Особенная дружба

Кира развязала веревочку на калитке и быстро схватила начавшую опасно кренится от нее сетчатую дверцу. Деревяшка внизу прогнила, крепление отвалилось, и теперь каждый раз лишаясь опоры, в виде имеющей бесконечной запас прочности полоски от старой советской простыни, дверца падала на бок.


— Привет? — Спрашивает она, гадая рады ли ей тут.
— Привет, путешественница. — слышит в ответ.


Приподняв, она аккуратно отодвигает в сторону дверь-калеку, приминая разбушевавшуюся траву, заносит пакет с продуктами, и возвращает дверцу на место, снова подвязывая ее кусочком ткани. Зелень вокруг лохматится и ликует, захватив в свои ряды кучу с песком и еще весной подготовленный на вывоз старый хлам. Кира внимательно смотрит на друга. Все таки они не виделись год, и сейчас как будто немножко чужие. Спрашивает глазами “как ты?”. Он тяжело вздыхает, но улыбается, по-доброму, как улыбалась Кирина бабушка прикрывая тронутые серостью, но все еще зоркие карие глаза. Вдруг дергается, вспомнив что-то, настойчиво показывает влево.


— Смотри, для тебя тут жимолость осталась.
И Кира бредет стараясь не касаться крапивы, но хитрая трава все равно кусает за щиколотки.
— Да, август, уже давно не сезон, но ты загляни под куст! — Взбудораженный как ребенок, но тут, видит что она тащит за собой тяжеленный пакет. — Да брось ты его, никто не украдет, смотри! Смотри!
И действительно, в разросшемся кусте жимолости, в самом низу, прикрытые зеленым занавесом, как темно-синие гусеницы, висят ягоды. Сладкие, впитавшие в себя не только позднюю весну, но и все лето. Кира жмурится от удовольствия и показывает полную ладонь. Он раздувается от гордости, словно сам уговаривал куст беречь ягоды для гостьи.


— У меня еще крыжовник есть, и вишня, и груши! Правда груши еще не поспели… — Спешит, уводит ее в глубь участка, туда где прячутся гостинцы, мимо разросшихся рутбекий похожих на мохнатые солнышки, разрисованной стены гаража. Смеется, кивая на произведение искусства Кириного детства:
— Помнишь?
— Помню — улыбается Кира. Она извела тогда всю замазку, что у нее была, чтобы нарисовать это фамильное древо, где гордо именовала себя “Главным шутом”, а сестру “Мелочью”. Сейчас, конечно, она уже давно не “Мелочь”, да и Кира отошла от “Шутовства”. 


У крыльца с лестницами на две стороны их встречают фиолетовые флоксы вольготно расположившиеся вдоль соседского забора. Вишня, давно на этот забор наплевавшая, перегнулась почти во всю свою мощь и подставив ветки плетущимся клематисам, красуется теперь не только бордовыми ягодами, но и пышными звездчатыми цветами.
— Надо бы его снять — Кивает Кира, срывая полную терпкого сока ягоду с ветки.
— Оставь, сейчас только вредить. К следующему лету нитки на опорах почаще подвяжем, тогда может, получится пустить его куда нужно, а сейчас пусть так. Красиво же?
— Красиво — соглашается девушка и бредет дальше рассматривая розы, лилии, разгулявшийся барвинок и сныть. Там, где раньше стоял большой деревянный стол, за которым они с бабушкой летом ужинали, теперь разрослась калина и стоит другой — маленький, белый столик, уже покрытый темными каплями от пыли и дождя. На месте теплиц огромное заросшее высокой травой поле, как будто и не копанное никогда. “Природа быстро прибирает к рукам все, что лежит без дела.” — думает Кира.
— Да и то, что с делом. — Слышит в ответ, и проследив за взглядом друга, видит нарядную разноцветными георгинами грядку, тоже захваченную травой, но только отчасти. Георгинов так много, что они все-таки взяли сорняк числом.


Потом они молчали. Кира смотрела на кучу деревяшек, которую надо сжечь, заглядывала в бочки для воды облюбованные пауками, пробовала еще не поспевшие груши, удивлялась самостоятельно выросшей картошке, нашла такую же удивительную морковку, и кустики клубники потерявшиеся в чесноке и полевице. Взобралась на кучу шифера оставшегося после ремонта крыши, и аккуратно приминая крапиву вернулась к брошенному у куста жимолости пакету.


— Вот видишь, на месте твое добро, хватай скорей и идем чай пить. Я знаю, у тебя там мятные пряники. — Он щурится как кот и потирает сухие морщинистые руки.
Девушка улыбается и прячет вдруг набежавшие слезы за небом, а оно такое голубое и безоблачно-яркое, что слез разом становится больше, и они не в силах больше прятаться от этой красоты, бегут наружу и блестят, капают на подорожник и мелкий клевер.


— Ты скучаешь? — шепчет Кира, как будто спрашивая, но уже знает ответ.
Он только смотрит, большими распахнутыми глазами, в упор. Они тоже блестят, но за этим блеском бездна как будто намного больше, чем Кирина, и на мгновение, она проваливается в нее, тонет. В горле больно перехватывает, когда ветер взлохматив вековые дубы и зацепив горящие щеки, возвращает ее на место. В эту секунду они становятся еще ближе, чем прежде и Кира, подхватив шуршащий пакет, наконец преодолевает все разделявшее их расстояние и кладет ладонь на его теплый, облупившийся зеленой краской, деревянный бок.




На память о моей бабушке и ее доме.