Конец високосного года 31

Тело Байкли на столе, микрофон включен - свидетельство всего, что происходит, должно сохраняться в виде звукозаписи. Патологоанатом прокашливается в него, проверяя звук.
«Вскрытие производится в…часу…дня в секционном зале учебного госпиталя «Принстон Плейнсборо» в присутствии... врачом…» - обычная рутина.
Мигель, как был в защитном костюме при транспортировке, так в нём и остался. Хаус к столу близко не подходит, и на нём только маска. Так не полагается, но когда это он соблюдал то, что полагается? Я защиту надел и в ней придвинулся было к столу, но потом отступил на ту же позицию, что и Хаус, к нему.
- Ты видел, что за нами ехал чёрный «Rover»? - спрашиваю.
- Не за нами, а за тобой. Это что, тот самый?
- Да, я его уже запомнил по идиотскому смайлику. На лобовом стекле – видел?
- Тот, что подрезал тебя на дороге из Бриджуотера, когда ты чуть шею не свернул?
- Ну да, да.
- Если ему от тебя чего-то надо, - говорит, - то почему он не скажет, чего именно? А если ему просто хочется держать тебя в тонусе, то он своего добился, и скоро отстанет, когда забава перестанет быть интересной.
- А если он меня убить хочет?
- Тогда это самый тупой убийца на свете.
- Мне от этого легче должно быть?
- Наоборот, тебе обиднее должно быть, - усмехается он, но как-то серьезно усмехается.
- Слушай, Хаус, - вдруг вдохновляюсь я. - А ты помнишь: мы пробивали владелицу машины, когда за Орли гонялись? Нельзя повторить для этого «Ровера»? Он - ты прав - меня малость нервирует, даже когда не нарушает правил дорожного движения.
- А ты номер запомнил?
- Нет, но когда мы сюда свернули, он попал в зону видеорегистратора у входа. Если попросить Кадди…
- Под каким соусом попросить?
- Да правду скажу: подрезал меня так, что я чуть не ковырнулся, и уехал. Разве это не повод познакомиться?
- Повод. Только, просмотрев видеорегистратор. она тебя параноиком сочтёт – там же отчётливо видно, что тебя никто не подрезал.
- Ну, он мог это сделать до того, как попал под видеорегистратор.
- И до того, как обрёл видимость? Мы же за тобой ехали – Харт, смею надеяться, на дорогу смотрел… - он выдерживает паузу. – Уилсон, не суетись – никуда он не денется. Если, в самом деле, тебя пасёт. Я сам на него посмотрю – о`кей?
- То есть, пока параноиком меня считаешь ты?
- Ну, скажем так: после чёрных джипов на амфетаминовой ломке мне требуется визуальное подкрепление.
- Не веришь… - это не вопрос, это вздох.
- Уилсон… Ты сам-то себе веришь через день – нет?
Крыть нечем – я только плечами пожимаю и вынужденно отвлекаюсь на Трайбера – это я про патологоанатома. Выкинув из головы «Ровер», заставляю себя прислушиваться к его монотонной диктовке  - в конце концов, зачем мы здесь?

Питер Трайбер – хороший выбор. Этот не пропустит ни одного косяка, даже если лечащим врачом значится сам господин Саваоф. Мало ли, что Саваоф – может, он тоже половину лекций обжимался с Мэгги Сандерс на верхнем ярусе аудитории.
- Стеатоз печени. Неспецифическое поражение – он не алкоголик? Значит, лекарственная кумулятивная интоксикация, скорее всего.
Я быстро поворачиваю голову к Хаусу: жировая дистрофия - это интоксикация, отравление. Продуктами жизнедеятельности больного организма, вирусными продуктами или... или лефлоксом? Хаус медленно качает головой: лефлокс, скорее. сплясал бы в сосудах, в миоцитах, в почках, которых у Байкли и так уже, считай, не было. С печени он не начинает.
Я это и сам понимаю, но неспокойная совесть - плохая советчица разуму.
