Круг второй

                ПАРАШЮТИСТ

   Шмяк.

                *     *     *

                ОБЫЧНО

   Крошится радуга под ногой.

                *     *     *


                БАСНЯ

   Палку вынесло течением на середину реки. Там она и осталась, зацепившись за что-то торчащее из глубины. Слава Богу, что Творец не наделил палку воображением: с этой сталось бы представить себя яхтой или скутером. И надсмехаться над другими, не зацепившимися.

                *     *     *


                КОМАРИНАЯ СУДЬБИЩА

   Комар в лесу прослышал матерный анекдот. Попал на скотный двор. Залетел в ухо Коняге – рассказать, а тот лишь башкой мотает, слушать не хочет.
   Комар – к Свинье, а та – морду в корыто, хряст и чавк на весь свинарник.
   Комар – туда. Комар – сюда. Хочется Комару поделиться свеженьким и пикантным. Пищит, зудит – а все только отмахиваются. Как-то незаметно и прихлопнули Комара. То ли свиньи счавкали прилипшего к вареву, то ли теленок по детскому своему неразумию хвостом пришлепнул, то ли кто еще невзначай наступил…
   Не стало Комара. Некому зудеть. Вот тут-то все и услышали: нету комарика, не пищит.
   - Неладно получилось: он ведь хотел с нами чем-то важным поделиться,- заметил Коняга.
   - Из леса вести принес, а мы – шмяк!- хрюкнула Свинья.
   - Он был такой умный… умный…умный… - заквохтали куры.
   - Мудрый! – отрубил Петух.
   - А мы его… - протянул Коняга.- Неладно получилось. Не оценили…
   Целый день скот и птица обсуждали смерть Комара, гадали, с какой именно вестью он прилетал. И выходило – весть была чертовски важной. Сочувствовали ему и себе, осиротевшим. Соболезновали заочно его неизвестно где живущим родственникам. «Мы все виноваты!»- бил себя в грудь Петух. «Неладно получилось!»- сокрушался Коняга. «А ведь он был самый… самый… самый…!»- верещали свиньи и придумывали наперегонки с курами, каким он был. Правда, залетная пчела назвала его кровопийцем, но ее слушать не стали. Общим собранием постановили сделать Комару памятник, чтобы все, и их потомки помнили о Комариной судьбе и не повторяли ошибок прошлого.
   Решили – сделали. В натуральную величину. И поставили. Посреди скотного двора. В назидание.
   Не много времени прошло. Свезли свиней на мясокомбинат, быка – на бойню. Курей – какую продали, какую – под нож. Конягу по старости и полной слепоте пристрелили за оградой.
   Теперь на скотном дворе – новый конь, и новый бык, и молодые поросята, и козлята, и куры – все новые. А памятник Комару остался. Верно, так и стоит посреди двора. В натуральную величину.

                *     *     *

                ГАЙКА, БОЛТИК, КОЛЕСО

   Иду по дороге – гайка лежит.
   Иду дальше – болтик.
   Иду дальше – колесо.
   Еще дальше – мотоциклист.
   Иду дальше – мотоцикл.
   Иду дальше, иду себе и иду: дорога впереди дальняя, до самого горизонта.


                *     *     *

                ТАКАЯ ЛОГИКА

   - Ух ты, Господи! – сказал цыпленок, вылупляясь из яйца в этот лучший из миров.
   - Тьфу ты, Черт! – сказал он через минуту, залупляясь обратно.

                *     *     *

                СЮР

   Я испытал позыв. Он поднял меня с постели и привел к столу. Была уже ночь, любовь с женой и все такое. Но позыв был сильнее всего такого, и я, зажегши лампу с синим абажуром, написал:

        Упала в озеро нога –
        торчит из озера несмело:
        Флагшток без флага-сапога…
Синеет пятка, так, без дела…
        Кровянит месяц под стеклом
        Зеркальной глади – тихий омут, -
        Нога с разорванным носком
Совсем ничья, почти бездомна.
        Мне б ногу ту спасти скорей,
Но месяц – Кербер обозленный…
        Да и чего носиться с ней?! –
        Уж проще в омут с ветки клена. –

на подвернувшемся листе бумаги.
   Несколько раз перечитал написанное. Напитавшись им, насытившись, я вновь взялся за ручку. Прочитанное раз двадцать стихотворение вызывало уже отвращение, и я старательно замарал строку за строкой. Чтобы ни единой буквовки нельзя было разобрать.
   А когда встала из океана гомеровская розоперстая Эос, я был опять у стола. Я искал написанное накануне, уверенный, что создал шедевр. Который нуждался, ну разве что, в небольшой правке. Увы, мне, увы. Стихотворение оказалось уничтоженным! Я силился вспомнить его и не мог. Вертелись в голове обрывки слов и образов, но стихотворение – погибло. Был уничтожено моей собственной безжалостной рукой. Человечество утратило еще один шедевр. Невозвратно. Навсегда. Разделите мою скорбь. Я скорблю вместе с вами.

