Цвет кожи

Было это лет пятьдесят или шестьдесят тому назад, в благословенную эпоху развитого социализма, когда казалось, что вот стоит ещё совсем чуть-чуть потерпеть, и наступит обещанное нами обоими Ильичами светлое коммунистическое будущее, когда всяческие материальные блага как из рога изобилия польются на жителей нашей огромной многонациональной страны полноводным потоком. Пока же это благословенное время не наступило, очевидно, из-за происков постоянно загнивающего империализма, наши оптимистично настроенные люди не сидели, сложа руки, а засучив рукава, добывали, точнее, доставали эти самые материальные блага различными непростыми способами. Чаще всего, по блату или по знакомству. И, само собой, с переплатой.

Впрочем, если вам довелось жить в те времена, о которых сейчас принято вспоминать с лёгкой грустью и тихой нежностью, вы и сами прекрасно это помните. За импортные джинсы или сапоги приходилось переплачивать процентов 25-30 от их официальной цены, а за автомобиль – все 200-300. (Но это и понятно, ведь джинсы-то импортные, а автомобиль наш, отечественный, то есть, особенно дефицитный).
Но автомобиль был вещью экзотической, хоть полезной и вожделенной, но однозначно не предметом первой необходимости. Пользоваться общественным транспортом в те времена было делом обычным, и ездить на метро, автобусе или даже на трамвае никто не стеснялся. А вот обходиться без модной одежды от года к году становилось всё труднее, особенно, для женщин. Это потому что и тогда, и сейчас, и в далеком прошлом, и вообще, во все времена от сотворения мира, женщины, как существа высшего порядка, стремились к прекрасному, а именно, хорошо выглядеть и модно одеваться.

Возможно, именно из-за желания модно одеваться наша прародительница Ева и сорвала запретный плод и скормила его Адаму, чтобы того поскорее выперли из рая на грешную землю, где он смог бы добыть ей какую-нибудь модную шмотку, например, леопардовую шкуру. Так что, если задуматься, то рай библейский и рай социалистический очень походили друг на друга – и там и там всё было хорошо, но ощущался дефицит модной одежды. Зато в загнивающем капиталистическом аду модная одежда имелась в достатке, несмотря на эксплуатацию человека человеком.
Впрочем, со времён Евы и Адама прошло так много лет, что теперь уже не осталось живых свидетелей того, в какие модные шмотки они одевались, когда их выдворили с курорта за злостное нарушение санаторного режима. Ну и Бог с ними. А мне, как я уже говорил, хотелось бы вспомнить случай, произошедший в относительно недавние времена, а именно, эпоху развитого социализма, которую ещё называют эпохой тотального дефицита.

Дело было так.
У моей мамы была двоюродная сестра Валентина, жившая в далёком Батуми. Она была лет на десять моложе, и мама её обожала, как родную, и заботилась о ней, как старшая о младшей. Напомню, что родилась она в Батуми, столице Аджарской АССР, а Аджария входила (да и сейчас входит) в состав Грузии, а Грузия входила в многонациональный Советский Союз. Отец у Валентины был грузин, а мать еврейка, и в результате этой «дружбы народов» и смешения кровей Валентина родилась очень красивой и талантливой. Статная, черноглазая, с толстой косой блестящих чёрных волос, она обладала замечательными вокальными данными и была солисткой и украшением аджарского республиканского ансамбля песни и пляски. Ей даже присвоили звание Заслуженной артистки этой автономной республики.
 
В общем, всё у неё было: красота и талант, успех и признание публики, любимые муж и две дочери. Но положение звезды сцены обязывало её одеваться достойно, а вот сделать это в Батуми было не так-то просто. Хоть это и портовый город, в который иногда заплывали иностранные суда, но даже, если морякам дальнего плавания и удавалось тайком от таможни провезти кое-какие модные шмотки, не факт, что среди них будет подходящий фасон и размер.
 
