Неруси

Сход.
– Иван Гаврилович, по какому поводу в Бийск ездил?
– Что нового в мире, староста?
– Здравствуй, Иван Гаврилович, газеты новые привёз?
Неслось то справа, то слева от дороги, узкой лентой вьющейся по селу Карагайка, к Косареву, возвращающемуся на исходе дня из Бийска по вызову уездного старосты. 
– Здравствуйте! Завтра после утрени приходите на площадь! Всё там обскажу и обсудим,   – с поклоном, в который раз отвечал Иван Гаврилович!
Утром 23 июня 1918 года площадь у сельской управы была как никогда полна. Все ждали вестей от  Косарева прибывшего из Бийска.
– Не знаю, селяне, с чего начать, все новости одна хуже другой.
– А ты начинай, Иван Гаврилович с самой плохой, тогда последняя в радость будет, – со смешком выкрикнул сельский балагур Семён Фролов.
– Коли так, тогда решайте с какой именно сами, – проговорил Косарев. –19 числа сего месяца Бийск без боя перешел под контроль белочехов и сибирского правительства Колчака, вот это первая новость. Вторая, большевиками подписан брестский мир, что это такое пока и сам не разберу, но, по всей видимости, это конец войне с германцем. Третья, слышал, что по деревням поедут новые власти, народ будут мобилизовать на войну с большевиками. Так с какой начинать?
– А, руби всё подрят! – вновь разнёсся по толпе голос Фролова.
– Значит, будут грабить и молодёжь на бойню братоубийственную забирать, будь они неладны… басурмане окаянные! – покачивая головой, проговорил седобородый мужик из староверов.
– Большевики пришли, с грабежа начали, эти пришли, тоже грабить будут, помяните моё слово, – махнув рукой, высказался мужик из православных.
– Прям сразу же и грабить! Ты, дядька Степан, аж какой-то писькимист, прям! – однажды услышав непонятно слово, решил блеснуть им тридцатисемилетний безземельный мужичок.
– Молод ещё указывать, писькинмист задрипанный, – хихихнул Степан. – Выдумал же какое-то срамное слово, аж слушать противно, тфу на тебя, а коли сказываешь, так говори по делу, нечего языком трепать! Тебе что… у тебя, как у церковной крысы, шаром покати… голь… ты и есть голь, а у трудового крестьянина, всё вот этим, – похлопав себя по тыльной стороне шеи – горбом заработано. Оно, как эти нехристи басурманы нагрянут, то первым делом по дворам начнут шнырять. Вот, что надо решать, други селяне, а не мир там какой-то брестский, который нам не понятен.
– Правильно, говоришь, Степан Ефремович. Только ещё и молодёжь надо уберечь от мобилизации, которые бессемейные и которые без детей, так как род надо сохранять, – высказался Косарев, и по просьбе собравшихся на площади селян продолжил говорить о том, что узнал и видел в Бийске.
– Все вы знаете, что в Бийске в лагере для военнопленных содержатся чехи, словаки и прочие европейские нехристи, так вот они, злыдни бесстыжие, стоило только по улицам Бийска прогарцевать на лошадях подразделениям чехословацкого корпуса, тотчас озверели и вместе с войсками кинулись по дворам честных граждан. А ведь наш сибирский народ относился к ним весьма мягко, добросердечно, снисходительно. Где это было видано, чтобы за границей пленный русский солдат свободно гулял по городу, питался лучше, чем рабочие заводов и фабрик, а досуг – волейбол, танцы с нашими молодками, да женщинами, вплоть до вольного сожительства, жили, не тужили чехи, словаки и прочие европейцы на земле русской весьма сытно и вольготно. Очевидно, по этому никаких попыток побега из лагеря в городе не было, драки, правда, меж мужиками и некоторыми пленными по пьяному делу бывали, но вот унижений не допускалось. А сейчас всё забыли, басурмане, будь они неладны!
– А что тут удивляться! Басурмане они и есть басурмане, никакой благодарности! – выкрикнул кто-то из толпы.