                *     *     *

                КОЛОБОК

   Катился по дороге Колобок, а навстречу ему – Яйцо. «Ух ты, недоделанный колобок!» - подумал Колобок про Яйцо и зарумянился корочкой от любви к самому себе, доделанному.
   - Здравствуй, Колобок! – миролюбиво сказало Яйцо, подумав, что из такого большого и румяного яйца если что и может вылупиться, то разве что жираф.
   - Да иди ты к черту, лысый хрен!- сказал Колобок и покатил себе дальше, поскольку он должен был встретиться, с кем встретиться был должен, то есть, Волком и Лисой, Зайцем и Мышкой-норушкой (тогда он еще не мог знать, что Мышка-норушка передумает и на рандеву не явится, а ушмыгнет в другую сказку).
   Колобок торопился вкатить в Историю. Или влипнуть в историю… А что ждало никакое-не-золотое Яйцо?! Встреча с итальянкой сомнительного поведения и совсем небезупречного характера. Сальмонеллой.

                *     *     *

                НОЧЬ

   Жила-была ночь. И день жила, и два. А может, и не день, и не два, а год или два. Или, скажем, - век или два. Ведь дней-то не было и ничего другого не было – была ночь, а значит, темно и ничего не видно. Тогда ночи стало скучно, и она придумала день. Днем было светло. Днем происходили разные вещи. И радоваться бы ночи, да трудно: вечно ее нету днем. Да и дня ждут все-все, а ее, сотворительницу, - никто-никто. Ну, разве что фонарщики, только где они?..

                *     *     *

                НАСЕКОМОЕ

   В квартире Н. жило насекомое. То есть, трудно было определенно сказать, что именно это было такое, но по внешнему виду оно очень походило на большое насекомое. Возможно, оно жило у Н. всегда, и он старательно кормил и холил это странное и несколько жутковатое существо, так как был уверен: рано или поздно страшилище превратится в человека. Этот человек станет Н. другом или женой: все зависит от того, какого пола будет это создание. Оно тоже было очень привязано к Н. и старательно кушало, надеясь поскорее превратиться. Выросло оно большим. Как корова, или даже бык. Но стало ли оно чем-нибудь другим, Н. так и не узнал: он состарился и умер. Н. умер счастливым человеком.

                *     *     *


                ПОЛТИННИК

   Лежал в кармане полтинник. Блестящий, новенький. «Что я тут делаю в темноте среди всякой-разной мелочи?» - не однажды тоскливо думал он, свысока поглядывая на соседей по карману. «Я хочу на свет, в общество равных себе, искриться, сверкать,»- сказал полтинник, отыскал дыру и шмыгнул в темную брючину. Но упал он неудачно, в траву, и остался лежать, блестящий, но никем не замечаемый. Постепенно окислился от злобы на этот мир и сделался чернее и невзрачнее старого-престарого пятака. И думал он, вдавленный случайной ногой в податливую землю: «Хоть бы кто меня подобрал – с каким удовольствием пошел бы я по рукам…»

                *     *     *

                НАЧАЛЬНИК

   У мокрой тряпки был начальник. Швабра.

                *     *     *

                ПУЛЯ-ДУРА

   Однажды Пуля-дура встретилась со Штыком-молодцом.
   - Здравствуй, Пуля-дура, - процедил Штык-молодец, сизовато-надменно посверкивая шлифованными гранями.
   - Бывай и ты здоров, - отозвалась Пуля-дура, несколько виноватясь собственной невеликости и свинцеватости.- Прогуливаешься?
   - Да тебе-то что за дело?!- вскинулся Штык-молодец, который просто так, от сознания своего молодечества, обронил приветствие. – Ты лучше погляди, как я отточен! Ко-оли! Ру-уби! Теперь мною легко и банку с солдатской кашей открыть и каблук подрезать у кирзового сапога! Да что сапог – меня можно прямо в бой, по горячую кровушку! И не только, хоть сейчас – на плац, прямо на парад! Завидуешь, небось? Тебе-то на парадах делать неча!
   - А поломаешься? – спросила Пуля-дура.
   - Я закаленный, а вот тебе точно разбиться предстоит. Я-то кровушкой до ржавчины упьюсь, а ты – кто? – так, свинцовушка… Ну да ладно, свисти себе, меня в музее заждались, некогда мне тут с тобой…
   - Да и мне тоже, - пропела Пуля-дура и полетела дальше. К сердечной цели.

                *     *     *