Поэтому, когда Валентина поняла, что без вошедшего в те годы в моду кожаного пальто заслуженной артистке, да и просто красивой женщине, показаться в приличном батумском обществе невозможно, она слёзно упросила маму достать ей эту жизненно необходимую вещь в Москве.  Но даже в столице нашего самого большого в мире государства сделать это было очень сложно. В те времена отечественная лёгкая промышленность почему-то таких пальто не шила, а импортные пальто в магазинах просто так купить было невозможно. В провинцию их вообще не завозили, а в столичных магазинах небольшие партии исчезали, практически не доходя до прилавков. Многие готовы были сильно переплачивать за эти модные пальто, но просто денег, чтобы достать пальто было недостаточно – здесь нужны были люди со связями, которые имели связи с людьми, приближёнными к дефициту.

Задача перед мамой стояла непростая, и на её решение у мамы ушло немало времени и усилий. Уверен, что для самой себя мама не стала бы и пытаться достать такое пальто. Но для возлюбленной сестры мама готова была на любые жертвы. Я в те годы был ещё мал и потому не знаю, где, как, через кого и за какие деньги, маме всё-таки удалось эту задачу решить.

Наконец настал день, когда она торжественно принесла домой обвязанный бумажной бечёвкой свёрток и торжественно положила его на стол в гостиной. Мы с братом бросили свои уроки, чтобы увидеть вожделенное пальто своими глазами, так нам было интересно. Бабушка с полотенцем в руках вышла из кухни, оставив жаркое на включённой плите. Ей тоже было интересно, она ведь тоже была женщиной, которая в своё время любила одеваться по последней моде, ведь в молодости она была женой видного партработника и имела возможность модно одеваться вплоть до 1937 года, когда её мужа, то есть, моего деда, посадили, объявив иностранным агентом. (Простите, напутал, не агентом, а просто вредителем и врагом народа. А напутал, потому что в тот раз деда реабилитировали и восстановили по службе и даже повысили, а вот иностранным шпионом его объявили уже потом, когда посадили во второй раз).

Итак, мы собрались вокруг обеденного стола в гостиной, мама развязала бечёвку, развернула серую обёрточную бумагу и… Мы все ахнули, особенно громко бабушка. На столе, глянцево блестя, лежало невиданное итальянское кожаное пальто. Не чёрное и даже не коричневое. Нет, пальто было неожиданно невообразимого фисташкового цвета! (Не каждый взрослый, а тем более, ребёнок знает, что такое фисташковый цвет. Но так случилось, что я знал. Дело в том, что у нас дома был пылесос с металлическим корпусом как раз такого цвета, а на коробке, в которой он хранился, стоял фиолетовый штамп: «Цвет фисташковый». А самих фисташек у нас тогда и в помине не было, я и не знал, что это такое).
 
– Ну-ка, примерь, – сказала бабушка, вытирая руки полотенцем.
– Мне оно маловато будет, так что я застёгивать пуговицы не буду. А Вале, я думаю, оно будет в самый раз, – сказала мама и накинув пальто на плечи прошлась по комнате туда-сюда и покрутилась.
– Красиво! Но вот цвет… – бабушка вздохнула и ушла на кухню, где уже что-то шкворчало.

А я потянулся, чтобы пощупать пальто, очень интересно было, какая она на ощупь, эта гладкая кожа. Но мама посмотрела на мои руки и не разрешила:
– Иди сначала руки помой как следует, с мылом. Они у тебя все в чернилах, – сказала она.
Мы с братом наперегонки побежали в ванную мыть руки. А когда мы вернулись, пальто уже висело в шкафу на вешалке. Мама придирчиво осмотрела наши руки и милостиво кивнула.

Кожа у этого пальто оказалась очень гладкой, но при этом, мягкой-премягкой. Я такой раньше никогда не видел и не трогал. У меня были кожаные ботинки, но хотя они и блестели, если их начистить пахучим гуталином и отполировать бархатной тряпочкой, но кожа на них была шершавая и твёрдая.
Вечером мама заказала междугородный разговор по телефону. У тёти Вали дома своего телефона не было, но её по такому случаю подозвали к соседке, у которой муж был большой начальник и ему полагался домашний телефон.