– Оно и верно, – продолжил Косарев. – Видели бы вы, люди, как вся эта публика стала вести себя, волосы встали бы дыбом. Разбойничали, разворовывали магазины именитых купцов, заходили в подворья зажиточных граждан, как к себе домой, без разрешения лезли в места, где хозяева хранили припасы и всё это выгребали, а кто пытался защитить своё добро, нещадно избивали, пороли плётками и просто кололи штыками и расстреливали. Три дня в городе пробыл, узнал, что к вечеру первого тюрьма городская была переполнена обесчещенными, ограбленными и избитыми горожанами. Зверствовали, злыдни! Не дай, Господи, попадали на их глаза девчата или женщины приятной внешности, тех под видом допроса и, как сочувствующих большевикам, насиловали, прежде заставляли раздеться и танцевать в голом виде. Вот, селяне, братья и сёстры, что, возможно, ждёт и нас, а поэтому решать надо, как дальше жить будем.
Шум и крики понеслись со всех сторон площади.
– А по-моему вооружаться надо, свою банду создать и отпор давать всем катам!
– Куда деваться человеку, в погребе хорониться или в тайгу бежать?
–Так что же делать-то теперь, Иван Гаврилович?
– Не следует нам горячиться, обмозговать всё надо обстоятельно, ежели что… откупаться.
– Вам что не откупаться, староверам-то! У вас золота мешками, у нас православных сухарей столько не наберётся. Вот и спрашивается, как нам быть?
Вскоре на площади поднялся такой галдёж, что невозможно было услышать даже собственный голос. Прервал шум свист хлыста. Это лавочник Шубин подъехал на бричке и стеганул хлыстом так, что у многих зазвенело в ушах.
– Народ, охолонись! Разве так дела делаются, миром надо, а если кому горло драть хочется, так иди вон в реке, – ткнув хлыстом в сторону Ишы, – соревнуйся с ней, кто кого перекричит.
– Правильно, дядька Агафон, нечего горло драть, по делу говорить надо. Я вот что скажу. Выслушал старосту нашего Ивана Гавриловича и всем говорю, покуда неруси будут топтать мою родную русскую землю, покуда хоть один из них останется на ней и будет сильничать нас, я им покоя не дам. Это что же получается, придёт такой басурман в дом моих родителей и начнёт хозяйничать, грабить мою семью, мамку и сестёр лапать, а я буду в лесу отсиживаться и морду наедать, накось, выкусите, – выкинув вверх дулю, грозно выкрикнул Василий Коновалов, – паразиты забугорные! Я засаду устрою в укромном местечке и буду их оттуда как волков стрелять. Я русский человек, а русские били всех, кто на нашу землю зарился и бить будем! Вот такой мой сказ, а ежели кто не согласен, кто в услужение к нерусям пойдёт того порешу, не посмотрю друг он мне или брат родной.
– Ты, Васька, как хочешь, но я с тобой не согласен. Если ты даже родного брата грозишься порешить, то какая же в тебе правда?  – ухмыльнулся молодой двадцатилетний юноша из зажиточной семьи никониан. – Староста он, что… –  может быть, прям, видел там одного-двух разбойников из белой армии, так оно и везде так есть, народ-то он разный, Что-то не верится, чтобы, прям, все побежали сразу по подворьям и стали грабить, насиловать и убивать, а мужики стояли, прям, и смотрели. Что ни говори, не верю, не может такого быть. При власти-то большевиков, прям, много мы воли видели? Не успели они на стулья начальничьи сесть, прям, как тут же поборы начались, то им дай, да это выложи, прям. По мне так, прям, лучше к белым, они за свободу, чем к разным там, прям, цветным, которые грабят. Хотя, оно, конечно, сильничать мою семью и я никому не дам, а всё же по мне лучше свобода, чем ярмо большевистское!
Более часа шумел народ, но к единому мнению так и не пришёл. И тогда к селянам, выйдя на середину площади, сложив руки у груди – правая поверх левой, обратился Михаил Ефтеевич Долгов:
– Братья мои, селяне, от вашего имени обращаюсь к юношам нашим, ибо нет среди них согласия. Не совет имею дать, а по опыту предков наших, слово произнести.
Смута великая могучий российский народ на гребни разных волн подняла и битва между волнами теми будет немалая. Как предвещал старец Антоний, мы все уже втягиваемся в эту бойню, а посему не известно, кто победителем выйдет в схватке будущей. Ваше право, дети наши, что на веру принять, а что отринуть. Каждый волен войти в то течение, какое ближе сердцу его.