- Почка в хлам, - говорит Трайбер, - Но тут, я думаю, я вам ничего нового не сообщил.
- Да, он был на диализе, - говорю и слышу в ответ саркастическое хмыканье: мол, думаете я не заметил шунта?
- Вижу.
Вскрывать пациента из другой больницы объективнее, это общеизвестно. Такой практикой не пользуются, чтобы не возить трупы по городу, как на такси, но, раз уж так вышло, пусть Мигелю будет спокойнее. Или... или неспокойнее?
- Для смерти тут причин штук пять-шесть можно нарыть. Стойкий оловянный солдатик этот парень. Вам какую?
- Объективную, непосредственную.
- Непосредственная: токсическое поражение гипертрофированной из-за перегрузки сосудистым сопротивлением сердечной мышцы - миокардиодистрофия, блок синусового узла. Для почечников это нормально – можно считать естественной смертью. Сейчас срезы возьму.
И тут про любовь лефлокса к сосудам некстати вспоминает Мигель:
- Передозировка фторхинолонами могла послужить пусковым механизмом? - не выдерживает он.
 Хаус издаёт очень тихий сдавленный звук - что-то среднее между «фак» и «дурак», и рука его чуть дёргается, словно в порыве дотянуться и дать Мигелю затрещину.
- А он у вас получал фторхинолоны? - живо делает стойку Трайбер. - В какой дозе? Чувствительность брали?
- Но-но, без спойлеров! -  погрозил пальцем Хаус. – Анамнез собирать наше дело – не твоё. От тебя – анатомическое заключение. А то сейчас наговорим тебе кучу лишней пурги, собьём с толку – как потом доверять твоей объективности?
- Объективно я вам уже всё и так сказал: несостоятельность сердечной мышцы, осложнившаяся фатальным нарушением ритма, в исходе пневмонии с дыхательной недостаточностью на фоне хронической почечной недостаточности, гипертонии, интоксикации – надеюсь, только эндогенной, - и ассистенту: - Полную токсикологию, - и снова нам: - Предварительный протокол – вот, завтра  пришлю уже за подписью и с печатью. Ариведерчи, коллеги!

 У меня двоякое чувство: с одной стороны, хочется придушить Мигеля, с другой - хочется знать наверняка, и снова, ещё раз, хорошо, что занимается этим Питер - он не просто въедливый - он злокачественно въедливый, и его заключение всегда окончательно, после него никаких вопросов.
- Эй, куда? - окликает он, когда мы уже готовы, образно говоря, «взяться за дверную ручку».- Вы нам его собираетесь оставить?
- Пф! - фыркает Хаус. –Естественно. Неужели обратно повезём? Завтра родственники сами заберут - мы им дадим адрес.
Ситуация не располагает к смеху, но я едва удерживаюсь, представив себе многочисленное семейство Байкли, осаждающее завтра морг «ПП». Все, как на подбор, плечистые качки в наколках и побрякушках, рваных джинсах и майках-боцовках, тёмно шоколадные, с белыми зубами и цветными дредлоками.

Возмущённый монолог Трайбера Хаус обрезает захлопнувшиеся дверью.
Леон, я вижу, в кабине не усидел - натыкаемся на него в вестибюле, где он обхаживает девушку-регистратора.
- Нет, нельзя, - терпеливо, не повышая голоса, повторяет девушка. - Я же сказала: карантин.
- А у меня есть фото с автографом Джеймса Орли, - говорит Леон, подмигивая с видом разбитного шпиона, вербующего агента. - Смотрели «Кризис среднего возраста»? А «Всё ещё может быть, малышка»? Но уж «Летун из пепла» вы не могли не видеть – только в конце ноября по центральным каналам…
- Эй, хорош кобелировать! - бесцеремонно окликает Хаус. – Поехали!
- Сей момент, экселенц! - браво гаркает Леон, совсем вошедший в роль наёмного водилы, вскидывая два пальца к виску, а девушке говорит тихо и доверительно. но так, чтобы Хаус слышал:
- Когда уже не стоит, чужой флирт, наверное, здорово раздражает…
- Да вы, - говорю Хаусу, - как под копирку сделаны.
