Круг пятый

          КОЛОДЕЦ

   В озере купалась Никта-ночь.
   Ивы припали жадными губами к фиолету воды.
   На берегу, где не всплеснет волна в темном омуте, смеялись русалки. Они расчесывали фиалковые волосы и серебристые капли на их полупрозрачной коже подрагивали от смеха, и мерцали, и слоили тонкие лучики лунного света в невидимые человеческому глазу радуги. Они же видели окружающее товарок радужное сияние и радовались, как умеет радоваться Вечная Юность. Как умеет радоваться Красота. Потому что они сами были Красота.
   Они смеялись. Или - вдруг, внезапно, - срывались с места и бежали взапуски по лунной дорожке на глади воды. Кто резвее? Кто быстрее добежит до тени камышей на той стороне лесного озерца? Кто первой обратно? Кому достанутся поздравления, а кому утешительные поцелуи подруг? Казалось бы, что звездам до ночных купальщиц?! Но и они были очарованы...
   Из чащобы, завалов и буераков выкрадывалась лесная нежить и, любопытствуя, подползала к берегу. А когда забег ночных шалуний кончался, лешаки, ведьмаки и кикиморы взвывали и ухали радостно, и ломились сквозь заросли прочь. Они боялись насмешек купальщиц.
   Стыдились собственного несовершенства. И призрачная тишина крошилась скорлупками ореха под неловкой ногой.
   Сонные утки бестолково косили глазами на русалок, но слишком телесные, слишком в заботе о потомстве - засовывали головы под крыло и предавались привычной дреме.
   Пучеглазые лягушки вздували свои мешки, но страшась напугать наяд, молчали. А по-над озером алмазным звоном лились, то вспыхивая, то угасая, русалочьи голоса.
Медвяные, выстоявшиеся травы вплетались в фиалковые пряди и неслышно - шептали красавицам "Мы любим вас. Мы вас очень любим" - Соловей спросонок выщелкнул пару коленец, прислушался и затих, подпав под магию смеха Вечно Нагих. "Я еще успею. Потом, на заре", - подумал он и склонил набок голову.
   Час пришел - Никта-ночь растворилась в феерии лучей рассвета.
   Ночные купальщицы нырнули - круги по воде. Травы распрямились гордо. Квакнули лягушки, пробуя голоса. Сфальшивили, смолкли. И как-то разом взяли стройным хором. Забасили, загудели пчелы.
   Крохотными вертолетиками зависли в утренней сини стрекозы.
   Очнувшийся соловей завел стремительную трель. Заполыхали радуги в мириадах капелек росы, расцвечивая этот мир. Самый лучший из миров...
   Брызнувший луч резанул человека по глазам. Человек поднял голову, но веки не разомкнул: слишком короткая ночь не принесла отдохновения. Тело слушалось неохотно. Ныли мышцы спины. Пальцы свела судорога - пришлось разгибать их по одному.
   Человек подтянул колени и с трудом выбрался из палатки.
   Распрямился, надавливая кулаками на поясницу. Лизнул сухим языком запекшиеся губы. Подвигал челюстями, сплюнул набившийся за ночь песок. Помассировал осторожно глаза - полыхнула красная резь.
   С отвращением натянул заскорузлую от пота рубаху, Поколебавшись, достал из вещмешка флягу, болтнул.
   Осталось на два глотка, не больше. Бросил в кружку остаток сухаря, прежде разломив его надвое. Капнул из фляжки раз, другой.
   "Будь что будет", - решился и вылил остаток влаги на два серых кусочка. Слизнул каплю, повисшую на горлышке. Затем принялся сосать подмокшие сухарики.
Обвел взглядом окрестности. Ничего не произошло и в эту ночь: голо, песок до самого горизонта. Да и что могло произойти?
   Пустыня. Осыпавшиеся берега озерца. Того, что должно было быть озерцом, если его не обманывала память.
   "Нет-нет, это здесь, я не мог ошибиться. Детские впечатления не лгут. Я верю, что это здесь," - убеждал он себя, шагая по высохшему давным-давно дну огромной чаши. У самодельной лебедки постоял, собираясь с силами, разминая жесткие ладони. Начал спускаться в колодец.
   На дне было темно. Но здесь витал залах влаги - запах надежды. "Сегодня...Обязательно сегодня..." - думал человек, берясь за заступ и налегая на него всем телом. "Вода близко, еще чуть-чуть терпения... Капельку..." Он не мог с уверенностью сказать, точно ли провел здесь две недели, а не два года, не два столетия. Он, казалось, уже разучился говорить: не с мертвыми же барханами беседы вести. И имя свое он забыл: зачем человеку имя, когда он один?! Может, он перестал и думать, а значит быть... Лишь изредка позволял себе поднимать голову - взглянуть на звезды.
   Светившие всегда, вечно. По ним, с появлением кровавого Марса он узнавал время...
   "Аммонита должно хватить..." - он тщательно заделал шурф и поднялся наверх. Удивился сумеркам: день незаметно скатился в воронку ночи. Выходит, он пробыл внизу часов шестнадцать. Нажал кнопку. В глубине ухнул взрыв. Взметнул лебедку и приспособление для опрокидывания бадьи с вынутой из колодца землей. Выплеснул ввысь столб пыли и огня.
   Когда дрогнула земля, у человека подломились колени, и он упал навзничь, понимая, что дошел до своей последней черты. Ему больше не подняться. Да и незачем: ни воды, ни пищи...
   -...Человек... Человек... Человек... - шелестели русалки, испуганно поглядывая на распростертое тело.
   - Он мертвый... Он мертвый... Нет, он просто спит. Бедненький...
   Подталкивая друг дружку, они приблизились.
   Прислушались к хриплому дыханию. Окружили его.
   "Бедненький... бедненький..." Расселись вокруг него и стали отирать влажными фиалковыми прядями его запорошенные песком глаза.
   Сведенные судорогой руки. Полопавшиеся в кровь губы и ввалившиеся щеки.
   - Он такой большой, такой сильный. Человек. Мужчина, - они полоскали свои волосы в воде и вновь принимались смывать с него многодневную грязь, и соль, и усталость.
   - Он улыбается... Улыбается... Сейчас проснется... Он еще совсем мальчишка... Я помню, когда он был мальчишкой... И я... И я... Просыпается, бежим! - И по-над полной чашей озера полыхнул искорками бриллиантовых подвесок русалочий смех.
   И они бросились наперегонки по лунной дорожке.
   Кто первой успеет к другому берегу? Кто первой обратно? Кому улыбнутся далекие колючие звезды?