Праведный путь нам отцы святые указали, что в огонь с именем Христа взошли – любая власть Богом предопределена, а потому любое противление силой мы старообрядцы не приемлем. Вынуждены по новым законам жить по принуждению правителей нынешних. Вере нашей они противны, но через молитвы наши прощены будем.
Ежели ворог на жизнь наших близких покушается, то, детушки, живота своего не щадите, защиту нужную оружием и силой окажите.
Законы пишут победители, а потому вы, сыны наши, можете оказаться по берега разные, от господства нового. Белые власть возьмут – на века будут правы только они, красные победят – белые будут врагами в умах людей на десятилетия. При раскладе любом помните, колыбели людской – Земле – Всевышний для устойчивости центр сотворил. Человеку же для крепости тела – хребет, а для устойчивости подобно тверди земной веру дал, – сердцевину сути своей Божественной. Отринете, или забудете законы Творца нашего – вы ничто, погибните!
Еще одно, родные мои, семейства наши спасутся, ежели мы сообща держаться будем. Трудности да напасти, что нас постигнут, не по одиночке, а на сходе людском решать надо. Три века нам правоверие выстоять помогало, дай Бог и сейчас опорой верной будет.
Власть она при любом государстве словно Ванька-Встанька – покачается, пошатается, повертится, да вновь на спинушке народа утвердится. Та, что сегодня пришла, миром скорым не окончится, до крови обильной меж отцом и сыном снизойдет. Перечить победителю или за ним идти, то решать каждому из вас.
Самое страшное, рожденный этим гегемоном призыв – свобода! Не равенство и братство, а  свобода!?
Двулико значение слова этого. С одной стороны молиться Богу дозволено, с другой – свобода грешить во всём без ограничения. Грешить против православной веры, – сжигать иконы, ниспровергать святыни Христовы.
Помните, юноши, на всю жизнь вашу, Господь всё прощает, но кощунство против Него прощению не подлежит.
А потому, не творите зло, что против совести вашей.
Выслушали селяне наказ Михаила Ефтеевича, мнения людей, высказавшихся по тревожащим их вопросам, и решили не идти против власти, но через пять дней произошло событие, перевернувшее их мышление.

Настёна.
– Василий, глядь, кто это? – обратился Иван к брату, увидев у переправы через реку Бия, что на въезде в Бийск, конников в непонятной, но красивой военной форме.
– Верно неруси, о которых говорил староста, – насторожился старший брат и понужнул лошадей, показывая этим брату, что нет причины тревожиться, хотя почувствовал некоторую тревогу в душе.
Жители Карагайки – братья Казанцевы, знали, что в Бийске новая власть, но в беззаконие, о котором на сходе говорил Иван Гаврилович Косарев, не поверили, поэтому, не смотря на предупреждения родителей, поехали к двоюродному брату, готовящемуся к свадьбе на дочери соседа. Благополучно проехав весь путь от дома до переправы через Бию, предвкушая радость от встречи с родными людьми, братья даже в мыслях не могли представить, что ждёт их впереди.
Подъехав к переправе, Казанцевы были остановлены чешскими легионерами, которым тотчас понравилась пара коней, добрая бричка, мешки с продуктами, от которых несло ароматами сыра и копчёностей, пуховые платки, бочонки с кедровым маслом и медом, – подарками новобрачным и к столу.
Посмотрел на это богатство сотник – чешский младший офицер, руки у него зачесались, и слюни с губ потекли. Подумал: "Как такую богатую добычу пропустить!? Никак нельзя!".
Приказал своим подчинённым – двум прапорщикам и трём рядовым воинам нагайками и саблями согнать мужиков с брички и направить её в сторону своей части. 
Братья, естественно, возмутились, потребовали объяснений, сотник посмотрел на них злобно и сказал на плохом русском языке, что они есть красные лазутчики и их следует немедленно расстрелять.