Но, впрочем, это справедливо только в отношении языкатости и манер. Это поверхностное сходство, как звонок в быстром доступе. На самом деле, по-настоящему на Хауса, пожалуй, больше похож Орли. И не только внешне, хотя у них и внешнее сходство поразительное – оба высокие, худые, чуть косоплечие, голубоглазые, с кудлатой темно-русой шерстью на голове, стремительно редеющей с затылка. Оба музыкальные, только у Орли голос более приятного «блюзового» тембра, без каркающих интонаций Хауса. Иногда я думаю, что попади Хаус в детстве в другие руки - в смысле, к другому отцу - он и по характеру мог бы получиться примерно, как Орли. Интровертированный при внешней раскованности, тревожный при внешней беспечности, ранимый при внешней неуязвимости, очень чуткий к чужим настройкам при внешней безэмпатичности - не то как бы он заделался таким успешным манипулятором? А ведь Орли при всей своей английской джентльменистости тоже манипулятор ещё тот: например, развести Хауса на лечение Леона, а самого Леона - на сближение - это ещё суметь надо. Говорят, он и Бичем вертит - один из немногих. В истории с Лайзой, как я понимаю, на него и ставка.
В общем, не так прост этот долговязый голубоглазый британец, как может показаться на первый взгляд.
А воспитательные методы Хауса-старшего… Старая коробка с крылатым фаллосом немного приоткрыла мне мотивы его чрезмерной строгости к сыну, порой граничащей с жестокостью. Выходит, Джон Хаус подозревал дурную генетику и таким образом профилактизировал возможные нежелательные отклонения. Ошибся – не всем быть Песталоцци. А Хаус, не зная подоплёки, оценил отцовские старания по-своему. Но, чёрт возьми, не так уж и ошибся – вычислить полуправду в двенадцать лет – это дорогого стоит.
Я сам отца его знал поверхностно - мудрено познакомиться, коль скоро Хаус всеми силами избегал встречи с ним. Но впечатление он всё-таки производил скорее приятное, чем отталкивающее. Конечно, с Хаусом я не делился. Но, как бы ни убеждал Хаус всех и, в первую очередь, себя в том, что он его ненавидел, это всё враньё. Отца он любил. Вот только настороженность Джона и его профилактика помешали мальчишке, подростку, юноше эту сыновнюю любовь и осознать, и выразить. Что он, интересно, скажет теперь, прочитав архив матери?
Я так отвлёкся на эти мысли, что Хаус вынужден был попросту взять меня за плечо и направить к выходу, не то я так и стоял бы застывшим изваянием. И вовремя - в дальнем конце коридора мелькнула Кадди, и мне почему-то показалось, что наша идея оставить свой труп в её морге энтузиазма у неё не вызовет.
Хаус, очевидно, тоже так подумал, потому что сопроводил направляющее движение руки негромким: «Сматываемся».

- Ну и что тебе дало это приключение? - не выдержал я, перехватив Леона, уже занёсшего ногу в кабину водителя.- Немного флирта с девчонкой на рецепшен?
- Флирт - это вторично, -  серьёзно ответил он. - Вообще-то, я наводил справки о  докторе Варга. Не могу же я доверить глаза Лайзы, кому попало.
- Кому попало? – уязвлённый, переспросил я. - То есть наши с Хаусом рекомендации тебя не устраивают? Девчонка с рецепшен надёжнее? Так ты ради этого…
- Плевать мне, что думает девчонка. Этот ваш тип, прозектор, ведёт на доске рейтинг всех врачей по результатам вскрытия – доска в вестибюле, перед лифтом. Ты же мне сам рассказывал ещё в Ванкувере, и ты мне сам говорил, что он самый объективный говнюк в этой больнице.
- Действительно, рассказывал. И то, что мне не нравится идея этой доски.
- Могу понять. Не слишком корпоративно. Зато информативно.