                *     *     *

          ЛОГИКА НЕПРОТИВНОГО

   Равно ли выражение «плавать брассом по мелководью» выражению «ходить босиком по глубокой воде»? Задачка, однако…

                *     *     *

          ПРОФЕССИОНАЛ


   Она настолько хорошо говорила по-английски, что даже начинающие могли разобрать ее ошибки…

                *     *     *

          ЛЕНИНУ

   Государство, которым правят кухарки, обязательно превращается в кабак, где первую скрипку имеют вышибалы.

                *     *     *

          КАТАНА ДЕВЯТОГО АКТА

   Ошибался Антон Палыч… Простительно, конечно, но…
   Вот купил по случаю в Китае катану. Настоящую, японскую, времен разгрома Квантунской армии. Уже восемь или девять актов она висит себе у меня дома на стене, и – ни фига. Ни голову не снесла кому-нито в моей квартире, ни руки даже не отрубила! Да и я не завтракал ни разу печенью свежеразрубленного врага.
   Оно конечно, можно мне возразить, будто катана – не ружье. На что имею ответить следующее: если в первом акте на стене висит автомат Калашникова, должны ли мы сделать вывод, что в конце третьего главный герой положит из него ползала? Ну или хотя бы только партер? Нет, потому как мы знаем: главный герой незадолго до финала примет на грудь последние сто граммов в гримерке и выйдет на поклон.
   Так что, ошибался доктор.