Видя такое дело, братья, чтобы как-то умилостивить вооружённых нерусей, решили дать  им откупные. Для этих целей имели в потаённых местах одежды золотой песок, что сами добывали в местах только им ведомых. В надежде, что грабившие их вояки удовлетворятся таким подношением и отпустят их с миром так и поступили, только всё это против них самих и обернулось. Знал сотник, что в алтайских горах местные жители золото добывают, и что имеются в тайге старообрядческие скиты, где хранится древняя церковная утварь, украшенная драгоценными каменьями, и есть в тех тайных домах книги и иконы, которые ценнее иного самородка. Кроме того, сотник Карл Дворжек был осведомлен, что новый Верховный главнокомандующий России захватил золотой запас империи и вывозит его за пределы России, следовательно, делиться им с бывшими пленными, а ныне воинами интернационалистами, вставшими под белое знамя, не намерен, а потому, решил чех, нужно пользоваться моментом и грабить местных богатеньких староверов и купцов.  "С золотом, – говорил себе, – все пути на родину открыты".
Вот тут-то и подвернулись иноверцу нерусю два доверчивых простачка мужичка. Возликовал сотник и поделился своей мыслью с проверенными верными земляками – Радоком Воржичеком и Мартином Новаком. Пообещав им высокую награду, сказал, чтобы подобрали пять-шесть надёжных воинов. Те с радостью приняли его предложение, – сделать рейд в таёжные деревни  и потрясти местных православных, потребовать выкуп за пленных и если удастся найти дорогу в тайное хранилище, где староверы скрывают свои богатства. А после исполнения задуманных дел, Карл Дворжек с подельниками договорились порубать мужиков и своих рядовых. Сказали: "Свидетелей дел наших не должно быть, заберём драгоценности, вернёмся из рейда и дезертируем из корпуса, благо, все трое неплохо владеем русским языком, это даст нам возможность без труда добраться до родины. Богачами будем на родине своей".
Братья Казанцевы, хоть и молоды были, но, зная жадность пришельцев, сообразили, что воли им, даже если и укажут путь к богатству, всё равно не видать. Решили, чтобы быть меньше битыми и не казненными, любым способом оказаться в сторонушке родимой, где им каждый кустик и камушек в благо станут, да и селяне при удобном случае помогут обрести свободу. Договорились Васька с Иваном врать напропалую о несметных богатствах староверов, что, мол, недалеко от их Карагайки в одном из таёжных скитов схоронены. 
Иван сказал: "Дорогу к тому скиту мы не знаем, но если в живых оставите, укажем родственника своего, тот за жизнь нашу к богатствам приведёт".
Чехи головами в знак согласия закачали, с улыбкой по плечам своих пленников похлопали и заверили в своём благом расположении.
Василий, с целью ослабления их бдительности сказал: "Во всей деревне, где дядька наш живёт, только два охотничьих ружья и те древние, а более никакого оружия нет. Нет ружья и у дядьки Кондрата, всё отдаст вам, куда уж здесь попрёшь против силы, – вооруженных до зубов воинов".
Долго совещались чехи, но через пару часов, поверив пленникам на слово о наличии больших запасов золота спрятанного в тайге, вернули им бричку, кроме добра, что везли своему родственнику и двинулись в путь.
Воинов, кому Карл доверился, набралось пять человек, у каждого винтовка, сабля и строевая лошадь с новенькой амуницией. Кроме всего сотник всем выдал по несколько гранат, по два нагана и патронов без счёта.
Путь от Бийска до Старой Барды не долог, но из-за боязни нарваться на крупный отряд партизан или хорошо вооружённую банду, ехали с осторожностью, и лишь ближе к полуночи добрались до усадьбы Кондрата Казанцева, что находилась на окраине Старой Барды.
Кондрат имел хорошее хозяйство, кроме того в тайге содержал несколько пасек и втихую от всех властей добывал золотишко. Участник русско-японской войны 1905 года, роста небольшого, в плечах, однако, косая сажень, на медведя без оружия, с одной лишь рогатиной ходил, чтобы шкуру не портить, годовалого быка кулаком валил, уважаемый среди прихожан старообрядческой общины, но не за свою силу, а за доброту и порядочность. 
Понял Кондрат, в какой ребята беде оказались, угодливость и гостеприимство стал изображать. Говорил, что любит и уважает нового Верховного правителя Колчака и во всём его поддерживает.
Пока распинался перед нерусями, пять рядовых чехов спокойно обыскивали его дом, заглянули на сеновал и вытащили оттуда двух беглецов из отряда красного командира Сухова. Не могли те беглые партизаны видеть, как их командир, – идейный борец за новый порядок, называясь большевиком, реквизировал, как у богатых, так и у бедных крестьян последнюю лошаденку, избивал и расстреливал без суда и следствия всех, кто был ему не по нраву, оттого и дезертировали из его партизанского войска.