Мама сказала Валентине, что ей, наконец, удалось достать кожаное пальто и предложила выслать его в Батуми почтой, но та испугалась, что на почте такая ценная посылка может затеряться. К тому же, по счастливому стечению обстоятельств их ансамбль должен был в скором времени приехать в Москву на гастроли, так что Валентина решила сама забрать своё драгоценное пальто, а заодно, повидаться со своими любимыми двоюродной сестрой, тётушкой и племянниками, которые, наверное, уже здорово подросли с прошлого раза. Племянники – это, как вы уже догадались, мы с братом Юрой, и да, мы действительно подросли с прошлого раза.

Ровно через две недели после этого разговора тётин ансамбль приехал в Москву. Сразу же после первого концерта тётя Валентина пришла к нам в гости. После поцелуев, горячих объятий и восклицаний «Вай мэ!» по поводу того, как мы с братом выросли, все сели пить чай с вареньем, которое привезла тётя. У нас и своего варенья было в избытке, и клубничного, и вишнёвого, и сливового, но тётя Валя привезла какое-то необычное варенье, из инжира, у нас на даче такой фрукт не растёт. Мама с бабушкой расспрашивали тётю о том, как поживают Батумские родственники, о здоровье и о каких-то ещё взрослых делах. Родственников в Батуми у нас было много, так что они целый час сидели за чаем и вели чинную беседу. Потом бабушка поинтересовалась, как прошёл концерт.

Тётя ответила, что концерт прошёл очень хорошо, публика аплодировала и кричала «Браво» и «Бис», так что тёте приходилось несколько раз выходить на поклон. Всё-таки она была солисткой, и ей приходилось кланяться больше других. И вот тут-то и произошёл какой-то «инцидент». Это тётя Валя так сказала. Что это такое, я не знал, но сразу догадался, что это что-то нехорошее, какая-то неприятность. Тётя Валя сказала, что в зале был какой-то вредный дядька, кажется, из Министерства культуры, которому не понравилось, как тётя Валя кланяется. Он после окончания концерта так и сказал руководителю ансамбля: «С таким выдающимся бюстом, как у вашей солистки, прикладывать руку к груди просто неприлично!». Напрасно тётя пыталась объяснить, что у них в Аджарии, как и во всей Грузии, принято при поклоне прикладывать руку к сердцу в знак искренней признательности публике за аплодисменты.
 
– Не обращай внимания, дураков везде хватает, даже в Министерстве культуры. Это ему твой бюст не даёт покоя! Наверное, у его жены нулевой номер, – пошутила мама, и налила тёте ещё чашку чаю.

Будь я на месте тёти Вали, я бы уже через пять минут допил бы свой чай, запихал бы в рот все положенные мне конфеты и стал бы канючить у мамы, чтобы та показала, что она там для меня купила. Но тётя Валя была взрослая и хорошо воспитанная тётя, так что она терпеливо дождалась, пока чаепитие не закончилось, и даже помогла бабушке убрать со стола и отнести чашки на кухню.

Наконец наступил торжественный и долгожданный момент. Вся посуда со стола была убрана, белая скатерть, которую я, как обычно, заляпал вареньем, была отправлена в стирку, а на её место легла гобеленовая скатерть, та самая, у которой мы с моей подружкой Лизой подрезали бахрому красивым зигзагом.
 
Тётя Валя села на диван рядом с бабушкой. Бабушка, уставшая за день, облокотилась на подушки, а тётя Валя, наоборот, сидела, выпрямившись, на краешке дивана в напряжённом ожидании, совсем как я, когда впервые попал в цирк и ждал начала представления. Мы с братом стали в сторонке, нам тоже было интересно, хоть мы и не девчонки.

Мама подошла к хельге, распахнула дверцу отсека, в котором висели её платья и торжественно вынула деревянные плечики с висевшим на них фисташковым кожаным пальто.
 
При виде этого пальто лицо тёти Вали тоже приобрело зелёный оттенок, только не такой яркий, а наоборот, бледный. Она издала глубокий вздох и схватилась за сердце.