- Ну и что? Убедился, что мы не тухлятину подсовываем?
- Она милая, эта ваша Варга, - глядя в сторону, ответил Леон. - И ты к ней неровно дышишь. Но меня интересовали чисто профессиональные качества, результативность операций. Понимаешь?
- Я к ней ровно дышу, - только и сказал я.
Он улыбнулся и сел на своё водительское место.
Только тогда подошёл Мигель, всё ещё в защитном костюме.
- Лефлокс ни при чём, - сказал Хаус, вроде бы не замечая его, но громко, тоже садясь в кабину. - Мы успели ввести только один раз - если бы было острое отравление, Трайбер сразу бы вычислил по макропрепарату, без срезов – уж настолько-то он крут. Ладно, босс, давай уже, поезжай вперёд: посмотрим нет ли за тобой хвоста.

Пока мы возвращаемся, Кадди изо всех сил названивает мне – подозреваю, с претензией: «вы тут что-то забыли», но я за рулём мотоцикла телефон не беру – энебезопасно, знаете ли, отвлекаться от дороги.
А этот тип, со смайликом на лобовом стекле, подкарауливает в переулке. Проезжая, я вижу его хромированный перед - он ждёт наготове, как собака на цепи. И, проехав, я слышу сзади, как он трогается. Оборачиваюсь - расклад такой: впереди я на мотоцикле, за мной - этот тип на джипе, за ним - Леон с Хаусом и Мигелем на перевозке. Кавалькада. Этим порядком доезжаем почти до «Двадцать девятого» - не спеша, без всяких инцидентов. Хотя я нервничаю, и спина, обращённая к джипу, влажнеет, но едем медленно – ничего страшного. И вот, когда я уже практически подъезжаю к въезду на парковку, а этот тип по-прежнему, как пришитый, следует за мной, но, похоже, уже подумывает о ретираде, Леон вдруг делает маневр – даже спрашивать не нужно, с чьей подачи - и перекрывает джипу разворот. Сдать назад ему теперь некуда, и тогда я разворачиваюсь и преграждаю ему путь вперёд. Он останавливается, и теперь я могу его хорошо разглядеть: тот самый, что меня подрезал по дороге из Бриджуотера - я не ошибся. Крупный, ражий и рыжий, но на голове рыжие волосы подбриты почти на нет, а вот на груди лезут из-под выреза футболки, поверх которой у него пижонская сорочка – я невольно вспоминаю покойного Формана, глядя на неё, и пижонский пиджак, и не пижонская, а вполне себе вульгарная цепь в палец толщиной. Я такие видел у русских несколько лет назад, когда мы оказались втянуты в историю с гриппом и родственниками фиктивной жены Хауса. Господи, неужели опять та история? Вот никогда я не любил выражения «русский след» - оно казалось мне нарочито конспирологическим, даже киношным, а сейчас сам готов его употребить. Но по виду этот тип не русский – скорее, ирландец.
Тут Хаус выпрыгивает из перевозки – как всегда, только на левую ногу, как будто играет в классики, и торопливо хромает к этому джипу - решительный, как коп, остановивший нерадивого водителя за превышение скорости, проезд на красный свет или неисправный сигнал поворота. И в руках у него тяжёлая трость, на которую он опирается, но в любой момент готов вскинуть и переложить в руку по-другому – весь его вид говорит об этом.
 Не газуя, но и не глуша мотора, я, отталкиваясь попеременно ногами, как на беговеле, тоже подкатываюсь поближе. И, как последние штрих, из задней дверцы перевозки выбирается Мигель, всё ещё в защитном костюме. Этот близко не подходит - просто стоит и смотрит, как человек, раздосадованный промедлением, но готовый терпеливо ждать, «пока они там разберутся».