Бывшие красные бойцы сразу на колени и давай, что есть мочи, поносить большевиков с их руководителями Лениным и Троцким, затем прямо-таки со слезами на глазах:
– Примите нас, гражданин начальник, в войско ваше, мы вам все пути-дороги укажем, где краснопузые скрываются, не будем вам обузой, а будем служить достойно. Обрыдла нам большевицкая власть.
Понял сотник, что эти перебежчики пригодятся, согласие своё дал, предупредил, что здесь он с миссией особо секретной и через пару дней снова в Бийск ускачет, и если перебежчики сумеют показать себя с лучшей стороны, то возьмет их в свой отряд. Врал, конечно, не к чему ему в своем войске русских иметь. С Кондратом Казанцевым, видя, что тот благоволит власти белых, Карл говорил с глазу на глаз:
– За твоих родных, что в бричке мне выкуп, – по пять фунтов золота или иных драгоценностей, итого десять. Ну, а чтобы твоё семейство и животные на дворе не тронутыми остались, ты, мужик, должен указать, где тебе подобные люди спрятали украшения золотые, церковные книги рукописные, иконы древние в окладах драгоценных, или дать проводника. Время тебе до полдня, потом твоё семейство и те, которых мы привезли, будут находиться в сарае под охраной двух моих воинов. Коль с нами что случится, пока в пути будем, или через сутки не вернемся с тем, что нам надо, мои подчиненные сожгут к ядрёней фене всех и всё твоё хозяйство. Коли замечу, что замышляешь неладное, бумагу нужную коменданту гвардейцам белым передам, что стоят в твоём селе, в которой укажу, что красных прячешь, а чтобы у меня уверенность была в надежности тылов наших, выведи всех своих домочадцев на свет божий.
В комнату вошли супруга Елена, две дочери Алёна и Анастасия – девки красавицы, за Алену уже сватов присылали, а около младшей Насти все парни хороводятся, не раз дрались за право проводить до дома. Два сына погодки, но дети еще, и сноха на седьмом месяце беременности. Муж её в партизанах, где-то в районе Маймы с беляками воюет. Младшую дочку сотник пальцем ткнул:
– С этого момента при мне будешь, обещаю, никто не тронет и не испоганит твоё девичество, ежели родители худого нам не сделают.
При всём этом присутствовал Радок Воржичек самый доверенный чех сотника, который, как только увидел Настю, вспыхнул от стыда, а Настёна зарделась от смущения, от того, что оказалась в положении пленницы. Виделись они несколько раз в Бийске и полюбили друг друга, но скрывали это ото всех.  Вот тут-то и подумал Радок: "Никакого золота мне не надо, а Настёну свою в обиду не дам, голову сложу, а её спасу".
Ещё затемно, оставив заложников и белогвардейских прихвостней в своём доме, кинулся Кондрат искать у соотичей по вере откуп для племянников, а это четыре с половиной килограмма драгоценного металла. Собрали староверы золото и решили на своем совете, что лучше будет, если Кондрат, не мешкая, отдаст всё золото главному командиру, этим доверие будет от него, возможно, и не будет запирать в сарае его семью. Отдал Кондрат главному ворюге золото с превеликим почтением, граничащим с испугом и унижением, хотя мужики всё продумали иначе. И точно, всё это расположило сотника к пленным и заложникам. Разрешили Ивану и Василию поесть, попить, но в сарай всё же заперли вместе с хозяевами.
Выставил Кондрат нерусям две четверти самогонки, лошадям бандитским отборного овса в кормушку почти два мешка насыпал.
– Путь, – сказал, – дальний, сначала на бричках, потом по бездорожью, а в одном месте только пешим строем, а не на лошадях.
Проводником к месту, где якобы богатство спрятано, вызвался идти Ефим Карпунин.
– Мне, – сказал он, – всё одно скоро в путь дальний, к Господу. Незачем идти Кондрату, один он кормилец у семьи. Мало ли что может случиться.
В полдень обоз из двух бричек, шестерых конных интервентов, заложницы Насти, проводника и двух бывших красных бойцов войска Сухова выехал из села в сторону горы Елтош.