– Валюша, ты только посмотри, какая красота! Вставай с дивана, примерь-ка поскорее, – подбодрила мама двоюродную сестру.
– Вай мэ! – только и сказала та со вздохом, – что это, Викторина?
Она никак не хотела приободряться и даже не могла встать с дивана.
– Смотри, прямо как на тебя сшито! ФирмА! Маде ин! Последняя Миланская мода! – мама сняла пальто с плечиков и приготовилась надеть на Валентину.

Тёте Вале ничего не оставалось делать, как встать с дивана, повернуться к маме спиной и просунуть руки в рукава. Мама поправила что-то вверху, а потом одёрнула что-то внизу, совсем как заправский закройщик в ателье.
Тётя Валя изо всех сил оттягивала момент, когда придётся взглянуть на своё отражение зеркале. Опустив голову вниз, она дрожащими руками стала застёгивать пуговицы снизу доверху. Но когда предпоследняя пуговица была застёгнута, ей ничего не оставалось, как поднять голову.

– Как на тебя сшито! – воскликнула мама.
– Сидит как влитое! – поддержала её бабушка.
А мы с братом просто глупо улыбались, впрочем, как обычно.
– Идём в спальню, там трельяж, – мама взяла тётю Валю под руку и провела в смежную комнату, – ну, ты только посмотри, какая красота!

Тётя Валя критически осмотрела своё отражение, приосанилась и, чуть наклонив, неспешно повернула голову то в одну сторону, то в другую.
– Ты погляди, как сидит! Ты в нём спереди, как Софи Лорен! – сказала мама.
– А сзади как? – робко поинтересовалась тётя.
– А сзади, как Джина Лоллобриджида! Вот сама посмотри, – мама повернула боковую створку трельяжа, чтобы Валентина могла оглядеть себя со спины.
Тётя повертелась перед зеркалом, критически оглядывая себя со всех сторон.

– Ой, что это мы делаем! – воскликнула мама, – ты же в тапочках! Надевай сапоги, живо!
Тётя Валя прошла в прихожую, где стояли её модные сапожки на высоких каблуках.

– Валюша, садись на табурет, так удобнее будет надевать, – посоветовала бабушка.
– Нет, я лучше так, чтобы пальто не помять, – ответила Валентина, согнувшись, чтобы натянуть сапожки, – ой, а как же я к зеркалу пройду, у вас тут кругом ковры, а я в уличной обуви.
– Иди, иди! Считай, что ты как кинозвезда идёшь по ковровой дорожке. Мальчишки потом пропылесосят, это их обязанность, – ответила мама.
Тётя Валя, робко ступая, прошла через гостиную в спальню и снова стала крутиться перед трельяжем.

– Ну вот, на каблуках вообще бесподобно! Прямо Элизабет Тэйлор! А теперь расстегни пуговицы и пройдись взад-вперёд, как по помосту.
– Это не помост называется, а подиум, – ответила Валентина и, расстегнув пальто, летящей походкой прошла из спальни в прихожую.

В это время вернулся с работы папа и в прихожей столкнулся с Валентиной.
– А вот и Володя пришёл! – воскликнула мама, – ну, Вова, что скажешь?
– Скажу: «Здравствуй, Валюша! Рад, что ты к нам заехала!» – ответил отец.
– Ну, это само собой! Конечно, рад! Ты лучше скажи, как ей в этом пальто? – спросила мама.
– Шикарно! – только и смог сказать папа.

– Ну, Валя, вот видишь! А сама-то, что скажешь? – спросила мама нарочито бодрым голосом.
– Викторина, я прямо и не знаю. Сидит замечательно, нигде не жмёт, ничего не висит, не морщит. Но цвет!.. Как я такое надену? – сказала Валентина.
– А что тебя смущает? Отличный цвет! – ответила мама уверенно.
– Викторина, я ведь хотела чёрное пальто, или на худой конец, тёмно-коричневое. А это – зелёное.
– Не зелёное, а фисташковое! И тебе очень идёт, ты ведь у нас брюнетка. А в чёрном, представь только: волосы чёрные и пальто чёрное, будто ты на похороны собралась.

