Мешок Эола

    Бог знает, почему пришли мне на ум следующие звуки. Какой ветер задел струны души? Но они ожили – и слова прозвучали. Их уже не стереть с холста. Я открыл мешок Эола, или, может быть, ящик Пандоры и выпустил их на свободу. С этой минуты я больше им не хозяин. Имеем ли мы право вообще давать и отнимать жизнь у вылетевших из уст слов? Мне даже страшно, какие звуки прилетят в ответ. Читал я и вспоминал  «Онегина»,  Лермонтова с его несчастливыми романами, сцены в почтовом отделении, где  я получал посылку под недовольное ворчание очереди, что-то ещё, что скопилось в закромах сознания – и вдруг сами собой выплыли из глубин души следующий строки.
    Мне надоели кисейные барышни. Все эти Татьяны Ларины и Екатерины Сушковы, как, впрочем, и белокурые Ольги с бессмысленными глазами («в чертах у Ольги жизни нет»). Хватит делать из них неземных созданий, бестелесных ангелов. Все они, в конечном итоге, или родные сёстры вдовы Пшенициной из «Обломова», или Настасьи Филипповны, Цветаевы и  Ахматовы, а нередко и панночки из «Вия». Все они вредные и мстительные.  Бывают, наверное, исключения. Вот одна. Ей пятьдесят лет. Это время расцвета. Ей не на что жаловаться. До того дня, когда её станет съедать тоска прямо с утра после снотворного, ей  далеко, и она ещё не понимает, что бывают бесповортные моменты, когда путь назад невозможен, к здоровью, например, как и к ясному уму и к охоте что-то делать и на что-то  надеяться, чего-то желать. Она меня понимает лучше других, но и у неё в коробке переключения скоростей есть этот ограничитель. В общем, женский ум плоский и глупый, недалёкий. Дальше определённой черты их догадки и заключения  не идут. Вот и теперь, почитав этот пассаж, одни тут же запишут автора в «чёрный список» женофобов, другие же  отпустят язвительное и желчное замечание. Раньше, ещё совсем недавно, я думал иначе, то есть, совсем наоборот.
Теперь же знаю, что стоит им прочитать этот опус, как они тут же скажут, что у автора ужасный, «лермонтовский характер». Своё одиночество он заслужил, и от такого человека лучше держаться подальше А я прибавлю, что и мне ; от них. У них странный взгляд на мир и на людей. Например, человека, любящего пошутить, они почему-то называют «хулиганом». Эйнштейн, высовывающий язык, конечно, хулиган. Может быть, они так шутят, а не то и говорят всерьёз. Кто их разберёт? Туманна  и темна женская душа.  Ладно, махнём рукой. Всё это цветочки, бывают и ягодки.
В общем, что это я всё о женщинах? В глубинах души они всё-таки добрые, полные любви, готовности жертвовать многим, если в их сердце пробудилось сочувствие. Другая половина человечества нисколько не лучше, а во многом хуже, и я предпочитаю «прекрасную» часть рода людского мужскому обществу. Как сказал поэт, «кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей». Прискорбно, но факт. Не всё мужское общество я презираю, конечно. В компании Пушкина и Лермонтова, несмотря на все их странности, мне легче дышится. И я с бесконечной скорбью слежу за их жизненными шагами. Мне горько, когда на них нападают особи из стада образованцев, как, впрочем, и из толпы невежд. Все эти люди не стоят и десятка строк из их стихов. Мне больно и обидно, что судьба обошлась с ними так жестоко.  Если такова справедливость, то лучше милосердие.
И уж если речь зашла о двух гениях русской литературы, скажу ещё два слова, которые давно  у меня на языке. Оба поэта похожи и непохожи. Пушкин – сангвиник; его поэтическая строка оптимистична, вызывает больше, как теперь говорят, «позитивных» эмоций, даже когда речь идёт о печальном и трагическом. Лермонтов ; холерик, и стих его «железный, облитый горечью и злостью», полон скорби и плача оскорблённой и слишком нежной души. С Пушкиным легче, но по-человечески,  Лермонтов  мне ближе. Может быть, по сходству темпераментов.
    Вот так, начали одним, а кончили совершенно другим. Въехали в одни ворота, а выехали из других. Что ж, бывает и так.


Рецензии