Углубившись в лес, сотник остановил обоз и под предлогом, чтобы не было раздора меж собой, приказал золото и все награбленные драгоценности в присутствии всех участников рейда спрятать в укромном месте, а забрать их по возвращении.
Всё учел Дворжек, кроме одного, – русской мужицкой души, – русский мужик хоть и гостеприимен, но щедр в пределах нормы и прижимистый, нажитое своим горбом так просто не отдаст, ибо понимает, раздать можно всё, а нажить хозяйство тяжело, с расшвыриванием денег можно и без портков остаться. 
Отправили мужики за обозом двух проворных отроков, они всё приметили и запомнили, так что спрятанное на окраине поселка богатство вскоре было выкопано и передано своему конному человеку, который, вернувшись в Старую Барду, предал золото законным хозяевам. Кроме этого мужики сказали деду Ефиму, чтобы вёл чехов в болото, из которого, не зная его, нельзя было выбраться. Дело в том, что к нему вела лишь одна узкая тропа и если сойти с неё хотя бы на метр, то тут же попадёшь в топь, которая мгновенно засосёт, и высвободиться из этого плена без помощи со стороны не представится возможности. С целью уничтожения врагов в болоте постановили создать в этом месте обстановку суетливости, для этого решили использовать медведя, которого невдалеке на своей пасеке уже пятый год содержал Анисим Ощепков. Так уж получилось, еще медвежонком попал он в капкан, и лапы лишился. Анисим подобрал его, вылечил и трёхлапый мишка привык к человеку, даже для зимней спячки лежбище выкопал под вырванным корнем кедра, что рядом с пасекой. Отпугивал этот Топтыга любое зверье и гостей непрошеных, а когда Анисим шел в тайгу, ковылял за ним. Бывало, и тележку тащил с дровами или с бочками меда. Вышел Ощепков, заранее оповещённый, к месту опасному и стал выжидать супостатов.
Долог был путь к скиту, наступил вечер и отряд расположился на ночной отдых, а чтобы проводник и пленница не сбежали, приказал сотник привязать их к дереву.
Расположился Радок невдалеке от Насти, смотрит на неё и думает, как спасти любимую, ибо знает судьбу, уготованную ей, и Настя смотрит на возлюбленного, знает, что погибнет он и все его товарищи, ибо враги они ей и родине её. 
Каждый из них понимал, что нереально им быть вместе. Она должна по решению старейшин увести всю банду в пропасть болотную, а он, зная тайный замысел своего сотника, смотреть на позор той, что дороже ему всех на свете, – вначале быть изнасилованной, а затем убитой. А уж смерть его начальник творил с превеликим удовольствием, не стрелял в жертву, а колол, резал, пластал саблей обреченного на погибель. Зверь лютый был, все в воинской части знали, Дворжак одинаково казнил  белых и красных, главное, чтобы они были русские, которых он страшно ненавидел. Вот и на этот раз своим приближенным он пообещал, что девку взял для их же потехи и развлечения, правда первым будет сам, а уж остальные потешайтесь с ней, сколько хотите, только потом он её зарубит.
Когда все уснули, пробрался Радок незаметно к Настёне, не сдержался, прильнул к милой телом и, путаясь в русских словах, стал объяснять, что ожидает её. Предлагал бежать, куда та укажет:
– Отныне моя родина там, где ты, Настя, – говорил ей. – Люблю, на всё готов ради тебя.
В ответ услышал:
– Считай, что я твоя невеста, люб ты мне, не хочу я твоей смерти, а коли веришь мне, то не делай ничего лишнего, только как к болоту подойдем, будь рядом со мной и коня своего не держи за узду. Держись меня, прошу, верь мне. Живы останемся, уговорю батюшку, чтобы благословил нас, только тебе принять придётся веру нашу. Согласен ли ты на это?
– Так ведь Бог един, прошептал Радок, ласточка ты моя, именем Матки Боски свершу ради нашего счастья всё, что скажешь. Вера твоя, мой верой станет!
Понимая, что смерть их ближе, нежели близость любви, преступили они законы вековой морали, прежде венчаться потом любиться, и слились воедино. После рассказала Настя, что ожидает чехов при проходе скалы вдоль болота. Радок же поведал всю правду, что замышлял его начальник.