                *     *     *

          ВОТ, ЗАМЕТИЛ

   Заметил вот, что мир изменился. Раньше туда-сюда ходили ваганты разные, трубадуры там, дураки, офени и скоморохи. Многие, короче, ходили. Одни дальше, другие ближе. Переносили с места на место информацию (слово-то какое!), а по-русски говоря, - новости, сплетни, сказки, былины, байки, правду и вранье. Теперь у каждого офеня в кармане, мобилой называется. Захотел услышать вранье – тык, тык, тык пальчиком в кнопочки с цифирками, и слушай – хоть залейся. А еще можно потыкать в пупочки пульта управления телевизором. Тут уж вранье будет рангом повыше. Было бы интересно потыкать чем-нибудь в тех, кто заставляет говорящие головы врать, но к этому мы призывать не будем, даже не будем об этом упоминать, поскольку это уже большая такая политика.
   А перемены с появлением мобилы все-таки налицо.
   Бывало мне дважды оказаться в одной и той же деревушке на Тамбовщине с перерывом эдак лет в 12-15. Приехал во второй раз, а меня все в деревне знают! По имени-отчеству обращаются, здороваются, интересуются о том, о чем знать не должны. Вроде бы они меня ни знать-величать, ни помнить не могут, а поди ж ты… Помнят, когда разговаривали, кто где стоял, кто во что был одет. В лицах показывают, о чем говорилось… Даже интонации меня тогдашнего копируют. И до чего ж похоже! – мне ли не знать…
   А тут четвертый год живу в новом доме – соседей по лестничной площадке не знаю. Тот, что обитает в квартире напротив, восьмой раз мое имя спрашивает. Я уж от скуки стал с ним Дормидонтом называться, но он и этого не помнит. Следующий раз скажу, будто я – Ленин, может, проймет.
   Изменился мир, изменился. И мы тоже.

                *     *     *

          SHOW MUST GO ON

   Для чего телевизор изобрели? Чтобы что-нибудь кому-нибудь втюхивать, ну, то есть, показывать.
   Вот сколько помню себя в истории человечества, все только и делают, что показывают и показывают. Демонстрируют. Только этим и озабочены.
Взять ту же битву на поле Курукшетра, где колесница Кауравов изжевала мне ногу в клочья. Чего стоило Кришне развести воюющих по углам. Кауравам по попам надавать, чтобы не мухлевали в игре, а Пандавам – по тому же сакральному месту, чтобы не играли вовсе. И все! Нет войне! Но шоу-то должно продолжаться! – и бамс-бабамс, - стычка, схватка, побоище, Арджуна на колеснице, Бхагавад-Гита, Шримад-Бхагаватам и Махабхарата в итоге.
   Или вот, какого черта Колумба в Америку понесло? Себя показать! Поскольку в Португалии в те поры такими колумбами можно было дороги мостить. Я в том плавании почти все родные зубы потерял, а от запаха солонины тошнит до сих пор. И что? – вот уже пятьсот лет все: «Колумб, Колумб…», но его-то нету!! Ну сплавал, ну памятник поставили, а для чего, спрашивается, тебе земной памятник на небесах? Чтобы голуби могли твою чугунную голову метить жидко?
   А что в двадцатом веке делалось? Да замелькали меня все эти звездочки, звездульки, звезды, звездищи разной величины и степени свежести! Крутой звездовзлет, и такой же звездопад. Так и сыплются с неба производственные отходы разных мега-супер-пупер-шоу. Думал даже, и меня какой звездой пришибет. Но, слава Богу, обошлось! Однако вал-то желающих засветиться все растет. Девятый вал в сравнении с этим девяносто первым – так, мелкая рябь. Показывают все. Кому показать нечего, демонстрируют гениталии и внутренности. Кто-то яйца к брусчатке Красной площади приколачивает, кто-то лает на немецких бюргеров и норовит обоссать им штаны, стоя на четвереньках. Кто-то прыщики на ребрах превращает в артиллерийские снаряды морского калибра с помощью имплантов, а кто-то за эти пустые силиконовые дойки демонстративно платит.  Бог с ними, лезущими в книгу рекордов идиота Гиннеса – гиков во все времена хватало, но ведь лезут в телеящик, в депутаты, в президенты… Бильдербергский клуб и то засветился, потому как правила века нынешнего: кто не отметился в сплетнях, новостях и проч., кого не полили грязью с головы до пят, не обкакали коллективно и не вывернули наизнанку – того не существует. Тот никто. Ничто. Меньше чем ничто.
   Ко мне раньше тоже подходили: Стань депутатом, стань депутатом. Не стал! Говорю им, не пугал я еще избирателей с трибуны своей невидной рожей и косноязычием. Не пошел ни в депутаты, ни в мэры. Они от меня отстали; пошли сами, и далеко пошли. Кого-то из них уже посадили, кого-то еще нет.
Ну вот, подводим черту: миром правит тщеславие. Перфоманс должон продолжаться во что бы то ни стало. Да и то сказать – если бы после каждой войны получалась Бхагавад-Гита, мы бы истребились от мудрости…

                *     *     *