– Ну, у нас в Батуми, все так ходят. У всех волосы чёрные и пальто черные.
– Ну и пусть всякие замухрышки ходят в чёрном. А ты у нас – красавица и Заслуженная артистка! Ты не должна быть как все! – настаивала мама.
– Ой, боюсь, меня там не поймут. Это здесь у вас в столице можно в таком ходить, а там у нас ещё, не дай Бог, чего-нибудь нехорошее про меня подумают.
– Что такого нехорошего про тебя могут подумать? – удивилась мама.
– Ну, что я из этих… – тётя Валя покосилась на нас с братом и так и не сказала из каких «этих».
– Глупости! Умный не скажет, а дурак не поймёт, – сказала бабушка, – никто тебя за «этих» не примет. У тебя интеллигентность и порядочность на лице написаны.

– Ой, не знаю, не знаю. Пальто, конечно, отличное. Кожа – высший сорт, сшито добротно, фасон по последней моде. Но, цвет… И, наверное, оно для меня слишком дорогое, – голос Валентины выдавал терзавшие её сомнения. Наша бабушка в таких случаях всегда говорила: «И хочется, и колется, и мама не велит».

– Во-первых, не дороже денег. Во-вторых, что чёрное, что фисташковое, стоят одинаково, а денег, что ты мне переслала на покупку, как раз хватило, тютелька в тютельку. В-третьих, чёрных или коричневых твоего размера всё равно не было, и вряд ли их до следующего квартала завезут, да и то не факт, зима на носу. В-четвёртых, знала бы ты, с каким трудом и через сколько рук я его добыла! Где теперь другое взять! Носи и радуйся! А если кто что скажет, наплюй, мало ли кругом дураков и завистников.

Валентина слушала маму, но видно было, что она всё ещё сомневается: – Может его вернуть?
– Скажешь, тоже, вернуть! – мама только головой покачала, настолько нелепым показалось ей предложение тёти Вали.
– Ой, ну не знаю, Викторина, не знаю…

Тогда мама сказала:
– Раз так… Боря, принеси мне ножницы.
– Большие или маленькие? – спросил я.
– Неси большие.
Валентина с испугом поглядела на неё, а я пошёл за ножницами. В спальне стояла швейная машинка «Зингер», а рядом с ней всегда лежали огромные портновские ножницы, потому что бабушка иногда кроила и шила платья по выкройкам из журнала «Работница».

Мама взяла у меня ножницы и решительно отрезала болтающуюся на одной из пуговиц бирку.
– Ну вот, теперь не вернёшь. Носи и радуйся! – мама засунула отрезанную бирку в карман пальто, – все ваши батумские женщины обзавидуются, а мужики будут сами в штабеля укладываться.

Она отошла на пару шагов, ещё раз оглядела тётю Валю, удовлетворённо кивнула и сказала:
– Вот так и иди завтра на работу. А твою старую куртку Володя как следует упакует, дома будешь её носить в плохую погоду. А теперь давайте спать ложиться, ребятам с утра в школу, а нам с Володей на работу. А тебе я на раскладушке постелю.
Когда я утром ушёл в школу, тётя Валя ещё спала, а когда я из школы вернулся, она уже уехала на вокзал. Больше я её в тот приезд не видел.

Зато через пару-тройку дней она сама позвонила нам по межгороду. Долго благодарила маму за это самое пальто и рассказывала, какой фурор она в нём произвела у себя в Батуми, ведь больше ни у кого во всей Аджарии не было такого восхитительного пальто замечательного фисташкового цвета. Она рассказала, что все женщины, жившие с ней по соседству, просто умирали от зависти, а мужчины в штабеля укладывались, когда она в своём пальто проходила по улице.
 
Что такое «фурор» и «штабеля» я в ту пору не знал, но догадался, что это что-то очень хорошее. Мама плохого не посоветует!