С первыми лучами солнца поднял сотник отряд и, словно предчувствуя опасность, приказал привязать проводника деда Ефима к впередиидущей лошади пятиметровой верёвкой. Настю, связав за спиной её руки, привязал такой же длины веревкой к седлу своей лошади и направил вперед, как раз перед тем местом, где кончалась дорога и начиналась смертельная тропа. Подойдя к скалистой громаде, что крутым обрывом нависала над тропой, ползущей в метре от трясины, поросшей мелким кустарником и болотной травой, сотник остановил отряд, визуально осмотрел местность и, не обнаружив ничего подозрительного, приказал продолжить движение. С высоты уступа на всё это смотрел Анисим Ощепков, которому была поставлена задача заставить медведя испугать своим рёвом людей и лошадей, идущих внизу, но привязанные к лошадям Ефим и Настя, невольно сорвали выполнение задуманного плана. А в это время Радок, шедший следом за сотником, вдруг бросил поводья своей лошади и прыжком, прижавшись к горе, подбежал к своему командиру и с мученическим видом на лице и чуть ли не стоном проговорил:
– Командир, сил нет, желудок весь сперло, в штаны наверно сейчас наложу, видно с вечера что-то поел, потеснись, дай мне вперед вырваться, убежать подальше, вперед девки, чтобы не видели весь мой позор. Сел бы здесь, да негде.   
При этом так нутром своим рыгнул, что сотник от запаха вони изо рта подчинённого свой нос пальцами зажал и, втиснувшись в проём каменной горы, дал возможность Радоку пройти мимо. Тот, поравнявшись с Настеной, за секунду выхватил из-за пояса нож, полоснул им по натянутой связке и перерезал веревку. Шедшие сзади ничего этого не увидели, как и то, что Настя, получив свободу, вместе с любимым успела пробежать опасное место и скрыться. Узрев всё это, Ощепков, так саданул косолапого, что тот зарычал истошно, а сам, собранную ещё с вечера горку из булыжников, столкнул, образовав камнепад. Суматоха, крики, храп лошадей, рев медведя, и все, кто был на тропе невольно в вонючую жижу древнего болота ринулись, где и захлебнулись.
К вечеру Настя с Радоком и дедом Ефимом вернулись в поселок. Два вояки, что должны были охранять семейство Казанцева в амбаре, напившись дармового самогона, крепко спали на крыльце. Радок же, как старший, дал проспаться воякам, а утром, выслушав селян на сходе, сказавших: "… все, взявшие меч, мечом погибнут", – уговорил их не губить заблудшие души, дать им возможность трудом искупить свою вину. Подумали старцы и решили не убивать чехов, а отправить на самый дальний рудник. Сказали: "Так тому и быть! Пусть живут злыдни-неруси. Пусть своим горбом намоют золото себе на дорогу, на родину свою и  восвояси убираются с России нашей. Широка душа русская, кто к нам с миром, тому и мы с добром, а кто с ружьём, тому крепкий отпор дадим!"
(К осени 1919 года, когда Колчак уже потерял контроль над территорией, где хозяйничали беляки, пленных с миром отпустили. Радок принял древлеправославие, сменил фамилию, чтобы не быть бельмом на глазу у новой власти и навсегда остался в этих местах с молодой женой. Настя родила двойню – мальчиков, затем еще трех девочек).
Вот этот случай и перевернул сознание селян. Решили они, что не будут пассивными наблюдателями, а примут все меры по сохранению села от разграбления кем бы то ни было. По новому осмыслили наказ Михаила Ефтеевича и высказывания людей, говоривших на сходе о самообороне. Вновь зашумело село. Бывшие вояки заговорили о том, что надо строить оборону по всем правилам военного искусства. Юноши призывного возраста за сабли взялись и давай гарцевать по селу, представляя себя лихими рубаками. Даже мальцы, которым лет по тринадцать и те стали сбиваться в кучки и наперебой предлагать свои решения, вплоть до того, что устроят на дороге засады и будут бить всех врагов дубинами, вилами и топорами. Все говорили, все вновь что-то предлагали, но к единому мнению так и не пришли. Решение пришло само и неожиданно.
События надвигающихся дней заставили селян подумать о самообороне, и случай такой вскоре представился.