В такой ситуации всякий нормальный человек должен, если не выйти из своего джипа, то хотя бы приспустить стекло и поинтересоваться, какого чёрта нам от него надо. Но Хаус на авось не полагается -  сам подходит вплотную и деликатно стучит согнутым пальцем стекло. И растягивает губы в улыбке - такой сервисной, потребительско-ориентированной улыбке конферансье. При ледяном взгляде его почти прозрачных глаз выглядит жутковато. Понятно, что водитель джипа уже не выдерживает - боковое стекло едет вниз:
- Что вам…
- Удивительное совпадение, - тут же перебивает Хаус, продолжая растягивать свою улыбку, - Как раз хотел о том же самом спросить. Видите ли, мой друг, - небрежный жест большим пальцем через плечо в мою сторону, - немножечко нарцисс. Считает себя неотразимым – вы понимаете? Ну, это его женщины испортили – ясное дело. Так что он решил, что вы гей и сексуально его домогаетесь. Но я думаю что вы – такой брутальный крепыш со строгим собачьим ошейником – скорее, решала, которого нанял кто-то из мужей его любовниц. Рассудите нас, а то мы на деньги поспорили. Кто вы всё-таки, пидор или убийца?

Ирландец ищет где-то в глубинах своего интеллекта достойный ответ, и его верхняя губа приподнимается и начинает дрожать, как у агрессивной собаки. Улыбка Хауса явно мешает ему собраться с мыслями. А трость Хауса уже в том положении, что быстрым движением превратит в крошево лобовое стекло и смайлику придётся болтаться в пустоте.
К тому же, из перевозки, почуяв, что запахло жареным, выбирается ещё и Леон, и в руках у него такая металлическая штучка для стопора выдвижных носилок.
- Что вам надо? – наконец, договаривает ирландец, не придумав ничего лучшего. Но голос у него неуверенный, и вот это меня сразу как-то успокаивает – не потому даже, что это изобличает слабину, а потому, что такие парни, каким я его нафантазировал, не теряются и готовы к экшену по умолчанию.
- Вы меня уже несколько дней преследуете, - растолковываю я, стараясь говорить спокойным тоном, и едва я открываю рот, Хаус опускает трость и отступает, словно уступая мне сцену. – Отпираться не надо – это очевидно. Преследуете агрессивно, а я вас не знаю. Вопрос: в чём причина? Это пранк или… - тут я понимаю, что не стоит подсказывать ему ответ, и замолкаю, продолжая только вопросительно глядеть.
- Оба-на, - вдруг говорит Хаус. – А я, похоже, знаю причину, – он снова делает шаг к джипу, его длинная рука змеёй ныряет в приоткрытое окно и цапает из-под стекла какую-то бумагу – ирландец только дёргается, чтобы ему помешать, но не успевает.
- Дэниэл Кристофер Малер, - вслух зачитывает Хаус с бумаги. – Это вы? Справка об освобождении из заключения… За что сидели, мистер Малер? Неужели проехали на красный свет?
Как он с его пресбиопией разглядел фамилию на справке, лежащей, к тому же, не совсем на виду – Бог его знает. Впрочем, это же Хаус! Ему была задана загадка, а раз так, в поиске решения он становится зорок, находчив и неутомим. Так что нашёл, потому что искал.
Леон, успевший подойти к нам, бровями изображает недоумение, но мне фамилия слишком знакома, чтобы начать складывать пазл.
- Малер? Кто вы ей?
Вот теперь вижу общие черты. И волосы… Нет, у неё были не рыжие, но ведь достаточно одного тона - и рыжина становится насыщенно-русой, почти розовой, как цвет мякоти хорошего хлеба или солнца в самом начале заката. И пахли они хлебом и солнцем, когда я зарывался в них лицом. Айви Малер. Эх, Айви-Айви – красивая, добрая, достойная куда большего, чем трагическая гибель под колёсами сумасшедшего байкера – наверное, обдолбанного. Это её сын – метис, сирота после смерти деда – должен был быть усыновлен Блавски, если бы не анализ ДНК. «Я не потому отказалась от усыновления, что узнала о том, что его отец – не ты. Я отказалась потому, что узнала, кто его отец на самом деле».
- Вы… вы – её брат?