяком за победу.
В боях с фашистами в Западной Украине рота старшего лейтенанта Прозорова (Кирилл принял командование ею после гибели старшего лейтенанта Демьяненко), столкнулась с украинскими националистами. Полк, к которому было придано его подразделение, был на марше к линии фронта. По карте, в семи километрах от полка находилось уже освобожденное от фашистов село. Командир полка с целью предосторожности, не желал рисковать зря людьми, приказал Прозорову разведать его. Старший лейтенант отправил в разведку пять человек, наказав, чтобы они одновременно присмотрели место для отдыха роты.
Прошёл час, второй. Через три часа, не дождавшись результатов разведки, командир полка приказал штрафной роте вступить в село в полном составе.
Пять бойцов из штрафной роты Прозорова висели на деревьях, – замученные, изуродованные и раздетые. Бандеровцы не только повесили их, но перед смертью выкололи глаза, вырезали на груди каждого воина звёзды и ржавыми гвоздями приколотили к плечам погоны солдата Советской армии.
Рота Прозорова, увидев эти зверства, спалила это бандеровское гнездо до последнего бревнышка, всех мужчин вражеского села комроты приказал расстрелять. Должно было последовать наказание за расстрел "мирных" граждан, но вся рота на допросы особистов отвечала, что бандиты были вооружены и встретили роту огнём из стрелкового оружия. Из какого именно офицеры особого отела не стали допытываться.
Затем последовали бои в Карпатах, перевалив которые рота пополнилась личным составом и продолжила наступление в направлении хорошо укреплённого венгерского города Секешфехервар.
После успешного боя за взятие хорошо укреплённого железнодорожного вокзала города Секешфехервар, командование дивизии представило старшего лейтенанта Прозорова к ордену Ленина и к присвоению очередного воинского звания.
За звёздочками и наградой Кирилл прибыл в штаб армии в начале апреля 1945 года, где кроме награды и новых погон получил предписание – принять  отдельный штрафной стрелковый батальон.
Здесь Прозоров, не успевший ещё надеть новые погоны на шинель, а лишь прикрутивший звёздочки к погонам на гимнастёрке, вновь встретился с Гусевым, теперь уже старшим лейтенантом.
Старший лейтенант Гусев, радостно улыбаясь старому знакомому, вновь пригласил Прозорова в офицерскую столовую, где, гордо выпячивая грудь, бахвалился медалью "За боевые заслуги". Сняв шинель и повесив её на вешалку, Прозоров повернулся грудью к Гусеву и увидел его медленно вытягивающееся лицо.
На плечах Прозорова Кирилла были погоны капитана, а грудь украшали орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды и медаль "За отвагу".
В конце апреля, когда никто уже не хотел умирать, из батальона капитана Прозорова дезертировали сразу три человека. Он и командир роты, в которой случился столь позорный случай, предстали "пред светлые очи" члена военного совета армии. Тот в "популярной" форме разъяснил, что они, по его мнению, из себя представляют, затем достал из папки, лежащей на столе, наградные листы на орден Александра Невского на командира батальона и на орден Отечественной Войны на командира роты, изящным движением рук разорвал их и бросил под стол, напоследок бросив: "Найти! И расстрелять!" Не нашли.
А вскоре была Победа!